Когда мы очутились в глубочайшей яме, выбраться из которой не было ни малейшей возможности, мы легли на дно ее, дыша свежим воздухом и любуясь черным небом, на котором была зашифрована главная тайна Вселенной. По словам Рассказчика, это была яма для львов, а мы де находимся совсем рядом с Воложилиным. И он тут же поведал нам душераздирающе правдивую историю о воложилинских львах, обживших ивняк и краснотал по берегам Вологжи, о майоре милиции Трепоухе, вступившем в смертельную схватку со львом-людоедом и таки застрелившим его. «Львы обжили ивняк? – подумал я. – Наивняк!» Полежав с полчаса и немного продрогнув, мы вернулись в туннель и стали искать другой, не такой короткий, путь к звездам.

Дело в том, что дальше пути не было. Мы оказались в тупике. Борода чиркнул спичкой – всколыхнулись и замерли тени – их тут не тревожили целую вечность, туннель под самые своды был забит, как пробкой, камнями, арматурой, щебенкой…

Боб потянул носом:

– Чую запах моря. И угадываю свет.

Его собачий нос, как оказалось, спас нас всех.

Мы попытались с ходу разобрать завал, но не тут-то было. С ходу не отыщешь даже броду. Камень – не вода, не чужая беда, руками не разгребешь, руками не разведешь. Но делать было нечего, и мы терпеливо стали разбирать завал руками и металлическими прутьями. Сколько мы на это потратили времени – день, два – трудно сказать. Наконец-то забрезжил свет, мы брусом вытолкнули наружу последний огромный валун и выбрались из туннеля.

У меня кружилась голова, в воздухе плыли радужные пятна, похожие на кошачьи глаза, как будто меня со всех сторон окружала бригада чеширских котов. От усталости дрожали руки и ноги, чесались и болели глаза от песка и пыли, в ушах не проходил шум, но израненное грязное тело блаженствовало, пронизанное током солнечного света.

Мы упали на траву, наслаждаясь ее ароматом; потом сели, прислонившись к скале. Опять мы оказались на вершине мира. Не слишком ли много вершин высится там, где должна быть одна – и та недостижима для нас?

Перед нами, как чаша громадного стадиона, была природная котловина, заключенная в кольцо гор с зеленым основанием и белой вершиной. Отсюда, с высоты в два с половиной километра, вид был изумительный. Идеально круглое, не менее двадцати (а может, и пятидесяти?.. ста?) километров в диаметре, озеро, в котором, как змея, свернулся кольцом большой город. Город был из яшмы и изумрудов, а озеро – из малахита и бирюзы. Город буквально со всех сторон окружала вода – и снаружи, и изнутри. Внутреннее озеро соединялось с внешним водным кольцом каналами, которые, очевидно, являлись границами микрорайонов. На восток и на запад, от города к большой земле, были переброшены два ажурных моста. Около восточного моста кружили какие-то скорлупки, должно быть, катерки или лодчонки. Сразу же от озера, обрамленного ожерельем серых скал, после узкого кольца серо-желтого песка вверх шло желто-зеленое кольцо полей, лугов и лесов, а еще выше начинались отроги гор, от которых к озеру серпантином бежали дороги. Ближайшая бетонка в лучах солнца была белая, как горная дорога в Испании, а асфальт дальше отливал синевой металлической стружки, как асфальт в самом центре Европы. Не иначе как город этот был создан кем-то для того, чтобы им свысока мог любоваться сам Создатель. Когда, кем?

– Вид – хоть садись и пиши «Волшебник Изумрудного города», – сказал Рассказчик.

– Садись и пиши, – сказал ему Боб. – Хоть делом займешься.

Сверкающие вершины гор и четыре горных распадка, строго ориентированные, судя по положению солнца в это время суток, по сторонам света, в ближайшем из которых, восточном, ворочалась серебристая масса водного потока, а дальний, западный, чернел страшным провалом чуть ли не до центра земли, – оставляли нам мало надежд на скорую связь с внешним миром, но и этот внутренний, заключенный в естественные преграды, мир наверняка тоже кого-то пугал своими размерами.

