Глава 20
Кто не был в тюрьме, тот не знает, какое это счастье – воздух свободы. Не знает, но догадывается. И лучше догадываться, сколько горечи в тюремной «баланде», чем хлебать ее «веслом» из «шлемки»…
И майор Одинцов не хотел обременять себя столь сомнительным экспериментом, но у колеса судьбы свой путь. Его повело под откос, но, к счастью, нашлись люди, которые не дали ему пропасть…
Ожогин стоял возле машины, посматривая на часы. Максим сдержанно помахал ему рукой с крыльца контрольно-пропускного пункта, он улыбнулся и направился к нему.
Вид у Юры усталый, глаза воспаленные, но это неудивительно. Всю ночь мужик не смыкал глаз – за особо важным арестантом следил. Мужик он. С большой буквы мужик.
Максим крепко пожал ему руку, сел в машину.
– Кире твоей звонить не стал, сам просил, – будто оправдываясь, сказал Юра.
Одинцов кивнул. Не до Киры ему сейчас. Да и ей опасно находиться рядом с ним. Никиткин проиграл раунд, но не схватку. У него еще есть силы, чтобы взять реванш. Может, где-то неподалеку ждут своего часа наемники с автоматами. А может, снайпер уже наводит свою оптику… Неуютно было на душе у Максима, хотелось поскорее сесть в машину. Но он не торопился. Во-первых, нельзя давать волю околопаническим настроениям, во-вторых, машина у Ожогина не бронированная, ее легко пробить пулями.
Не мог защитить его кузов автомобиля, но все-таки на душе стало немного легче, когда машина тронулась с места.
– Как там Нестроев? – спросил Одинцов.
– Подавленный и обреченный. Я говорил с ним сегодня утром, он от своих показаний не отказывается, но и Никиткина не сдает.
– Сколков тоже не сдавал, пока под Лукомора не попал. Носом в парашу ткнули, сразу заговорил.
– Может, повторим?
– Можно и повторить, – кивнул Максим.
Лукомору свобода не светит. Убоповцы крепко держат его за причинное место, не позволяя Штриху отречься от своих показаний. И даже если подполковник Якиров бросит вдруг все силы на Никиткина, Лукомору легче от этого не станет. Его братву и без того прессовать перестали, люди потихоньку выходят на свободу. И бизнес уже не так сильно хромает… С охраной, правда, большие проблемы, «Бастион» под эгидой господина Никиткина перебил клиентов у подыхающего «Визави». И Лукомор пока с этим ничего поделать не может, да и не пытается. Нельзя ему сейчас поднимать шум из-за лакомых кусков, нельзя привлекать к себе внимание областных и тем более федеральных структур… Но за Нестроева он возьмется с радостью. Нестроев – это пока единственный путь к Никиткину.
– А смысл в этом есть? – спросил Ожогин.
– Почему нет?
– Ну, назовет Нестроев фамилию Никиткина, дальше что? При первой же возможности он откажется от своих показаний…
Одинцов кивнул. Тот же Сколков уже приходит в себя, не сегодня завтра он пожалуется адвокату, тот накатает телегу в прокуратуру, будут приняты меры. Возможно, Сколкова переведут в другой изолятор или даже выпустят под залог.
А в случае с Нестроевым меры будут приняты еще на стадии этапа в СИЗО. Никиткин примет все меры, чтобы он не попал на съедение Лукомору. Это как минимум, а как максимум постарается избавиться от опасного свидетеля. Потому и не спал сегодня ночью Ожогин.
– Надо сделать, чтобы не отказался. Как там Саньков? Чем помогает?
– Ну, чем… Я сказал, что охрану нужно усилить, он согласился, людей выделил. Я ребят подключил. Кустарев хотел, но Саньков его в госпиталь отправил.
– Как там Гриша?
