1669 год
— Михайла, воды подай!
— Да, дядь Федот!
Мишка опрометью бросился за водой.
А то ж!
Это в школе он царевичев ученик, а в кузнице тульского мастера Федота — Мишка! В крайнем случае, как сейчас, когда тяжелый день за плечами — Михайла.
Как его в кузницу занесло?
А вот так вот.
Первый выпуск царевичевой школы — он особенный. Детей с улицы взяли, от голода-холода спасли и родни у них никакой, окромя царевича. Вот он, батюшка, здоровья ему да лет долгих, и озаботился устройством судеб выпускников своих.
Незадолго до выпуска принялся приглашать к себе то одного, то другого, расспрашивал, у кого к чему душа лежит, а там…
Называлось это — распределение.
Царевич договорился с мастерами, учеными, приказами по всей Руси-матушке — и разослал всюду своих ребят.
Где подмастерьями, где писцами, а где и вот так, как его, Мишку.
— Понимаешь, Миша, с железками возиться — дело доброе, — Мишка как наяву видел перед собой царевича, его улыбку, синие теплые глаза. — Только ведь добро надо для всех делать. И знание — оно всем доступно должно быть. Вот вы читать-писать умеете, наукам обучены, бою, опять же… но у тебя к военной службе душа не лежит. А у кого из мастеров дети есть — глядишь, у них душа к отцовскому делу не готова. А родители их силой гнут, мол, отцы-деды занимались, а ты не желаешь, неблагодарный? Бывает такое…
Мишка закивал. Да, конечно, бывает.
Царевича он не боялся. Давно по школе всем известно было, что Алексей Алексеевич не чинится и кого угодно выслушает. А уж если чего дельного услышит — рад будет. И наградит соответственно.
А что дельное?
Царевич это объяснил так.
— Все, что необычным, но важным покажется. Люди могут и не увидеть, а вот у тебя глаза свежие, голова светлая…
— А потом куда, государь царевич?
— А ты сначала кузнечное дело как следует освой, а там и поглядим. Будут и у тебя ученики, будет и кузня. Только сперва сам умельцем стань.
Вот Мишка и старался — аж искры из глаз летели. Ради такого-то… да он из кожи вывернется и назад завернется! Был — босяк, грязь придорожная, никому не нужная, а таперича эвон что делается! Да ежели государь ему говорит, что надобно мастером стать, а кузня будет… верил ему Мишка, как Богу. Точно будет. Токмо работай.
Мишка подал ковш с водой дядьке Федоту, и отступил в сторону.
— А чем опосля займемся, мастер?
— Эвон, погляди…
Федот кивнул на сверток на скамейке.
— Принес купец Ванька. Ствол у него, вишь ты, погнулся.
— А можно…
— Ну, погляди.
Мастер Федот мог себе позволить быть добрым. Платил ему царевич достаточно щедро — и регулярно. А мальчишку взять на пару лет, подучить — да разве ж это в тягость? Мальчишка, по всему видать, умный, глазастый, на работу сметливый и не лентяй. Такого учить в удовольствие.
Мишка тем временем развернул, посмотрел…
— Дядька Федот, а как это? Тут что же, пулю внутрь загонять не надо?
Удивление мальчишки было непритворным. Огненному бою они все учились — и помнили, как тяжко было отмерять порох, загонять пулю в ствол, да еще проверь, не осталось ли там заряда, да и тяжело, и долго, и точности никакой — а тут картина явно другая.
— А это гишпанцы придумали. Тут посмотри что есть…
Федот, решив сделать крохотный перерыв, опустился на лавку рядом с Мишкой.
Отчего б и не рассказать мальцу, что к чему? Ведь добрый кузнец из него может вырасти…
* * *
— Сонь, ты только посмотри!
— Да, Алешенька?
— Это Мишка из Тулы прислал! Красота-то какая!
Софья осмотрела здоровущую пищаль. Подумала, прислонила тяжеленую дуру к шкафу.
— И в чем разница?
— Сонь, ты понимаешь…
Софья не понимала, но старалась.
Как оказалось, оружие могло заряжаться по-разному. Оно было дульнозарядное — и казнозарядное. В первом случае все — патрон, порох и прочее, запихивалось именно что в дуло, туда же засыпался порох, все это утрамбовывалось — долго, муторно, неудобно, да к тому же, иногда (читай — часто), по жизненному разгильдяйству, стрелок заряжал ружье дважды. И при выстреле оно уходило в минус за разрывом ствола.
Во втором случае все было аккуратнее и удобнее. Не требовалось все запихивать, клалась пуля, а вот порох располагался отдельно.
Мишка же, увидев где-то казнозарядное оружие, переделал под него здоровущую пищаль. Уж скольких ему усилий это стоило — Бог весть, но оружие стояло сейчас рядом и радовало глаз.
А что можно еще?
Почему оружие называют нарезным? Что-то в стволе внутри…
Софья задумалась. Что-то такое вспоминалось, хотя и смутно. Но это она будет лежать перед сном и вспоминать мельчайшие детали из той жизни. А пока ясно одно — такое оружие упускать нельзя.
— Напиши Мишке. Пусть знает, что это дело важное и все что может — про такое оружие разузнает. А почему мы его не применяем? Вроде как воюем, а оно ж удобнее?
Алексей пожал плечами.
— Сонь, так денег нет на новые пушки, а старые вполне к делу гожи…
— Гожи, ни кожи, ни рожи…
— Не ворчи. Пошли лучше, погуляем на улице…
— Пойдем…
Софья тряхнула головой, выбралась из-за стола, с любовью взглянула на братика. М-да, куда и делся пухлячок Алешенька из царского терема? Высокий, широкоплечий подросток с ломающимся баском и выгоревшими до светлой соломы волосами.
Да и она сама изменилась. Уже не девочка по местным меркам — подросток. Тощая, голенастая, с прыщами на лбу и пристальным взглядом темных глаз. Пока еще гадкий утенок. Ничего, это дело наживное. Зато умная и квашней не расплылась, как сестры. И под платьем не жирок нагулян, а мышцы. Восточные танцы — штука завсегда полезная, а Лейла всегда готова поучить девочек чему-нибудь новому. Ну еще бы, ее-то всю жизнь учили…
Софья довольно прижмурилась, осознавая, что у нее сейчас в «женском батальоне» — пятьдесят две девицы. Ну, не все так радужно, конечно. Первый набор частично уж и замуж вышел, но не за самых худших мужчин. Одной так даже боярский сынок достался — младший, конечно, но это пустяки. Софья пропасть своим девчонкам с голоде не даст. Да и остальные — у кого стрельцы, у кого — мастера, за крестьянина ни одна замуж не вышла. Не из снобизма, нет. Софья и не возражала бы, если бы это был хороший, крепкий хозяин. Ну вот любовь случилась… ан нет!
Вырвавшись со дна жизни, девочки костьми готовы лечь были, лишь бы их туда не вернули. А это значит — место неподалеку от царевны.
Софья помнила всех.
Те двадцать семь, которые вышли замуж, пара так и вовсе за иноземцев и сейчас писали царевне грамотки из Архангельска. И те двадцать пять, которые сейчас были при ней. Четырнадцать — на обучении. Еще тринадцать — то здесь, то там… То у сестры в Кремле, то у боярыни Морозовой, то еще где… пользы от девушек было немеряно.
Нет такого секрета, который не выложит мужчина красивой девушке. Им прогуляться, поулыбаться, в храме на службе постоять, на рынке стакан орешков али медовый пряник купить… а Софье потом читать и думать.
Неспокойно в стране, ой, неспокойно.
Османы опять силы набирают, отец, опять же, здоровьем сдал, а какие его годы?
Жить и жить!
Мать опять в тягости, как ни уговаривали — хоть кол на голове теши. Софья сначала хотела кого-нибудь из девчонок послать, чтобы травки позаваривали, массажи поделали, хоть бы отеки сняли, а потом съездила сама, поглядела на мать — и передумала. Это папаше сорока еще нет, так скоро будет. А матушке-то сорок пять! И в двадцать первом веке таких в роддомах не любят, потому как бывают осложнения. Не у всех, нет. Но — бывают.
Эта беременность давалась Марии Милославской с таким трудом, что без слез смотреть нельзя было. Кожа пожелтела, волосы поредели, пятна пигментные высыпали, отеки — токсикоз во всей красе. Хорошо, если все пройдет нормально. А ежели нет?
Она за это время столько врагов в тереме приобрела, что хоть соли да заспиртовывай! Начиная с недоброй памяти Лобановой-Ростовской, которая никуда не делась — и кончая Анной Морозовой. Стоит только крикнуть, что Сонька-де, нарочно девок своих прислала, чтобы они царицу спортили — и оправдывайся потом пред отцом. Он, конечно, поверит ей, а не кликушам, но у нее ведь и возраст такой… не дай Бог, решит, что ее в терем надо забрать, ой-ой-ой…
Софья уже с ужасом представляла себе, как жить в тереме. Здесь-то она куда как свободнее, вот и сейчас вышли с Алешкой на двор, она плотнее завернулась в соболью шубку, вдохнула морозный воздух.
— Алешенька, как душевно-то!
— Да, у нас тут уютно, в Дьяково. Сонь, я тут в Москву хочу съездить, ты со мной прокатишься?
— А стоит ли?
Февральский морозец ощутимо пощипывал щечки, добавляя румянца.
— Маменьку повидаешь, сестриц… не хочется? Почитай, уж два месяца там не была?
