Ни мистер, ни миссис Чейз больше не напрягаются, пытаясь освободиться из пут. Похоже, они смирились с тем, что должно с ними случиться, и за это Трэвис ненавидит их еще больше. Он хочет, чтобы они были напуганы, как, нет сомнений, была вне себя от ужаса перед смертью Эмили.

Ставни окаймляются безумными синими и красными вспышками: под окнами стоят машины полиции. Но попыток проникнуть внутрь пока не предпринималось. За прошедшие десять минут они то и дело гундосили в мегафон. Трижды, по полминуты или около того, надрывался телефон, но Трэвис не обращал на это внимания.

И не разговаривал с родителями.

Все так просто: он хочет, чтобы они сидели и дожидались смерти.

Он хочет, чтобы они прочувствовали, каково было Эмили. Причем хочет, чтобы это продолжалось как можно дольше. А потом он убьет их. Последним, что они услышат, будет топот сапог полицейского спецназа по каменному полу в холле. Скорее всего, это будет последним, что услышит и сам Трэвис; вот и прекрасно. Ну а если уцелеет и проведет остаток жизни в тюрьме, тоже нормально, потому как он того заслуживает. В любом случае в ближайшие четверть часа все причастные к гибели Эмили в полной мере получат по заслугам. Правосудие свершится прямо в этой комнате.

Эмили, конечно, заслуживает большего. Она заслуживает того, чтобы быть живой, милой двадцатичетырехлетней девушкой, которую ждет счастливое исполнение простых человеческих желаний: дом, дети, пара кошек, мурлычущих в лучах солнца, развалившись в гостиной на ковре. Мщение способно послужить лишь жалкой, неполноценной заменой всему этому, однако поскольку больше Трэвис ничего для нее сделать не может, то сделает хотя бы это.

Внизу, в гостиной, поначалу истошные вопли Мэнни уже стихли до подвывания, а в последние несколько минут он начал хрипеть и булькать, захлебываясь, несомненно, кровью. Эти звуки не оставляют безучастной мать Трэвиса, заставляют дрогнуть ее бесстрастное лицо. Сейчас она думает о своей собственной смерти. Действительно, думает об этом.

Будь у него хоть малейшее желание поговорить с ними, он бы спросил, как они могли вообще ожидать какого-либо иного исхода. Они вылепили его таким, каким он и стал: глубоко испорченным человеком. Копом, реальная задача которого заключалась в том, чтобы предупреждать их о любых действиях полиции. Обладателем морального компаса, стрелки которого указывали, когда и куда ему заблагорассудится. Неужели они не понимали, что после содеянного ими их зверь может обратиться против них самих?

Конвульсивный, сдавленный кашель Мэнни становится громче: он из последних сил старается, используя оставшийся воздух, вытолкнуть заполнявшую дыхательное горло жидкость. Но оставшегося воздуха явно недостаточно, и спустя мгновение снизу уже не доносится ни звука. Миссис Чейз, уже не сдерживаясь, рыдает. Мистер Чейз смотрит на нее с отвращением, и Трэвис неожиданно осознает, что это такое, когда бобина кончилась и конец смотавшейся пленки болтается на штанге проектора. Ему удается сдержаться и не рассмеяться в голос над ними обоими.

Газовая граната выбивает окно, распахивает ставни и, пролетев по дуге, отскакивает рикошетом от буфета. Оранжево-белое облачко перцового газа начинает заполнять помещение, и тут мистер и миссис Чейз, понимая, что сейчас произойдет, пускаются в крик.

— Мы же твои родные, черт тебя побери! — орет миссис Чейз.

— Как и дитя, которое она носила, — отзывается Трэвис. Он видит, что это до них доходит, и решает, что, пожалуй, пусть мысль о загубленном младенце станет для них последней. Он поднимает пушку сорок четвертого калибра… и медлит, хотя еще секунду назад был полон решимости.

Проходит еще секунда. Комната уже наполовину наполнилась газом, и у Трэвиса начинает щипать глаза. Со следующим вздохом его легкие заполнит эта отрава, и в мире для него не останется ничего, кроме боли. Но в это время атакующие вышибают окно в соседней комнате и забираются в него. Если он не сделает это сейчас — прямо сейчас, — то этого не произойдет уже никогда.

Усилием воли Трэвис вызывает в сознании образ Эмили. Она стоит здесь, рядом с ним, достойная надлежащего воздаяния. Но это не укрепляет его решимости, а лишь позволяет понять, что мешает ему нажать на курок. Вовсе не жалость. Она. Мысль о том, что почувствовала бы она по отношению к нему, если бы и вправду находилась здесь и видела все, что он делает. Трэвис не верит в загробную жизнь. Эмили ушла, ушла навеки, но он все равно знает, что бы она об этом подумала. Ей было бы за него чертовски стыдно.

Он чувствует, как пистолет выскальзывает из его руки еще до того, как командир полицейского спецназа, появившись в дверном проеме, орет ему «ложись!», а спустя миг Трэвис уже на полу, в облаке газа, и задерживать дыхание у него больше нет сил.