Глава 4
Древний экипаж, запряженный двумя лошадьми, встретил Харальда Олафсена и Тика Даквитца на железнодорожной станции в Кирстенслоте, родной деревне Тика. Тик пояснил, что экипаж годами стоял в амбаре, пока его не вернули к жизни введенные немцами ограничения на бензин. Колымага блистала свежей краской и претендовала на современность, тогда как впряженные в нее кони явно выглядели тружениками полей, да и возница смотрелся так, словно ему привычней идти за плугом, чем сидеть на облучке.
Тик пригласил Харальда на выходные, чем удивил друга. У Трех Балбесов не было заведено ездить друг к другу в гости, хоть они и дружили все семь школьных лет. Возможно, это следствие бурного антинацистского выступления Харальда на встрече с Аггером. Наверное, родителям Тика стало любопытно взглянуть на пасторского сынка, который озабочен преследованиями евреев.
По пути со станции они миновали небольшую деревню, где имелись церковь и таверна. Выехав за околицу, свернули с дороги и проехали между двумя массивными каменными львами. Примерно в полумиле, в конце подъездной дороги, Харальд увидел волшебный замок с башенками и укреплениями.
Данию не удивить такими замками — их сотни. Мысль об этом приносила Харальду утешение. Пусть страна маленькая, не всегда она безвольно склонялась перед завоевателями. Может, не совсем иссяк еще дух викингов?
Некоторые замки были настоящими историческими памятниками, их преобразовали в музеи и туристические приманки. Многие играли роль представительных поместий, где жили богатые люди, занимающиеся сельским хозяйством. В промежуточном положении находились красивые здания самых влиятельных людей королевства. Кирстенслот — замок носил то же имя, что и деревня — был из их числа.
Харальд немного оробел. Он знал, что Даквитцы богаты — и отец Тика, и дядя были банкирами, — но реальность превзошла ожидания.
«Что, если не сумею вести себя так, как требуется? — запаниковал Харальд. — Ведь жизнь в пасторском доме совсем не такая, как здесь!»
Ранним субботним вечером друзья высадились у парадной двери, величественной, как вход в собор. Харальд нес в руке маленький саквояж. Мраморный вестибюль был наполнен старинной мебелью, огромными расписными вазами, статуями и картинами в тяжелых золоченых рамах. Семья Харальда строго придерживалась второй заповеди, запрещающей создавать подобия как земного, так и небесного, потому картин в пасторском доме не держали (хотя Харальд знал, что их с Арне младенцами мать втайне от отца сфотографировала — он нашел эти снимки в ящике комода, где мать держала чулки). От обилия в доме Даквитцев произведений искусства ему сделалось не по себе.
Они поднялись по великолепной лестнице, и Тик привел его в спальню.
— Это моя комната, — сказал он.
Слава Богу, там не было ни картин старых мастеров, ни китайских ваз — только вещи, какие найдешь в комнате любого восемнадцатилетнего парня: футбольный мяч, фотография Марлен Дитрих в знойной позе, кларнет да рекламный плакат спортивного автомобиля «ланча-априлия» с кузовом, разработанным дизайнерами фирмы «Пенин Фарина».
Харальд взял со стола фотографию в рамке. На ней Тик, снятый года четыре назад, стоял рядом с девочкой примерно того же возраста.
— Неужели подружка?
— Моя сестра-близняшка Карен.
— А-а… — Харальд смутно помнил, что у Тика имеется сестра. На фотографии она была повыше, чем Тик, и вроде посветлей. — А непохоже, что вы близнецы, уж больно она хорошенькая.
— Ты, олух, похожие близнецы всегда одного пола.
— Она учится?
— Да, в Датском королевском балете.
— Я не знал, что при балете есть школа.
— Если хочешь попасть на сцену, нужно сначала выучиться. Некоторые девочки начинают в пять лет. Им дают такие же уроки, как нам, и еще учат танцу.
— Ей нравится?
Тик пожал плечами.