Ну, не была. С Рождества и не была, а сейчас уж конец февраля. И не тянуло. Сплетни ей исправно девочки доставляли, а все остальное — к лешему!
— А ты хочешь, чтобы я с тобой поехала?
— Хочу. Неуютно мне как-то…
Софья поглядела на брата. Внимательно так, пристально…
— Почему? Сказать можешь?
— Нет. Но словно давит что-то…
И как тут не поехать?
* * *
В Кремле Алексей первым делом отправился к отцу, а Софья — к матери. Увидела — и едва не выругалась, забыв про все.
А ведь она этих родов не перенесет, — холодно подсказал голосок из глубины души. — возраст, здоровье, антисанитария…
Но дочь Мария рада была видеть. Кивнула на стульчик рядом с кроватью.
— Присядь, поговори со мной, Сонюшка… а вы все оставьте нас.
Софья послушалась. Взглянула такими глазами на девок и боярынь, что те втрое быстрее к дверям кинулись. Оно и неудивительно — злоба была на некрасивом личике. Бешенство и холодная ярость. В таком состоянии сначала бьют, а уж потом говорят за что. Единственная, кто замешкалась — Анна Морозова, но и на нее Софья смотрела в упор, глаза в глаза, пока та взгляд не отвела и дверью за собой не хлопнула.
Мария на дочь смотрела пристально.
— Взрослая ты стала, Сонюшка.
— Пришлось. Матушка, ты о чем со мной поговорить хотела?
— Ты ведь с Алешей время проводишь…
— Не без того.
— Батюшка уж говорил намедни, что тебя стоит обратно в Кремль позвать. Пади ему в ноги, умоляй не делать этого.
Софья чуть не подавилась.
— Почему?
— Гиблое это место, Сонюшка. Мою жизнь съело, твою сожрет, коли позволишь. Завидовала я тебе. Хоть и ребенок ты, а вот ведь как повернуть сумела. Вырвалась!
— Матушка, я и тебя бы забрала к нам в Дьяково, ежели ты позволишь. У нас там тихо, спокойно, соловьи поют…
— Соловьи… послушать бы еще раз. Да уж не доведется…
— Маменька…
— Помолчи, Сонюшка, и послушай. Я за свою глупость заплатила полной мерой. Царицей стать восхотела, дура… Пара годков пройдет — царь Алешеньке супругу подыскивать станет. Ты при нем тогда быть должна. Как хочешь, но должна.
— Для чего?
— Соня, прошу тебя, не дай с другими сделать то же, что со мной сделали. Ежели найдет себе Алешенька невесту по сердцу… я ведь не слепая. Вижу, как твои девушки вокруг Марфуши вьются, вижу, как они ходят, как слушают… ты рядом с собой людей собираешь, — голос женщины понизился до хриплого шепота. — Никто другой пока это не приметил, окромя меня. А я молчала, потому что ничего во вред брату ты не сделаешь. А на пользу… сделай так, чтобы он счастлив был.
— Сказать легче, — буркнула Софья, не обрадованная материнскими откровениями. Это Мария может полагать, что она тут самая умная, а на поверку как бы еще десятка не оказалось. Интересно, на чем девчонки спалились?
— Обещай мне, Сонюшка. И когда у Алеши жена появится — ты ей другом станешь. Не дашь невинную душу губить этими теремами проклятыми!
Темные, как у самой Софьи глаза, горели лихорадочным огнем. Почти прозрачные пальцы сомкнулись на запястье железной хваткой. Софью, впрочем, этим впечатлить было сложно.
— Постараюсь.
— Пообещай.
— Я же сказала — постараюсь.
Две взгляда скрестились, и Мария поняла, что Софья и так сделает больше сказанного. Чуть ослабила хватку.
— Соня, если возможно будет — помоги сестрам.
— Кому? Дуньке? Или Катьке с Машкой, которым против меня в уши поют? То в правое, то в левое…
— С Марфушей у тебя же получилось…
— Так теперь и остальных на меня повесить?
Мария отпустила руку дочери, чуть улыбнулась. Она уже поняла, что ворчит Софья больше от осознания предстоящей ей работы. Оно и правильно.
— Ежели я умру — не верю я, что у вас мачехи не будет. Погорюет батюшка твой, да опять женится. Кто тогда за тебя и сестер встанет?
Софья мрачно подумала, что за нее и до сих пор никто не вставал, но промолчала. В чем-то Мария была права, семья — главная ценность. Марфу, вон, хоть сейчас замуж выдавай, только вот за кого? Ладно, придумаем…
— Не брошу я их. Обещаю.
— И последняя моя просьба.
— Еще одна? — не удержалась от ехидства Софья.
— Слушай! — Мария так сверкнула глазами, что стало ясно — царица. Беременная, больная, умирающая, а все ж таки царица.
Софья сверкнула в ответ, но ломаться не стала. Мать все-таки…
— Анна.
— И что с Анной?
— Как меня не станет — и ей тут жизни не будет. Сожрут ее, а то и в монастырь уйти заставят.
— И что?
— Сонюшка, нельзя ей в монастырь. Она живая, искренняя, не место ей там…
Софья мрачно подумала, что мамаша с Аввакумом не общалась. Вот у кого и живости, и искренности на шестерых хватит и еще на десяток останется.
— Мне ее к себе забрать?
— Забери, ежели Алёша дозволит.
Софья кивнула.
— Ты с ней сама поговори, матушка. И объясни, что не враг я ей. Сама знаешь. Не любит меня Анна.
А в темных глазах отчетливо читалось: «и ты не любишь…». Мария тоже решила не кривить душой.
— И в кого ты такая выросла — Бог весть.
— Чем удобряли, то и выросло, — буркнула тихо Софья. И уже громко. — Моей вины в том нет, что не плачу да не молюсь. Та молитва хороша, к которой дело приложено.
— Женщине тихой и скромной быть надобно…
— И выдадут ее замуж за боярина Морозова, на сорок лет старше.
Мария опустила глаза. Ну да, не в бровь, а в глаз. И посмотрела на дочь. Раз уж такой разговор.
— Ты и про Ефимию знаешь…
— Знаю. Вертели другие, платить тебе пришлось…
— Виновата я пред тобой. И перед другими детьми. За свое горе, за нелюбовь в глазах мужа, за шепотки за спиной вас виноватила, так и жизнь пролетела. Ты меня прости, ежели сможешь. А нет — так я тебя не виню. Но что я прошу — хоть постарайся сделать.
Софья кивнула. Да, любви между нами не будет. Но понимание есть. Сделаю я то, что ты попросила, матушка. Постараюсь. А уж что дальше будет — один Бог знает. Только не говорит…
* * *
Алексей в это время отчитывался перед отцом.
Золото… месторождение, случайно найденное в тайге, оказалось богатым. Сейчас там спешно строились четыре деревеньки. Точнее уже почти построились и параллельно — строилось все необходимое для золотодобычи. Шурфы, драги, у нас тут, чай, не Африка, где вручную намывать можно. Помой-ка песочек при минус двадцати… ледком из речки!
Ну и по мелочи.
Золото надо было везти желательно не в самородках, а в чем-то еще. Поэтому на месте же строился маленький заводик. Чтобы на месте делать слитки, а уж в Москве из них начеканят монету.
Разбойники?
Да нет, покамест все тихо.
Но пока еще и настоящая добыча не началась. Пока люди добрались, пока отстроились, пока то да се…
Степан, конечно, неугомонный, башкир и татар гоняет так, что только пыль из-под копыт, опять же, лихие людишки там шалят часто, но покамест вроде тихо.
А и то — воровать-то пока нечего. Разве что людей да скот. Ну, попытались, тут же получили — и отступились. Это ведь не войско, это волки. Овец рвать могут, а как на кого позубастее наткнутся…
Алексей Михайлович слушал со странным выражением. Потом кивнул.
— Взрослый ты, Алешенька. Я чай, в Москву тебе пора возвращаться.
— Зачем?
Вот уж чего Алеше решительно не хотелось — это обратно в Кремль. Да лучше сразу головой в змеиную яму — гадюки такие милые и добрые существа… — Пора уж тебя женить. Смотрины устраивать, невесту присматривать…
Алексей собрался. Вот на этот случай была у него заготовка, которую они с Софьей и придумали.
— Тятенька, ты ведь по Руси смотрины устроить хочешь? Как тебе устроили?
Алексей Михайлович кивнул. И наткнулся на взгляд сына. Серьезный, внимательный.
— Тятенька, не хочу я еще одних воров у казны. Кого ни выбери — за ней боярский род будет, а значит — клянчить подачки примутся, жена ныть будет, что недовольна, да мало ли способов в доверие да в казну влезть. Не хочу.
Непроизнесенным повисло «Ты уже нарвался, теперь и меня хочешь в ту же петлю?!». Но некоторые слова лучше и не произносить, ни к чему. Алексей Михайлович кивнул.
— А что ты предлагаешь?
— Жениться надо на принцессе иноземной, так, чтобы союз крепить с другими странами.
— Так она не православная…
— Так и мы, чай, устои меняем. И вообще — жена да спасется мужем своим, — прищурился в ответ Алексей. — тятенька, что мы — худородные, что ли? У Фердинанда — две дочери, одна вроде как за поляка сговорена, да вторая пока еще свободна. У Филиппа Испанского дочь Мария, ей всего-то четырнадцать лет, поговорить можно. А ежели что — и подождать пару лет, пока еще у кого дочь не родится или не подрастет. Нам куда спешить?
Алексей Михайлович задумался.
