1

Нижний Хутор – об этом Петерик Ряссанен догадался сразу – это такой город, где люди встречаются, влюбляются, сходятся, расходятся и даже разводятся исключительно на мусорных тусовках. А потому и деловые встречи лучше всего назначать у мусорных куч. Да и сам бизнес строить на мусоре.

Ибо в Нижнем Хуторе так бережно относятся к природе, что всем миром, всем городом выходят в определенное время к мусоровозам. Люди идут к мусоровозу с пакетами и ведрами. Гуляют вечером с собаками, детьми и мусором. Влюбленные встречаются, неся в руках цветы и бытовые отходы. Заполошные домохозяйки выбегают за маслом, хлебом и водкой, непременно прихватывая с собой черные мусорные пакеты.

Бизнесмены назначают деловые встречи на мусор-о-клок. Что-то около семи часов тридцати минут. Молодежь забивает на Мусор-стрит свою тусу. Выходят в этот час перетряхнуть чужое нижнее белье и старухи. А те, которые не любят сплетничать, просто выползают подышать осенним мусорным воздухом.

А все потому, что мэр Мерви, придя к власти, первым делом приватизировал кладбища, морги, крематории и мусорный полигон. Он умел делать деньги из воздуха. А уж из такого насыщенного запахами гниения воздуха делать деньги сам бог велел.

Вторым делом он обязал каждого хуторянина заниматься сортировкой мусора на дому: чтобы в один контейнер шли органические отходы, в другой – полиэтилен и прочая пластмасса, в третий – металл. За выброс же мусора в неположенном месте был назначен штраф в размере 25 месячных окладов. А за правильную сортировку, наоборот, полагалось поощрение – 25 сантимов.

2

Мусор-стрит – это улица, по которой едет мусоровоз, собирающий бытовые отходы. Мне Мусор-стрит любезна тем, что в куче макулатуры всегда можно найти вчерашнюю газету. Почитать свежие новости, оказаться в курсе того, о чем говорят на мусор-тусе, посплетничать и посудачить.

Город в центре застроен плотно, дом к дому. Все дома каменные, старинные, трущобные, без мусоропроводов. Улочки узкие, вымощены та – булыжником, та – плиткой. Да еще с крутым наклоном. Ну просто некуда ставить контейнеры. Выглядывая из окна трамвая, я периодически вижу машину, которая собирает пакеты с мусором прямо на улице, у магазинов. Выглядит это комично. Представьте узкую дорогу – по одной полосе в каждую сторону. Впереди нас медленно ползет мусоровозка. Периодически она останавливается, и в обе стороны – вприпрыжку, бегом и чуть не пританцовывая, соскакивают два работника в зеленых жилетах. Два волонтера Атти и Батти, которых за очередную провинность офицеры «сдали внаем» управляющей компании. Они молниеносно подхватывают жбаны и мусорные корзины, выставленные по обочинам, вытряхивают их, потом, словно пришпоренные, относят обратно и запрыгивают на подножки машины. Проезжают 20 метров – снова спрыгивают и снова бегом. Ритмично и симметрично, будто играют в баскетбол наизнанку.

Опустошают мусорные корзины Атти и Батти по обе стороны реки, которая делит игровую площадку городка на две части. И дело даже не в том, что в Нижнем Хуторе не хватает мусорных баков и контейнеров, а в том, что красивые и изящные баки, не успев появиться, тут же переезжали на дачи под картошку, капусту и моркошку. А емкости громоздкие и неподъемные не к лицу милому Нижнему Хутору.

Нет, конечно, в Финланд-кату есть мусорные баки на шарнирах, которые сами переворачиваются и брезгливо отплевываются, если их перегрузить, к примеру, неудачными романами местного писателя Оверьмне. Или газетами со статьями культового журналиста Эсы.

Надо сказать, что у Эсы целая авторская полоса для мусорных эпопей. Специальная колонка «Мусор-эссе». В этой колонке я как раз тем утром прочитал статью Эсы о выставке Кистти.