– Да вроде ничего. Толковый пацан, за правильную ниточку ухватился. Поговорил с буфетчицей, устроил слежку. Правда, вернулся к ней уже в больнице, увидел ее там вместе с Ваньком… Знала буфетчица Прошника и Волхова, приходили они уже к ней. По знакомству приходили, выпить на халяву. Ее уже тошнило от таких знакомых, хотела их прогнать, но Прошник ей кулак показал, и она заткнулась.
– Значит, был Ванек? – нахмурился Одинцов.
– Был. Только без Киры. Прошник его к слову приплел… Не было там ничего…
– Не было. Но видимость создали. Чья это работа?
– Ванек постарался. Сначала он признался в том, что ствол к тебе в машину подсунул, потом сказал, что Прошника подговорил, типа, человека одного разыграть надо. Ящик водки им поставил…
– А кто убивал?
– В этом он не признается. Нестроев на себя все берет. И Прошника с Волховым он убил. И Гударева…
– Зачем? Зачем ему это надо было?
– Сам не знает.
– Знает он все.
– Знает, но молчит… Я так думаю, у него люди на подхвате были, не мог он сам с Прошником и Волховым… А может, и не было никого, на пару с Ваньком работал… Но Ванька не сдает… Все на себя берет… Сначала пытался на тебя всю вину свалить. Дескать, ты Прошника убил, а он все это видел, но мы ему быстро мозги вправили. На первый взгляд он вроде бы слабак по натуре, но Никиткина не сдает. Я и так с ним, и этак… Да ты сам попробуй, поймешь.
– Попробую, – кивнул Одинцов. – Конечно, попробую. Раскрутим Нестроева, обязательно раскрутим. Главное, не упустить его, чтобы как с Гударевым не случилось…
– Ну, пока он в нашем изоляторе, ситуация под контролем, а когда по этапу пойдет…
– Ничего, и на этапе примем меры…
Одинцов нарочно не стал говорить Кире, что его выпускают на свободу. И не до нее сейчас, и душа рвалась в управление, к работе. Прежде всего хотелось поскорее добраться до Нестроева, взять это ключевое звено в свои руки, посмотреть на этого живчика под микроскопом. Вопросов у него масса… Но еще больше вопросов к Никиткину. Руки чесались, так хотелось надеть на него стальные браслеты…
– Сколкова Лукомор сделал, – сказал Максим. – Зажал его в угол и предъявил по полной… А вы, оказывается, в это время Нестроева брали. Хорошо. Очень хорошо. Не хочу в долгу перед Лукомором оставаться… Пусть Никиткин в долгу с ним остается… Лукомор его не простит, это я точно знаю…
– А что он ему сделать может?
– «Заказать» может… Или уже… Разве об этом говорят?
– Опять кровь?
– Меня эта кровь не напрягает. Фраер перешел черту, он должен за это заплатить, – ничуть в том не сомневаясь, сказал Максим. – И мне все равно, кто с него спросит.
Он даже готов был закрыть глаза на киллера, если тот «исполнит» Никиткина. Мысль о наказании преследовала его всю дорогу. С ней он входил в помещение для допросов, куда уже для встречи с ним привели Нестроева.
Жалкий мужичок, забитый, затравленный, трясется, как мышка в лапах у кошки. На Максима он смотрел как черт на горящее распятие.
– Узнаешь меня? – спросил Одинцов.
Нестроев подавленно кивнул.
– Следил за мной, выслеживал?
– Выслеживал.
– Зачем?
Нестроев зажмурил глаза и закусил нижнюю губу.
– Я спрашиваю, зачем ты следил за мной?
Казалось, одно легкое дуновение, и этот сухой желтый листок с треском слетит со своей ветки. И в своем падении покажет место, где зарыта собака…
– Следил, – кивнул Нестроев.
– Зачем?
– Так надо было.
– Кому надо было?
– Мне надо было.
– Зачем?
– Не знаю!
– Что ты не знаешь?
– Я ничего не знаю! Ничего!
