Александру снилась ночная майская гроза, бушующая за окном усадьбы в Бежцах. И так сладко спалось на мягких перинах под грохот грома за окном, что совсем не хотелось просыпаться…

Он открыл глаза и долго лежал в душной темноте, не понимая, где находится. Лишь металлический стук над самым ухом спустил его с небес на землю. И мягкие перины сразу же превратились в пыльный брезент, жесткий, словно картон, да еще немилосердно колющий чем-то угловатым в бок, а спальня отчего дома – в пропахшее бензином, оружейной смазкой и потом нутро бронированного вездехода «Майбах». Стук повторился, и поручик откинул прямоугольную створку люка, впустив внутрь поток раскаленного воздуха и сноп яркого, будто вольтова дуга прожектора, солнечного света.

– Чего тебе? – буркнул он, с силой протирая обеими руками лицо и ненавидя себя за скрипящую под ладонями щетину, – побриться здесь было решительно невозможно, да и на умывание манипуляции с чуть влажной салфеткой походили мало.

– Персы, ваше благородие! – гаркнул Федюнин, лихо козырнув, хотя для отдания чести его головной убор – мятая-премятая панама германского тропического образца подходила мало. – Вас требуют!

– Подождут, – поручик, играющий роль афганского «турона» потянулся, одернул мундирчик мышиного цвета и нахлобучил на голову офицерскую фуражку с огромным, разлапистым гербом-кокардой. – Не в России – тут никто никуда не торопится.

Маскарад казался чудачеством лишь на первый взгляд: здесь, в ста километрах восточнее Герата, начиналась зона ответственности персидской армии. А персы, хотя и числились ближайшими союзниками России на Востоке, сквозь пальцы смотрели на британскую разведку, агенты которой кишели на западе Афганского королевства, как вши в халате странствующего дервиша.

Да и авиации Соединенного Королевства полеты над Гератом не возбранялись, равно как и над севером страны, граничащим с Империей. По пути к обозначенному на карте Берлинского департамента геодезии и картографии жирным красным кружком пункту встречи на куцую «автоколонну» Бежецкого целых три раза пикировали братья-близнецы того самого «Старфайтера», что сопровождал «Комету» в памятный «день прибытия». Но поручик не зря давил в себе желание схватиться за укрепленный на турели вместо штатного «МГ» новенький зенитный «перун» Тульского Императорского оружейного завода – удовлетворив любопытство, «бобби» снова набирали высоту, скрываясь за сжимающими дорогу горами. А значит, «маскарад с переодеванием» пока действовал: вряд ли с самолета можно разглядеть, что под панамами и фуражками скрываются вовсе не азиатские, а вполне даже славянские лица.

Колонну грузовиков, прибывших из Персии, возглавлял легкий армейский вездеход, именуемый на английский лад «джипом». Высокий черноусый офицер в горчичной форме и пробковом шлеме, неприятно напоминавшем о «потенциальном противнике», четко бросил два пальца к козырьку и что-то затараторил на гортанном наречии, весьма отдаленно напоминавшем кабульский дари.

– Переводи, – кивнул Саша бухарцу Насырову, комично выглядевшему в своей не сходящейся на раскормленном пузе форме: вольноопределяющийся, хорошо знающий фарси, был придан команде Бежецкого для выполнения задания, а обычно отирался при полевом интендантстве, торгуясь до умопомрачения с местными поставщиками провианта.

Александр откровенно скучал на этом задании, казавшемся ссылкой даже по сравнению с «конопляными налетами», не понимая, зачем его – боевого офицера – отправили сопровождать какой-то груз. Что за груз, он примерно догадывался – командование исподтишка протаскивало через персидскую границу оружие и боеприпасы, чтобы, в обход дипломатического крючкотворства, вооружить по российскому образцу хотя бы полк из наиболее боеспособных аборигенов. Но почему здесь он, хотя с избытком хватило бы какого-нибудь прапорщика или даже фельдфебеля из старослужащих, – оставалось загадкой.

