Глава 7
Тильде Йесперсен пользовалась легкими цветочными духами. Их аромат долетал через стол и, как ускользающее воспоминание, дразнил Петера Флемминга. Он представил, как будет источать этот запах ее теплая кожа, когда он снимет с нее кофточку, потом юбку, потом белье…
— О чем ты думаешь? — спросила Тильде.
Петер поборол искушение сказать ей правду. Тогда она сделает вид, что шокирована, но в душе будет польщена. Он сразу определял, когда женщина готова к подобным разговорам, и умел их вести: легко, с покаянной улыбкой, таящей в себе намек на искренность. Однако мысль о жене укоротила ему язык. К брачным узам Петер относился серьезно. Вольно другим считать, что у него сколько угодно оснований порвать их; сам он установил себе стандарты повыше.
— Думаю я о том, как ловко ты подрубила механика на летном поле. Вот ведь присутствие духа!
— Да я даже не думала. Сделала подножку, и все.
— Отличная реакция. Всегда считал, что женщинам не место в полиции, да и сейчас, честно скажу, есть у меня сомнения, но ты полицейский первоклассный, никаких вопросов.
— Сомнения есть и у меня, — пожала плечами Тильде. — Наверное, женщине лучше сидеть дома и смотреть за детьми. Но после того, что случилось с Оскаром…
Петер кивнул. Он знал ее покойного мужа — служил с ним в копенгагенской полиции.
— После смерти Оскара мне пришлось пойти работать, а я всегда жила рядом с теми, кто связан с правопорядком, и другой жизни не знаю. Отец — таможенник, старший брат — офицер военной полиции, младший носит полицейскую форму в Орхусе.
— Что мне в тебе нравится, Тильде, ты никогда не пытаешься свалить свою работу на других, не строишь из себя беспомощную блондинку.
Он рассчитывал, что реплика прозвучит как комплимент, но Тильде, выслушав ее, совсем не выглядела польщенной.
— Я вообще никогда не прошу помощи, — сухо ответила она.
— Неплохая политика, я считаю.
Тильде одарила его взглядом, которого Петер не понял. Гадая, с чего вдруг повеяло холодком, он подумал: может, она избегает просить помощи именно потому, что тогда ее сразу зачислят в беспомощные блондинки. Он хорошо представлял, как ей это неприятно, учитывая, что парни друг друга просят о помощи то и дело, им не зазорно.
— А вот почему ты пошел в полицейские? — спросила Тильде. — Ведь у твоего отца дело. Разве ты не хочешь когда-нибудь взять его в свои руки?
Он решительно замотал головой.
— Я работал в гостинице на школьных каникулах. Сыт по горло. Терпеть не могу постояльцев и вечные их капризы. То мясо пережарено, то матрас комками, то «когда же вы наконец принесете мой кофе?»! Меня трясло от этого.
Официант подошел принять заказ. Петеру хотелось сельди с луком на хлебце, но он отказался от этой идеи в смутной надежде, что Тильде окажется так близко, что учует его дыхание, и выбрал бутерброд с мягким сыром и огурцами. Они отдали официанту продуктовые талоны.
— Есть продвижение в шпионском деле? — поинтересовалась Тильде.
— В общем, нет. Те двое, которых мы арестовали на аэродроме, ничего не сказали. Их отправили в Гамбург для, как выражаются в гестапо, допроса с пристрастием, и они выдали имя связника — Маттиас Хертц. Он армейский офицер, и найти мы его не можем. Скрылся.
— Тупик, значит.
— Да. Послушай, ты знакома с кем-нибудь из евреев?
Тильде удивилась.
— С одним или двумя, пожалуй. В полиции евреев нет. А что?
— Я делаю список.
— Список евреев?
— Да.
— Тех, кто живет в Копенгагене?
— В Дании.
— Но для чего?
— Все для того же. Это моя работа — вести учет возможных смутьянов.
— А евреи — смутьяны?
— По мнению немцев, да.
— У немцев могут быть проблемы с евреями, — но у нас?!
Петера такая реакция поразила. Он-то считал, что Тильде смотрит на это дело так же, как он.
— В любом случае подготовиться нелишне. У нас есть списки профсоюзных деятелей, коммунистов, иностранцев и членов Датской нацистской партии.
— И ты думаешь, это одно и то же?
— Все это — информация. Так вот, выявить новоприбывших еврейских иммигрантов, тех, кто въехал в страну в течение последних пятидесяти лет, не составляет труда. Они смешно одеваются, говорят с особым акцентом и большей частью расселены в определенном районе Копенгагена. Но, кроме того, есть еврейские семьи, которые обжились в Дании несколько веков назад. Они выглядят так же, как все, и по выговору их не отличить. Многие употребляют в пищу жареную свинину, а по субботам отправляются на службу. Если понадобятся они, вероятны сложности. Вот почему я составляю список.
— Но как? Невозможно же ходить повсюду и расспрашивать, не знает ли кто каких евреев.
— Да, это проблема. Сейчас под моим началом два младших сыщика прорабатывают телефонную книгу и прочие справочники, выписывают похожие на еврейские имена.
— Вряд ли этот метод надежный. Полно людей по фамилии Исаксен, которые вовсе не евреи.
— И полно евреев, которых зовут, скажем, Ян Кристиансен. О чем я всерьез подумываю, так это о том, чтобы с налету навестить синагогу. Там наверняка есть список тех, кто ее посещает.
Тильде, к его удивлению, поморщилась, но все-таки спросила:
— Так в чем же дело?
— Юэль не дал санкции.
— Я думаю, он прав.
— Неужели? А почему?
— Петер, ну разве ты сам не видишь? Какой прок в будущем может быть от твоего списка?
— Разве не ясно? — рассердился он. — Если в еврейской среде начнет расти сопротивление немцам, мы будем знать, где искать.