— Тяжелый, говорит, труд. — Открыв дверь, по короткому коридору он прошел к ванной и показал еще одну спальню, поменьше. — Это твоя, если не возражаешь. Ванная общая.
— Отлично, — кивнул Харальд и бросил саквояж на кровать.
— Ты мог бы жить в комнате покрасивее, но она в трех километрах отсюда.
— Нет, тут лучше.
— Тогда пойдем поздороваемся с мамой.
Они спустились на первый этаж и по главному коридору подошли к двери. Тик постучался:
— Мам, ты как, принимаешь визитеров?
— Входи, Йозеф! — послышался голос.
Харальд оказался в будуаре фру Даквитц, нарядной комнате, всюду, где только можно, заставленной фотографиями. Тик очень походил на мать, сорокалетнюю женщину с темными волосами, тронутыми сединой. Та тоже была крошечного росточка, разве только пухлая там, где он тощ, и с такими же карими глазами.
Тик представил матери Харальда, который с легким поклоном пожал ей руку. Фру Даквитц усадила ребят и принялась расспрашивать о школе. Говорить с ней было легко, держалась она дружелюбно, и у Харальда отлегло от сердца.
Чуть погодя она отпустила их со словами: «Ну идите приготовьтесь к ужину». Мальчики вернулись в комнату Тика.
— Вы что, как-то особо одеваетесь к ужину? — обеспокоенно спросил Харальд.
— Твой школьный пиджак с галстуком вполне сойдет, — успокоил его Тик.
У Харальда больше ничего и не было. Его гардероб — школьный пиджак с брюками, пальто, кепка плюс спортивное снаряжение — составлял немалое бремя для бюджета Олафсенов, поскольку его требовалось обновлять регулярно, ведь ежегодно Харальд сантиметров на пять вытягивался. Другой одежды, помимо свитеров и шорт на лето, у него не водилось.
— А ты что наденешь? — спросил он Тика.
— Черный пиджак и серые фланелевые брюки.
Харальд порадовался, что сообразил взять с собой чистую сорочку.
— Хочешь помыться? — спросил Тик.
— Конечно. — Идея принять ванну перед ужином показалась ему экзотичной, но он сказал себе, что так лучше поймет, как живут богатеи.
Он вымыл голову, а Тик тут же побрился.
— В школе ты не бреешься дважды в день, — заметил Харальд.
— Понимаешь, мама настаивает. А потом, у меня такая чернявая борода. Она говорит, я похож на шахтера, если вечером не побреюсь.
Харальд натянул чистую рубашку, школьные брюки и пошел в спальню Тика — там над туалетным столиком висело зеркало. В этот момент, не постучав, в комнату вошла девушка.
— Привет, — сказала она. — Ты, должно быть, Харальд.
Это была девушка с фотографии, но черно-белый снимок явно не отдавал ей должного. Белая кожа, зеленые глаза и яркие, медно-рыжие, кудри! Высокая, в зеленом платье до пола, она проскользнула через всю комнату как призрак. Без всякого усилия подняла за спинку тяжелый резной стул, развернула его и уселась, скрестив длинные ноги.
— Ну? Так Харальд ты или нет?
— Да, Харальд, — справился он с собой. — А ты сестра Тика.
— Тика?
— Так мы зовем в школе Йозефа.
— А я Карен, и прозвища у меня нет. Слышала про твое выступление в школе. Я считаю, ты абсолютно прав. Ненавижу нацистов! Что они вообще о себе возомнили?
Тик вышел из ванной, завернутый в полотенце.
— Ну что это, в самом деле! Никакого уважения к приватности джентльменов!
— Да, никакого, — легко призналась Карен. — Я хочу коктейль, а их не подают, пока в столовой не появится хоть кто-то из мужчин. Знаешь, я вот думаю, слуги сами сочиняют все эти правила.
— Ладно, хотя б отвернись на минутку, — буркнул Тик и, к удивлению Харальда, сбросил с себя полотенце.
Карен, ничуть не смущенная наготой брата, даже не подумала отвести глаза.
