Опасная зона

Петлявшая среди холмов дорога неожиданно кончилась у металлических ворот в кирпичной стене. В свете фар вспыхнула белая табличка с надписью: «Въезд категорически запрещен».

— Вот здесь, — сказал шофер. — Проходная направо. Если Арсеньев будет спрашивать, скажите, что я вернулся на базу.

В караульном помещении пахло свежим ржаным хлебом, овчиною и еще чем-то, чем пахнет только в караульных помещениях и сторожках.

Старенький вахтер долго изучал пропуск, сличал его с паспортом и несколько раз поверх очков оглядел меня с ног до головы.

— А справка есть? — спросил он, возвращая мне паспорт.

— Что за справка?

— Насчет прививки. Без справки не велено пускать. Сам Алексей Николаевич распорядился.

— Не знаю, о какой прививке вы говорите, — сказал я. — Мне выдали пропуск на базе без всякой справки.

— Без справки не пущу.

— Хорошо, — сказал я, — у вас есть телефон?

— Есть.

— Соедините меня с Арсеньевым.

— Нету их. С утра уехали с Максимовым в город.

— А кто его замещает?

— Никто не замещает. Одна барышня осталась.

— Какая барышня?

— Известно, какая. Беата!

Я сел на топчан.

— Что же мне делать?

Вахтер пожал плечами.

— Без справки пропустить не могу. Ждите Алексея Николаевича.

Минут десять прошло в молчании.

— На базу от вас можно позвонить?

— С территории можно, а отсюда нельзя.

— Арсеньев когда должен вернуться?

— Кто их знает. Может, сегодня, а может, завтра. Он мне не докладывается.

Я не знал, что предпринять. Нечего сказать, приятная перспектива: добравшись с таким трудом до цели, просидеть всю ночь в проходной!

— А этой барышне можно позвонить?

— Звоните, — сказал он, указывая на полевой телефон в углу.

Я покрутил рукоятку и снял трубку.

— Слушаю.

— Здравствуйте, — сказал я. — Моя фамилия Шеманский. Арсеньева должны были предупредить о моем приезде.

— А-а-а. Вы в проходной?

— Да. Меня не пропускают. Требуют справку о какой-то прививке.

— Разве вам ее не сделали на базе?

— Нет.

— Ну, хорошо, — сказала она после долгой паузы, — сейчас я к вам выйду.

Через несколько минут в караульное помещение вошла девушка в накинутом на плечи пальто. В левой руке она несла брезентовую сумку с красным крестом. Забинтованная правая рука была подвешена к шее на темной повязке.

— Здравствуйте, — сказала она, кладя сумку на стол. — Меня зовут Беата.

— Здравствуйте. Извините, что побеспокоил, но я попал в глупейшее положение. Никто мне не сказал, что требуется прививка.

— Да. Против лучевой болезни. У нас здесь зона повышенной радиации.

— Что же делать?

— У меня есть ампулы и шприц. Только… — она посмотрела на свою руку, — придется вам уж как-нибудь самому.

Беата вынула из сумки спиртовку, никелированный бачок, налила из чайника воды и приступила к стерилизации иглы.

Укол был очень болезненным. Может быть, сказалась моя неловкость.

— Надеюсь, все? Теперь меня пропустят?

— Через четыре часа. Сейчас вам нужно лечь. Не возражаете, — обратилась она к вахтеру, — если он полежит тут у вас?

— Пускай лежит.

Я лежал на узком жестком топчане, прислушиваясь к шуму дождя, барабанившему по крыше. После укола болела и чесалась рука. Вахтер курил одну самокрутку за другой. От табачного дыма и тепла чугунной печурки, на которой стоял солдатский котелок, трудно было дышать. Ломило виски и затылок. Кажется, у меня начинался жар.

— Поешьте грибного супа, — сказал вахтер, ставя на стол котелок.

— Спасибо, не хочется. Я лучше посплю.

Меня разбудил треск подъехавшего мотоцикла. Вахтер оправил гимнастерку и метнулся в проходную.

Через открытую дверь я увидел высокую, широкоплечую фигуру в плаще с капюшоном.

Вернулся вахтер.

— Алексей Николаевич приехали.

Вскоре в проходной появилась Беата.

— Пойдемте, — сказала она, — я вас проведу к Арсеньеву.

Мы поднялись по лестнице во второй этаж.

Освещенный одной тусклой лампочкой коридор был завален ящиками и частями каких-то аппаратов. Ловко лавируя между ними, Беата подошла к двери, обитой черной клеенкой.