— Опять же. Ты меня королем польским сделать хочешь, я знаю. Так когда они меня лучше примут — с нашей боярышней — али с европейской принцессой?
Романов-старший кивнул.
— Да, пожалуй.
— Тятенька, а кто тебе сказал, что женить меня пора? Уж не Милославские ли напели?
— Не любы тебе Милославские.
— Они не монетки золотые и не девушки красные, чтобы я их любил.
Алексей мысленно пометил себе — попросить Ордина-Нащокина, чтобы тот поглядел внимательнее. С кем государь советуется чаще, кто к нему в ближники вошел… ох, не к добру это. Точно, еще один Морозов нашелся на его голову. Через жену-то им вертеть всяко легче будет.
А вот не дадим себя женить!
Алексей вспомнил упрямый взгляд Софьи — и приготовился к дальнейшим гадостям. Они и не замедлили.
— И все же, пора б тебе в Кремль перебираться.
— Приневолить ты меня всегда можешь, тятенька, на то твое право, — Алексей выглядел так расстроенно, что прослезился бы и африканский крокодил. А в ушах звучал голос Софьи.
Не спорь, никогда не спорь с отцом. Он сильнее. Но он тебя любит — и на этом можно играть. Не дай ему сломать твою жизнь, как сломали его.
— Да разве плохо тебе здесь будет, сынок? Рядом со мной…
— Ох, тятенька. Там у меня спокойнее, свободнее, из окна выглянешь — соловьи поют, на коне промчаться можно, а тут что? Ни воли, ни воздуха… сидеть за этими стенами, как зверю в клетке! Только выть и останется.
— Что-то я не вою…
— Нет, тятенька, — Алексей скользнул на пол, прижался щекой к отцовскому колену. — и тебе здесь плохо. Просто ты сильный, а я пока еще маленький. Меня здесь сломают и в дугу согнут, ты же для меня такого не хочешь?
— Такого — не хочу. Кстати, и еще одного ребенка хорошо бы в твою школу взять. Найдется местечко?
— Кого, тятенька?
— Петю Апраксина. Возьмешь?
— Как не взять. Пусть к следующему набору и готовится…
— Набору… завел ты, Алешка…
Но ворчал царь больше по привычке, по-доброму. Алексей это почувствовал — и решил поделиться, чтобы разговор закончился на хорошей ноте.
— Тятенька, так и еще дело у меня.
— Какое, сынок?
— Тятя, а почему мы такое оружие не делаем?
Казнозарядный пистолет Алексея Михайловича не привлек. Так, повертел его в руках пару минут и отложил.
— Дорого, сынок. Денег в казне нет.
Алексей едва не зашипел.
Конечно, денег нет! Ежели тучу дармоедов-бояр подкармливать ежели воруют на всех местах — выпускники ему регулярно грамотки шлют, ежели храмы строить вместо того, чтобы деньги в дело употребить…
Алексей и сам не замечал, как менялось его мировоззрение под влиянием Софьи. Храмы строить? Зачем? Ах, душу свою спасать? Ну-ну…
А чью-нибудь еще ты спасти не пытался? Там, из нищеты вытащить, от беды спасти, помочь… нет? Ну, тогда хоть всю Русь храмами застрой — дела не будет. Кому ты нужен, гроб повапленный…
Царь, конечно, милосерден и помочь готов, но ведь как много тех, кто о помощи не просит, а нуждается в ней и очень сильно?
Вслух, понятно Алексей этого не сказал. Но умильную мордяху состроил.
— Тятенька, а можно мне таких для ребят своих понаделать? Деньги я найду…
— Ну, наделай…
Алексей кивнул и дальше разговор перешел в более безопасную плоскость. Матушка, сестрицы, прибавление в семействе…
Мальчишка поддерживал беседу, а в голове крутилась одна и та же мысль.
Кто, кто, КТО?!
* * *
Софья глазами сверкала не хуже тигрицы.
— Женить?! В Кремль забрать?! Этого нам только не хватало!!!
Алексей смотрел на нее с улыбкой, царевна Анна — с легкой тревогой.
— Сонюшка, да что ж тут плохого…
— Анюша, милая, — Софья чуть успокоилась и принялась объяснять тетке, как маленькой. Вот ведь… тоже! Как детей от своего Воина прятать — это она сразу умная, а как про племянника сообразить — глупеет. Или это просто гормоны по мозгам бьют? Как-никак, третьего ждут… Ну да, за эти годы Ордин-Нащокин еще и внучку признал. Аграфену, Грушеньку… — Нельзя нам в Кремль сейчас, ну никак нельзя. Тут слишком много дел… ведь не просто так Алеша бьется. Он себе помощников готовит, людей, которые везде по стране будут, а кого другого сюда сейчас пусти — все дело нам загубит. Так кого просили пристроить?
— Петрушу Апраксина.
— Та-ак… Анюша, ты что про него знаешь?
Анна покачала головой. Ничего не знала и Татьяна. А вот Ордин-Нащокин порадовал. Софья только головой покачала, слушая биографию семьи Апраксиных.
Матвей Васильевич Апраксин ничем особым не отличался. Женился, детей родил… казалось бы — все чисто?
Ан нет.
Семейка оказалась не просто так, а под Матвеевым, который благоволил им настолько, что стал крестным отцом Марфы Апраксиной. Так-то.
К тому же — царский стольник, ездил в сорок пятом году в Данию… Семейка заслуженная, но служит она больше себе. Особыми талантами мужчина не отличался.
Вывод?
Могли и сами попросить царя, а мог и Матвеев. Пока особых подозрений не было, но Софья уже отложила в уме заметочку.
Петруше Апраксину доверия не будет.
Время шло своим чередом. На Урале спешно строились деревеньки, в школе учили детей, Алексей с Софьей собирали сведения о принцессах и прикидывали, как бы уговорить отца, чтобы он понял — выгодную невесту и подождать можно… годков так десять.
Софья параллельно прикидывала, кого бы из своих девушек подсунуть брату и Ванечке Морозову.
А что?
Парни здоровые, у обоих уже усы под носом, да и созревают здесь пораньше. Лучше пусть она подсуетится, чем найдется какая умница с улицы — и примется вертеть мальчишками по своему усмотрению.
Время шло, проекты наращивали мощность…
Все было вполне замечательно до конца февраля.
* * *
— Соня, нам в Москву срочно надо.
— Что случилось?
Не было у братца такой привычки — в девичью светелку врываться. Но вот поди ж ты, влетел — и сверкал глазами не хуже кота лесного.
— Матушка родами плоха…
— Подробности?
Одеяло полетело в сторону, Софья принялась натягивать платье, не особо стесняясь ни брата, ни Вани Морозова, который верным оруженосцем маячил за царевичевым плечом.
— Сам не знаю. Отец гонца прислал, чтоб мы хоть попрощались. А то боится, не успеем…
Софья кивнула.
— Пять минут мне дай — косу переплести… а, пес с ней! В возке разберу! Кто едет?
— Анюша тут решила остаться. Да и Татьяна себя не слишком хорошо чувствует.
— Одним словом — тетки не едут. Ну и ладно…
Софья натягивала сапожки, а сама лихорадочно размышляла.
Да, скорее всего, они останутся без матери. Так — и не слишком бы жалко, не так уж они и близки были, но свято место пусто не бывает. Погорюет батюшка пару-тройку лет — да и женится на другой. А вот кто это будет, какая она будет… ой, Ё! Шире вселенной горе моё.
Одним словом — надо теперь многое менять в своих планах.
— Царевна…
Одна из девочек протянула Софье дорожный сундучок с самым необходимым. Служанок Софья не терпела. Положено — вот и положите где-нибудь в уголочке, а раздеться-одеться она и сама сможет. Да и косу заплести… ладно! Пусть останется одна служанка, а на остальном — девочек будем тренировать. Как за платьем следить, как шить-вышивать, волосы заплетать, за лицами следить, за фигурой… пусть учатся. Кто лучше оценит их усилия, чем подопытный кролик?
* * *
В Кремле было… молитвенно.
Все молились и мельтешили.
То есть молился царь, не выходя из собора. Молились все Милославские, не отходя от царя и предчувствуя свое скорое отдаление от него. И так-то царь их терпел ради жены, а сейчас вовсе погонит.
А мельтешили бабы по царскому терему.
Алексей под руку с Софьей пролетели по нему вихрем, распугивая боярынь и боярышень, как куриное царство. Кто-то попытался их остановить, задержать — легче было ловить молнию.
Царевич так рявкнул, что остальные ему дорогу заступать и не осмелились… а в покоях царицы было…
Пожар в бардаке во время потопа. И даже дым был — от ладана, которым курили вокруг несчастной.
Едва увидев ее, Софья поняла, что дело плохо.
Так люди, которые собираются жить долго и счастливо — не выглядят. Заострившийся нос, запавшие глаза, щеки, с которых в единый миг словно стесали всю плоть, пожелтевшая пергаментная кожа…
Тетка Анна — Морозова — плакала в углу, под кроватью тихо скулила старуха служанка. Причитали хором какие-то женщины — Софья бы их сейчас одну от другой не отличила. Развелось тут…
Алексей опустился на колени у материнского ложа. Взял руку, больше похожую на птичью лапку, коснулся губами.
— Мамочка…
Бесполезно.
Это только в бдразильских сериалах героини могли очнуться от горячки. Здесь же…
— Что с матушкой?
От толпы причитающих отделился невысокий человечек — личный царский лекарь, Лаврентий Блюментрост.