— Как ты поживаешь-то, а, черноглазый гном? — дружелюбно осведомилась она, глядя, как брат натягивает чистые белые трусы.
— Отлично. Хотя когда экзамены закончатся, будет еще отличней.
— Что будешь делать, если не сдашь?
— Наверное, наймусь в банк к отцу. Он заставит меня начать с самого низа, так что буду разливать чернила для младших клерков.
— Да сдаст он все, сдаст, — обращаясь к Карен, вмешался Харальд.
— А ты, видимо, такой же умник, как Йозеф? — спросила она.
— Гораздо, гораздо умней! — ответил Тик.
Харальд, по совести, спорить с этим не мог, и, чтобы сменить тему, спросил:
— А каково это — учиться в балетной школе?
— Что-то среднее между армией и тюрьмой.
Харальд глаз от нее не мог отвести. Непонятно было, как к ней относиться: то ли на равных, как к парню, то ли как к богине. С братом препирается словно маленькая, а грациозна-то как! Невероятно! Всего лишь сидит на стуле: взмахивает рукой, указывает на что-то или поддерживает подбородок ладонью, — а кажется, будто танцует. Все движения гармоничны. Но эта уравновешенность ничуть не лишала ее живости, и Харальд как завороженный глаз не мог оторвать от ее необыкновенно переменчивого лица. Полные губы, широкая улыбка чуть наискось, да и в целом все немного неправильное: не вполне прямой нос, подбородок неровный… все не так, а посмотришь — красавица. Пожалуй, красивей он никого в жизни не видел.
— Ты бы надел башмаки, а? — напомнил Тик.
Харальд убрался в свою комнату, где навел полный парад, но когда снова вышел и увидел, как элегантно выглядит Тик в черном пиджаке, белой рубашке и простом темном галстуке, почувствовал себя школьником в своем пиджачке.
Карен спускалась по лестнице первой. Они попали в длинную, не слишком прибранную комнату, где стояло несколько широких диванов и рояль, а на ковре перед камином дремал старый пес. Было очень уютно, особенно по сравнению с холодным великолепием вестибюля, хотя картин по стенам и тут хватало.
Молодая женщина в темном платье и белом переднике спросила у Харальда, что он предпочтет выпить.
— То же, что Йозеф, — ответил он.
В пасторском доме спиртного не водилось. В школе, в выпускном классе, во время пятничных сборов мальчикам дозволялось выпить по стакану пива. Харальд в жизни не видел коктейля и даже не вполне понимал, что это может быть.
Чтобы чем-то себя занять, он наклонился и погладил собаку — длинного поджарого сеттера с проблеском седины в густой рыжей шерсти. Пес приоткрыл один глаз и разок махнул хвостом, вежливо откликаясь на ласку.
— Это Тор, — сообщила Карен.
— Бог грома, — улыбнулся Харальд.
— Глупо, согласна, но имя придумал Йозеф.
— А ты-то! Ты хотела назвать его Лютик! — запротестовал Тик.
— Ну, мне и было тогда всего восемь лет!
— Мне, знаешь ли, тоже. И Тор вовсе не глупое имя! Он правда гремит как гром, когда пукает.
Тут вошел отец Тика, до того похожий на свою собаку, что Харальд с трудом сдержал смех. Он был высок, худ, одет в элегантный бархатный пиджак и черный галстук-бабочку, и в волнистых рыжих волосах его тоже светилась седина. Харальд поднялся ему навстречу, и они обменялись рукопожатиями.
И обратился к нему господин Даквитц с той же вялой любезностью, какую выказал пес.
— Рад познакомиться, — неторопливо проговорил он. — Йозеф столько о вас рассказывал!
— Ну, теперь ты знаком со всем семейством, — вставил Тик.
— Как там все прошло в школе после вашей вспышки? — спросил господин Даквитц.