– Чего он хочет? – с неприязнью посмотрел поручик на папку с приколотыми к ней металлическим зажимом бумагами, которую перс совал ему под нос.

– Просит, чтобы подписали, – перевел Насыров, вытирая рукавом пот, обильно струившийся по мясистому лицу из-под панамы. – Начальство, говорит, требует.

– Хрен ему, – буркнул Саша: положительно, все его сегодня раздражало. – Переведи, что я не уполномочен автографы раздавать первому встречному.

Вольноопределяющийся пожал плечами и перевел. Видимо, буквально, потому что костистое, смуглое в черноту лицо перса передернулось. Он отрывисто каркнул что-то, зло поглядывая на Бежецкого, и тоже сделал жест рукой: переводи, мол.

– Просит вас отойти на пару минут.

– Да не проблема. – Александр вразвалку направился за персом, пружинисто шагающим, за скальный выступ: не стреляться же его повел гордец. А на кулачках еще посмотрим, кто кого, – высок горец, спору нет, да в плечах узковат.

– Ну, чего тебе? – буркнул поручик, когда оба они скрылись из виду солдат, не заботясь о том, понял его «противник» или нет.

– Слушайте, капитан, – чисто, с едва различимым акцентом, ответил по-русски «перс», яростно глядя ему в переносицу своими темно-карими глазами. – Я вас понимаю, конечно, но и вы меня поймите…

– Чего?.. – только и смог выговорить Саша.

– Того! Я ведь не просто так бумажку вам эту сую – меня ведь тоже по головке не погладят, если что. Так что не валяйте дурака, подписывайте.

– А откуда вы… – автоматически черкнул завитушку в ведомости поручик протянутой авторучкой.

– От верблюда, – отобрал папку и ручку «перс». – Вам это ни к чему.

– Слушайте, я ведь не знал… Извините…

– Ладно. – Офицер улыбнулся и хлопнул Сашу по матерчатому погончику с двумя серебряными четырехугольными звездочками. – Проехали, капитан.

– Да я не капитан, поручик…

– Значит, мы с вами в одном звании. Ладно, пойдемте, а то мне дотемна в Герате надо быть…

Офицеры подошли к переводчику, и «перс», преобразившись, снова что-то зачирикал по-своему.

– Пусть наши водители занимают места, – перевел Насыров и зевнул.

– Как стоишь перед офицерами! – гаркнул на него Александр, все еще досадуя за оплошность. – Ну-ка живо за шоферами! Бего-о-ом!

Переводчик неторопливой трусцой убежал к фургону с «пассажирами», колыхаясь на бегу своими по-бабьи рыхлыми телесами, а так и оставшийся безымянным «перс» исподтишка показал коллеге большой палец: так, мол, держать.

А десятью минутами позже союзники разъехались каждый в свою сторону: джип, сопровождаемый фургоном с освободившимися персидскими водителями, упылил к Герату, а увеличившаяся в несколько раз колонна Бежецкого тронулась в дальний путь к Кабулу…

– Ну все, вашбродь! – Разгильдяй Федюнин ловко выкручивал баранку, объезжая выбоины на уложенном черт-те когда и неизвестно кем асфальте, то и дело сменяемом то коростой сплошной щебенки, то стиральной доской размолотого в труху танковыми траками покрытия. – Еще пяток верст, и мы, можно сказать, дома!

– Твоими бы словами… – проворчал Бежецкий: он не жалел, что взял с собой фартового – похоже, не врал тот, когда говорил, что до службы таксерил в Первопрестольной. По крайней мере – вел лихо, почище штатных водителей. – Смотри только на мину не налети, а то отправимся с тобой прямиком в рай…

– Да нам не по пути, вашбродь! – балагурил солдат. – Вам-то, конечно, в рай – куда ж иначе вашим благородиям? А мне – в другую сторонку! Ох, и нагрешил я, вашбродь! Ни один поп не отпоет!