— Антонов огонь, ваше высочество.
Софья прищурилась. Вообще, в медицине она была не специалист, но…
— Давно ли?
— Как родила, так и…
Ага. Значит — родильная горячка, скорее всего — с осложнениями, плюс инфекция — по нынешним временам — смертельно.
— Сколько она уже так лежит?
Софью Блюментрост ответом не удостоил, продолжая глядеть на царевича. Тот, уловив непочтение к сестре, прищурился и с расстановкой произнес.
— Ты вопрос царевны слышал?
— Два дня, ваше высочество…
Лекарь даже чуть поклонился.
— А что с ребенком?
— Царевна Евдокия Алексеевна вечор скончалась.
Софья кивнула. Плохо.
— Сонечка, ты тут останешься?
— Да, я пока тут побуду. А ты к батюшке?
— Да… молиться буду. Мы… останемся.
Непроизнесенное поняли оба. Пока царица или не оправится, или не преставится. За второе голосов определенно больше.
Впрочем, стоило Алексею выйти за дверь, как Софью просто оттерли в сторону, а вокруг царицы опять закружился хоровод из матушек — нянюшек — бабок — боярынь… Софья плюнула — и решительно оттеснила Блюментроста в дальний угол.
— Герр Блюментрост, уделите мне толику внимания?
— Ваше высочество, но царица…
— Доктор, а вы можете излечить от Антонова огня?
Сказано было с такой едкой иронией, что Блюментрост невольно пригляделся к девочке. Худая, с необычно серьезными глазами, темные волосы падают на некрасивое лицо — пока еще гадкий утенок. Что вырастет Бог весть, но разум там уже достойный лебедя.
— Ваше высочество, наука…
— Не знает таких случаев, не считая чуда Божия. Я поняла. Доктор, вы к нам надолго?
— Ваше высочество, я надеюсь…
— Я бы хотела, чтобы вы посетили царевичеву школу. Хотя бы ненадолго.
— Ваше высочество, позволено ли мне будет узнать — зачем?
За суматохой на них пока не обращали внимания, но Софья понимала — это ненадолго.
— Разумеется. О вас идет хорошая молва, а нам нужен специалист. Не волнуйтесь, насильно удерживать вас там не будут. Я попрошу брата пригласить вас?
— Я буду весьма благодарен, ваше высочество.
Софья кивнула и выскользнула из угла, пока никто не заметил, что она спокойно и свободно разговаривает с мужчиной по-латыни. Блюментрост проводил ее удивленными глазами, попытался вспомнить, что говорили о царевне Софье — и не смог!
Говорили о ней в тереме ну очень мало.
Да, есть такая. Да, живет с тетками в Дьяково по слабости здоровья — ей свежий воздух нужен. Но — и только. Хотя слабости здоровья он у ребенка не заметил, наоборот. В тонких пальцах, на мгновение стиснувших его руку, чувствовалась сила и уверенность, да и в том, как царевна управляла своим телом — не движется так слабый и болезненный человек. Ой, не движется…
Кого бы расспросить?
Вот про царевича Алексея… а ведь говорила девочка вполне уверенно. О царевиче сплетничали намного больше. Что к сиротам он милостив, что создал специальную школу, чтобы не скитались они по дорогам, что учат там детей письму-счету… но к чему там лекарь?
Босяков лечить?
Ну так что же, Лаврентий не собирался чиниться. Приблизиться к нынешнему царю ему удалось. А вот к следующему… удастся ли?
Надо попробовать.
Долго ему размышлять не дали. Царице опять стало хуже.
* * *
Алексей Алексеевич обвел взглядом свои покои. Хоть и не занимал их никто, хоть и наезжал он сюда наездами, а все одно — тесно, душно…
Отец в храме остался, за матушку молится, а Алексея отослал. Не по детским силам несколько дней в храме отстоять. Алексей и не возражал. Да, батюшка, конечно, не по детским, как скажешь…
Софья уже приучила братца к тому, что лучшая молитва — делом. Да и Аввакум, уж на что бунтарь по натуре, а что-то не на коленях стоит в церкви, вот уж нет!
Детей учит, по домам крестьянским ходит, старается помочь… да, за его, Алексея, счет, но у него не отломится, работы в школе на всех хватит, а для крестьянской семьи приработок — это возможность выжить, а то и прикупить скотинку, птицу…
Так что молится надо иначе. От молитв в церкви матушке ни жарко, ни холодно. А вот ежели б батюшка ей сказал — не надо тебе более рожать, я и тому рад, что уже есть! Двенадцать детей! Пусть даже и не все живы, но ведь все равно много, а она надорвалась!
Впрочем, отца виноватить тоже не стоит. Просто самому такой ошибки не совершить. Соня уже успела разъяснить, насколько вредны для женщины частые непрерывные роды… и откуда только сестренка столько знает?
Хотя это-то вопрос смешной. Сколь он сестру помнит — она и читает с легкостью, и все прочитанное запоминает, память у нее идеальная, ему бы такую. Нет, он тоже не жалуется, но… иногда ему мало кажется. Соня — та уже на шести языках говорит бегло, а он все еще путается…
Хорошая у него сестренка. А когда время придет — надо будет сестер замуж повыдавать, хватит монашек в царской семье плодить. Только вот за кого бы Соню выдать, чтобы она рядом оставалась?
Легкий стук в дверь оборвал его размышления. Софья как чуяла. Пришла, на ложе уселась, горсть орехов из блюда утащила.
— Что там, братик?
— Тятенька молится, бояре тоже туда же… матушка как?
— Тебе честно?
Алексей мрачно кивнул. Так Софья спрашивала только когда ожидались неприятные новости. Как-то раз он даже покачал головой в ответ на ее вопрос — и получил радужный ответ, который и не оправдался. Потом он попытался поругаться на Софью, но куда там?
Девочка только плечами пожала. Мол, могло так случиться, но вот не вышло. Не обошлось. Если б ты правду хотел знать — я бы тебе все рассказала, и этот вариант не потаила, ты же сам не восхотел. И чего ты от меня требуешь?
Сейчас же девочка была мрачна и тосклива.
— Она не выживет, Алеша. Можешь начинать готовиться.
— Сонь…
Брат и сестра смотрели друг на друга внимательно и спокойно. Он — копия отца, только чуть поменьше. Она — так похожая на мать… или на бабку? Великую старицу Марфу? Кто знает…
— Алеша, я тебе лгать никогда не лгала и сейчас не стану. Ежели чуда не случится — матушка не поднимется. Сгорит дней за пять — десять.
Алексей только головой покачал.
— А потом?
— А потом будет плохо. Ты — царевич, наследник, к тому же по крови Милославский. Отец, скорее всего, еще раз женится. Кого он выберет — бог весть…
— Отец женится?
— Алешенька, так ему сорок только вот исполнится! Чего б и не жениться?
— Так…
— В любом случае, Милославской его невеста не будет. С ней придет ее клан, Милославских начнут затирать и они прибегут к тебе. Дадут копейку, попросят рубль…
— Гнать будем?
— Там посмотрим…
В дверь постучали.
— Царевич-государь, к тебе друг твой, Иван Морозов…
— Впустить немедля!
Ваня почти вбежал в комнату.
— Как вы тут?
Уселся с другой стороны от Софьи, так же, не спрашивая, запустил руку в миску с орехами.
— Молимся, — коротко ответил Алексей.
— Матушка просила передать, что она так же молиться будет. Когда я уходил — лестовку перебирала.
— Передашь ей мою благодарность.
Алексей смотрел хмуро. А что толку в тех молитвах, ежели матери не будет? Его-то Мария любила, в отличие от Софьи, как-никак наследник, смышлёный, красивый, веселый, весь в отца — как оправдание перед той, чье место она заняла.
Ванька протянул руки и обнял обоих царских детей, не умея иначе выразить свои чувства. Обладая от природы нежным сердцем, он глубоко сочувствовал и Алексею, и Сонечке, которых судьба лишала родительской любви, тем паче — материнской. Софья на миг коснулась любом его плеча. Алексей глубоко вздохнул.
— Не могу себе представить…
Стук в дверь разорвал и тишину и объятия.
— Царевич-государь, к вам дедушка ваш просит, Илья Милославский… дозволите ли войти?
Софья взлетела с ложа, как ракета.
— Лёшка, ни на что не соглашайся!
И мгновенно оказалась с другой стороны ложа. Стянула на себя покрывало, замерла. Иван подумал — и полез туда же.
Выглядело это достаточно забавно, не иди речь о вещах столь серьезных. Соне надо было послушать, чем будет соблазнять ее брата дед — почему бы и не так? Ивану тоже было любопытно, так зачем объявлять себя, чтобы его вежливо выставили? Того паче, пришли вдругорядь, когда его рядом не будет?
Илья вошел усталый, но жалко его Алексею не было. Он-то родную дочь не пожалел и оплакивать не ее будет, ой, нет. О своем благополучии только что печалится…
— Горе у нас, Алешенька, горе, внук мой родимый…
Илья бы прижал мальчика к своей груди, но мальчишка решительно увернулся.
— Да, я согласен, что у всей Руси горе. Но, может быть, оправится еще матушка…
— А если нет? Ох, тошно мне, сиротинушке убогому, любимую дочку у мня господь забирает…
Ага, любимую!
Софья едва из-под кровати не выскочила. А что ж Анна Морозова? Родила б она чадушко, да получил бы ты доступ к Морозовским денежкам — чай, не меньше Марии б любил ее. Видимо, о том же и Алексей подумал, потому что насмешливо утешил тестя.