— Как ни странно, меня не наказали, — ответил Харальд. — Раньше, скажи я «вздор», стоит учителю сморозить глупость, так заставляли траву подстригать маникюрными ножницами! А ведь это пустяк по сравнению с тем, как я нагрубил господину Аггеру. Однако Хейс, наш директор, всего лишь прочитал мне мораль насчет того, что мнение мое прозвучало бы убедительней, если бы я проявил больше выдержки.
— И сам подал пример тем, что не накричал на вас, — с улыбкой заметил господин Даквитц, и Харальд понял, что действительно такова и была цель Хейса.
— А я думаю, он не прав. Иногда надо хлопнуть дверью, чтобы тебя выслушали, — подала голос Карен.
И это показалось Харальду удивительно верным. Он пожалел, что не догадался сказать это Хейсу. Похоже, Карен не только красива, но и умна. Но ему хотелось задать отцу Тика один вопрос, и он не упустил случая.
— Скажите, господин Даквитц, а вас не тревожит, как могут повести себя по отношению к вам нацисты? Известно ведь, как притесняют евреев в Германии и Польше.
— Да, тревожит, и очень. Но Дания не Германия и, похоже, немцы видят в нас прежде всего датчан, а потом уж евреев.
— По крайней мере пока, — вставил Тик.
— Именно. И тут стоит подумать о том, что мы можем сделать. Полагаю, я мог бы поехать по делам в Швецию, а там попросить визу в Соединенные Штаты. Но вывезти всю семью будет уже гораздо сложнее. А еще придется оставить дело, начатое еще моим прадедом, дом, где родились мои дети, коллекцию картин, которую я всю жизнь собираю… Посмотришь на все это с такой точки зрения и решишь: надо сидеть тихо, уповая на лучшее…
— А потом, мы же не лавочники, в конце-то концов! — воскликнула Карен. — Я нацистов терпеть не могу, но что они могут сделать с семьей, которой принадлежит самый крупный банк в Дании?
А вот это, на взгляд Харальда, был сущий вздор.
— Нацисты могут сделать все, что взбредет им в голову, тебе пора бы это понять! — наставительно произнес он.
— В самом деле? — холодно отозвалась Карен.
Харальд понял, что обидел ее. Он хотел было рассказать о том, что произошло в Мюнхене с дядей Иоахимом, но тут в гостиную вошла фру Даквитц и разговор пошел о «Шопениане», которая готовилась к постановке в Датском королевском балете.
— Мне нравится музыка, — сказал Харальд, который слышал ее по радио и мог сыграть некоторые отрывки на пианино.
— Вы видели этот балет? — спросила фру Даквитц.
— Нет.
Был соблазн, конечно, намекнуть, что балетов он видел множество, только этот как-то случайно пропустил, но Харальд подумал, что перед такими людьми выставляться глупо.
— Правду сказать, я никогда не был в театре, — признался он.
— Какой ужас! — высокомерно произнесла Карен.
Фру Даквитц бросила на нее осуждающий взгляд.
— Значит, Карен должна вас туда сводить, — заявила она.
— Но, мама, я занята! — вскинулась Карен. — Я разучиваю главную партию!
Харальда это резануло, но он понял, что так Карен наказывает его за менторский тон в обмене репликами про нацистов.
Он допил до дна свой бокал. Горько-сладкий привкус коктейля ему понравился, и после первого глотка как-то сразу сделалось веселей… но, возможно, именно потому им и овладела беспечность.
«Думать надо, что говоришь. Не следовало поучать Карен».
Теперь, когда девушка вдруг обдала его холодом, стало ясно, до чего она ему нравится.
Горничная, которая разносила коктейли, объявила, что ужин подан, и распахнула створки двери в столовую. Там все расселись, заняв один конец длинного стола. Харальду предложили вина, но он отказался.
Угощали овощным супом, треской под белым соусом и ребрышками барашка с подливкой. Еды было вдоволь, несмотря на военные ограничения в рационе, и фру Даквитц объяснила, что провизия большей частью выращивается в поместье.