— А если нацисты вдруг решат собрать всех евреев и отправить их в концентрационные лагеря, как в Германии? И тогда они воспользуются твоим списком!
— Но зачем им отправлять евреев в лагеря?
— Затем, что нацисты ненавидят евреев. Но мы-то не нацисты, мы работаем в полиции. Мы арестовываем людей за то, что они преступают закон, а не потому, что мы их ненавидим.
— Да знаю я, — отмахнулся Петер. Он не ждал от Тильде нападения с этой стороны.
«Уж она-то должна знать, что моя задача способствовать соблюдению закона, а не попирать его», — подумал он.
— Риск, что информация будет использована не по назначению, есть всегда, — недовольно произнес Петер вслух.
— А не лучше совсем не связываться с этим чертовым списком?
«Вот бестолковщина! — поморщился Петер. — И этого человека я считал своей соратницей в войне против нарушителей закона!»
— Нет, не лучше! — рявкнул он, но тут же заставил себя понизить голос: — Опасайся мы этого, никакой службы безопасности вообще не было бы!
Тильде покачала головой.
— Послушай, Петер, нацисты сделали нашей стране много добра, мы с тобой оба это знаем. Они навели порядок, настаивают на соблюдении закона, при них снизилась безработица и так далее. Но в том, что касается евреев, у них психоз.
— Возможно. Но правила сейчас диктуют они.
— Да ты только взгляни на датских евреев: они законопослушны, добросовестно трудятся, отправляют детей в школу… Это смехотворно — вносить их в список, словно они заговорщики-коммунисты.
— Значит, ты отказываешься работать со мной? — Он обидчиво выпрямился.
— Как ты можешь такое говорить? — В ее голосе прозвучала ответная обида. — Я служу в полиции, а ты — мой начальник. Я выполню любое твое поручение. Тебе следовало бы это понимать.
— Ты серьезно?
— Послушай, если бы тебе пришло в голову составить полный перечень датских ведьм, я бы ответила, что, на мой взгляд, ведьмы не преступницы, но составить их перечень я бы тебе помогла.
Принесли заказ, и в неловком молчании они приступили к еде.
— Как дела дома? — первой нарушила тишину Тильде.
Петер вдруг вспомнил, как за несколько дней до катастрофы воскресным утром они с Инге шли в церковь — счастливые, здоровые, нарядные.
«В мире столько никчемной швали… Почему именно мою жену лишил разума пьяный сопляк, усевшийся за руль спортивной машины?»
— Инге по-прежнему, — вздохнул он.
— Никаких улучшений?
— Когда мозг поврежден так серьезно, вылечиться нельзя. Улучшений нет и не предвидится.
— Тяжко тебе, да?
— Мне повезло, у меня щедрый отец. На полицейское жалованье сиделку не потянуть — пришлось бы отправить Инге в клинику.
И снова Тильде странно на него посмотрела. Будто думала, что это не худший выход из положения.
— А что насчет лихача в спортивной машине?
— Его зовут Финн Йонк. Вчера начался суд. Дня через два все решится.
— Наконец-то! Сколько, ты думаешь, ему дадут?
— Он признал вину. Думаю, от пяти до десяти лет заключения.
— По-моему, недостаточно.
— За то, что человек перестал быть человеком? А сколько достаточно?
Отобедав, они пешком направились на службу. Тильде взяла Петера под руку. Ласковый жест говорил о том, что, несмотря на разногласия, она относится к нему хорошо. Уже вблизи ультрамодного здания полицейского управления Петер приостановился.
— Жаль все-таки, что ты не одобряешь мою идею насчет списка евреев.
Она остановилась, повернулась к нему.
— Ты ведь неплохой человек, Петер. — Он даже удивился, как она это произнесла, словно вот-вот расплачется. — Обостренное чувство долга — твое главное качество. Но одним только долгом руководствоваться нельзя.
— Не понимаю, о чем ты.
— Я знаю. — Тильде развернулась и вошла в управление одна.
По дороге в отдел он пытался взглянуть на вопрос с ее точки зрения. Если нацисты посадят в тюрьму законопослушных евреев, это будет преступление, и его список пойдет на пользу преступникам. Но отчего не сказать то же самое про ружье или даже про автомобиль: тот факт, что ружье или автомобиль могут использоваться в преступных целях, не означает, что непозволительно их иметь!
Когда он шел через внутренний двор, его окликнул Фредерик Юэль.
— Следуйте за мной, — сухо велел он. — Нас вызывает генерал Браун.
Юэль зашагал первым, военной выправкой создавая впечатление деловитости и решительности, которых, уж Петер-то знал, за ним и в помине не было.
От полицейского управления до главной городской площади, где немцы обосновались в здании, именуемом «Дагмархус», было недалеко. Штаб-квартира оккупационных сил, окруженная мотками колючей проволоки, с крыши была укреплена пушками и зенитной батареей. Кабинет Вальтера Брауна занимал угловое помещение окнами на площадь и выглядел элегантно. Обитая кожей кушетка, на стене — совсем небольшой портрет фюрера, на старинном письменном столе — рамка с фотографией двух мальчиков в школьной форме. Петер отметил, что Браун и здесь был в портупее, словно желая сказать: несмотря на уют и удобства, о деле он не забывает.
Хозяин кабинета лучился довольством.
— Нашим специалистам удалось расшифровать сообщение, которое вы обнаружили в тормозной колодке, — обычным своим полушепотом произнес он.
Петер возликовал.
— Очень впечатляет, — пробормотал Юэль.
— Судя по всему, труда это не составило, — продолжал Браун. — Англичане по-прежнему пользуются простыми шифрами, часто на основе известных стихов или прозаических отрывков. Криптографам достаточно расшифровать несколько слов, а с остальным справится любой специалист по английской литературе. Я и не представлял, что от литературоведения может быть толк! — И он рассмеялся собственной шутке.