– Ты это прекрати. – Граница российской зоны ответственности приближалась, но на сердце поручика не становилось спокойнее – он и в кабину фургона из-под брони пересел, чтобы доказать себе, что ничуть не страшится пути по чужой земле под предательски чистым, темно-голубым небом. – Рано нас еще отпевать!

– Это точно! – кричал Федюнин, чтобы было слышно из-за рева мощного двигателя, наполняющего кабину с опущенными до упора боковыми стеклами: оба предпочитали наглотаться вдоволь красноватой мельчайшей пыли, чем изжариться заживо. – Мы еще повоюем, вашбродь! И телок потискаем!

Александр открыл было рот, чтобы одернуть разошедшегося не на шутку подчиненного, как внезапно понял, что больше не видит набившей оскомину дороги, а только необъятную, без конца и края синь такой чистоты, что захватывает дух.

Небесная синева без единого облачка. И тишина. Ватная, мертвая тишина.

«Я в раю? – подумал Саша, продолжая, будто загипнотизированный, любоваться синим пространством перед собой. – Прав был Федюнин… А что со мной случилось? Неужели наехали на мину? Как жаль… А все-таки странная штука – смерть. Ни боли, ничего…»

В поле зрения давно вплывали какие-то черные завихрения, но наполненный благостью офицер не обращал на них никакого внимания. И лишь когда перед ним мелькнуло что-то темное, разлапистое, понял, что дело нечисто…

«Мамочки!»

Никогда еще не думал Александр, что сесть – это так больно. В глазах потемнело, и на миг показалось, что голова вообще взорвалась изнутри, как перегретый паровой котел. Зато с тупой болью и противным чмокающим звуком вылетели пробки из ушей, и туда сразу же ворвался рев, грохот, частый перестук и чей-то протяжный стон…

Совсем рядом, накренясь и уткнувшись кабиной в кювет, стоял грузовик со вспоротым во многих местах тентом, по которому лениво ползали язычки совсем не страшного в дневном свете оранжевого пламени.

«Это же наш… – подумал Александр, не с первой попытки поднимаясь на трясущиеся и подгибающиеся ноги. – Я тут… А где Федюнин?»

Левая дверца «Мерседеса» была не просто распахнута, а выворочена и висела на одной искореженной петле, словно изнутри ее боднул носорог. Это поручик отметил автоматически, приближаясь к машине по очень странной траектории, зигзагом. Он чувствовал себя бегущим по палубе застигнутого штормом судна и едва сдерживал тошноту, борясь с никогда доселе не испытанной морской болезнью.

«Неужели это землетрясение!..»

Кургузый капот грузовика был смят в лепешку, лобовое стекло отсутствовало напрочь, а Федюнин сидел, мешком навалившись на руль и уронив на усыпанную осколками стекла приборную панель вихрастую голову.

«Убит?»

Языки коптящего пламени с пылающего мотора забирались в кабину через выбитое стекло, и на раздумья не оставалось времени – вот-вот машина взорвется, как в десятках виденных Сашей фильмов. Схватив водителя за почему-то мокрые и скользкие плечи, поручик выволок его безвольное тело через свою дверь и оттащил подальше от все никак не взрывавшегося грузовика.

– Вашбродь…

– Жив!

Над головой раздался уже знакомый рев и частый стук, будто кто-то рядом один за другим заколачивал в доску гвозди.

«Англичане!..»

Это Бежецкий уже думал, повалившись ничком на стонущего солдата, – очередь пыльных фонтанчиков прошла в каких-то метрах от них, а стоящий рядом совершенно целый фургон с распахнутыми дверями кабины подпрыгнул на месте и окутался дымным облаком.

– Вашбродь…

Серая форма на груди Федюнина стала черной, а из родничка под правым погоном, кипя, выплескивалась неправдоподобно яркая, алая кровь.