За ужином Карен не сказала Харальду ни единого слова, обращалась сразу ко всем, и даже когда он задал ей прямой вопрос, отвечая, смотрела на всю компанию. Харальда это ранило. Лучше девушки он никогда не встречал, и пожалуйста, часа не прошло, как впал в немилость!
Отужинав, они вернулись в гостиную, где был подан настоящий кофе. Харальд удивился, где это фру Даквитц его покупает. Кофе на вес золота, и уж в датском саду его точно не вырастишь.
Карен вышла на террасу покурить, и Тик пояснил, что родители старомодны и предпочитают не видеть девушек с сигаретой. На Харальда такая искушенность — надо же, пьет коктейли и курит! — произвела немалое впечатление.
Когда Карен вернулась, господин Даквитц уселся за рояль и принялся перебирать ноты, стоящие на пюпитре. Фру Даквитц встала у него за плечом.
— Бетховен? — спросил он, и она кивнула. Глава семьи заиграл, она запела по-немецки. Когда они умолкли, Харальд зааплодировал.
— Спой еще, мама, — попросил Тик.
— Хорошо, — улыбнулась она. — А потом ты нам что-нибудь сыграешь.
Родители исполнили еще одну песню, после чего Тик сыграл на кларнете несложную колыбельную Моцарта. Господин Даквитц вернулся к роялю и сыграл шопеновский вальс из балета, а Карен скинула туфли и показала один из номеров, который разучивала.
Тут все выжидательно посмотрели на Харальда. Он понял, что пришел его черед себя показать. О пении речи быть не могло, ему под силу разве что проорать во весь голос какую-нибудь народную песню. Значит, придется играть.
— Я, видите ли, не силен в классической музыке, — признался он.
— Ерунда, — отрезал Тик. — Сам говорил, что играешь на пианино в отцовской церкви.
Харальд уселся перед клавиатурой. Что делать? Не исполнять же перед просвещенным еврейским семейством вдохновенные лютеранские гимны! Помедлил немного и, была не была, заиграл буги-вуги Пайнтопа. Поначалу там мелодичная трель, которую играешь одной правой рукой. А потом левой настойчиво внедряешь ритмичный перебив на басах, а правой заводишь невероятно соблазнительные джазовые диссонансы. И вскоре Харальд будто слился с музыкой. Усилил звук, наддал жару, в ударные моменты, как Пайнтоп, выкрикивая по-английски: «Everybody, boogie-woogie!» — а достигнув апогея, поставил точку: «That’s what I’m talkin’ about!» — вот о чем я толкую!
Рояль отрокотал, в комнате повисла тишина. Господин Даквитц сидел с мукой на лице, словно проглотил что-то несвежее. Даже Тик выглядел смущенным, а фру Даквитц пробормотала:
— Что ж, должна признать, такого эти стены еще не слышали…
Харальд понял, что сделал ошибку. Высоколобые Даквитцы не одобряли джаз, точно так же как и его консервативные родители. Получается, просвещенность совсем не означает открытость к новому.
— Вот незадача, — вздохнул он. — Я вижу, что ошибся с выбором песни…
— Да уж, — кивнул господин Даквитц.
Зато Карен, которая стояла, опершись на спинку дивана, поймала его взгляд. Он думал, что встретит в ее глазах снисходительную усмешку, но нет. К его восторгу и изумлению, она одобрительно ему подмигнула.
Это все искупило.
* * *
В воскресенье утром он проснулся с мыслью о Карен. Надеялся, что, как вчера, она забежит к ним поболтать, однако ничего подобного. Они не встретились даже за завтраком. Как бы невзначай он спросил у Тика, куда подевалась его сестра.
— Репетирует, наверное, — равнодушно ответил тот.
После завтрака они с Тиком два часа позанимались, готовясь к экзаменам. Оба не сомневались, что сдадут, но на всякий случай проштудировали все, поскольку от результатов зависело, попадут ли они в университет. А в одиннадцать утра пошли прогуляться по имению. Вскоре они подошли к развалинам монастыря, скрытым от дороги стеной из старых деревьев.