— Так у вас еще Аннушка остается, тоже дочка любимая…
Илья сбился с настроя, но опыта у него было больше, а потому вывернулся он быстро.
— Так ведь Аннушка-то со мной, а Машенька… ох, горе-то какое…
— Горе, — согласился Алексей, понимая, что от этого гостя отделаться можно только выкинув его в окно. Ежели пролезет. Хотя… если там деньгу положить — еще как пролезет! И в дырку нужника ввинтится! Порода такая… деньголюбивая! А значит — придется терпеть и слушать…
Пришлось. Порядка получаса Илья плакался на свою убогость (с чем царевич полностью соглашался), на одиночество (вот тут — простите) и на то, что теперь и заступиться-то за него, сиротинушку, перед царем-батюшкой некому будет. И плавно перешел к тому, что они все-таки родственники, так что не желает ли внучок исполнить свой долг перед дедом?
Внучок не желал и не собирался, но и разуверять Илью было рановато, а потому Алексей покивал головой и сказал, что всенепременно, дедушка может на него рассчитывать, хотя для него, как для наследника первее интересы Руси-матушки.
Илья тоже покивал и успокоился. Наследник явно был к нему расположен, а остальное… прогнемся — и выдавим что хотим! И не таких, как этот мальчишка ломали!
Алексей выпроводил гостя и посмотрел на друга и сестру, выбирающихся из-под покрывала.
— Хорошо устроились? А меня этот старый гад чуть не до смерти заговорил!
— Ничего, ты ему добром отплатишь, — утешила Софья.
Иван фыркнул.
А буквально через минут десять им пришлось опять нырять в укрытие. Потому как к царевичу явился недоброй памяти Симеон Полоцкий.
Поклонился, пособолезновал, выслушал ответные слова благодарности от Алексея, чуть-чуть еще поразливался соловьем, на тему ужасной потери, которая все ж таки не напрасна ибо дала такого невероятных достоинств юношу, как Алексей Алексеевич…
Лёшка знал, что Симеон остался в Москве, при особе царя, что его допускали и к братцу Симеону, и к братцу Федору, даже и к царевнам, хотя те и не проявляли желания учиться. Знал он и что Симеон желает основать в Москве Академию для детей и юношества, но царь пока этой идее хода не дает. Тут Симеону очень лихо перешел дорогу царевич. А зачем нам на Москве две академии? Пусть хоть одна себя окупит…
Пришлось старцу смириться и удовольствоваться скромным местом наставника царских детей. Хотя уже и не всех. Марфа последнее время его до себя не допускала — мол, невместно уже, девица, чай, не ребенок…
Да, монах.
Но мужчина ведь? И монах-то не особо православный, стал-то он таким лет пятнадцать назад… нет, никак нельзя. У нее благочиние взыграло! Справедливости ради, ход был подсказан Софьей и царевны подозревали, что Симеон в курсе, кто автор идеи. Но и сделать он ничего не мог. Действительно ведь — взрослая девица уже, ей не учиться надо, а молиться и по садику с цветочками расхаживать. Жениха б еще приглядеть…
Но пока никто не сватался и оставалось только молиться.
Симеон же пришел с идеей. Поскольку его из Дьяково выставили, туда он и не рвался. И правильно. Уж на что Софья не хотела убивать людей, но Симеону она бы устроила падение на что-нибудь твердое с чего-нибудь высокого.
Вот ведь… пролаза!
Товарищ предложил тех из детей, кто имеет дальнейшую склонность к учению, направлять в его Академию. А чего нет?
Дети выходят из царевичевой школы еще юными, лет пятнадцать-шестнадцать, но это все равно еще дети. Сейчас приходится крутиться и их пристраивать, а так они напрвавят свои стопы на дальнейшую учебу и принесут много пользы Руси-матушке.
Софья едва не кипела под покрывалом, Иван заметил это и стиснул ее руку, призывая успокоиться.
И вовремя, а то ведь вылезла бы — и услышал бы монах о себе много интересного и невежливого. Алексей, следуя старинной мудрости, вежливо покивал, выслушал все предложения — и сказал, что подумает. Обязательно обдумает все плюсы и минусы, примет наилучшее для детей решение, ну и для государства тоже, вы ведь понимаете, все на благо отечества…
Симеон также лицемерно покивал — и свалил.
Софья выбралась — и со злостью сплюнула застрявшее в зубах перышко.
— Сукин сын!
— Сонечка?
— Сестренка, такие выражения!
Софья сверкнула глазами.
— Лешенька, милый, а ты не понял, чего добивается товарищ? Детей он не получил — уже. Но ведь и подростков тоже обработать можно. Слова — такие хорошие, когда ими играешь, как тебе нравится. А он в этом преуспел. Иезуиты — они вообще многому обучены, где б пакость ни случилась — их уши торчать будут…
— Ты уверена?
— Нет, — призналась Софья. — но вот в том, что добра от этого человека ждать не стоит — определенно. Не с чего ему Русь любить, не с чего в православие переходить, а он перешел. Зачем? Где его выгода?
— Зато сейчас он при дворе у царя…
— Ванечка, так возле власти — возле смерти…
— Да я вроде жив пока?
— Так сколько у нас и власти той!
Софья фыркнула.
Как же ей хотелось свободы — и права делать, что ей вздумается! А то ведь ее даже всерьез не принимают! Все переговоры с посторонними — через Алёшку, даже и с давними знакомыми — все равно он подтверждает все его слова!
А у нее — ничего!
Так Феодосии Морозовой завидовать начнешь! Как-никак неглупая, самостоятельная, свободная и состоятельная. Пусть она и не распоряжается этим на полную катушку, но ведь и взаперти не сидит! А ежели Софья куда покажется — тут же визг поднимется, царская дочь в люди вышла, вай мэ! Постоянно как по жердочке идешь! Отца боишься, людей стережешься… иногда Софья была благодарна за новую жизнь тем колдунам, а иногда — гвоздями бы их прибить к забору! Жизнь, да в клетке!
— Симеон мне книгу свою оставил…
— Жезл правления?
Софья сморщила нос. Писанину сию мужчина написал не так давно, по окончании Собора, но старообрядцам она уже не понравилась, так, что люди прозвали ее «Жезлом кривления». А что до самой Софьи — прочитать она прочитала. И серьезно задумалась.
Нельзя ли как-нибудь эту книжечку развернуть так… короче, чтобы Симеона в ереси обвинили и обратно в Полоцк отправили?
В конце концов, там и интересных мест хватает. Вон, Аввакум взвился, прочитав о непорочном зачатии Девы Марии… ересь?
Как подать, а еще кому и когда…
Еретические тенденции Софья отложила, чтобы намекнуть кому надо в нужный момент. Они посидели вместе еще около часа. А потом Софья прокралась к себе в комнату, а Алексей и Иван решили заночевать вместе — не впервые.
* * *
Следующий день для Алексея прошел под знаком молитвы, беседы и размышления.
Молитвы — ну тут понятно, за мать.
Беседы?
К нему шли.
Бояре и дворяне, словно призраки появлялись — и заводили мудрые речи.
О державе, о том, как счастлив царь наследником, как им горестно за царицу, как они молятся за ее здоровье…
Алексей слушал, кивал и думал, что отец развел совершенно безбожное количество дармоедов, нахлебников и воришек. И о том, что разогнать их можно, а вот заменить — некем.
А еще…
Романовы — не Рюриковичи. И связь их с прошлой династией более чем эфемерна. Что могли позволить они — не сможет позволить он. Пока не сможет, а вот потом…
Главное, чтобы были свои люди. Кадры решают все, а у него кадры уже есть.
Школа выпускает не так много, человек по тридцать-сорок в год, ну так это — пока! Надо поговорить с отцом — и попробовать открыть еще одну школу. Найти учителей, вон, Соня от его имени переписывается с какими-то заграничными учеными, и те, вроде как, довольны и счастливы. Хвалят «царевича» за ученость и незаурядные дарования. Вот и приглашать их…
Пусть едут, пусть учат, пусть работают и что-нибудь изобретают… нужен ли нам Симеон Полоцкий?
Да к лешему!
Свою Академию создадим, лучше прочих!
Алексей так задумался, что и боярина Матвеева не заметил. Впрочем, не тот человек был Артамон Сергеевич, чтобы его долго не замечали. Кашлянул, привлекая внимание, поклонился, поприветствовал царевича и заговорил.
Вроде бы ничего конкретного не сказал но… Алексей понял, почему отец приблизил этого человека. Шла от Матвеева та самая внутренняя сила, от которой млеют женщины и которой подчиняются животные, угадав хозяина.
Только вот и Алексея согнуть было уже не так просто. Он — царевич, а это — кто? Да слуга его, по большому счету! Не говоря уж о том, что слуга достаточно худородный. Так что взирал Алексей на боярина без всякого почтения, смотря, как Софья научила — в точку между бровями собеседника. И в лицо, и не в глаза, и на нервы действует. И поделом.
Матвеева, конечно, этим было не пронять, так по броне пощекотать, но неприязненное отношение к себе царевича он чувствовал. Но — опытен был и умен. Не давил, не подлизывался, разговаривал как со взрослым — любой мальчишка бы потек от счастья, хоть на хлеб намазывай. Сочувствовал, вздыхал, надеялся еще побеседовать с таким умным отроком, а то и сына пристроить к нему в школу, когда мальчик чуть подрастет….