«Почему так получается, что чем больше я хожу на выставки, тем меньше доверяю художникам? – спрашивал себя и читателя Эса. – Может быть потому, что чем с большим энтузиазмом, выразительностью и самовыпячиванием картина производится каким-то художником, тем больше его работы похожи на отрыжку, на непотребный мусор его эгоизма и потребительского отношения к окружающим.

В нашем мире каждый человек, а уж тем более художник, сконцентрирован на себе и не хочет принимать участие в жизни общества, – продолжал он рассуждать. – Он даже не заметит, если его сосед пропадет или станет бомжем… Так какое мне дело до его мазни? До супрематизма и абстракционизма. До этих обрезков картона и бумаги. Какое мне дело до того, что мусор из головы арт-художника, его незаконченные эскизы и наброски, его невнятица и бессмыслица проникают непонятными тайными каналами в культурное пространство. Музей сегодня собирает банальные мусорные вещи и подает их как исключительный художественный акт. А инсталляции мусора, грязь на теле и в головах выдаются за сокровище. Выставляемые в музеях, описываемые в книгах и обсуждаемые, они лишь засоряют наше сознание.

Выставка Кистти – самая мусорная выставка, на которой мне удало сь побывать за последние годы», – резюмировал культовый журналист Эса.

3

Прочитав эту заметку, я как-то сразу пожалел бедного Кистти и его жену Нюнники. Сердце у меня сжалось, потому что жизнь четы Кистти зависит от заказов. А заказы – от репутации. Удар же, который нанес им Эса своей статейкой, вполне способен выбить их из колеи и погрузить в пучину неуверенности и депрессии.

Но колонка Эсы была не самой печальной. Когда я прочитал в «Нижний Хутор Индепендент» о странном инциденте со старухой Тююкки, мое сердце чуть не выпрыгнуло. От возмущения. Это вопиющее происшествие вызвало жуткий скандал в городе. Еще бы: бедная старушка так напугалась, когда на нее напали преступники, что чуть было вместе с мусором не лишилась жизни!

Очень дерзкий преступник, причем с сообщниками, напал на иё в час пик, в мусор-клок, когда на улицах полным-полно народу. Угрожая топором, преступник злобно отобрал у бедной женщины весь мусор. Добычей налетчиков стали пакеты с картонными упаковками, картофельными очистками и остатками роскоши с чьего-то стола – куриными косточками, хлебными корочками, яблочно-грушевыми огрызками и кусками прочей снеди. Тююкки, крепко прижимая к груди сухой букет цветов в шуршащей обертке, который тоже подобрала на мусорке, чтобы пополнить свою уже довольно-таки большую коллекцию – своего рода алтарь засушенных желаний, горько плакала, размазывая слезы сухоньким кулачком. Особо обидело Тююкки непочтительное отношение к ее преклонному возрасту. И всем прочим было обидно, потому что прежде такого беспредела в Нижнем Хуторе не случалось.

«Конечно, – тут же предположили ушлые горожане, – безжалостные преступники могли перепутать пакеты с мусором с пакетами с продуктами. Ведь выходила Тююкки из гипермаркета, где в аптечном киоске приобрела успокоительные капли и «звездочку», а преступники, недобрым делом, подумали, что она выходит с полными мешками продуктов. Ведь Тююкки старушка чистоплотная, и все пакеты у нее такие чистенькие и разглаженные».

Но это сути дела отнюдь не меняло. По городу, где все друг друга знают, тут же поползли слухи о том, что нападают мусорные маньяки – вот ведь святотатство! – исключительно на старушек, из которых уже песок сыплется.

4

Когда следователю Калле Криминалле подчиненный Паулли со смехом сообщил о случившемся происшествии, тот разволновался так, будто речь шла о чем-то исключительно важном. И сгоревший дом престарелых, и психиатрическая клиника с десятками изжарившихся заживо и задохнувшихся в дыму – всё сразу отошло на второй план в помутневшем сознании Калле.