— После Реформации земли отошли королю, — сказал Тик, — а здание лет этак сто использовалось под жилье. А потом построили Кирстенслот, и тут все пришло в упадок.
Они осмотрели внутренний двор монастыря, по которому когда-то сновали монахи. В их кельях теперь хранились садовые инструменты.
— Тут есть такие штуки, к которым лет двадцать никто не притрагивался. — Тик пнул ржавое железное колесо, а потом открыл дверь в просторное светлое помещение. Там было чисто и сухо, хотя высокие узкие окна стояли без стекол. — Когда-то здесь были кельи монахов, а сейчас летом и осенью порой живут сезонные рабочие с фермы.
Они вошли в церковь, где хранилась всякая рухлядь. Пахло сыростью. Тощий черно-белый кот уставился на них негодующе, словно спрашивая, кто дал им право тут шляться, и выпрыгнул в окно.
Приподняв край полотняного чехла, Харальд обнаружил сверкающий «роллс-ройс» — без колес, на подпорках из кирпича.
— Отцовский? — спросил он.
— Да. Дремлет на привязи, пока нет в продаже бензина.
Еще там стоял деревянный верстак с тисками, весь в рубцах и шрамах, и висела полка с инструментами, вероятно, для ухода за машиной, когда она была на ходу. В углу пряталась раковина с краном для холодной воды. Ближе к стене громоздились ящики из-под мыла и апельсинов. В один из них Харальд заглянул. Там оказалась груда игрушечных машинок из раскрашенной жести. Он взял одну рассмотреть поближе. В окне автомобиля виднелось лицо водителя: на боковом стекле он был нарисован в профиль, на ветровом — анфас. Харальд вспомнил, как страстно мечтал о такой когда-то, и бережно вернул машинку на место.
В дальнем углу стоял одномоторный аэроплан без крыльев.
— Что это? — заинтересовался Харальд.
— «Хорнет мот» английской компании «Хэвилленд». Отец купил его пять лет назад, но летать так и не научился.
— А ты в нем летал?
— Еще как! Нас катали, когда он был новенький.
Харальд прикоснулся к огромному, метра два в размахе, пропеллеру. В глазах юноши математическая точность изгибов делала пропеллер произведением искусства. Самолет стоял, чуть накренившись на сторону: шасси было повреждено, а одна шина — спущена.
Он погладил фюзеляж и с удивлением обнаружил, что тот выполнен из ткани, натянутой на раму, кое-где морщинистой, кое-где рваной. Выкрашенный светло-голубой краской, корпус самолета был оконтурен черной линией с белой кромкой, но окраска, когда-то свежая и бодрящая, поблекла, запылилась и, в потеках масла, выглядела неопрятно. Впрочем, крылья у самолета все-таки имелись: такие же, как у биплана, и выкрашенные серебром, они были отведены назад, поскольку держались на петлях.
Через боковое окно Харальд заглянул в кабину: примерно как в автомобиле два сиденья бок о бок, лакированная приборная доска с множеством круглых шкал. Обшивка одного из сидений лопнула, из дырки торчит набивка. Похоже, там угнездились мыши.
Он нашел ручку дверцы и забрался внутрь, не обращая внимания на шорохи и топоток спешно убегающих лапок. Уселся на сиденье без дырки. Управление казалось несложным. В середине торчала рукоятка, пользоваться которой можно с любого сиденья. Положил руку на рукоять, ногу поставил на педаль… Наверное, летать — занятие еще более захватывающее, чем водить мотоцикл. Он представил, как парит над замком, словно огромная птица, а в ушах его рокочет мотор.
— А ты водил его сам? — спросил он Тика.
— Нет. Зато Карен брала уроки.
— Да ну?
— Ей не хватало лет, чтобы получить права, но летала она здорово.
Харальд подвигал рукояткой, заметив переключатель «вкл./выкл.», пощелкал туда-сюда, но ничего не случилось. Рукоять и педали ходили в гнездах слишком свободно, так, словно ни к чему не подсоединены. Заметив, что он делает, Тик пояснил:
— Часть проводов в прошлом году срезали — понадобилось починить какую-то машину на ферме. Ну, пойдем дальше.