Алексей тоже кивал, слушал, про школу рассказывать не рвался, планами не делился, так что отошел Артамон Сергеевич не шибко довольный.
Подходил и Ордин-Нащокин. Этому Алексей уделил и время, и внимание, выслушал соболезнования — действительно искренние, спросил, как там внуки, выслушал похвалы малышам — такие уж смышлёные, такие красавцы, умники какие… в матушку, не иначе!
Алексей Михайлович так из церкви и не выходил, моля не забирать у него жену. Время меняет многое.
Когда-то он не любил Марию, винил ее за несложившееся счастье с Ефимией, но потом привык, сжился, врос… только вот жене об этом не говорил, а может, и зря. Глядишь, она бы себя так не изводила.
Нет, не нужна ему женитьба по любви.
Алексей и сам не знал, но Софья постепенно, исподволь, вкладывала ему в голову простую истину, что правители не могут жениться на ком попало. Им надлежит выбрать себе жену для блага страны, а любовь…
Любовь это важно, только вот будет она на стороне. И никак иначе.
А чего сейчас об этом думать? Надо помолиться еще за матушку…
Впрочем, все было бесполезно.
Софья угадала абсолютно точно.
Через три дня после смерти новорожденной дочери, скончалась и сама Мария Ильинична Милославская.
* * *
— Наташа, дружок мой, присядь поближе. Надобно тебе волосья получше убрать. Да мой жемчуг сегодня наденешь…
— Благодарю вас, тетушка.
Евдокия Матвеева оглядела девушку и кивнула.
Ну разве не хороша, разве не блестяще красива Наталья во всей своей юности?
Волосы черные, словно ночь, глаза крупные, черные, чуть навыкате, но ее это не портит, светлое платье ладно сидит на полной статной фигурке, соблазнительно показывая округлые плечи…
Хороша!
Не просто так прихорашивала бесприданницу Евдокия, ой, не просто так…
Дело происходило в доме Артамона Матвеева, а женщины были его близкими родственницами. Евдокия, в девичестве — Мэри Гамильтон — супругой. Наталья же Кирилловна Нарышкина — воспитанницей.
Как дальновидный и умелый политик, Матвеев собирал людей впрок — и давненько покровительствовал Кириллу Нарышкину. Но — не просто так.
Дочь Кирилла, Наталья, одна из всех его чад, воспитывалась у него в доме и достаточно давно — еще с той минуты, как заметил Артамон Сергеевич в юной девушке, почти девочке, недюжинный характер и холодную расчетливость.
Казалось, Наталью не интересует мирское, она любила ходить на кладбище, молиться об усопших, но в то же время… обладая внутренней силой сам — Матвеев нутром чувствовал то же и в других людях. И будучи в гостях у Кириллы Нарышкина, приглядывался к его детям.
Наталья, старшая. Иван, Афанасий, Лев, Мартемьян… юноши были копиями своих родителей — Кириллы, которому и не надо было ничего, кроме его стрельцов, да вкусно покушать, да сладко выспаться. Но Наталья…
В том, как она отстраненно держала себя, как наклоняла голову, как пристально смотрела на собеседника — в самую его душу, чувствовалось в ней нечто расчетливое, жесткое…
Тогда и попросил он жену побеседовать с юной «черничкой».
Наталья была юна, но таиться от Мэри не стала. И тетушка с изумлением услышала, что семья Кирилла небогата, к царю-батюшке не приближена, а стало быть, на достойный брак Наталья рассчитывать не может. Нет, если бы эти слова произнесла ее мать! Мэри не удивилась бы, ибо это была чистая правда. Но — дочь?!
Дитя, которому и пятнадцати лет не сравнялось?
Наталья не скрывала своих намерений. Ей не хотелось выходить замуж за бедняка и всю жизнь рожать ему детей и высчитывать копейки. Юная девушка собиралась спокойно и расчетливо уйти в монастырь. Она была грамотна, хозяйственна, сознательно создавала себе лаву богомолки — и хотела всем этим воспользоваться, чтобы стать Игуменьей и обрести самостоятельность — и власть.
Не то, чтобы ее не манило замужество, но с достойным — и никак иначе!
Мэри задумалась — и предала эти слова своему мужу, после чего побеседовать с девушкой пожелал уже сам боярин.
И услышал те же самые речи.
Решения Артамон Сергеевич принимал быстро и назавтра же говорил с Кириллой Нарышкиным о том, что дочь его надо забирать в столицу. В деревне сей дивный цветок зачахнет без ухода. В Москве же!
О, в доме у Артамона Сергеевича бывает много людей — и в том числе даже бояре. Несомненно, юная Наталья составит достойную партию!
Возражал ли Кирилл?
Да он был счастлив, что с его шеи снимают лишний рот, и что через дочь он еще более приближается к такому великому человеку, как боярин Матвеев!
Возражала ли Наталья?
Отнюдь. Девушка была полна решимости распорядиться неожиданной удачей как можно лучше — себе на пользу. И да — она умела быть благодарной. Она отлично понимала, что Матвеев потребует с нее плату за свои милости — ее ли делами, делами ли ее супруга, но собиралась отдать этот долг. А для начала…
Наталья училась.
Она бегло читала на нескольких языках и достаточно сносно говорила. Она ловко научилась носить европейское платье и танцевать. Она пела и музицировала. И разумеется, не забывала молиться, поскольку Матвеев был образован — и в его доме бывали самые новейшие книги и пьесы из Европы. В том числе — и из Франции, где на сцене безраздельно царил господин де Мольер.
Его комедии Наталья готова была перечитывать сотню раз — и восхищалась. Особенно Тартюфом.
Не бойся грешным быть, но бойся грешным слыть!
Если бы у юной Натальи был щит — она бы начертала на нем эти строки. И была благочестива, скромна и подчеркнуто невинна.
А через пару лет Артамон Матвеев принялся подыскивать ей жениха.
Впрочем, Наталья охотилась на крупную дичь. А если быть точной — на царевича Кахети Ираклия. Сей достойный юноша с детства проживал при царском дворе под именем царевича Николая Давыдовича. Был он на тринадцать лет старше Натальи и что приятно — был умен, красив, богат, пользовался поддержкой народа Кахети…. Наталья даже была в него чуть влюблена.
А какими горячими черными глазами он глядел! Какие слова говорил!
Увидев юную Наталью в доме Артамона Матвеева — он сначала восхитился красотой юной девы. Потом оценил ее ум. А под конец, когда ему безумно хотелось поймать в свои сети эту лакомую добычу — то и ее скромность, с которой она отвергала все его домогательства.
Нет-нет, ни в коем разе! Честь моя — это все, что есть у меня…
Ираклий получил жесткий отпор — и воспылал еще больше, но покамест не до брака.
Прелестница все-таки была не самого знатного роду, бедна, к тому же, Артамон Матвеев, тоже не торопился с обещаниями помощи возможному родственнику. А помощь Ираклию была нужна, очень нужна…
Пока на троне в Кахетии сидел сын царя Картли — Арчил, пока его поддерживал отец…
Нужны были войска, деньги…
О, если бы на то пошло, с большей радостью Ираклий породнился бы с русским царем, а прелестную Наталью забрал с собой в горы, но…
Царю такой «родственничек» тоже был особо не нужен. Алексей Михайлович предпочитал кормить кахетинца обещаниями, которые не шли дальше его двора.
Ираклий находился в подвешенном состоянии — ну и какая ж тут жена?
Наталья, впрочем, рассчитывала добиться своего, ибо слаще запретного плода — только два запретных плода. Но ей требовалось время.
— У нас гости сегодня, тетушка?
— Да. Его величество и его высочество — на иностранный манер назвала царя и царевича Мэри. — И я попрошу тебя подать им легкую закуску.
— Как прикажете, тетушка.
— Ираклий покамест еще молчит?
— Да, тетушка.
— Ничего страшного. Подождем чуть…
— Мне ведь осьмнадцать лет, тетушка…
— В монастырь ты всегда успеешь, — безжалостно отрезала Мэри, зная, что такой тон с Натальей действовал лучше всего. И верно, девица чуть надула малиновые губки и принялась осторожно укладывать в сложную прическу черные пряди.
Царь… ну что же, что царь. Старый он уже, да и по жене горюет, вот дядюшка и пригласил его — выступления домашнего театра посмотреть, побеседовать.
А что до царевича — Наталья и не видела его ни разу. Не дружен был молодой Алексей Алексеевич с боярином Матвеевым — вот и не бывал у того в доме, как ни приглашал его боярин как уж не улещивал. Разве что сегодня…
— Тетушка, так дядюшка с царевичем замирился?
— Не твоего ума дело, — отрезала Мэри. Наталья пожала плечами.
О неприязни Алексея Алексеевича… даже не так — неблаговолении его боярину Матвеву разве что вороны на деревьях не знали. Атак вся Москва шепталась, что как царевич на троне окажется, так Матвееву и ехать в ссылку в поместье дальнее.
Мэри вспомнила, как муж сжимал кулаки.
— Щенок! Сопливый!
— Успокойся, любовь моя. Что случилось?
— Да царя я к себе пригласил… хотел Алексея Михайловича развеять, чай, после смерти жены он весь горюет. И на тот момент сынок его рядом оказался, старшенький.
— И?
— Так Алексей Михайлович и сына с собой позвал, мол, пойдешь, сынок? Душой развеяться… А этот недоросль смотрит на меня, как на вошь и издевательски так отвечает — ради батюшкиной воли он и в огонь пойдет, не то, что комедии смотреть, когда матушки всего пару месяцев как не стало.