— Что было в записке? — нетерпеливо спросил Петер.
Браун открыл папку, лежащую перед ним на столе.
— Она от группы, которая называет себя «Ночной дозор». — Хотя разговор шел по-немецки, Браун употребил датское слово «Natvaegterne». — Вам такое название о чем-нибудь говорит?
Петер почувствовал, что его застали врасплох.
— Проверю по картотекам, разумеется, но сразу могу сказать: прежде мы с такой группой не сталкивались. — Он нахмурился, сосредоточенно размышляя. — В реальной жизни ночные дозорные — это, как правило, солдаты или полицейские, верно?
— Не думаю, что служащие датской полиции… — вскинулся Юэль.
— Я же не сказал, что это датчане, — не дослушав, перебил Петер. — Не исключено, что шпионы — предатели-немцы. — Он пожал плечами. — А может, члены группы только воображают себя военными… — Он перевел взгляд на Брауна. — А в чем суть сообщения, генерал?
— Это данные о расположении наших военных сил в Дании. — Через стол он подтолкнул к ним пачку листков. — Размещение зенитных батарей в Копенгагене и окрестностях. Перемещение немецких военных судов в порту за последний месяц. Местоположение воинских частей в Орхусе, Оденсе и Морлунде.
— Информация точная?
Браун помедлил с ответом.
— Не вполне. Близкая к истинному положению дел, но не точная.
Петер кивнул.
— Значит, шпионы не немцы: у тех есть доступ к служебным данным и сведения были бы выверены, — скорее датчане. Ведут наблюдение со стороны и квалифицированно обобщают результаты.
— Весьма разумное рассуждение, — одобрил Браун. — Но сумеете ли вы отыскать этих людей?
— Безусловно.
Внимание Брауна полностью переключилось на Петера, будто Юэль тут не присутствовал или он был не старший офицер, а так, мелкая сошка.
— Как вы думаете, это те же люди, что выпускают подпольную газету?
Петеру было приятно, что Браун признал его компетентность. Надеясь, что тот оценит иронию положения, в котором они с Юэлем оказались, Петер покачал головой.
— Кто издает газету, нам известно. За ними организован присмотр. Будь они вовлечены в наблюдения за диспозицией немецких соединений, мы бы заметили. На мой взгляд, мы столкнулись с организацией, нам не известной.
— Но тогда как же вы их поймаете?
— Есть группа потенциальных возмутителей спокойствия, которой мы должным образом не занимались. Это евреи.
Юэль тихо ахнул.
— Ну так займитесь ими! — велел Браун.
— В нашей стране не всегда легко выявить, кто еврей.
— Значит, проверьте синагогу!
— Хорошая мысль, — кивнул Петер. — Там могут быть списки общины. И станет понятно, откуда плясать.
Юэль грозно глянул на Петера, но промолчал.
— Вышестоящие органы в Берлине приятно поражены лояльностью и эффективностью, проявленными датской полицией при перехвате шифровки в Англию. Тем не менее они выразили настоятельную готовность прислать сюда группу следователей гестапо. Я разубедил их, пообещав, что с присущим вам рвением вы сами раскроете шпионскую сеть и предъявите предателям обвинение.
Это была длинная речь для человека с одним легким, и Браун остановился перевести дыхание. Он помолчал, переводя взгляд с Петера на Юэля и обратно, а отдышавшись, закончил:
— Ради вас самих и ради благополучия всей Дании вы должны добиться успеха!
Юэль и Петер поднялись со своих мест, и Юэль коротко ответил:
— Мы сделаем все возможное.
Они вышли. Едва оказавшись на улице, Юэль обратил на Петера свои синие сверкающие гневом глаза.
— Вам прекрасно известно, черт побери, что синагога тут ни при чем!
— Ничего подобного мне не известно.
— Да вы просто выслуживаетесь перед нацистами, холуй!
— А почему мы не должны им содействовать? Теперь они представляют закон.
— Думаете, они посодействуют вашей карьере!
— А хоть бы и так, — задетый, парировал Петер. — Копенгагенская элита предубеждена против выходцев из провинции. Не исключено, немцы смотрят на это шире.
Юэль не поверил своим ушам.
— Вы в самом деле так видите ситуацию?
— По крайней мере они не слепы к способностям мальчиков, которые не окончили Янсборгскую школу.
— Значит, вы думаете, что не получили должность из-за своего происхождения? Идиот! Вас прокатили, потому что вы экстремист! Меры не знаете. Дай вам волю, уничтожите преступность, арестовав всех, кто подозрительно выглядит! — Он презрительно хмыкнул. — Пока это зависит от меня, повышения вам не видать. А теперь убирайтесь, чтобы я вас не видел!
Петер кипел от раздражения.
«Что Юэль о себе возомнил? Знаменитый предок в родословной не делает его лучше других! Юэль такой же полицейский, как я, и не имеет права вести себя так, словно представляет высшую форму жизни. И все равно я его поборол. Получил разрешение обыскать синагогу. Да, Юэль всю жизнь будет меня за это ненавидеть. Ну и что? Власть сейчас не у Юэля, а у Брауна. Уж лучше быть любимчиком Брауна и врагом Юэля, чем наоборот».
В управлении Петер быстро созвал свою команду, выбрав тех же сыщиков, которые ездили на аэродром в Каструп: Конрада, Дреслера и Эллегарда.
Тильде он сказал:
— Если ты не против, я взял бы и тебя.
— С чего это я буду против? — огрызнулась она.
— Ну, после нашего разговора за обедом…
— Я профессионал.
— Ну и хорошо, — кивнул он.
Они приехали на улицу Кристалгаде. Синагога из желтого кирпича стояла к улице боком, словно выставила плечо в попытке защититься от враждебного мира. Чтобы никто оттуда не ускользнул, Петер поставил у ворот Эллегарда.