Подчиненные и коллеги Калле Криминалле Паулли и Ментти, смеясь и подшучивая, уже собирались отдать дело какому-нибудь стажеру, но Криминалле ошарашил всех тем, что взял дело под личный контроль. Еще более удивило коллег его серьезное лицо.

Криминалле очень злило, что всех легавых в Нижнем Хуторе называли мусорами. Он знал, откуда растут ноги у этих кличек, но всё равно было обидно. И почему общество с таким пренебрежением относится к ним, а не к преступникам? Почему именно их называют какашечками?

Всю свою жизнь Криминалле возился с отходами рода человеческого. Всю жизнь ему, первоклассному криминалисту, подсовывали какой-нибудь мусор, который после экспертизы и суда прямиком отправлялся на свалку. А он, Калле, по испачканным кровью и соплями платкам, по осенним полусгнившим листьям с отпечатком туфли, по пивным пробкам и сигаретным бычкам, по рваной и полусожженной перчатке, по испачканным спермой колготкам должен был выйти на след всех преступников и пискотрясов. Так в среде полицейских называли педофилов, эксгибиционистов и прочих извращенцев.

Взять хотя бы последнее нашумевшее дело, в котором профессиональный киллер, словно издеваясь, каждый раз оставлял в холодильнике жертв по два огрызка яблока – мол, вам меня никогда не найти по уликам. Огрызки со всех сторон были обрезаны так, чтобы не осталось ни отпечатков зубов, ни выделений слюнных желез.

Вот с каким мусором ему приходилось возиться! Но наконец-то подоспело такое преступление, в котором все вещи, улики и преступники названы своими именами.

Напавших на старуху Тююкки в Нижнем Хуторе никто не называл иначе, кроме как нечистью и падалью. И Криминалле не собирался давить леща. Идти на уступки, юлить было не в его характере. Теперь у него появился реальный шанс доказать всем и каждому, что менты вовсе не мусора, а чистильщики на мусоровозках, которые по долгу службы зачищают город от отбросов и мрази.

5

Проводя львиную долю своей жизни в кабинете, заваленном пыльными папками, Калле Криминалле давно разуверился как в природе человеческой, так и в высоком человеческом предназначении. Часами разглядывая мух за толстыми пыльными рамами, он пришел к выводу, что человек и есть мусор истории. Шобляк.

Взять того же художника Кистти. Не ради ли славы он устроил выставку из мусора? А старуха Тююкки, которой давно уже пора уразуметь, что нечего ей занимать чужое место и пора самой отправиться на свалку, подняла такой шум-гам, будто ее лишили не пакетов с мусором, а невинности. А всё ради чего? Ради внимания к своей скромной персоне! Понятно, что каждому охота получить свой кусок славы и уважения и стать персоной из городских хроник, но теперь добрый десяток молодых и сильных людей должны тратить драгоценное время на поиски горе-преступника.

Криминалле очень забавляло, что улик в этой истории не было никаких. Натасканная на запахи собака быстро потеряла след на Мусор-стрит. А единственным свидетелем была сама потерпевшая.

– Он напал в маске, – утверждала перетрусившая бабка. – Я услышала торопливые шаги и подумала, что молодой человек спешит на свидание, на Мусор-стрит. Я посторонилась, уступая дорогу, и тут он замахнулся на меня топорищем. Но я так напугалась, что потеряла сознание и упала до того, как он успел меня жахнуть.

– Чем жахнуть.

– Палкой, разумеется! – возмутилась Тююкки. – Чем же еще?

– Значит, в руках у него был не топор, а обломок топора, то есть топорище, сломанное и ни на что не годное?

– Именно! И на нем была такая шапка с дырками или, может, чулок.

– То есть тоже мусор, – констатировал Калле.