— Вот здесь.

В глубине комнаты, за столом, сидел бородатый человек в комбинезоне и пил чай. Перед ним красовался большой, начищенный до блеска самовар.

— Это Шеманский, — сказала Беата. — Он приехал вечером.

— И что же?

Вопрос был задан совершенно безразличным тоном.

— Мне говорил Лабковский…

— Я вас сюда не приглашал, — перебил он меня, — и мне совершенно не интересно, что вам говорил Лабковский. Туда я вас все равно не пущу.

— Вот разрешение комитета.

Я подошел к столу и положил перед ним запечатанный конверт.

— Комитета, комитета! — Его лицо покрылось красными пятнами. — А что они там понимают, в вашем комитете? Попробовали бы влезть в мою шкуру, а потом давали бы разрешение всяким…

— Алексей Николаевич!

— Ладно, — Арсеньев виновато взглянул на Беату, — садитесь пить чай, переночуете у нас, а утром я вызову с базы машину и отправлю вас обратно.

Я молча сел за стол. Беата налила мне чаю в толстую фарфоровую кружку и придвинула тарелку с печеньем.

— Послушайте, Шеманский, — в голосе Арсеньева звучали мягкие, мне показалось, даже заискивающие нотки, — я хорошо знал вашу жену. Понимаю чувства, которые вами руководят. Но в зоне вам делать нечего. Не так там… — он на мгновение запнулся, — не так там все просто.

— Поймите, — сказал я, стараясь сохранять спокойствие, — что мне…

— А почему вы не хотите понять, — перебил он меня, — что ваше присутствие здесь никому не нужно? Мы топчемся, не решаясь даже выяснить, что же там произошло, и вот является человек, который… Впрочем, все это пустые разговоры, — махнул он рукой, — не пущу, и все тут! Можете жаловаться на меня в комитет.

— Я отсюда не уеду, не побывав там.

Мне хотелось быть твердым и решительным, но выдал голос.

Беата кинула на меня сочувственный взгляд.

Мое волнение привело Арсеньева в ярость.

— А кто вы такой?! — загремел он, ударив кулаком по столу. — Может, вы физик и объясните, почему уровень радиации не падает, а повышается? Или вы — биолог, разбирающийся в этих, как их, дендритах и светлячках с температурой в триста градусов? Да, кто вы такой, кроме того, что муж Шеманской? Можете мне сказать? Почему вы молчите?

— Я… лингвист…

— Лингвист! — захохотал он. — Вы только подумайте! Лингвист! Нет, — сказал он, неожиданно переходя на серьезный тон, — к счастью, лингвист пока не требуется.

Я молчал. Арсеньев допил чай и встал.

— В общем, все ясно. Завтра я вас отправлю назад. Беата покажет вам, где можно переночевать. Спокойной ночи!

Дойдя до двери, он обернулся, посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом и вышел.

Несколько минут мы сидели молча.

— Скажите, — нерешительно спросила Беата, — вы… очень любили Марию Алексеевну?

— Очень.

— Тогда… действительно, вам лучше туда не ходить.

— Но почему? Объясните мне, ради бога, что это все значит. Честно говоря, я меньше всего ожидал такого приема.

Беата задумчиво мешала ложечкой остывший чаи.

— Не сердитесь на Алексея Николаевича. Ему тоже нелегко. Вчера он опять получил нагоняй в комитете.

— За что?

— За все, по совокупности. Неделю назад отправили в город Люшина со смертельной дозой радиации, а тут я еще со своей рукой. Арсеньева, с одной стороны, обвиняют в медлительности, а с другой — в пренебрежении опасностью, связанной с работой в зоне. Ну, я-то, допустим, сама виновата, а Люшин? Разве кто-нибудь мог предполагать, что там такие виды излучения, которые не задерживаются скафандрами? Теперь нужно переделывать скафандры под электростатические ловушки, но нет батарей. С ними какая-то задержка. В дополнение ко всему еще вы.

— Но я все-таки не понимаю, почему вы считаете, что мне туда лучше не ходить. Если речь идет об опасности, то…

Беата неожиданно положила свою ладонь на мою руку.

— Не надо, — сказала она, глядя мне в глаза. — Пожалуйста, не надо об этом говорить. Все гораздо сложнее, чем вы думаете. Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Вот только… — замялась она, — постельного белья не найдется.

— Не важно, — сказал я, — обойдусь и без белья.

Она провела меня по коридору и открыла одну из многочисленных дверей. В пустой комнате стояла кушетка, какие обычно бывают в кабинетах врачей.