Из еврейского дома для престарелых, который стоял по соседству, вышел старик в ермолке.
— Я могу вам помочь? — любезно осведомился он.
— Мы из полиции, — представился Петер. — Кто вы такой?
Лицо старика выразило такой страх, что Петер почти ему посочувствовал.
— Я Горм Расмуссен, дневной смотритель дома, — запинаясь, проговорил тот.
— У вас ключи от синагоги?
— Да.
— Откройте.
Старик вынул из кармана связку ключей и отворил дверь.
Большую часть здания занимала молельня — богато украшенное помещение с золочеными египетскими колоннами, на которые опирались нависающие с двух сторон галереи.
— У этих евреев денег куры не клюют, — пробормотал Конрад.
— Покажите мне список прихожан, — приказал Петер Расмуссену.
— Прихожан? Что вы имеете в виду?
— У вас должен быть список имен и адресов всех, кто входит в общину.
— Нет. Мы рады любому еврею.
Что-то подсказывало Петеру, что старик говорит правду, но обыскать храм следовало в любом случае.
— Здесь есть служебные помещения?
— Только комнатка, где облачаются рабби и служки, и гардеробная для верхней одежды молящихся.
Петер кивнул Дреслеру и Конраду: «Проверьте там все», — а сам прошел к тому месту, откуда проповедуют, и поднялся по лесенке на возвышение. Там за занавесью обнаружилась ниша.
— Что в ней?
— Свитки Торы, — отозвался Расмуссен.
Это были шесть больших, тяжелых на вид свитков, любовно завернутых в бархатную ткань, — идеальное место что-то припрятать.
— Разверните их все и расстелите на полу, чтобы я убедился, что внутри ничего нет.
Пока старик выполнял приказание, Петер подошел к Тильде и заговорил с ней, с подозрением косясь на Расмуссена.
— Ты как?
— Я же сказала.
— Если мы что-то найдем, признаешь, что я был прав?
Она улыбнулась.
— А если ничего не найдем, ты признаешь, что был не прав?
Он кивнул, довольный, что девушка на него не сердится.
Расмуссен расстелил свитки, покрытые письменами. Ничего подозрительного Петер не заметил. Может, действительно служащие синагоги не регистрируют свою паству, но скорее всего списки прихожан велись, просто с приходом нацистов их, от греха подальше, уничтожили. Неприятно. Разрешение на этот рейд досталось ему с трудом, и с начальником отношения он испортил. Обидно будет ничего не найти.
Дреслер и Конрад вернулись с разных концов здания: Дреслер — с пустыми руками, Конрад — со свежим номером «Положения дел».
Петер взял у него газету и показал Расмуссену.
— Иметь это противозаконно.
— Извините, — виновато отозвался старик. — Нам суют их в почтовый ящик.
Тех, кто печатал и распространял газету, полиция не искала, поэтому те, кто ее всего лишь читал, ничего противозаконного не совершали. Но Расмуссен этого не знал, и Петер его незнанием воспользовался.
— Не может быть, чтобы вы никогда не писали писем членам общины, — воскликнул он.
— Конечно, руководителям иногда пишем, — признал старик. — Но списков у нас нет. Мы же знаем своих руководителей. — Он попытался улыбнуться. — Да и вы их, я думаю, знаете.
Петер в самом деле знал имена примерно дюжины видных евреев: среди них были два банкира, судья, несколько университетских профессоров, двое-трое политических деятелей и художник. Но они его не интересовали: слишком известны, чтобы пойти в шпионы. Такие люди не будут стоять в порту, подсчитывая корабли: их тут же заметят.
— А разве вы не посылаете писем обычным людям, извещая их о мероприятиях, которые проводите, — празднествах, пикниках, концертах?
— Нет. Мы просто вешаем объявление в общинном центре.
— Ага! — обрадовался Петер. — Есть общинный центр! И где он находится?
— Поблизости от Кристиансборга, на Новой Королевской улице.
«В полумиле отсюда».
— Дреслер, попридержи старика минут пятнадцать, — велел Петер, — чтобы никого не предупредил.
Еврейский общинный центр располагался в большом здании восемнадцатого века, с внутренним двориком и нарядной парадной лестницей, которое, впрочем, весьма нуждалось в ремонте. Кафетерий оказался закрыт, и никто не играл в пинг-понг в цокольном этаже. В дирекции обнаружился секретарь, хорошо одетый молодой человек высокомерного вида. Он заявил, что никаких списков они не держат, но сыщики тем не менее принялись за обыск.
Звали молодого человека Ингемар Гаммель, и что-то в нем насторожило Петера. В отличие от старика Расмуссена Гаммель не испугался. Но если в случае с Расмуссеном Петер чувствовал, что тот пусть и перепуган, но чист, Гаммель производил прямо противоположное впечатление.
Он сидел за письменным столом, в жилете, из кармашка которого свисала цепочка часов, и спокойно смотрел, как роются в его кабинете. Одет вроде бы дорого. С какой стати состоятельный молодой человек подвизался здесь на должности, подобающей скорее девицам, которым принято недоплачивать, или среднего достатка матронам, чьи дети уже разлетелись из дому?
— Думаю, вот то, что мы ищем, босс. — Конрад передал Петеру черную папку. — Список крысиных нор.
Петер открыл папку и увидел страницы, заполненные именами и адресами, несколько сотен страниц.
— Опа! Отлично, Конрад. Продолжайте искать — может, еще что-нибудь подвернется. — Шестое чувство подсказывало, что так и будет.
Он листал страницы, выискивая что-нибудь необычное или знакомое, или… ну что-то. Грызла неудовлетворенность, однако глаз ни за что не цеплялся.