– Ну да…

– А что было у вас в пакетах? Опять же мусор?

– У меня один пакет был с органическими отходами, а другой – с пластиковыми упаковками. И еще я решила выкинуть из дома некоторые старые вещи.

– Интересно, что сделали грабители, когда принесли пакеты на хазу? Сдали их за пару сантимов? – спросил в никуда Криминалле.

6

Единственное, что тут можно было сделать, – это отправиться вместе с Тююкки на мусорный полигон и поискать среди тонн отходов ее злосчастные пакеты, чтобы присовокупить вещдоки к доказательной базе.

Прихватив легкую, как трость, старушку, следователь отправился на городскую свалку. Самонадеянно Калле не взял на складе противогазы. Не взял он и респираторы, а зря. Смрад, который окутывал свалку, поверг в шок обоняние не только Криминалле, но и повидавшей виды старушки.

– Так пахнет смерть! – испугалась Тююкки.

– Так пахнет моя жизнь, – возразил Криминалле. – А всему виной мусорная мафия, захватившая власть во всём мире.

– Что мы здесь будем делать? – спросила Тююкки.

– Искать вещи, которые выкинули преступники. Наверняка, разбирая пакеты, они избавились от чего-то ненужного…

– А может, ненужное уже сожгли… – с какой-то отчаянной иронией посмотрела Тююкки на мусоросжигательные заводы первого мафиози Нижнего Хутора и нечестивца Мерви: иначе зачем ему вся эта мусорная рать?

– Может, и сожгли! – нарочито громко зевнул Криминалле. – Но мы всё же должны отработать след.

Сыщик Криминалле знал, что и в Нью-Йорке, и в Неаполе, и в Тампере заправляет мусорная мафия. Но зачем мафии отнимать мусор у старушки, если он рано или поздно попадёт им в лапы?

– Так какие, говорите, вещи вы несли на выкид? – спросил он.

– Старые шерстяные варежки и носки Йоссика.

От мысли, что ему придется искать на свалке старые носки Йоссика, Калле совсем поплохело. Он давно приметил, куда «КАМазы» свозят новый мусор. Отгоняя мух и насилу сдерживая тошноту, Калле стремительно направился к растущей, как на дрожжах, волшебной горе.

Чего здесь только не было! Настоящий клондайк. Телевизоры, магнитофоны и прочие электроприборы, двери с косяками, окна со стеклопакетами, столы с треснутыми ножками, стулья с порванной обивкой, развалившиеся диваны и кресла, игрушки, книги, журналы, исписанные школьные тетрадки, автозапчасти, настольные игры, украшения, разные железяки и арматурины. Попадались даже бумажные деньги.

Эти кучи, прежде чем они поступали на переработку, успевали осмотреть здешние аборигены во главе с дуэтом закадычных друзьей-босяков Аско и Алко.

7

Местный философ-бич Аско Хуланнен и его ученик, бомж и пропойца Алко Залпоннен, уже который год жили на свалке тем, что пошлет им бог. И добрые люди.

Такие же старики, как и Тююкки, доживали здесь свой век. Только вот Алко и Аско не стали дожидаться, когда их свезет на свое кладбище Мерви, а сами отправились на свалку.

Они сидели у самостройки – то ли хибары из шлака, то ли шалаша из шлама. Невысокое, для птиц местного полета, чаек и воробьев, но довольно-таки добротное сооружение с низеньким входом, так что, заходя внутрь, приходилось кланяться чуть ли не до земли, стало пристанищем для стариков, доживающих последние свои годы. Внутри они приспособили железную печурку, а трубу вывели в стену. На ней же готовили нехитрую пищу и грели металлический чайник без ручки. Кроватью им служил крепкий топчан, правда, без козлов и изголовья. В общем, на свое житье-бытье закадычные друзья не жаловались: и боги, и люди были щедры.