«Пузырится, светлая, – автоматически отметил лучший выпускник Николаевского училища, на занятиях по медподготовке вовсе не игравший в «морской бой», как другие. – Пробито легкое. Плохо… Но рана высоко – пробило, скорее всего, лишь верхушку. Может, и выкарабкается…»

– Вашбродь, – булькал Федюнин, а изо рта у него плыла светло-красная, какая-то гуашевая, неестественная на сером от пыли лице полоса, как будто нарисованная киношным гримером. – Я…

– Молчи, солдат! – Саша выхватил из подсумка перевязочный пакет, рванул ворот мундира так, что посыпались алюминиевые пуговицы, и засунул за пазуху раненому тут же окрасившийся красным комок бинта. – Молчи – тебе нельзя говорить!

Он рывком вздернул лежащего под мышки и прислонил спиной к камню – только так и можно было не дать крови задушить его, заполнив легкие. И понял, почему спина Федюнина мокрая, – пуля или осколок прошли навылет…

А на зажатой со всех сторон дороге царил ад.

Пылали три из семи грузовиков, чадил вырывающимся из распахнутого люка черным нефтяным дымом подбитый вездеход, кучками тряпья валялись на раскрошенном асфальте убитые… А над всем этим стервятниками, объятыми жаждой убийства, носилась пара размалеванных камуфляжными узорами самолетов – штурмовиков Британских Королевских ВВС, – сея под собой смерть и разрушение. Вот окутался дымом пронзенный дымной струей ракеты грузовик, вот завалился набок подброшенный взрывом вездеход… Александр, пригибаясь, бежал к охваченной пламенем бронемашине, думая лишь об одном: «А ведь там, под броней, мог быть я…»

Споткнувшись о что-то мягкое, он сперва не понял, что это такое, но потом, когда разглядел остекленевшие, уставившиеся в небо глаза на лоснящемся от копоти, разом осунувшемся лице, согнутые в локтях в отстраняющем жесте черные руки и странно обрывающийся под грудиной торс, от которого к перевернутому броневику тянулись темные перекрученные «веревки», понял, что это – переводчик Насыров…

– Сволочи-и-и-и!.. – прорычал офицер, выхватил из кобуры «беретту» и не отрывал пальца от спускового крючка, пока не высадил по проносящемуся над головой «Старфайтеру» всю обойму. И долго еще клацал вслед ему курком впустую, не замечая слез, катящихся по лицу и размывающих копоть и грязь…

Рядом громко и часто, но совсем бессистемно защелкало, и Саша резко развернулся к горящему вездеходу.

«Патроны! В грузовиках же боеприпасы!..»

Метнувшись к ближайшему фургону, он, ломая ногти и сшибая в кровь костяшки пальцев, сорвал задвижки, крепящие задний борт, схватил и выдернул из кузова, заполненного едким дымом, окрашенный защитной краской ящик. Еще и еще один…

Будто в том, забывающемся уже сне, он таскал и таскал тяжеленные ящики, вышвыривая их на дорогу. Пот пропитал одежду, струился по лицу и разъедал глаза, но он ворочал и ворочал тяжести, словно это могло что-то изменить. Горели почти все грузовики, и его сил, даже умноженных десятикратно, не хватило бы, чтобы спасти и часть груза.

– Остановитесь, – дернул его кто-то за полу мундира, но он только отмахнулся, продолжая выкручивать из рассыпавшейся пирамиды застрявший ящик. – Это бесполезно!

Только через минуту до него дошло, что, кроме него, погибшего Насырова и раненого Федюнина, во всей колонне больше никто по-русски не говорит.

– Что вы сказали? – обернулся он к «афганцу» – одному из кучки понурых «сарбозов», данных ему под начало в Кабуле как «опытных водителей».

– Это бесполезно, – повторил «сарбоз». – Оружия в машинах нет – это отвлекающий маневр.

– Как нет… Кто вы такой?