Харальд не возражал бы еще часок повозиться с аэропланом, но Тик заскучал, и он выпрыгнул из кабины.
Они вышли и, оставив монастырь позади, тележной колеей двинулись дальше. К замку Кирстенслот примыкала большая ферма.
— Ее сдали в аренду семейству Нильсен еще до моего рождения, — рассказывал Тик. — Старик Нильсен выращивает свиней на бекон, у него молочное хозяйство с призовыми коровами и нескольких сотен акров под зерновые.
Они миновали широкое пшеничное поле, пересекли луг, на котором паслись черные с белым коровы. А потом запахло так, что невозможно было не понять: неподалеку свинарник. На проселочной дороге, ведущей к дому фермера, им попался трактор с прицепом. Юноша в комбинезоне в явной растерянности навис над капотом. Тик поздоровался с ним за руку.
— Привет, Фредерик. Что стряслось?
— Да вот, вез в прицепе семейство Нильсен в церковь, а мотор возьми да заглохни прямо на середине пути!
Харальд перевел взгляд на прицеп и увидел там две скамьи.
— Пришлось взрослым топать в церковь пешком, а малышню повели домой, — вздохнул Фредерик.
— Это мой друг Харальд. Во всем, что касается машин, он просто волшебник.
— Я бы не возражал, если б он поколдовал над этой.
Трактор был новой модели, с дизельным мотором, не на стальных колесах, а на резиновых шинах. Харальд подошел ближе.
— Что происходит, когда ты его заводишь?
— Сейчас покажу. — Фредерик дернул ручку. Мотор взвыл, но не завелся. — Видно, топливный насос надо заменить. — Тракторист в отчаянии потряс головой. — Но запчастей для техники сейчас не достать.
Харальд недоверчиво нахмурился. Он распознал запах солярки, а значит, насос тянет, но топливо в цилиндры явно не поступает.
— Еще раз попробуй, ладно?
Фредерик снова дернул за ручку. Вроде бы выпускной клапан топливного фильтра шевельнулся. Приглядевшись, Харальд заметил, что из-под него сочится солярка. Он покачал гайку пальцем, и весь клапанный блок отошел.
— Вот в чем закавыка, — улыбнулся Харальд. — Резьба на гайке почему-то сточилась, топливо вытекает. Проволочки под рукой не найдется?
Фредерик порылся в карманах.
— Вот бечевка, крепкая.
— Ладно, сгодится на время. — Харальд поставил клапан на место и прочно привязал его к патрубку топливного фильтра. — Попробуй теперь завести.
Фредерик дернул за ручку. Мотор завелся.
— Ну и ну, — покачал он головой. — Надо же, починил!
— При случае замени бечевку на проволоку, и нового насоса не надо.
— Слушай, может, поживешь тут недельку, а? — радостно предложил Фредерик. — На ферме полно поломанной техники!
— Извини, мне в школу надо.
— Что ж, удачи. — Фредерик взобрался в кабину трактора. — Благодаря тебе я успею к концу службы, чтобы забрать Нильсенов домой!
Он уехал, а Харальд и Тик направились назад к замку.
— Да, это было впечатляюще, — покачал головой Тик.
Харальд пожал плечами. Он, сколько себя помнил, умел починить любой механизм.
— Старый Нильсен следит за техническими новинками, — добавил Тик. — Покупает всякие сеялки, веялки и даже доильные аппараты.
— А топливо для них он добывает?
— Да. Это можно, если производишь продукты. А вот запчастей все равно не достать.
Харальд взглянул на часы: не терпелось увидеться с Карен за обедом, расспросить ее про уроки воздушного пилотажа.
В деревне друзья заглянули в таверну. Тик взял два стакана пива, и они уселись снаружи, греясь на солнышке. Через улицу стояла церковь, построенная из красного кирпича, оттуда выходили люди — служба как раз закончилась. Фредерик, проехав мимо на тракторе, помахал им рукой. В прицепе у него сидели пятеро, в том числе крупный старик с седой гривой и обветренным красным лицом — надо полагать, фермер Нильсен.