— Вот здесь. К сожалению, больше ничего нет.

— Спасибо, — сказал я, — спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — ответила она. — Как хорошо было бы для всех, если бы вы утром уехали!

Ворочаясь на неудобной кушетке, я снова перебирал в памяти события прошедшего дня.

Мне не в чем было упрекнуть работников комитета, хотя разрешение я получил только после длительных и настойчивых просьб. Во всяком случае, там все были со мной вежливы.

Хотя в грубости Арсеньева чувствовалось что-то нарочитое, у меня не возникало сомнений, что он приложит все усилия, чтобы вернуть меня в город. По-видимому, у него были какие-го причины не допускать меня к месту аварии. Самое странное было то, что он все равно ничего от меня не мог скрыть. Я читал все, что печаталось в официальных отчетах, и внимательно следил за дискуссией в журналах. Значит, в зоне было что-то, что не фигурировало в его донесениях, и он боялся, что я об этом узнаю. Мне вспомнился взгляд, который бросил на меня Арсеньев, выходя из комнаты. Так смотрит врач на больного, приговоренного к смерти, но еще не подозревающего об этом.

И что могла означать последняя фраза, оброненная Беатой? Почему для всех было бы лучше, чтобы я уехал? Если к этому и есть какие-то причины, то отчего мне прямо о них не сказать, хотя бы из уважения к памяти Марии? Нельзя же меня считать совершенно посторонним человеком!

Я уснул с твердым намерением не уезжать отсюда, не добившись посещения зоны.

Когда я проснулся, было уже светло. Мне не хотелось откладывать разговор с Арсеньевым и, кое-как приведя себя в порядок, я вышел в коридор.

— Как вы спали?

Я не сразу узнал в мальчишеской фигуре, облаченной в мешковатый комбинезон, мою вчерашнюю знакомую.

— Спасибо, наверно, хорошо. Скажите, где я могу видеть Арсеньева?

— Он уехал в город, будет не раньше обеда.

— И вернется таким же злым, как вчера?

Беата рассмеялась, обнажив ослепительные зубы безукоризненной формы. Вечером я не заметил, что она такая красивая.

— Можете его больше не бояться. На прощанье Арсеньев сказал, что пусть все решает Максимов. Сейчас я вас с ним познакомлю. Он, наверное, выходит из себя, ожидая нас завтракать.

Мы направились в столовую.

— Знакомьтесь, Юра, — сказала Беата курчавому юноше, пытавшемуся открыть перочинным ножом банку консервов. — Это Шеманский.

— Здравствуйте, — ответил он, — может быть, у вас есть консервный нож?

Ножа у меня не было.

Завтракали мы молча. Поднимая глаза от тарелки, я каждый раз ловил устремленный на меня взгляд Максимова.

Первым заговорил я.

— Вы бывали в зоне, Юрий…

— Просто Юра, — ответил он. — Нет, там были только Люшин и Беата, оба не очень удачно. О зоне я знаю только по их рассказам. Сейчас Арсеньев запретил работу до переоборудования скафандров.

— Неужели последствия взрыва…

— Да никакого взрыва не было, — перебил он меня. — Просто, когда установка вышла из-под контроля, из нее вырвался поток излучения невообразимо большой энергии. По-видимому, здесь мы имели дело с неизвестными до сих пор частицам. Они-то и вызвали вторичную радиацию.

— Скажите, — спросил я, — они… тогда… очень мучились?

Максимов бросил быстрый взгляд на потупившуюся Беату.

— Нет, не думаю, — ответил он каким-то деланно небрежным тоном. — Вероятно, они перестали существовать как материальные образования за какие-нибудь миллионные доли секунды. На пути потока не могло остаться ничего живого.

— Но Арсеньев говорил о каких-то светлячках.

Он замялся.

— Видите ли… ничего… с точки зрения тривиальных представлений о формах жизни. Однако там было много металла, в котором излучение породило очень странные явления. Впрочем, об этом вам расскажет Беата лучше, чем я. Ведь она у нас первый в мире металлобиолог.

Максимов поднялся из-за стола.

— Прошу меня извинить. Мне нужно поехать на базу.

Он подошел ко мне и крепко пожал руку.

— Так вы все-таки настаиваете?

— Да, — ответил я.

— Зачем вам это? — спросил он совсем тихо.

— Там погибла моя жена… Я не могу…

— Хорошо, — сказал он, — вы туда попадете.