Одинцов собирался ловить Нестроева на противоречиях, на нестыковках в его показаниях, ставить ему подножки, сталкивать в ловушку, но вся его тактика вдруг уперлась в броню, которую создал вокруг себя этот доходяга. Уперлась в безумие, которое выражал его взгляд. Но вряд ли это непреодолимое препятствие.
– Дурака включил? – небрежно усмехнулся Максим. – Со мной этот номер не пройдет.
– Я ничего не знаю! Ничего не знаю! – невменяемо глядя на него, на одной ноте проговорил арестант.
– Думаешь в психушке спрятаться? Зря. Там тебя быстро на чистую воду выведут.
– Я ничего не знаю!
– И кто меня «заказал», не знаешь?
– Нет, не знаю!
– Значит, меня все-таки «заказали»?
Какое-то время Нестроев смотрел на него ясными глазами, но это просветление быстро затянулось наигранной мутью.
– Зря стараешься. Если я тебя раскусил, то и в психушке раскрутят, если я попрошу. А могу и не попросить… Признают тебя психом, назначат правильное адекватное лечение, и знаешь, что с тобой будет? Аминазином тебя накачают. Через месяц такой терапии в овоща превратишься. Как тебе такая радость?
– Я ничего не знаю!
– А я попрошу такую терапию, чтобы тебя из игры вывести, чтобы ты Никиткина сдал… Или ты думаешь, что я хочу тебя на Никиткина раскрутить? Нет, не хочу. Пусть себе живет, пусть свободой дышит, пока есть возможность… «Заказали» твоего Никиткина, очень серьезные люди «заказали». Ты знаешь, кто…
– Не знаю! – гавкнул в ответ Нестроев. Он из кожи вон лез, пытаясь изображать безумие, но чем сильнее старался, тем хуже получалось.
– Лукомор его «заказал». Информация точная, можно сказать, из первых рук… Как думаешь, я скажу Никиткину об этом? Нет, не скажу! Пусть его пристрелят как собаку… А до тебя мне и дела нет, ты всего лишь исполнитель. Но я позабочусь, чтобы тебя в психушке в овоща превратили. Хочешь стать овощем?
Нестроев мотнул головой, немигающе глядя на Максима. Поверил он ему, страшно стало.
– Никиткина давно знаешь?
– Знаю.
– Давно, спрашиваю?
– Со школы.
– Он тобой со школы помыкал, да?
– Не помыкал.
– Школа давно закончилась, Никиткин в люди выбился, а ты – нет. Но тебя это не задело. Ты мужик простой, к тому же Никиткин как был, так и остался для тебя кумиром…
– Да, Леня выбился в люди, – кивнул Нестроев.
– И тебя к делу пристроил.
– Нет, не пристраивал он меня к делу. И не работал я на него. И не «заказывал» он мне никого.
– Сам все сделал?
– Сам.
– И чем я тебе помешал? Зачем ты меня подставил?
– Да вот помешал…
– Чем?
– А если я видел, как ты Прошника убил? – с кривой улыбкой проговорил Нестроев.
Ни одна черточка не дрогнула на лице Одинцова. Пусть этот недоумок наговаривает на него, все равно ему никто не поверит.
– А Гударева за что?
– А не нравился он мне!
– Личная неприязнь?
– Можно и так сказать…
– Да нет, Гударев мог тебя сдать. Но тебя сдал Сколков. Недоработали вы с Никиткиным…
– Никиткин здесь ни при чем, – с жалостью к себе вздохнул Нестроев.
Он был подавлен собственными признаниями, угнетен окружающей обстановкой, но при этом не ломался. Его можно было сравнить с жалким тонким волоском, на котором держался крепкий, хорошо сконструированный механизм. Лопни этот волосок – и все, с Никиткиным будет покончено, но Нестроев держался. Как будто из последних сил держался, но Максим чувствовал, что эта его слабость стоит на прочном, невидимом глазу фундаменте. Волосок только казался ломким…
– Никиткин очень даже при чем, и, если ты сдашь его, он сядет.
– Я его не сдам.