Пиджак Гаммеля висел на крючке за дверью. Петер прочел на ярлычке название ателье. Костюм шили у «Андерсена и Шеппарда» на Сэвил-роуд в Лондоне, в 1938 году. Петеру стало обидно: он покупал одежду в лучших магазинах Копенгагена, но английского костюма позволить себе не мог. А у этого из нагрудного кармашка выглядывал шелковый платок! В левом боковом кармане, схваченная зажимом, обнаружилась солидная пачка денег, в правом — билет на поезд в Орхус и обратно, с аккуратной дырочкой, пробитой компостером билетного контролера.
— Зачем вы ездили в Орхус?
— Навестить друзей.
В расшифровке упоминалось немецкое соединение, расположенное в Орхусе. С другой стороны, после Копенгагена это второй по величине город, и сотни людей каждый день ездят туда и обратно.
Во внутреннем кармане пиджака лежал тоненький ежедневник. Петер раскрыл его.
— Наслаждаетесь этой работой, да? — с презрением бросил Гаммель.
Петер с улыбкой посмотрел на него. Ему и правда доставляло наслаждение злить надутых богатеев, которые воображают, будто они лучше обычных людей. Но вслух он произнес:
— Подобно сантехнику я вижу много дерьма, — и подчеркнуто уставился на записную книжку Гаммеля.
Почерк у того был стильный, под стать костюму, с размашистыми заглавными буквами, а записи — самого обычного свойства: свидание, обед, театр, мамин день рождения, «позвонить Йоргену насчет Уайлдера».
— Кто такой Йорген? — спросил Петер.
— Мой кузен, Йорген Лумпе. Мы обмениваемся книгами.
— А Уайлдер?
— Торнтон Уайлдер.
— И это…
— Американский писатель. «Мост короля Людовика Святого». Вы наверняка читали.
Это прозвучало издевкой, намеком на то, что у полицейского кишка тонка по части культуры, куда ему читать иностранные книги. Петер пропустил укол мимо ушей и вернулся к дневнику. Как он и ожидал, там имелся алфавитный список имен — с адресами, а некоторые и с телефонами. Искоса глянув на Гаммеля, он заметил, что чисто выбритые щеки того слегка зарделись. Многообещающий знак. Петер углубился в список и наугад выбрал имя.
— Хильде Бьергагер — это кто?
— Приятельница, — спокойно ответил Гаммель.
— Бертиль Брун? — попробовал еще Петер.
— Партнер по теннису, — остался невозмутимым Гаммель.
— Фред Эскилдсен?
— Мой финансовый консультант.
Прочие сыщики прекратили обыск и, чувствуя напряжение, замолчали.
— Поуль Кирке?
— Мой старый друг.
— Пребен Клаузен?
— Торговец картинами.
За все время разговора Гаммель впервые выказал что-то вроде эмоции, которую Петер трактовал скорее как вздох облегчения, чем чувство вины. С чего бы это? Может, Гаммелю показалось, что он проскочил? Касалось это торговца картинами Клаузена? Или того, кого он назвал перед ним? Может, Гаммель перевел дух потому, что Петер перешел к Клаузену?
— Поуль Кирке — старый друг?
— Вместе учились в университете.
Голос звучал ровно, но в глазах мелькнул страх. Петер глянул на Тильде, и она легонько кивнула. Значит, ей тоже реакция Гаммеля показалась подозрительной. Петер снова обратился к дневнику. Адреса Кирке там не было, но у телефонного номера имелась пометка — заглавная «Н», что-то уж очень мелко написанная.
— Что значит буква Н? — поинтересовался Петер.
— Нествед. Это его номер в Нестведе.
— А какой еще у него номер?
— Другого нет.
— Тогда зачем вам понадобилось делать пометку?
— Правду сказать, не помню, — с раздражением бросил Гаммель.
Может, так оно и есть. А с другой стороны, «Н» может означать «Ночной дозор».
— Чем он занимается? — спросил Петер.
— Летчик.
— Гражданский?
— Военный.
— Ага! — Петер предполагал, что в «Ночной дозор» входят военные, и из-за названия группы, и потому, что именно военные способны грамотно провести рекогносцировку. — На какой базе?
— В Водале.
— Мне показалось, вы сказали, он в Нестведе.
— Это рядом.
— Да, в двадцати пяти километрах.
— Ну, так я это запомнил.
Петер покивал в задумчивости, а потом велел Конраду:
— Арестуйте этого лживого хлыща.
Обыск, проведенный на квартире у Ингемара Гаммеля, разочаровал. Ничего интересного: ни книжки с шифрами, ни антиправительственной литературы, ни оружия. Видимо, Гаммель в подпольной группе рядовой, в его задачи входит только поглядывать-послушивать, а потом докладывать связному. Вот тот — ключевая фигура, он, видно, и собирает всю информацию, обобщает, а потом пересылает в Англию. Но кто это? Не исключено, пресловутый Поуль Кирке.
Прежде чем отправиться в летную школу в Водале, где тот служил, Петер провел час дома с Инге. Скармливая ей бутербродики с медом и яблоками, он поймал себя на том, что грезит о семейной жизни с Тильде Йесперсен. Представляет, как она готовится вечером к выходу из дома — моет волосы, энергично вытирает их полотенцем… сидит в одном белье у туалетного столика и красит ногти… смотрится в зеркало, повязывая шелковый шарф. Он осознал, что жаждет жить с женщиной, которая в состоянии себя обихаживать.
Нет, следует пресечь эти мысли. Он женат. Тот факт, что жена больна, вовсе не оправдание для измены. Тильде сотрудник и друг, и всегда останется для него только другом.
Взвинченный, недовольный, Петер включил радио и, чтобы убить время до прихода вечерней сиделки, выслушал новости. Британцы снова предприняли наступление в Северной Африке, их танковая дивизия перешла границу между Египтом и Ливией в надежде облегчить положение осажденного Тобрука. Похоже было на то, что операция крупная, хотя датское радио, где царила цензура, понятным образом предсказывало, что немецкие противотанковые орудия все атаки наверняка подавят.