— Не знаю, чем вас занять, — сказала Беата. — Пойдемте в библиотеку, может быть, что-нибудь подберете почитать.

Мы прошли по коридору и поднялись на третий этаж.

Книги в библиотеке были свалены на полу. Вероятно, их собирались вывезти.

Я подошел к окну.

— Это там? — спросил я, указывая на гигантское сооружение, напоминавшее формой бублик.

— Нет, это ускоритель. Пульт — в конце левого крыла.

Я посмотрел на ее руку.

— Результат посещения пульта?

— Да, те самые светляки с температурой триста градусов. Я пыталась взять одного, но он расплавил перчатку.

Мне вспомнились слова Максимова о металлобиологии.

— Они металлические? — спросил я.

— В основном, по-видимому, они состоят из металла. Точный химический состав пока неизвестен, хотя по аналогии с дендритами можно считать их состоящими из сложных металлоорганилческих соединений.

— Живые?

Беата задумалась.

— Пока еще трудно сказать. В них протекают окислительные процессы, напоминающие дыхание, и восстановительные — на базе реакций фотосинтеза. Они могут ассимилировать металлы из сохранившихся там конструкций и некоторые элементы почвы. Может быть, они даже размножаются делением. Это еще не ясно.

— А дендриты?

— Там все гораздо проще. Это — металлоорганические растения. Многое в механизме обмена веществ у них уже разгадано.

— Эти светляки летают?

— Нет, ползают, и то очень медленно. Значительно медленнее улиток. Их движение очень трудно заметить.

— Чем занимается сейчас Арсеньев?

Кажется, я задал вопрос, на который ей не хотелось отвечать.

— Видите ли, — сказала она после длинной паузы, — Арсеньев человек со странностями. Он не может простить себе, что уехал в тот день в город. Считает, что все произошло по небрежности. Впрочем, — спохватилась она, — не нужно было вам этого рассказывать. Ведь ваша жена…

— Замещала его в тот день?

— Да.

— Беата, — спросил я, — вы можете совершенно честно сказать, почему Арсеньев не хочет пускать меня туда?

— Совершенно честно? — переспросила она, глядя себе под ноги. — Нет, честно не могу. И, пожалуйста, вообще больше ни о чем меня не спрашивайте!

За обедом Арсеньев и Максимов разговаривали о каких-то счетчиках. На меня они не обращали никакого внимания. Беата молчала, погруженная в изучение толстой тетради, которую ей передал Арсеньев.

Мне не хотелось есть. Я все время пытался найти объяснение странному поведению Арсеньева. Вообще вся эта атмосфера недомолвок и нескрываемой холодности начинала меня раздражать.

Арсеньев прервал разговор с Максимовым и повернулся к Беате.

— Ну, как?

— Замечательно! — ответила она, с трудом отрываясь от листка, покрытого формулами. — Просто изумительно!

— Живые? — спросил Арсеньев.

— Никаких сомнений.

— Ну что ж, поздравляю.

Арсеньев отодвинул стул и направился к двери. Я тоже встал.

— Алексей Николаевич!

Он скосил глаза в мою сторону и шагнул в коридор.

— Договаривайтесь обо всем с Максимовым.

Я снова опустился на стул.

— Ладно, ладно, — примирительно произнес Максимов, — завтра начнете помогать мне готовить скафандры.

Подготовка заняла пять дней. Я помогал Максимову крепить на скафандрах металлические сетки ловушек, пришивал карманы для батарей, таскал в грузовик кислородные баллоны, отправляемые на зарядку.

Рабочих на территории не было. Максимов сказал мне, что весь вспомогательный штат экспедиции находится на базе.

— Арсеньев, — пояснил он, — не любит, когда кто-нибудь тут околачивается.

В зону поражения должны были отправиться Арсеньев, Максимов и я. Однако в последний момент Арсеньев передумал и велел Максимову находиться в главном корпусе «в готовности номер один», как он выразился.

Вероятно, я выглядел очень жалким в тяжелом скафандре, согнувшись под тяжестью кислородного баллона, потому что, увидев меня в полном облачении, Беата не могла сдержать улыбки.

Зато Арсеньев был просто великолепен. Выпрямившись во весь свой двухметровый рост, он, казалось, совершенно не чувствовал веса многочисленных приборов, висевших у него на груди.

Наконец, приготовления были закончены. Максимов проверил поступление кислорода в шлемы.

— Готово! — услышал я его голос в наушниках.

— Пошли! — ответил Арсеньев. — Идите, Шеманский, за мной.