– По этой котловине можно кружить всю жизнь, – мрачно сказал Борода, оглядывая дали через подзорную трубу, которую позаимствовал где-то в пути. – На севере похоже на пролив между горами. Может, это и не озеро, а? А катера возле моста – и не катера вовсе, а какие-то детские лодочки с палочками по бокам. Как иголки. Да это же весла! Кстати, очень похоже на римские или греческие суда. В учебнике, помню, такие были.

Внизу, одна под другой, располагались естественные террасы, не возделанные человеком. Во всяком случае, ни чайных роз, ни чайных кустов, ни виноградников, ни даже грядок с морковью видно не было. Не было и сборщиков урожая – загорелых крепких девушек с корзинами. Они все, видно, попрятались в картинах Брюллова и иже с ним. Мы еле передвигали ноги от усталости и голода, и тащиться еще черт-те куда к далекому городу нам не улыбалось. Мы посидели, помолчали, встали, покряхтели, и где на полусогнутых, а где и прямо, как бревна, стали спускаться на ближайшую террасу. Внезапно подул ветер, и порыв его был так силен, что в небо поднялась серая туча пыли и листьев, скрыв от взора манящие нас дали. Закружило, завыло. Похолодало и потемнело. Мимо нас со свистом пронеслась огромная темная масса (натурально, прямо с неба) и так тяжко ухнула где-то внизу, что земля вздрогнула и просела под нами. Грохот стоял такой, что заложило уши, а нас всех с головой засыпало чем-то мокрым и холодным. Это оказалась ледяная крошка. Придя в себя от испуга, мы выкарабкались из белых куч. Осмотрели себя и друг друга. Убитых и раненых, слава богу, не оказалось. Все промокли до нитки. Вытряхнули из карманов и из пазух шугу. Рассказчик вылил из туфель воду и стал аппетитно чихать. Я сделал стойку на руках и вылил из себя не меньше двух ведер воды, чем немало повеселил Боба. У Боба же и у Бороды густые обледенелые заросли просились в журнал мод.

Через какое-то время пыль осела и унеслась, ветер стих, солнце залило землю, и нашим глазам предстал целый ледник, размерами с ледокол, наполовину скрытый в ледяной крошке и ледяных глыбах. Ледник сиял и сверкал на солнце до рези в глазах, переливался всеми цветами радуги и вообще являл собой совершенно фантастическую картину в духе какого-нибудь сюрреалиста с Сатурна. Казалось, этот фантастический айсберг сюда занесло из времен потопа, когда земля была так чиста, что снег не чернел столетиями. На сотни метров земля была покрыта белым ковром, и чем далее от глыбы, тем мельче и белее был его узор. Края ковра стали чернеть – это лед и шуга таяли и последовательно превращались в снег, ледяную жижу, темную воду. Всюду валялись разбросанные ветки, листья, мелкие деревья. Там, где была рощица, торчало несколько стволов сломанных березок – они напоминали клыки в разинутой анемичной пасти гигантского хищника, пожирающего лед. Невдалеке, захлебываясь в утробном вое, ползло какое-то животное, перебирая передними лапами и волоча заднюю парализованную часть туловища. Уже в агонии оно обратило морду к небу, будто взывая к своему богу. Небо смотрело на него сверху бесстрастно и молча.

– Бедная! – тихо сказал Рассказчик и пару раз качнул в сторону головой, как бы в ответ своим мыслям.

В объеме льда, как в янтаре, застыли рыбы, лягушки, водоросли, утки, камыш и лилии, рыбацкая надувная лодка с двумя рыбаками, лохматый спаниель, акваланг и даже сани с козлами (облучком).

– А где же лошадь и ямщик? – сказал Рассказчик. – Б-р-р, прямо Джудекка какая-то.

Боб выдернул ледяную иголку, впившуюся в мякоть какого-то нежного растения, и обсосал ее.

– Пресная. И откуда это все спустилось? С Гималаев, посылочка от Рериха?

– С Олимпа. Зевс запустил в Геру за распутство, – сказал Рассказчик.