— Ох ты, господи!
Мэри была умна и отлично понимала, что это значит. Это уже было не просто неприятие. Мальчишка показывал зубки. А учитывая, что обаяние Артамона на щенка не подействовало, да и согнуть царевича не удавалось — все становилось весьма опасно…
Придет он к власти — и все попомнит.
Фактически, царевич предлагал Артамону Матвееву не зарываться и придержать свои усилия по пролезанию в царские ближники, а не то ведь… сочтемся.
— Хоть и не комедия это вовсе, а библейские сцены, о трех юношах в печи огненной. Старец Симеон написал…
Мэри это не утешило. О том, как Старец Симеон из Дьяково вылетел тоже вся Москва знала. Увы…
* * *
— Сонюшка, ну что за… свинство! На матушкиной могиле земля осесть не успела, а Матвеев… гнида!
— Блюдолиз он — и властолюбец, — Софья пожала плечами, глядя на братца Алешеньку. — что ты хочешь, ему при царе быть охота, а следующим царем ты быть должен. Вот и подлизывается старый лис…
— Ничего, я его хорошенько осадил сегодня…
— А отец не прогневался?
— Смутился батюшка, но пойти решил.
— Ну и ты сходи. Только помни, что в доме Матвеева тебя опутывать по рукам и ногам будут.
— Порвем любые путы!
Алексей Алексеевич рассмеялся, передернул плечами — и Софья залюбовалась братом.
И когда успел вырасти?
Как сейчас помнила — шестилетнего рыхлого мальчишку со щеками, из-за которых ушей видно не было! Зато сейчас!
Стоит этакий юноша, высокий, подтянутый, стройный, сильный. Вон плечи какие широкие, глаза синие, волосы золотые кольцами на плечах — погибель девичья! И с саблей ловок, и с лошадьми — казаки натаскали.
Да и с девками…
Софья мыслей на ветер не бросала. Были у нее несколько девушек, которые слабы были на это дело. Да настолько, что замуж их выдать возможным не представлялось — прибьет же любой мужчина такую гулящую.
Софья сильно подозревала, что это не бешенство матки, а юная дурь. Да и гуляли они ради удовольствия, накотуются — успокоятся. А пока…
Не гнать же их от себя?
Конечно, нет! Использовать!
Только за здоровьем следить — и тщательно. С каждой из четырех девушек Софья провела личную беседу — и каждая понимала, что благополучие ее зависит от царевны. Софья будет и терпеть, и прикрывать, и с детьми поможет, буде те появятся, и лекаря даст, опять же, но…!
Ежели царевна попросит с кем-то специально закрутить, уж не откажи в любезности!
Ни одна из девушек не отказалась. Тем более, было оговорено, что все подарки, все деньги, все, чем сочтет нужным одарить полюбовник — все при них и останется. Софье ни гроша медного не надобно. И где можно еще такие райские условия найти?
Девушки молиться готовы были на свою благодетельницу. И ежели ради нее потребуется поиграть в перстенек да сваечку с парой бояр… ну так что же?
Невеликая цена за благополучие.
Так что пару недель назад, когда они оказались в Дьяково — Софья переговорила с одной из девушек, Ефросиньей. Было сделано честное предложение, проведен осмотр у лекаря — и Алексей Алексеевич проснулся от нежного поцелуя, на который и ответил раньше, чем успел включиться мозг. А потом и включаться было незачем.
Фрося была умна и отлично понимала, что замуж за царевича ей не выйти, а потому и привязывать его к себе ни к чему. Научить всему, что мужчина должен уметь, да и уйти, оставив по себе добрую память. Тогда и ей приданое большое будет, и царевна клялась, что всегда ей поможет, а то и ее детям, да и царевич…
Первую женщину обычно не забывают. А если все провести правильно — Алексей Алексеевич ее долго добрым словом вспоминать будет.
Кто бы сказал Фроське-карманнице, что она в постели с царевичем окажется…
Ведь на улице жила, воровала, потом попалась в руки страже, а те ее привели на двор к боярину Стрешневу. Оттуда она и к царевне в услужение попала. По первости думала она сгрести побольше золотишка в карманы да сбежать, даже и приглядывать начала, что бы взять, а потом, как разобралась, куда попала, да чему ее учат…
Да она каждое утро молилась и за царевича Алексея, и за сестру его Софью, и за добрую тетку Анну!
Так что за брата Софья была более-менее спокойна.
На чем ломаются мужчины?
Деньги? Есть.
Власть? Куда уж больше, второе лицо в государстве!
Женщины…
Теперь и тут соломки подстелили.
— Все равно поберегись. Матвеев та еще гадина.
— Зато народ его хвалит.
— А это главный показатель, — усмехнулась Софья. Из своего опыта она отлично знала, что больше всего хвалят как раз негодяев, а уж кто… народ ли, СМИ ли… да какая разница?
Грамотно организованная пиар-компания — это практически философский камень. Превращает любое дерьмо в золото!
Алексей уселся на край стола и взъерошил волосы сестренке.
— Сонька, ты у меня чудо!
— Я рада, что ты это осознаешь, — ухмыльнулась Софья, выдергивая из-под братского седалища очередной документ. — Расскажешь, как вернешься?
— Ты спать уже будешь…
— Растолкаешь ради такого дела. Или вообще спать пока не лягу, с Марфушей пообщаюсь. Лешка, у нас девка на выданье простаивает!
— И не абы какая! Царевна, умница, красавица…
Что было — то было. Внешностью Марфа пошла в мать — Марию Милославскую, только глаза взяла отцовские, синие. Но все равно, белокожая синеглазая брюнетка с королевской осанкой и плавными движениями, производила сокрушительное впечатление. Красавица — и все тут. Даже чуть неправильный прикус не портил девушку, а наоборот, придавал ей дополнительное очарование.
— Приглядываем царевича?
— И из заморских. Сам понимаешь…
Алексей понимал. Пока бояре сильней царя, пока стрельцы себе бунтовать позволяют — лучше внутри страны не родниться и кровь не смешивать. Чтобы не было лишних наследников по женской линии.
А вот в другие страны…
— Грузия? Картлин? Кахетия?
Софья чуть сморщила нос.
— Алексей Алексеевич, летайте выше! Как насчет Прусского курфюста?
— Фридрих Вильгельм? Он женат.
— Зато у него есть сыновья. Карл Эмиль — четырнадцать лет. Опять же Фридрих — тот чуть помоложе, ему сейчас двенадцать лет.
— Так Марфе-то…
— Семнадцать лет. У батюшки с матушкой как раз такая разница и была.
— Они ж лютеране!
— Нам ли плеваться — сами на грани раскола ходим…
— Отец не одобрит.
Софья сверкнула глазами.
— А ты сам напиши ему. Вместе напишем о добрососедских отношениях, о дружбе народов, о понимании, ну и намек сделай, что у вас сыновья, у нас дочери, не хотите ли хотите?
— А ежели не восхочет?
— Так намек же не предложение, нам урону не будет. А ежели он его поймет да подхватит, там и подробности вписать можно.
— Сонь, а ты в Пруссию не хочешь? Ты там быстро всех научишь строем ходить?
Софья рассмеялась. От души потянулась.
— Алешенька, братик милый, чем перед тобой Пруссия провинилась, что ты меня туда заслать хочешь?
Алексей от души рассмеялся. Конечно, это было больше шуткой. Мысль о том, чтобы расстаться с Софьей его даже и не посещала. Более того, будучи умным парнем, он понимал, что большую часть его царевичевой ноши тащит именно Софья. Она разбирается со всеми школьными делами, рассказывая ему краткие выжимки и давая советы. Она знает сколько, кому и чего нужно. Она разбирается с золотодобычей на Урале, зная чуть ли не поименно даже всех крестьян, не то, что казаков. И это она читает всю царскую почту, фильтруя ее на полезную и ненужную, а потом и рассказывая ему все, что стоило внимания. Когда-то Алексей еще проверял сестренку, но потом понял, что для Софьи их интересы неразделимы и успокоился. Ничего во вред ему Сонюшка не сделает, этого довольно. Вот за кого бы так сестренку замуж выдать, чтобы она навсегда рядом осталась?
Хоть самому женись, право слово!
— Батюшка мне намекнул, что я могу немецкое платье себе заказать. Сонь, ты себе не хочешь?
Софья замотала головой.
— Нет уж. Ни к чему нам немчуре всякой подражать! Это пусть они себе кафтаны заказывают!
— Дай время — будут.
— Как же, дам я им время! Со мной бы им кто поделился!
Софья тряхнула головой и улыбнулась. Время, время… сделано много, а сколько еще предстоит сделать?
Но у нее теперь есть кузница кадров, и есть первые подготовленные кадры. А через пару-тройку лет к ней будет стекаться информация со всей страны…
Развернемся!
— Ладно, пойду я к отцу, вскорости уж выезжать надо…
— Будь осторожнее, — Софья поцеловала брата в щеку, с грустью отметив, что если не подрастет — скоро придется стремянку подставлять, вытянулся, что твой тополь.
— Обещаю.
Софья вернулась за бумаги, но на сердце было неспокойно. Поехать, что ли, к Феодосии Морозовой? Там Ванька должен быть, с ним поболтать… или лучше не провоцировать?
Нет уж. Лучше сходить к Марфе.
Поговорить с ней, направить на изучение Пруссии… а чем черт не шутит? Отец не разрешит, так ведь царская свадьба не в один миг устраивается, Фридрих умница, каких поискать, намек подхватит, а невеста-перестарок… да это у вас, в «Явропах» перестарок, а у нас — девка класс, кровь с молоком!