Криминалле знал, что бомжи, как и мусорщики, не любят ментов. Если подойти к ним и прямо потребовать или попросить, то скорее всего нарвешься на стальной отсыл. Поэтому умный следователь решил присоединиться к их скромной вечерней трапезе, втереться в доверие, так сказать, а уж потом с помощью хитрых вопросов разузнать что-нибудь о вещах Тююкки.

Подойдя, Калле и Тююкки дружелюбно поздоровались и скромно примостились на коробе из-под лапши. Дым от костра подействовал на Криминалле умиротворяюще-успокаивающе. Он представил, что его в этот момент окуривает кадилом Петерик Ряссанен. Криминалле вспомнил, что дым обладает дезинфицирующим свойством и перешибает неприятные запахи.

«Лучше уж потерпеть, пока испечется картошка, чем потом самому рыться во всех этих горах мусора», – думал сыщик Калле, наблюдая, как Алко закапывает в золу клубни.

– О-о, нашего полку прибыло! – сказал Алко Залпоннен, шмыгнув большим красным носом, разбухшим от водки-простуды-сифилиса-дыма.

8

Местный философ и социальный критик Аско Хуланнен никак не отреагировал на новых слушателей. Еще чего! Не философское это дело – обращать внимание на всякую шушеру. Каждый день к их разбитому лагерю прибивались новые слушатели из опустившихся жителей Нижнего Хутора. Поэтому Аско бесстрастно продолжал свою проповедь на прежней волне. Делился, так сказать, своей очередной философско-религиозной концепцией, причем так высокопарно и пафосно, будто почерпнул эту концепцию из мудрой священной книги.

– Мусор наиболее близок смерти. Это сама смерть, данная нам в зримых образах, – разглагольствовал он. – Некоторые психологические переживания ощущает каждый, выбрасывая что-либо в помойное ведро. Настоящее переживание смерти дается тебе каждую секунду твоего бытия, когда ты выкидываешь частицу себя, частицу прожитой тобою жизни на мусорную кучу. Стрижешь ли ты ногти, или сдираешь скребком старую кожу на пятках, смывая с себя вечером запахи дневного бытования.

Но есть оппозиция понятию «мусор» – это понятие «сокровище», – продолжал вещать Аско. – В нем сохранена идея «неисчезания». Мы с вами есть борцы с деструкцией и смертью материи ради духа человеческого. Мы превращаем мусор в сокровища, в наши сокровища! Мы, сортировщики мусора – санитары рода человеческого, хранители памяти и наследия.

Что такое наша жизнь в конечном остатке? – возвращался к базовым понятиям Аско. – Наша жизнь – это груда мусора, наша жизнь – это вещи и люди, с которыми мы соприкасались и которые впоследствии перестали нам служить. Они становились нам не нужны, и мы в том или ином виде от них отказывались, с ними расставались. И они превращались – для нас – в отработанный материал! Некоторые сразу после краткой встречи, а другие постепенно и мучительно долго. Но, каким бы мучительным ни было расставание, оно наступает неизбежно.

А что такое прожитый день? – вопрошал Аско. – Пакетик кофе на завтрак, обертка от сосиски, скорлупки от яиц, огрызок яблока и кожура мандарина?! Это помятая кровать и скомканные звуки радио… Это старый билетик на трамвай номер два… Это воспоминания и фотографии, которые, будто банные листы, прилипают к астральному телу…

То, что запечатлевает наш глаз-фотокамера, моргая веком, словно затвором, всё это лишь мусор и больше ничего. Мы видим на фотографии различные вещи, но это то, что люди скоро выбросят или уже выбросили к тому времени, когда мы рассматриваем фотографию или открытку. Единственное, что остается – живые воспоминания. Но они не фиксируются. В этом смысле «сокровища» и «мусор» находятся по одну сторону оппозиции: это всё вещи «других» и «для других». А по другую сторону обретаются личные необъективные воспоминания.

