Глава 25
Ярким летним утром шагая по центру Морлунде, Хермия Маунт думала о том, что находиться здесь ей куда опасней, чем в Копенгагене. В этом городишке ее могли узнать.
Два года назад, когда они с Арне обручились, он привез ее на Санде познакомить с родителями. Уж тогда они по Морлунде нагулялись: сходили на футбольный матч, посидели в любимой пивной Арне, прошлись по магазинам с его матушкой. От этих воспоминаний саднило сердце. В нынешних обстоятельствах, если кто-то из местных ее припомнит, узнает в ней англичанку, невесту старшего сына Олафсенов, по городу поползут слухи, и, чего доброго, новость дойдет до полиции.
Так что этим утром, пусть даже в шляпке и темных очках, все равно она чувствовала себя слишком заметной. Но ничего не попишешь — приходилось идти на риск.
Весь прошлый вечер она бродила по центру города в надежде столкнуться где-нибудь с Харальдом. Зная, какой он поклонник джаза, сразу направилась в джаз-клуб, но наткнулась на запертую дверь. Да и вообще оказалось, что злачных мест, где могла бы собираться молодежь, в городе очень мало. В общем, вечер пропал зря.
Сегодня Хермия собиралась застать его дома, на Санде. Сначала думала обойтись звонком, но это было опасно. Если позвонить и назваться настоящим именем, не исключено, кто-то подслушает и донесет. Если назваться выдуманным или не представляться совсем, можно спугнуть Харальда, и он сбежит. Значит, надо ехать самой.
Но это еще рискованней. Морлунде все-таки город, а на крошечном островке все всех знают. Оставалось надеяться, что местный люд примет ее за отдыхающую и не станет слишком разглядывать. Выбора все равно нет. До полнолуния осталось всего пять дней.
С чемоданчиком в руке она дошла до причала, по трапу поднялась на паром. На входе немецкий солдат и полицейский-датчанин проверяли документы. Хермия предъявила бумаги на имя Агнес Рикс, которые выдержали уже три проверки, но по телу все равно прошла холодная дрожь.
Полицейский рассмотрел ее удостоверение.
— Далековато от дома забрались, фрекен Рикс.
Ответ она заготовила.
— Я приехала на похороны родственника.
Предлог для дальней поездки самый уважительный. На какой день назначено отпевание, она не знала, но что может быть естественней, чем приехать на похороны за день или два, учитывая трудности военного времени.
— Надо думать, к Олафсенам…
— Да. — Горячие слезы обожгли ей глаза. — Мы с Арне троюродные, но моя мама была очень близка с Лисбет Олафсен.
Полицейский, несмотря на темные стекла очков, почувствовал ее горе.
— Мои соболезнования. — Он вернул документы. — Времени у вас еще много.
— В самом деле? Я не смогла дозвониться, чтобы узнать поточней…
— Служба начнется сегодня в три.
— Благодарю вас.
Пройдя вперед, Хермия встала у поручня. Паром неспешно выползал из гавани, а она смотрела на воду, на плоский, невыразительный силуэт острова и вспоминала свой прошлый сюда приезд. Тогда ее поразило, в каком холодном и неуютном доме вырос Арне, какие строгие у него родители. Просто непостижимо, как в этом мрачном гнезде вылупился весельчак Арне.
Она и сама была человеком суровым — во всяком случае, так думали многие ее коллеги. В этом смысле она заняла в жизни Арне примерно то место, которое занимала его мать. Заставляла приходить в назначенный час и выполнять обещания, не допускала, чтобы он напивался. А он взамен учил ее отдыхать и веселиться.
Однажды она сказала ему: «Всему свой час, включая и непосредственность!»
Он весь день потом хохотал.
В другой раз они попали на Санде на Рождество, которое в доме Олафсенов проходило скорее как Великий пост. Рождество для них было религиозным торжеством, а не поводом повеселиться. И все-таки ей понравилось, как спокойно прошел праздник. Она разгадывала кроссворды с Арне, старалась подружиться с Харальдом, уплетала простые блюда фру Олафсен, и в теплой меховой шубе гуляла в холод по пляжу, рука об руку с любимым.
«Только подумать, теперь я еду его хоронить…»
Очень хотелось на службу, но понятно, что об этом не может быть и речи. Слишком много народу увидит ее и узнает. Не исключено, что там будет и секретный агент полиции. В конце концов, если Хермия вычислила, что миссию, которую не успел выполнить Арне, принял на себя кто-то другой, в полиции могут прийти к тем же выводам.