– И правильно сделаешь. Друга сдавать нельзя…
Наверняка Нестроев хотел, чтобы Никиткин считал его другом, на этой слабине Максим и попытался его поймать.
– Да, мы были друзьями… В школе… – мечтательно улыбнулся арестант. – А сейчас нет. Сейчас между нами ничего нет…
– А у меня другая информация, – не сдавался Одинцов. – Я слышал, что вы друзья. И ты правильно делаешь, что не сдаешь друга. Но при этом ты оказываешь ему медвежью услугу. Если Никиткин сядет, с ним ничего не случится. А если останется на свободе, его убьют.
– Не знаю ничего! – закрыв глаза, мотнул головой Нестроев.
– Его «заказали»… И тебя «заказали»… Он тебя и «заказал»… Даже не знаю, нужно ли тебя охранять по всей строгости? Может, ослабим надзор, позволим убийце подобраться к тебе? – с хищной усмешкой спросил Максим.
– Зачем? – испуганно спросил Нестроев.
Он не хотел умирать, ему было страшно, и Одинцов это видел. Но при этом он был почти уверен в том, что признания не будет.
– А затем, чтобы ты прочувствовал всю остроту и глубину вашей с Никиткиным дружбы. Возможно, тебе всадят нож в живот, до самого позвоночника, или же слегка полоснут по горлу – в этом случае глубина неважна, здесь нужна точность.
Нестроев представил, как нож войдет в его живот на всю глубину, и съежился от страха. И голову в плечи втянул, словно пытался защитить горло от острого клинка.
– Это даже страшнее, чем быть овощем и жить в дерьме. Или нет?
– Все плохо, – мотнул головой арестант. – И нож плохо, и дерьмо…
– Ты не убивал Гударева, – покачал головой Максим, – это сделал кто-то другой. И Прошника с Волховым ты не убивал. Так же, как не убивал Татарина, против него работала группа Сколкова. Против меня – другая группа, кто, не знаю, но ты можешь прояснить. И группу можешь сдать, и самого Никиткина. Ты – всего лишь передаточное звено, что тебе сказали, то ты и делал. Если сдашь Никиткина и своих исполнителей, это будет расценено как сотрудничество со следствием. Тебя возьмут под особую охрану, ты будешь свидетельствовать в суде, а когда Никиткина осудят, тебя отправят в новую жизнь. Пластическую операцию не обещаю, но документы на новое имя получишь… Никиткин тебе хорошо платил, но ты особо не шиковал, думаю, отложил приличную сумму на черный день. Или нет?
– Никиткин мне не платил, – покачал головой Нестроев, с сочувствием глядя на Максима. Он, казалось, сожалел о времени, которое Одинцов зря потратил на него.
– Но деньги на черный день у тебя есть, – не сдавался Одинцов. – И новая жизнь под чужим именем – это куда лучше, чем нож в спину.
– Да, я хотел бы начать новую жизнь, но Никиткина не сдам. Как я могу оболгать невинного человека?
– Ты подставляешь этого «невинного» человека. И подставляешь себя. Никиткина «заказал» Лукомор, тебя «заказал» сам Никиткин. Его убьют на воле, тебя здесь, в тюрьме… Подумай хорошенько об этом.
– Я все понимаю, – сокрушенно вздохнул Нестроев, – но Никиткин ни в чем не виноват, и я не могу оговорить его.
Одинцов покачал головой, глядя на этого упрямца. Он, конечно, не успокоится, соберется с мыслями и снова спикирует на него ястребом. Но Нестроев не расколется, он уже в этом не сомневался. А если и сломается, то лишь под пытками, и то не факт… Да и пыток никаких не будет. Во-первых, нельзя, во-вторых, это будет воспринято как месть человеку, который подставил майора Одинцова под убийство, а в-третьих, Никиткин, вне всякого сомнения, окружит Нестроева своим вниманием. Прессу он вряд ли подключит, но адвокаты точно будут. И прокуратура подключится, и управление собственной безопасности…