– Вахмистр Мухамедьяров, – представился невысокий худощавый азиат, четко беря под козырек мятой панамы. – Приставлен к вам ротмистром Кавелиным, ваше благородие.

«Сарбозы» уже повылезали из щелей, куда забились при налете, и теперь тараканами сновали по ущелью, сбивая пламя с грузовиков. Они тоже не походили на прежних.

– Что за отвлекающий маневр? – Поручик спрыгнул на землю и вытер дрожащей рукой пот со лба. – Объяснитесь, вахмистр.

– Настоящий груз отправлен другой дорогой, – отрапортовал тот, не слишком, в общем-то, вытягиваясь перед офицером из другой «епархии». – Мы сыграли роль подсадной утки.

Не веря ему, Бежецкий присел над только что сброшенным на дорогу ящиком, сорвал свинцовую пломбу на проволочке и откинул дощатую крышку, ожидая увидеть там все, что угодно, только не битые кирпичи, стреляные гильзы и прочий мусор.

– Были получены сведения, – продолжал объяснять Мухамедьяров, – что англичанам стало известно о времени и месте передачи груза. Поэтому настоящий караван заменили обманкой…

– Обманкой? – Саша махнул рукой в сторону убитого переводчика и еще одного из «сарбозов», которого как раз сейчас поднимали с дороги двое других. – Такой ценой?

– Это война, господин поручик, – покачал головой вахмистр. – Потери неизбежны. Представьте, что было бы, накрой «Старфайтеры» настоящую колонну.

– А это не потери?

– Относительно невелики, ваше благородие.

Один из солдат подбежал к жандарму и, косясь на офицера, что-то зашептал ему на ухо.

– Все готово, ваше благородие, – снова козырнул тот. – Ваш раненый уже в кузове одного из уцелевших грузовиков. Вы поедете с ним или в кабине?

– А…

– Убитые будут доставлены позже. Вместе с поврежденными машинами. Я оставляю здесь команду, они присмотрят. Расторопные ребята эти местные жандармы! – похвалил он. – Одно удовольствие с ними работать…

«Ну вот, ты и стал подсадной уткой, поручик, – размышлял Александр, привалившись к упругому тенту спиной в темном кузове и покачиваясь, когда машина прыгала на кочках. – Какое повышение! Сперва мотаешься на ржавых жестянках, жжешь конопляные делянки нищих декхан, потом тащишь через всю страну ящики с мусором… Интересно, когда тебя отправят чистить сортиры?»

– Ваш… – донеслось с пола.

– Федюнин? – чиркнул зажигалкой поручик, пытаясь разглядеть раненого, лежащего на импровизированной постели из сложенного в несколько раз брезента. – Тебе плохо?

– Я… помру?.. – прохрипел солдат.

– Типун тебе на язык! Потерпи чуток – до наших чуть-чуть осталось.

– Помру я…

– Ну, завел… Скулишь, как девчонка. А еще фартовый, понимаешь! Крест тебе положен – офицера спас.

Уверенности, что довезет раненого, не было никакой. Он потерял много крови, да и рана, похоже, воспалилась. Рация сгорела вместе с броневиком. Оставалось надеяться добраться до ближайшего русского гарнизона и вызвать оттуда вертолет. Но не скажешь же этого солдату, для которого командир должен быть кем-то вроде Господа Бога.

И встревожился, услышав что-то вроде икания.

– Что с тобой?

Федюнин смеялся. Невесело, едва-едва, но смеялся.

– Какой я… фартовый… Врал я… все… Приказчиком… У Катасонова… В магазине… электротовары…

– А как же феня твоя и все такое?

– Да… с Сухаревки мы… природные… с детства я… все знаю…

– А в армию как?

– Решил… мир посмотреть… брать не хотели… на лапу дал… а сюда сам… попросился…

– Эх, Федюнин, Федюнин… Молчи – нельзя тебе говорить.

Но солдат говорил, говорил, говорил, словно хотел исповедаться…