– Нет, ребята, я серьезно, – не унимался Боб. – Откуда ледок-то? Может, от этих, как их там, вечно юных и вечно смачных. На «г» называются…

– На «г»? – засомневался Борода. – Не на «б»?

– Гарпии, что ли? – вспоминал Боб.

– Симпатичные девушки, – сказал Рассказчик. – Особенно личики. У них прелестная привычка: когда ты обедаешь, спорхнуть с дерева на стол, улыбнуться, схватить когтями самый лакомый кусок и отправить его в свой ротик, а в твою тарелку покакать. Аргонавты от злости изобразили их уродками. Это они напрасно сделали, у них были прекрасные одухотворенные лица.

– Особенно в момент, когда они какают в твою тарелку, – сказал я.

– Гяуры? Гуано? Гюрза? Гаучо?

– Гурии, – подсказал Рассказчик. – У них, кстати, у всех хороший возраст – тридцать три года.

– Хороший возраст, – согласился Боб.

– У них таблички на груди висят, – сказал Рассказчик, – но твоего имени, Боб, я там не видел.

Однако, разговоры – разговорами, а утроба брала свое и желудок звал в дорогу, как труба. Через несколько часов мы наконец-то спустились к озеру. Вода была пресная, вкусная и холодная. В глубине змеились водоросли, мелькали рыбки, со дна поднимались пузырьки. Берег был пустынный, в камышах и вербах. Из воды торчали валуны. На воде белели лилии. Есть было нечего.

– Не разгуляешься, – мрачно констатировал Боб. – Борщом не пахнет.

Пахло водорослями.

Возле самой воды стоял крест, почерневший и полусгнивший, еще, наверное, со времен Робинзона Крузо.

– Никак крест Спасителя? – сказал Боб.

– Не кощунствуй, – одернул его Рассказчик. – Это доска объявлений.

Объявление было одно. Выжжено прямо на перекладине: «Продается капитальный гараж с видом на оперный театр». И номер телефона в углу. Шестизначный. Без городского индекса.

– Покупаю, – сказал Боб. – Где гараж? Где оперный?

Ни гаража, ни оперного, ни телефонной будки вблизи не было.

– Шутка, – сказал Борода. – Для возбуждения аппетита. Постой, а это кто?

Мы посмотрели туда, куда указывал Борода. В воде на валуне стоял боком к нам голый здоровенный бородатый мужик и смотрел на воду.

– А вот и первый нудист района. Это, братцы, древняя сардинская Барбаджа. Я в детстве любил на двух рисунках находить сходства или различия, – сказал Рассказчик. – Обычно их было почему-то десять. Так вот, на этом рисунке я вижу только два сходства. Одно – с Бородой, другое – с Бобом. О, как хорошо видно! Особенно другое.

– Эй, мужик! – гаркнул Борода. – Подь сюда!

Мужик поглядел на нас и прыгнул вниз головой, не подняв брызг.

– И где же это он? – спросил через минуту Боб. – Водяной, что ли?

– Нет, русалка с яйцами. Kinder Surprise.

Прошла еще минута.

– Однако, – занервничал Боб. – Вечно ты, Борода, со своей глоткой лезешь! Расхлебенил свое орало. Боцманом, наверное, в царском флоте служил?

Возле берега, метрах в ста левее от нас, зашевелилась осока и из воды приподнялась голова в водорослях.

– Му-жи-ик! Чего испугался? Иди сюда! – снова заорал Борода.

Голова безмолвствовала.

– Ну, тогда я пойду к тебе, Магомет, – вздохнул Борода и боком стал спускаться к воде, смешно выворачивая свои огромные, и без того вывернутые, ноги.

Голова пучила глаза и качалась в воде, как арбуз.

– Здорово, братан! – донеслось до нас.

В ответ что-то забубнило, потом заревело. Заревел и Борода. Мужик полез из воды, а Борода кинулся на мужика.

– Началось! – вздохнул Боб. – Опять разнимать. Опять по морде ни за что ни про что получать.