Тяжелые ботинки со свинцовыми подошвами скользили на гладком полу. Я пытался приспособить свой шаг к легкой, размашистой походке Арсеньева, но мне это плохо удавалось.

Коридор завернул вправо. Арсеньев скрылся за поворотом.

— Вот черт!

Я поскользнулся и шлепнулся на пол.

— Ну, что там случилось? — спросил Арсеньев.

— Ничего.

— Ничего, так идите!

Я встал на ноги.

— Может быть, вернетесь, Шеманский? — раздался в шлеме голос Максимова.

— Нет.

Арсеньев поджидал меня, нетерпеливо постукивая перчаткой по стене.

— Старайтесь не отставать.

— Хорошо.

Мы прошли еще несколько десятков метров. Коридор кончился. Впереди была массивная металлическая дверь.

— Вхожу в зону, — сказал Арсеньев. — Вы слышите, Юра?

— Слышу.

Арсеньев открыл дверь, и мы начали спуск по винтовой лестнице.

Я изнемогал год тяжестью баллона. Дышалось с трудом. Липкий пот заливал глаза. Казалось, что этому спуску не будет конца. Низ лестницы терялся во мраке.

— Осторожно! — сказал Арсеньев. — Не споткнитесь.

Я почувствовал под ногами пол.

Арсеньев зажег висевший у него на груди фонарь. Мы находились в большом зале, облицованном белой плиткой, со множеством панелей на стенах.

— Как связь, Юра? — спросил он.

— Ничего. Много помех.

Их голоса прерывались в наушниках моего шлема треском разрядов.

— Пишите, Юра, — сказал Арсеньев.

Он начал диктовать цифры, перемежающиеся короткими фразами: «жесткая составляющая», «градиент», «вектор».

— Перестаньте сопеть, Шеманский, — неожиданно сказал он, — вы что? Плохо себя чувствуете?

— Нет.

— Если вам трудно дышать, прибавьте кислорода.

Я повернул рычажок на груди. Сразу стало легче.

— Все? — спросил Максимов.

— Все. Сейчас я пройду в сектор А три. Оттуда, наверное, связи не будет. Вы, Шеманский, ожидайте меня здесь. Слышите, Юра? Шеманский остается в диспетчерской.

— Слышу.

Арсеньев пересек зал и шагнул в темный проем. Некоторое время я еще видел отблеск его фонаря на стенах уходящего вдаль коридора.

В шлеме опять раздался голос Максимова:

— Алексей Николаевич!

— Да.

— Хорошо бы попытаться там снять векторную диаграмму вторичного излучения.

— Попробую, если… — дальше я не расслышал. Мешал треск разрядов.

Прошло минут пять.

— Ну, как у вас дела, Шеманский, — спросила Беата.

— Стою, как соляной столб.

— Вот и умница! — В ее голосе мне почудилась насмешка.

Все это начинало меня бесить. Я приехал сюда вовсе не для того, чтобы останавливаться на полпути и служить объектом иронии какой-то девчонки.

Я сделал несколько глубоких вдохов и отправился искать Арсеньева с твердым намерением объясниться здесь же начистоту.

Пройдя по коридору несколько сот шагов, я обнаружил, что он раздваивается.

— Алексей Николаевич! — позвал я.

Никакого ответа.

Не имело смысла гадать, в каком из коридоров он мог находиться. Я свернул налево.

В красном свете неоновой лампочки индикатора электростатического поля, горевшей на моем шлеме, многочисленные двери, обитые свинцовыми листами, отливали тусклым металлическим блеском. Я попробовал открыть одну из них, она оказалась запертой.

Я пошел дальше. Мария много рассказывала мне об установке, но я никогда не предполагал, что это такое грандиозное сооружение. Настоящий подземный город.

Неожиданно впереди мелькнул голубоватый свет.

— Алексей Николаевич! — снова позвал я.

Опять нет ответа, только треск разрядов.

Сначала мне показалось, что одна из дверей усеяна сотнями маленьких лампочек. Подойдя ближе, я понял, что это светлячки, о которых рассказывала Беата. Они сидели на свинцовой обивке двери среди странных наростов, напоминавших кактусы.

Я уже не мог тратить время на то, чтобы получше их разглядеть. Прошло более двадцати минут, как я расстался с Арсеньевым. Он уже мог вернуться. Легко представить себе его ярость, когда он увидит, что меня нет на месте.

Я прошел еще немного, и уже собирался повернуть назад, когда заметил яркое пятно света вдали.