9

– Да-да-да! – страстно соглашалась Тююкки, на глазах становясь новым адептом учения местного философа и социального критика. – Когда я выкидывала диван, сам диван мне жалко не было. Мне было жаль звуков, которые он издавал. Жаль скрипов, потому что они смутно напоминали мне о счастливых часах с Йоссиком. Я долго не могла заставить себя расстаться с вещами покойного мужа, потому что они – история нашей жизни и нашей любви. А в детстве я не могла выкинуть старые рваные носовые платочки, потому что они становились мне дороги.

Инспектор Калле слушал речи Аско с куда как меньшим энтузиазмом. Он вдруг вспомнил, как мучительно быстро они расстались с Папайей. Местная по-этесска Папайя, заподозрив местного экзальтированного поэта Авокадо в плагиате, пришла к Калле и потребовала немедленно начать расследование. Чтобы не откладывать дело в долгий ящик, они с Папайей тут же, прямо на письменном столе с заявлением, полюбились.

Ради литературной карьеры Папайя готова была переспать с кем угодно. Стимулируя расследование, она ложилась в постель к Калле каждый день. Но потом Папайя нашла более удачный вариант развития карьеры и раздвинула ножки перед руководителем поэтической студии Гуафой Йоханновичем. Ведь он пророчил Папайе место профессора в литературном институте! От Папайи Калле осталось несколько помятых листков бумаги с поэтическими клятвами в вечной любви и верности и стихами про возвышенные чувства «до самого гроба».

– Остается один вопрос – для чего всё это? Почему так устроена жизнь? – вопрошал Аско и тут же сам отвечал: – Она так устроена, чтобы мы не держались за нее, как за ценность, но одновременно ценили каждую мелочь. Жизнь – это тягомотина, тоскливое беспросветное облако, которое словно поднимается от сжигаемого временем бытия, как от горящего мусора, и заволакивает всё вокруг, приглушая рецепторы, стирая чувства. Мусор возникает, прежде всего, как метафора длительного усредненного серого бытия – бессобытийности.

Что же касается особых сокровищ, тех вещей ручной работы, что пытаются выдать за искусство, за высшее достижение человеческого духа, то я скажу прямо: всё, что производят местный писатель Оверьмне, художник Кистти и скульптор Барокко, тут же становится мусором. Они плодят мусор, марая бумагу и холсты. По их вине искусство просто тонет в мусоре и само превращается в мусор. Все, что высказано деятелями так называемого искусства Оверьмне и Кистти, – шлак и мрак. Любое личное высказывание – это сплошная ложь, сплошной бесполезный мусор.

Настоящее искусство безлично. Настоящее искусство – простая вещь, которая наполняется теплом и светом обывателя, тем самым приобретая ценность. И неважно, тумбочка это или скульптура Микеланджело, картина Рембрандта или ночник. Каждая квартира – это музей, музей величия духа человеческого, музей вашей личной истории, музей вашей любви и дружбы, ваших побед и поражений, вашей бытовой экологии и гигиены.

Аско говорил, а Тююкки вспоминала, как ходили они с мужем Йоссиком по магазинам и покупали разные вещи. Как выбирали кровать и стенку. Самые простые предметы мебели и быта, казалось бы, но как тщательно и любовно они их выбирали!

– Эх… – выдохнула она наконец. – Все они – священные реликвии моей жизни. Если бы я раньше знала ваше учение, я бы никогда не выкинула вещи покойного мужа.

– При каких же условиях мусор становится сокровищем? – спросил, не выдержав, Калле.

– При условии любви, – ответил Аско, даже не глянув в сторону сыщика. – Так верная женщина засушивает цветы от любимого. Она никогда не выбросит на свалку, не избавится от того, что связывало ее с любимым. Конечно, если она по-настоящему его любила.