«По сути, — поняла она вдруг, — похороны меня задержат».
Придется пережидать обычную печальную суету: соседки будут готовить еду на кухне, прихожане — расставлять цветы в церкви, организатор похорон — нервничать, все ли идет как надо и кто именно понесет гроб. Все разойдутся только после того, как выпьют чаю с печеньем, оставив близких покойного с их горем.
«Значит, сейчас надо убить время, соблюдая осторожность. Если Харальд передаст пленку сегодня, утром успею на первый поезд до Копенгагена, вечером переправлюсь на Борнхольм, в Швеции окажусь на следующий день и через двенадцать часов, за два дня до полнолуния, попаду в Лондон. Стоит потерпеть несколько часов».
Сойдя с парома на Санде, Хермия направилась к гостинице. Войти внутрь было бы неразумно: вдруг кто-то узнает, — поэтому она побрела по пляжу. Нельзя сказать, что погода располагала к загару — по небу бежали облака, с моря дул ветер, было прохладно, — но в воде виднелись старомодные, в полоску, купальные кабинки и отдыхающие плескались в волнах, посиживали на песке. Отыскав укромную впадинку в дюнах, Хермия устроилась там, подальше от глаз, и сидела, пока не начался прилив и лошадь, приведенная из гостиницы, не перетащила кабинки повыше на пляж.
«Последние две недели я только тем и занимаюсь, что сижу и жду!»
В третий раз она видела родителей Арне, когда они наведались в Копенгаген, где не были десять лет. Арне повел всех в сад Тиволи. Он был сама веселость и очарование, шутил с официантками, смешил мать, даже разговорил своего кислого отца так, что и тот пустился в воспоминания о школьных годах, проведенных в Янсборге. А вскоре, и месяца не прошло, в страну вторглись нацисты, и Хермии пришлось бежать, с позором, считала она, в закупоренном вагоне, в компании дипломатов из стран, враждебных Германии.
И вот теперь она снова здесь, по шпионскому делу. Рискует жизнью, навлекает смерть на других.
В полпятого она вышла из своего укрытия. Дом пастора в шести километрах от гостиницы, бодрым шагом — это два часа с лишним, значит, в семь она окажется там. К тому времени, считала Хермия, гости разойдутся, и Харальд с родителями будет тихо сидеть на кухне.
Пляж не был безлюдным, несколько раз ей встречались гуляющие. Хермия обходила их стороной: пусть думают, что она не в настроении.
Наконец вдали показались приземистые очертания церкви и пасторского дома. При мысли о том, что тут жил Арне, у нее опять навернулись слезы. Людей поблизости не было. Подойдя ближе, на маленьком кладбище она заметила свежий холмик.
С разрывающимся сердцем пройдя через церковный двор, Хермия остановилась у могилы своего жениха. Сняла темные очки. Цветы лежали холмом. Люди всегда несут на похороны много цветов, особенно когда умирает кто-то молодой. Эта мысль ее почему-то добила. Она зарыдала, упала на колени, вцепилась руками в землю, под которой лежал сильный, прекрасный Арне.
«Я усомнилась в тебе, — винилась она, — а ты оказался самым смелым из нас…»
Но вот слезы кончились и она тяжело поднялась на ноги. Промокнула лицо рукавом. У нее дел невпроворот. Повернулась, чтобы уйти, и заметила высокую худую фигуру отца Арне. Он стоял в нескольких шагах, смотрел на нее. Подошел неслышно и ждал, когда Хермия выплачется.
— Хермия, — произнес он. — Благослови тебя Бог.
— Спасибо, пастор. — Хотелось обнять его, но она не решилась, просто пожала руку.
— Ты опоздала на похороны.
— Я нарочно. Нельзя, чтобы меня видели.
— Тогда пойдем в дом.
Хермия пошла за ним по жесткой траве. Фру Олафсен была в кухне, в кои-то веки не у раковины, сидела за кухонным столом в черном платье и шляпке. Видимо, соседки прибрались после поминок, вымыли всю посуду. Завидев Хермию, мать Арне разрыдалась.
Они обнялись, но Хермия сделала это вполсердца. Того, кто ей нужен, в комнате не было. Как только представилась возможность, она сказала:
— Я надеялась застать здесь Харальда.