Зазвонил телефон, и Петер пересек комнату, чтобы снять трубку.
— Это Аллан Форслунд из отдела дорожного движения. — Форслунд занимался делом Финна Йонка, пьяницы, который врезался в машину Петера. — Только что закончился суд.
— Ну и как?
— Йонку дали полгода.
— Полгода?!
— Мне очень жаль…
У Петера потемнело в глазах. Чтобы не упасть, он уперся рукой в стену.
— Полгода за то, что он лишил рассудка мою жену? Шесть месяцев?
— Судья постановил, что он уже достаточно пострадал и что ему придется до конца его дней жить с чувством вины.
— Чушь какая!
— Да уж.
— Я думал, прокурор потребует серьезного наказания!
— Мы все так думали. Но адвокат Йонка был просто лиса. Дескать, юноша бросил пить, ездит теперь только на велосипеде, учится на архитектора…
— Тоже мне аргументы!
— Согласен.
— Я такого решения не признаю! Я отказываюсь его признать!
— Мы ничего не можем поделать…
— Еще как можем!
— Петер, только ни в коем случае не принимай никаких мер, не подумав!
— Конечно, не беспокойся. — Петер с трудом взял себя в руки.
— Ты сейчас один?
— Через несколько минут мне на работу.
— Смотри, только пусть рядом кто-нибудь будет.
— Да. Спасибо, что позвонил, Аллан.
— Мне жаль, что мы ничего не добились.
— Это не твоя вина. Ловчила-адвокат и дурак-судья! Мы с этим уже сталкивались. — Петер повесил трубку.
Он изо всех сил старался, чтобы голос звучал спокойно, но внутри у него все кипело. Будь Йонк на свободе, он бы нашел его и убил. Но пока парень в тюрьме, он в безопасности, хотя бы на эти месяцы. А может, под каким-то предлогом арестовать адвоката и избить? Но Петер знал, что никогда такого не сделает. Адвокат законов не нарушал.
Петер перевел взгляд на Инге. Она сидела там, где он ее оставил, и смотрела на него пустыми глазами. Ждала, когда муж вернется ее кормить. Кусочки недожеванного яблока, выпав изо рта, заляпали ей лиф платья. Обычно, несмотря на свое состояние, ела она аккуратно, а уж до катастрофы была чистоплотна, как никто. И сейчас, видя ее с испачканным ртом, в запятнанном платье, Петер чуть не заплакал.
Выручил звонок в дверь. Одновременно пришли и сиделка, и Бент Конрад, который заехал за ним, чтобы отвезти в Водаль. Петер накинул пиджак и ушел, предоставив сиделке привести Инге в порядок.
В летную школу, которая находилась в семидесяти километрах от Копенгагена, они поехали двумя машинами, в черных полицейских «бьюиках». Петер опасался, что армейские будут чинить препоны, и на этот случай попросил генерала Брауна отрядить с ними офицера, для солидности. Так что в первой машине представителем немецкой администрации ехал майор Шварц, подчиненный Брауна.
Все полтора часа пути Шварц, нещадно дымя, курил толстую сигару. Петер старался не думать о возмутительно мягком приговоре, который вынесли Йонку. Сейчас на базе ему понадобится все присутствие духа, и вводить себя в раж неразумно. Он пытался погасить гнев, но тот тлел, как огонь под одеялом натужного спокойствия, и выедал глаза, как дым от сигары Шварца.
Водаль представлял собой аэродром с травяным покрытием: взлетная полоса и разбросанные вдоль одной ее стороны низкие здания. Охраны почти никакой — это ведь всего лишь летная школа, ни малейшей нужды в секретности. Единственный охранник у ворот, не поинтересовавшись, с чем они пожаловали, небрежно махнул рукой: проезжайте!
С полдюжины самолетиков «тайгер мот», словно птички на жердочках, стояли в ряд. Еще там было несколько планеров и два «Мессершмита-109».
Стоило Петеру выйти из машины, как он тут же заметил Арне Олафсена, своего земляка с Санде. В ладной армейской форме, которая очень ему шла, неспешной походкой тот пересекал автомобильную стоянку. Петер озлился.
Они с Арне дружили с самого детства, пока двенадцать лет назад не рассорились их родители. Все началось с того, что Акселя Флемминга, отца Петера, обвинили в неуплате налогов. Факт предъявления ему иска сам Аксель считал возмутительным: он делал то же, что делают все, то есть преуменьшал в налоговых документах свой доход, преувеличивая расходы. Его признали виновным и присудили взыскать с него, помимо выплаты всех недоимок, крупный штраф.
Друзей и соседей он попытался убедить, что дело надо рассматривать не как обвинение в нечестности, а как спор по оформлению бухгалтерской отчетности. Но тут вмешался пастор Олафсен.
Существовало церковное правило, согласно которому любой член конгрегации, преступивший закон, должен быть «отчитан», то есть на неделю изгнан из общины. На следующее воскресенье он может снова в нее вступить, но всю неделю считается чужаком. По мелким поводам вроде превышения скорости при вождении эта процедура не проводилась, и Аксель утверждал, что его провинность подпадает под эту категорию. Пастор Олафсен не согласился.
Для Акселя это было куда унизительней, чем штраф. Его имя предали позору перед всеми, кто присутствовал в церкви, ему пришлось покинуть свое обычное место, остаток службы просидеть на задней скамье, и пастор, ко всему прочему, проповедь свою посвятил словам «кесарю кесарево».