Да и незачем девчонку до двадцати лет замуж отдавать. Заодно будет время ей мозг проветрить, чтобы не рожала, как мать, каждый год по ребенку.
Дед, сволочь старая, Марию наставлял еще до брака, рожай чаще, этим ты мужа к себе и привяжешь, тетка Анна проговорилась.
Вот ведь еще… назола!
Обещание Софья дала, но что делать с разочарованной девкой более чем сорока лет от роду, причем крупно разочарованной в жизни — пока не представляла. Особых талантов у тетки не было, замуж ее выдать тоже не светило — кому такое счастье нужно, да и сама она не пошла бы. Так что Анна обосновалась в Дьяково, где сидела в Софьиных покоях, плакала и жаловалась на судьбу. Одна надежда была у Софьи на протопопа Аввакума. Вот уж кто мозги любому промоет и на просушку выставит! Но время опять же, требуется.
Так. Ладно. Пойдем-ка мы к Марфе…
* * *
Попав к Матвееву, Алексей Алексеевич только мысленно присвистнул.
Вот как есть — «Явропа». Причем с тем оттенком, который придавала этому слову Софья. Язвительно-издевательским.
Ничего русского и нету. Зато стены обтянуты голубой с золотом тканью. Мебель же напротив, обтянута красным бархатом. Позолоченные ножки, резные ручки, гнутые стулья, модные «шкапы», картины по стенам. Правда, в красном углу есть икона, но одна и такая скромная, что сразу и не разглядишь.
Матвеев ужом вился вокруг царя, громко восхваляя его мудрость и рассказывая о своем счастье принимать у себя такого великого человека. А на долю Алексея досталась Евдокия Матвеева.
Да-да, Артамон Сергеевич не держал жену во внутренних покоях. Но при одном взгляде на нее, у Алексея заломило зубы. Было что-то такое, сухое, расчетливое и в ее улыбке, и в ее движениях, хотя и была сия дама достаточно полнотела и безжалостно затянута в корсет. И даже в реверансе, который она исполнила так, чтобы юноша полюбовался на ее грудь в глубоком вырезе. Впрочем, грудь впечатления как раз и не произвела. Алексей вспомнил свою полюбовницу, у которой те же прелести были куда как свежее и приятнее для взгляда — и едва не фыркнул.
— Ваше высочество, для нас честь принимать вас.
Алексей вежливо покивал. Спорить он не собирался. Счастье?
Да, оно и есть. И вряд ли вы его часто испытаете.
— Мы надеемся, что вам понравится наше скромное представление.
Которое? — едва не спросил Алексей. Если речь идет о представлении обнаженного тела в глубоком вырезе, так это зря. Его таким не впечатлишь.
— Батюшка пожелал развеяться, а мне предложил сопровождать его, — коротко ответил он.
— О, я буду надеяться, что вам понравится в нашем доме, ваше высочество, и вы придете к нам еще не раз.
Алексей усмехнулся. А потом с издевкой смерил взглядом всю госпожу Гамильтон-Матвееву. От туфелек, выглядывающих из-под подола, до довольно-таки полных плеч в глубоком вырезе. И усмехнулся. Так, что женщина поняла — ее приравняли к обычной девке, выставляющей напоказ свои прелести в надежде завлечь клиента. Вспыхнула краской, но было поздно.
Парень кивнул.
— Безусловно. В вашем доме множестве вещей, вызывающих интерес. Скажите, это амур?
И демонстративно принялся разглядывать статуэтку.
Алексей и не ошибался, Евдокия Григорьевна отлично понимала, какое впечатление производит на гостей. Не привыкшие к европейскому платью, а более того, к дамам в откровенном наряде по последней французской моде, гости смущались. Опять же, ее молодость и красота служили добрую службу, а более того умение поддержать беседу. И тут — такой афронт.
Ну откуда ж бедной женщине было знать, что откровенными нарядами Алексея не удивить. Лейла по просьбе Софьи, показывалась и в более откровенных нарядах. Более того, нечто подобное было сшито всем девушкам — и они прекрасно умели их носить.
К тому же — культура движения.
Как умеют показать себя гаремные красавицы… ну, тут Мэри Гамильтон тоже было далеко до них. Одним словом — на безрыбье она была королевой, а при удачной рыбалке — не боле чем камбалой.
— Д-да… — после недолгого молчания прозаикалась женщина. Алексей чуть скосил взгляд и довольно отметил красные пятна гнева на щеках и плечах. Вот и ладненько. Выведенный из себя противник прекрасно поддается допросу.
— И откуда выписали сие чудо?
— Венеция, ваше высочество.
— Зеркала, я так полагаю, тоже венецианские?
— Да, ваше высочество.
К такому отношению дама не привыкла. Алексей не собирался с ней любезничать, он вообще воспринимал ее, как живой справочник. А привлекательность… кто-то другой посчитал бы ее привлекательной. Алексей же… Ну, так себе. Сойдет для сельской местности.
И менять свое мнение он не собирался.
— Пойдем, сынок. Посмотрим представление.
Домашний театр боярина Матвеева вместо скамеек был оборудован мягчайшими креслами — и Алексей удобно устроился в одном из них, позаботившись, чтобы оказаться соседом отца. Да, конечно, рядом уселась рыжая Матвеевская супруга, но всегда можно было изобразить внимание к представлению — и не общаться с дамочкой.
Само же представление на Алексея впечатления не произвело. Тяжеловесные вирши, библейский сюжет… скоморохи ему понравились куда как больше.
Да, по настоянию Никона, из городов их гнали, а вот в деревнях те работали. И в Дьяково тоже. Алексей несколько раз ездил посмотреть на представления, с удовольствием рассказывал о них Софье — и та сожалела, что не сможет прийти сама. Был у них и задел на дальнейшее. Алексей, по настоянию сестры, щедро платил за представления, но после оставался — и расспрашивал скоморохов. Сам.
Узнавая, где какие порядки, кто сколько ворует, какая о ком слава идет…
Молва по стране пошла быстро, теперь многие скоморохи знали, что ежели есть какие сведения, то государь царевич за них может и монетой пожаловать. А уж что их из Дьяково не погонят — так это точно.
Аввакум ворчал, но недолго и не сильно. Алексей подозревал, что это благодаря его собственным детям, которые также воспитывались при школе. Да и вообще, априори, все, что делал Никон — для Аввакума было неприятно. Хорошо хоть сейчас поостыл, перестал на все собакой бросаться. Но зубы остались.
Ничего, придумаем что-нибудь.
Грех между собой грызться, когда столько внешних врагов!
А вот царю понравилось. Он смотрел с воодушевлением, благодарил Матвеева, да и потом, в уютных креслах, у камина — еще одно англицкое изобретение, был доволен и многословен. Алексей же…
С отцом он соглашался. А вот самого Матвеева разглядывал, как жука на булавочке. Нет, надо, надо будет его давить. Рано или поздно, но надо. Не потому, что Матвеев силен, нет. Это слабые люди боятся тех, кто сильнее. Но потому, что Матвеев преследует только свои интересы и уже пытается подмять под себя царя. Он и Алексея не воспримет никогда, как государя, для него царевич — мальчишка. А значит — ибо ломать жестко, либо просто убрать.
Скрипнула дверь и в комнату вошла девушка. Поклонилась — то есть присела на иноземный манер, прошуршало по полу белое платье.
— Не побрезгуйте, государь…
Голос был неплох. Низкий, грудной, чистый. Алексей вскинул глаза.
Ну… ничего себе так.
Полновата, бледновата, но вполне ничего девушка. Разве что глаза слишком навыкате, она из-за этого лягушку напоминает. А вот отец смотрит с удовольствием.
А девушка замерла и слова сказать не может… да что с ней такое?
Алексей недовольно фыркнул (про себя), поднялся, забрал у нее из рук поднос, мимоходом коснувшись ледяных девичьих пальчиков, и поставил на стол. А то еще грохнет… развели неумех! Вот Лейле такой и на голове носила, еще и девушкам показывала, как в танце его не сронить, на колени опуститься, подать красиво… скорее бы в Дьяково!
* * *
Наталья ждала знака от тетушки, поглядывая в глазок. Вот сложила Евдокия веер, подхватила она поднос с винами и заедками разными — и лебедушкой поплыла в комнату.
Присела в реверансе, произнесла, как учили… а потом подняла глаза — и пропала.
Потому что не осталось в комнате никого.
Ни дядюшки с тетушкой, ни пожилого полноватого человека с русыми волосами — никого.
Потому что сидел в кресле самый прекрасный мужчина из всех, что Наталье видеть довелось. Золотоволосый, синеглазый, с такой улыбкой на устах, что сердце зашлось. Прижаться бы к нему, целовать, что сил есть… а пока она ни жива ни мертва стояла, красавец у нее поднос забрал.
— А это племянница моя, Наташенька, — услышала она голос дядюшки, только вот опамятовать так и не смогла.
Кажется, что-то говорил пожилой человек, а Наталья отвечала, только вот что — она бы и не вспомнила, потому что сияли перед ней синие очи — и ничего другого значения не имело.
На подгибающихся ногах вышла — да и сползла за углом по стеночке. Слуги подхватили, в комнату унесли… и только там Наталья поняла — кого она видела.
Ведь в гостях у дядюшки сегодня были государь Алексей Михайлович и царевич Алексей Алексеевич.
Ой, горюшко девичье…