— Его тут нет, — вздохнула фру Олафсен.
Хермию охватило ужасное предчувствие, что все это долгое и опасное путешествие предпринято зря.
— Разве он не приехал на похороны?
Мать покачала головой. Стараясь справиться с нетерпением, Хермия поинтересовалась:
— Так где же он?
— Присядь-ка, — подал голос пастор.
Хермия призвала на помощь выдержку. Пастор привык, чтобы ему подчинялись. Если прекословить, ничего не добьешься.
— Выпьешь чашку чаю? — предложила фру Олафсен. — Правда, не настоящий, конечно…
— Да, с удовольствием.
— А бутерброд съешь? Тут еще много осталось.
— Нет, спасибо. — Хермия, у которой весь день крошки во рту не было, даже думать о еде не могла. — Но где же Харальд?
— Мы не знаем, — ответил пастор.
— Как такое возможно?
Пастор, небывалое дело, смутился.
— Мы с Харальдом обменялись резкими словами, я в упрямстве не уступил ему. С тех пор Господь послал мне напоминание о том, как драгоценно время, которое человек проводит с сыновьями. — По щеке его скатилась слеза. — Харальд покинул дом в гневе, отказался сообщить, куда направляется. Через пять дней вернулся, всего на несколько часов, и мы в некотором роде примирились. В тот раз он сказал матери, что погостит у одноклассника, но когда мы туда позвонили, его там не оказалось.
— Думаете, он все еще обижен на вас?
— Нет, — покачал головой пастор. — То есть, конечно, это не исключено, но прячется он не поэтому.
— Что вы имеете в виду?
— Сын соседа, Акселя Флемминга, служит в полиции в Копенгагене.
— Помню, — кивнула Хермия. — Петер Флемминг.
— Ему хватило совести явиться на похороны! — с несвойственной ей горечью вставила фру Олафсен.
— Петер утверждает, что Арне шпионил на Англию, а Харальд продолжает то, что он не доделал.
— Вот как?
— Ты, похоже, не удивлена.
— Не буду лукавить, — призналась Хермия, — Петер прав. Я попросила Арне сфотографировать военную базу, которая расположена тут, на острове. Пленка сейчас у Харальда.
— Как ты могла! — воскликнула фру Олафсен. — Из-за этого мы потеряли сына, а ты — жениха!
— Простите меня! — прошептала Хермия.
— Идет война, Лисбет, — одернул жену пастор. — Много молодежи погибло, сопротивляясь нацистам. Разве это вина Хермии?
— Мне непременно нужно забрать пленку у Харальда, — вздохнула Хермия. — Мне надо его найти. Неужели вы мне не поможете?
— Я не могу потерять второго сына! Я этого не вынесу! — простонала мать.
Пастор взял ее за руку.
— Арне боролся с нацистами. Если Хермия и Харальд смогут закончить то, что он начал, тогда наш сын погиб не напрасно. Мы должны помочь.
— Я понимаю, — покивала фру Олафсен, — я понимаю. Просто мне страшно…
— Так куда, Харальд сказал, он поехал? — спросила Хермия.
— В Кирстенслот, — ответила фру Олафсен. — Это замок под Копенгагеном. Там живут Даквитцы. Их сын, Йозеф, учился в одном классе с Харальдом.
— Но они сказали, что его там нет.
— Да, но он где-то неподалеку. Я разговаривала с сестрой Йозефа, Карен, они близняшки. Между ними, Карен и Харальдом, что-то есть, какое-то чувство.
— С чего ты взяла? — поразился пастор.
— С того, как звучит ее голос, когда она о нем говорит.
— Мне ты об этом ничего не сказала!
— Ты бы не поверил.
— Пожалуй, ты права, — покаянно улыбнулся пастор.
— Значит, вы думаете, Харальд где-то в окрестностях Кирстенслота и Карен знает, где он? — спросила Хермия.
— Да.
— В таком случае мне нужно туда.
Пастор достал часы из кармашка жилета.
— Последний поезд уже ушел. Останься на ночь, а утром я доставлю тебя к первому парому.
— Как это возможно, что вы так добры? Ведь из-за меня погиб ваш сын! — тихо, почти что шепотом выговорила Хермия.
— Бог дал, Бог и взял, — отозвался пастор. — Благословенно будь имя Господа.