На пороге церкви появился, с двумя детьми и под руку с неприметной наружности женщиной, полицейский в форме. На Тика он, подходя, посмотрел волком. Его дочь, девочка лет семи, громко спросила:
— А почему они, папочка, в церковь не ходят?
— А потому что евреи, — ответил полицай. — Не веруют в нашего Господа.
Харальд вопросительно глянул на Тика.
— Местный полицейский Пер Хансен, — спокойно произнес Тик. — Представляет у нас датских национал-социалистов.
Харальд кивнул. В Дании нацистов было не много. На последних всеобщих выборах, два года назад, они получили в ригсдаге только три места. Но на волне оккупации подняли голову, и не без оснований: немцы потребовали, чтобы один министерский портфель в датском правительстве был предоставлен лидеру датских нацистов Фрицу Клаузену. Король Христиан, однако, проявил неуступчивость и блокировал назначение. Немцы отступились. Нацисты вроде Хансена, жестоко разочарованные, заняли позицию выжидания, уверенные, что их время еще придет.
«Не исключено, так и будет», — кисло подумал Харальд.
Тик осушил свой стакан.
— Пошли, не то опоздаем к обеду.
* * *
Они вернулись к замку. Во дворе Харальд, к своему удивлению, увидел Поуля Кирке, двоюродного брата их с Тиком одноклассника Мадса. Поуль служил в авиашколе вместе со старшим братом Харальда, Арне. Поуль, в шортах, стоял рядом с прислоненным к кирпичной стене велосипедом. Харальд, который прежде пару раз с ним встречался, остановился поболтать, а Тик прошел в дом.
— Ты что, тут работаешь? — спросил Поуль.
— Нет, в гостях. Учеба еще не закончена.
— Когда сбор урожая, на ферму нанимают студентов. Какие планы на лето?
— Пока не знаю. В прошлом году подрабатывал на стройке у нас на Санде. — Он скорчил гримасу. — И представь, оказалось, мы строили немецкую базу! Они до последнего скрывали это от нас.
— Да? Что за база? — оживился Поуль.
— Что-то вроде радиостанции. Оборудование завезли, только после того как уволили всех датчан. Я, пожалуй, летом буду ходить в море с рыбаками и потихоньку начну читать, готовиться к университетскому курсу. Надеюсь заняться физикой под руководством самого Нильса Бора.
— Это дело. Ну, Мадс всегда говорил — ты гений.
Харальд собрался было спросить, что Поуль делает в Кирстенслоте, как ответ явился сам собой. Из-за угла, держа за руль велосипед, вышла Карен. В шортах цвета хаки, демонстрирующих длиннющие ноги, она выглядела умопомрачительно.
— Доброе утро, Харальд, — улыбнулась Карен, а сама подошла к Поулю и поцеловала его. Причем, заметил с завистью Харальд, поцелуй был в губы, пусть даже и мимолетный. — Привет!
«Вот невезуха, — подумал Харальд. — Я так надеялся провести с Карен хотя бы час за обеденным столом! А она поедет кататься с Поулем. Тот, похоже, приударяет за ней, хотя и старше ее лет на десять. К тому же хорош собой, — заметил вдруг Харальд, — с правильными чертами лица и широкой улыбкой, открывающей безупречные зубы».
Поуль, держа Карен за руки, оглядел ее с головы до ног.
— Потрясающе выглядишь! Жаль, у меня нет фотографии, на которой ты была бы вот как сейчас.
— Благодарю, — улыбнулась девушка.
— Ну что, готова?
— Вполне.
Они вскочили на велосипеды.
Харальд, совершенно убитый, смотрел, как они удаляются, бок о бок, освещенные солнцем.
— Счастливо покататься! — крикнул он вслед.
Карен, не оглянувшись, взмахнула рукой.