Часть коридора в этом месте была разрушена, В большом проломе виднелось голубое небо. Впереди коридор был завален обломками бетона вперемешку со стальными конструкциями. Слева в стене зияло большое отверстие. Я заглянул туда. В огромном зале перед параболическим экраном стояла человеческая фигура.

«Арсеньев? Но почему он без скафандра?» — В его неподвижности было что-то зловещее.

Я пролез в проем и побежал к нему. Бешено колотилось сердце от бега. Я задыхался, перед глазами мелькали красные пятна. Смотровое стекло запотело от учащенного дыхания.

Я остановился, чтобы продуть шлем…

Это был не Арсеньев. Вполоборота ко мне, прижав левую руку к груди, стояла… Мария! Нет, не Мария, а ее статуя, отлитая с необычайным искусством из зеленоватого тусклого металла.

Я сделал несколько шагов вперед.

Очень медленно, как это бывает только во сне, она повернула голову и улыбнулась.

Дальше все потонуло в клочьях серого тумана, перешедшего в густой плотный мрак.

Мне очень трудно восстановить в памяти все, что было дальше.

Очевидно, я долго находился в бессознательном состоянии.

Когда я открыл глаза, то лежал на полу без шлема. Моя голова покоилась на гладких металлических коленях.

— Очнулся? — спросила Мария, кладя мне на лоб ледяную руку. — Мне пришлось снять с тебя шлем. Кончился кислород, и ты начал задыхаться.

«Теперь уже все равно», — подумал я.

— Я знала, что придешь.

— Что с тобой случилось? — спросил я.

— Не знаю. Я очень плохо помню тот день. В памяти осталась только вспышка света, а потом наступила вот эта странная скованность.

Она провела рукой по моим волосам.

— Ты мало изменился.

— Вот, только поседел, — сказал я.

— Как я рада, что ты здесь. Ведь мне почти никого не приходится видеть.

— Разве… у тебя кто-нибудь бывает?

— Один раз приходил какой-то парень с девушкой. Они были в таких же скафандрах, как ты. Я просила их забрать меня отсюда, но они сказали, что это пока невозможно. Я очень радиоактивна. Обещали потом что-нибудь сделать. Вот теперь я и тебя погубила. Ведь ты без шлема.

— Ах, теперь все равно, — сказал я.

— Милый!

Зеленая металлическая маска склонилась над моим лицом. Я в ужасе закрыл глаза, почувствовав прикосновение холодных твердых губ.

— Милый!

Острые, как бритвы, ногти вонзились мне в плечо.

Дальше терпеть эту пытку не было сил.

— Пусти!!!

Я открыл глаза. Склонившись надо мной, стояла Беата.

— Ну вот! Опять расплескал все, — сказала она, стараясь разжать ложкой мне губы.

— Беата?!

— Слава богу, узнали! — засмеялась она. — А ну, немедленно принять лекарство!

— Где я?

— На базе. Ну и задали же вы нам хлопот! Арсеньев с Юрой целый час вас разыскивали в этих катакомбах. Назад тащили на руках. Ваше счастье, что были в бессознательном состоянии. Дал бы вам Алексей Николаевич перцу!

— Где меня нашли?

— У статуи.

— Значит, это правда?!

— Что именно?

— То, что… статуя… живая.

— Глупости! С чего это вы взяли?

— Но… она… шевелилась.

— Игра расстроенного воображения. Наслушались моих рассказов о светляках, и вот почудилось нивесть что. Не зря Арсеньев не хотел вас туда пускать. А я — то, дура, еще за вас просила!

Я никак не мог собраться с мыслями.

— Откуда же эта статуя?

— В момент аварии ваша жена стояла перед параболическим экраном, на пути потока излучения. Очевидно, пройдя через нее, поток как-то изменил собственную структуру и выбил из поверхности экрана ее изображение, сконцентрировавшееся в фокусе параболоида. Впрочем, Юра вам расскажет об этом более подробно, я не сильна в физике.

— А что Арсеньев намерен с ней делать?

— Положить в свинцовый гроб и зарыть в землю. Она вся состоит из радиоактивных элементов. Люшин облучился, когда пытался ее исследовать.

— Скажите, — спросил я, помолчав, — Алексей Николаевич очень на меня сердится?

— Очень.

— А вы?

— Убить готова! К счастью, вас сегодня отправят в город.

Я подождал, пока за ней закрылась дверь, расстегнул на груди рубашку и поглядел на левое плечо… Там были четыре глубоких ссадины… Вероятно, я поранился, когда упал.