Петер всегда вспоминал это с внутренней дрожью. Аксель так гордился своим положением процветающего предпринимателя и лидера общины. Хуже наказания, чем потерять уважение соседей, для него не существовало. Петер страдал, глядя, как напыщенное, самодовольное ничтожество вроде Олафсена публично отчитывает отца. На его взгляд, отец заслужил штраф, но не унижение в церкви. Он поклялся тогда, что если кто-то из Олафсенов преступит закон, пощады ему не будет.
Как было бы распрекрасно, окажись Арне членом шпионского подполья. Вот это была бы месть!
Тут Арне перехватил его взгляд.
— Петер! — Он выглядел удивленным, но не испуганным.
— Это здесь ты работаешь? — спросил Петер.
— Да, когда дают хоть какую-нибудь работу.
«Как всегда, Арне само благодушие и веселость. Если он в чем-то и замешан, то умело это скрывает», — размышлял Петер.
— Конечно, ты же пилот, — произнес он вслух.
— Здесь летная школа, но учеников у нас кот наплакал. Лучше скажи, ты-то тут что забыл? — Арне перевел взгляд на майора в немецкой форме, который стоял за спиной Петера. — У нас что, опасно намусорили? Или кто-то катался ночью на велосипеде, не зажигая фар?
Шуточки Арне не показались Петеру удачными.
— Рядовое расследование, — кратко ответил он. — Где найти вашего командира?
Арне махнул в сторону одного из зданий:
— Вон там штаб базы. Спроси майора Ренте.
Ренте оказался долговязым типом с кислым выражением лица и усами щеточкой.
— Я здесь для того, чтобы допросить вашего подчиненного, капитана Поуля Кирке, — сообщил ему Петер, представившись.
Майор Ренте многозначительно посмотрел на майора Шварца.
— А в чем дело? — выдавил он.
Слова «не твое собачье дело» вертелись у Петера на губах, но он сдержался и вежливо солгал:
— Он замешан в торговле краденым.
— Когда в преступлениях замешаны военные, мы предпочитаем сами расследовать дело.
— Еще бы вы не предпочитали. Однако… — Петер сделал жест в направлении Шварца. — Однако наши немецкие друзья предпочитают, чтобы это дело вела полиция, так что вам придется смириться. Где сейчас находится Кирке?
— Сейчас он в воздухе.
— Я полагал, вашим самолетам полеты запрещены? — вскинул бровь Петер.
— Как правило, да, но случаются исключения. Завтра нам предстоит визит группы люфтваффе. Немецкие летчики выразили желание подняться в воздух в наших тренировочных самолетах, и мы получили разрешение провести пробные полеты, чтобы убедиться в готовности наших машин. Кирке через несколько минут сядет.
— А я пока обыщу его вещи. Где он размещается?
Помолчав, Ренте с неохотой ответил:
— Спальный корпус А, в конце летной полосы.
— А тут у него нет помещения или хотя бы шкафчика, где он держит свои вещи?
— Четвертая дверь по этому коридору.
— Начнем оттуда. Тильде, пойдешь со мной. Конрад, отправляйся на летное поле, встретишь Кирке, когда он сядет, — я не хочу, чтобы он смылся. Дреслер и Эллегард, обыщите спальный корпус А. Майор, благодарю вас за помощь… — Заметив, что тот перевел взгляд на телефонный аппарат, Петер добавил: — В течение нескольких минут, майор, потрудитесь воздержаться от телефонных звонков. Если вы предупредите кого-нибудь, пока мы идем, это затруднит исполнение правосудия. Придется бросить вас в тюрьму, а это вряд ли украсит реноме армии, как вам кажется?
Ренте промолчал.
Коридор привел Петера, Тильде и Шварца к двери с табличкой «Старший летный инструктор». В тесной комнате без окон едва помещались письменный стол и шкаф. Петер и Тильде начали обыск. Шварц, стоя в дверях, зажег очередную сигару. В шкафу хранились папки с документами учеников летной школы. Петер и Тильде терпеливо просматривали каждый листок бумаги. В маленькой комнате нечем было дышать, дым сигары забил запах духов Тильде.
Через четверть часа Тильде удивленно воскликнула:
— Интересно!
Петер оторвался от характеристики некоего Кельда Хансена, который провалил экзамен по навигации.
Тильде подала ему листок бумаги. Петер, хмурясь, его рассмотрел. Это был старательный рисунок механизма, какого именно, Петер не распознал: окруженная стеной большая прямоугольная антенна на постаменте. На рисунке ниже тот же механизм был изображен без стены и подробней, причем постамент выглядел так, словно вращается.
— Что это, по-твоему, может быть? — спросила Тильде, глядя через его плечо.
Он остро почувствовал ее близость.
— Никогда не видел ничего похожего, но могу поспорить: это что-то секретное. Что еще в папке?
— Ничего, — она протянула ему папку с наклейкой «Андерсен Г.Х.».
Петер хмыкнул.
— Ганс Христиан Андерсен! Уже подозрительно. — Он перевернул листок. На обороте была набросана карта длинного и узкого острова, очертания которого были знакомы Петеру не хуже, чем карта Дании. — Да это же Санде! Остров, где живет мой отец!
Вглядевшись пристальней, он заметил, что на карте отмечено местоположение новой немецкой базы и часть пляжа, куда доступ запрещен.
— Опа! — тихо сказал он.
Синие глаза Тильде оживленно блеснули.
— Неужели мы поймали шпиона?
— Пока нет, — покачал головой Петер. — Но осталось совсем недолго.
Сопровождаемые безмолвным Шварцем, они вышли на воздух. Солнце уже зашло, но в мягком сумраке долгого летнего вечера видимость оставалась прекрасной. Они остановились рядом с Конрадом, неподалеку от авиастоянки. На ночь самолеты прятали под крышу. Один как раз закатывали в ангар: два механика толкали биплан за крылья, а третий держал на весу хвост.
Конрад указал на снижающийся на посадку самолет.