Две бороды – голая и в обносках – схватили друг друга и стали трясти так, что ушли в песок по щиколотку. Потом обнялись и, обнявшись, стали по очереди приподнимать друг друга и ронять на песок, с ревом катаясь по берегу.

– Да, чего только не увидишь в пути! – сказал Рассказчик.

Обе бороды, обнявшись, направились к нам.

– Очередной телесериал, – сказал Боб. – «Борода-2».

– Им бы еще одну такую башку в обнимку – вылитый Змей Горыныч получился бы, – заметил Рассказчик. – Вот так и сказки рождаются. Вот она, этимология мифа.

Боб захохотал.

– Ребята! – заорал Борода. – Это же мой единоутробный брательник! Десять лет пропадал!

И впрямь, мужик был точная копия Бороды, только голая, загорелая и с некоторыми подробностями Боба. Превалирующей и чуть ли не единственной чертой их внешнего облика была прямая: лоб, нос, брови, рот, плечи, взгляд и все остальное. Особенно поражали глаза: они то прямо и бесстрастно смотрели на собеседника, то сверлили его, как бур, а то вдруг вспыхивали каким-то яростно-осмысленным огнем, который бывает только у людей творческих и обладающих страстной натурой. Черная борода выглядела, как чужая или как элемент самобытности.

Как оказалось, Брательник десять лет назад ушел в тайгу, то ли за орехом, то ли за клюквой, да так в этой тайге и сгинул. Полгода считали его пропавшим без вести, а потом выдали документ, что его больше нигде нету.

Борода-2 тем временем натянул штаны (бельем он, по всей видимости, не пользовался), всунул в шлепанцы безразмерные ступни и, почесываясь, завязал концы рубашки узлом на том месте, где на глубине двух кабельтовых находилась талия.

– Таймень ноне не ходил и осетрик не ходил, – гудел он, – а то бы сырца поели.

– Сырую-то зачем? – поинтересовался Боб. – Что, кастрюльки или сковородки нет?

– Почему нет? А зачем они? То разварится, то сгорит. Нет, лучше ее в первозданном виде потреблять. Не трансформируя.

– А-а! – сказал Боб. – Понятно. Ты электрик?

– Нет, рекламный агент.

– Да?! – Боб не смог скрыть своего удивления. – Рекламный агент? – снова воскликнул он фальцетом и закашлялся.

– По недвижимости. Седьмой год. До этого егерем нанимался. А до того год в городе был.

– И что за недвижимость? Гаражи?

– И гаражи.

– Твое объявление?

– Мое. Шесть лет скоро будет.

– Не покупают?

– Нет. Дорого. Престижный район. Да и прокуратура напротив.

– У тебя же в рекламе – напротив оперного театра.

– Да. Напротив. В оперном как раз прокуратура и располагается.

– И что, в этом рекламном бюро много агентов? Фирма процветает?

– Насчет числа агентов и процветания не знаю. У меня тут филиал. Мне и этого довольно. Сразу предупреждаю: свободных вакансий нет.

– Нет так нет, у тебя хоть что-нибудь купили? И вообще – покупатели где? Тут вон, кроме двух рыбаков из того ледяного аэробуса, похоже, никого больше и нет.

– Как никого, а вы? Да и рыбаки. Погодь, через час-другой оттают, оклемаются, отбою не будет. Гараж-то четырехуровневый. Не гараж – линкор.

Боб окинул нас беспомощным взглядом. Он очень хотел есть и на голодный желудок плохо переносил оттаявших рыбаков и гаражи-линкоры. Его мутило.

– А что не купили – так целее будет, – заметил Борода-2. – А то купят, а потом взорвут. Какой смысл?

– Да, смысла никакого, – согласился Боб. – Кто взорвет-то? Хозяин?

– Зачем хозяин? Вообще-то да, хозяева. Власти. В счет недоимки.

– Так, ребята, – сказал Боб. – Не пора ли нам пососать рыбий хвостик? У тебя хвостик рыбий пососать найдется?

– Отчего ж не найтись? Айда ко мне, там и пососем.

– Может, и пиво к нему?

– Может, и пиво к нему.