— Думаю, это наш и есть.
«Тигровый мотылек» сделал красивую, ладную дугу и влился в воздушный поток, который понес его к земле. Петер меж тем думал, что попал в яблочко.
«Поуль Кирке наверняка шпион. Рисунка, который нашли у него в кабинете, хватит, чтобы злодея повесили. Но прежде чем это произойдет, он должен ответить мне на много вопросов. Кто он — простой информатор вроде Ингемара Гаммеля? Сам он ездил на Санде, чтобы проникнуть на авиабазу и зарисовать таинственный агрегат? Или его роль поважней, и Поуль координатор, к которому стекается информация, а он шифрует ее и переправляет в Англию? Если так, то кто тогда ездил на Санде и привез оттуда рисунок? Может быть, Арне Олафсен? Не исключено, пусть даже Арне и не показал ничем, что его взволновало явление полицейских на базу. В любом случае надо установить за ним слежку».
Самолет коснулся земли и, подскакивая, покатил по траве. В этот самый момент с той стороны, что против ветра, на бешеной скорости примчался полицейский «бьюик». Он резко затормозил, и оттуда, держа в руке что-то ярко-желтое, выскочил Дреслер.
Петер метнул в него гневный взгляд: не хватало еще, чтобы Кирке насторожился, — но, оглядевшись, понял, что сам допустил промах. Стоило расслабиться на минуту — и пожалуйста, чудо какая компания сгрудилась у взлетной полосы: он сам официального вида, в темном костюме, Шварц с сигарой в немецкой военной форме, женщина, и к тому же еще один штатский выскакивает из машины! Они выглядят как комитет по торжественной встрече. Увидев такое, кто угодно насторожится.
Тем временем подбежал Дреслер, размахивая книгой в ярко-желтой обертке.
— Шифровальная книжка! — взволнованно выкрикнул он.
Это означало, что Кирке — ключевая фигура в шпионской сети. Петер посмотрел на самолетик, который, не доехав до них, свернул со взлетной полосы, чтобы подрулить к стоянке.
— Спрячь книжку под плащ, идиот, — рявкнул он Дреслеру. — Увидит, чем ты тут размахиваешь, сразу поймет, что мы за ним!
Он снова глянул на «мотылек». Кирке в открытой кабине был виден прекрасно, но выражение лица скрывалось за очками, шарфом и шлемом.
Дальнейший ход событий, впрочем, сомнений не вызвал.
Мотор вдруг взревел громче, самолет качнуло, он развернулся по ветру, но покатил прямо на Петера и тех, кто стоял с ним рядом.
— Черт, он деру дает! — закричал Петер.
Набирая скорость, самолет продолжил движение.
Петер выхватил пистолет.
Кирке нужен ему живым, чтобы допросить, но уж лучше убить его, только не дать уйти. Целясь с двух рук, он метил в приближающийся «мотылек». Сбить самолет из пистолета не выйдет, но при удаче можно попасть в пилота.
Хвост «мотылька» оторвался от земли, самолет выровнялся, стали видны голова и плечи пилота. Петер взял на мушку летный шлем, выстрелил. Самолет оторвался от земли. По мере того как он взлетал, Петер брал все выше, пока не расстрелял все семь патронов, что были в магазине его «вальтера». С горьким разочарованием он понял, что метил слишком высоко: бензобак над головой летчика, как кляксами, продырявило, и горючее, брызгаясь, фонтанчиками поливало кабину. Самолет даже не дрогнул.
Все, кроме Петера, плашмя рухнули на землю.
Петером же при виде вращающегося, со скоростью сорок километров в час несущегося на него пропеллера овладел неукротимый, бешеный гнев. Там, в кабине, вместе с Поулем Кирке сидели все преступники, когда-либо уходившие от ответа, включая сопляка Финна Йонка. Остановить Кирке необходимо, пусть даже ценой собственной жизни.
Краем глаза он заметил сигару майора Шварца, тлеющую в траве, и его озарило.
Когда биплан приблизился к ним, он нагнулся, схватил сигару, метнул в пилота и тут же отпрыгнул в сторону.
Порыв ветра пронесся над ним, и нижнее крыло едва не снесло ему голову.
Он упал на землю, перекатился и посмотрел вверх.
«Тайгер мот» взлетал. Ни пули, ни тлеющая сигара, видимо, не причинили ему вреда. Петер потерпел поражение.
Неужели Кирке уйдет? Конечно, немцы пустят в погоню два «мессершмита», но пока они взлетят, пройдет не одна минута и к тому времени беглец скроется из виду. Бак для горючего поврежден, но не исключено, что продырявлена не нижняя часть емкости, а значит, топлива может хватить, чтобы перелететь море и добраться до Швеции, а это всего тридцать километров. К тому же спускается ночь.
«Да, шанс у Кирке есть», — с горечью заключил Петер.
И тут в воздухе раздался свист вспыхнувшего огня, и горящий факел встал над кабиной.
С ужасающей быстротой оно охватило голову и плечи пилота, одежда которого, должно быть, пропиталась бензином. Язычки огня расползлись по фюзеляжу, жадно пожирая ткань обивки.
Несколько секунд самолет еще шел вверх, хотя голова летчика чернела, обугливалась на глазах. Потом тело упало вперед, надавив на рычаг управления, и «мотылек» поник носом и с малой высоты косо врезался в землю. Корпус его смяло, сложило гармошкой.
Потрясенные, все молчали. Огонь продолжал облизывать крылья и хвост, вгрызаться в деревянные лонжероны крыла, обнажил стальные трубки корпуса, который сделался похож на скелет сгоревшего мученика.
— О Господи, как страшно! — прокричала Тильде. — Бедняга…
Ее трясло.
— М-да. — Петер положил руку ей на плечо. — Но хуже всего то, что он уже ничего не расскажет.