10

После душевного разговора с Аско Тююкки поспешила вступить в новое сообщество – в клуб любителей мусора. А Калле, воспользовавшись ситуацией, попросил всех адептов учения Аско помочь бедной немощной старушке и новоиспеченной сестре найти личные вещи, которые она неосмотрительно выбросила. Вся мусорная туса отправилась на поиски, и вскоре появились результаты. Дырявые варежки, которые они нашли, были вязаны с особой любовью. Их Тююкки связала для своего супруга, когда они вместе ходили на лыжах. А в таких ситуациях, ковыряешься ты лыжной палкой в тлеющем мусоре или в белоснежных сугробах, варежки и вообще рукавицы – вещь просто незаменимая.

Взяв эти варежки у Тююкки под расписку, Криминалле отправился в лабораторию. Выезжая с мусорного полигона, Калле увидел на краю гигантской свалки заброшенные дома. Точнее сказать, не дома уже, а остовы с торчащими над мусором печными трубами. Когда-то здесь была небольшая деревушка, но свалка со временем так разрослась, что поглотила ее со всеми потрохами. Сначала жителей, как тараканов, выгнал ядовитый дух. А потом мусор заполонил все улицы, переулки, огороды и дворы.

Одни дома сгорели, другие были разобраны. Остались лишь печи, которые у финнов Поволжья считаются священными. В этих семейных очагах приносили жертвы домашним духам и родовым покровителям, через них общались с богами, молились и просили заступничества у предков.

Косточки после жертвоприношений складывали в узелках на полочки и в ниши огромных печей: то, что предназначено богам, не должно быть тронуто, осквернено или разрушено.

Картина погибшей деревни навевала лютую тоску. Закатное финское солнце выглядело блином на раскаленной докрасна сковороде, которую только-только вынули из печки. Недалек был час, когда мусорная свалка поглотит и весь Нижний Хутор.

11

Проведя с помощью Паулли экспертизу, Криминалле выяснил, что к дырявым варежкам помимо Тююкки прикасались еще трое. Введя полученные результаты в базу данных, он обнаружил, что это были руки только что освободившегося из тюрьмы бедолаги и замухрышки Упсо, рецидивиста Урко и мусорщика Урно.

«Ясен перец, мусорщик Урно коснулся их, когда закидывал мусор в машину, а вот Упсо только вышел из тюрьмы. Ему наверняка нечего было есть, вот он и покусился на пакеты с мусором».

Имея неопровержимые доказательства, Калле мог смело брать мелкого преступника Упсо и выдвигать обвинение. Только вот стоило ли? Сажать только что освободившегося человека лишь за то, что он украл пакеты даже не с едой, а с мусором? Сажать его за то, что он украл мусор, в то время как Мерве ворует миллионами, – бесчеловечно и подло. Опять же горожане возмутятся и опять обвинят во всем ментов. Скажут, что менты – приспешники власти и ее цепные псы, сажают молодежь из-за всякой ерунды.

И тут Криминалле осенило, почему Мерви, придя к власти, первым делом завладел мусорными полигонами и санкционированными свалками и понастроил мусоросжигающие заводы, так называемые экопарки. И почему во всем мире огромные мусорные мафии контролируют целые страны и диктуют властям свою волю. При помощи гигантских печей Мерви колдует и влияет на судьбу всего Нижнего Хутора! Ему в лапы попадают личные вещи с потом и слезами, ногти и волосы всех без исключения жителей Нижнего Хутора. Недаром в древности зубы, обрезки ногтей, волосы и средства личной гигиены поволжские финны хранили в специальных тайниках, чтобы никто не добрался. А сейчас все выбрасывают вместе с обычным мусором, что позволяет Мерве влиять на любого человека.

12

Криминалистического опыта и образования Калле вполне хватало, чтобы вспомнить о принципе контагиозной магии, согласно которому вещи, раз пришедшие в соприкосновение, сохраняют связь на расстоянии. Если такую вот проклятую вещь закопать на дороге, где все ходят, получится нечто вроде магического капкана, в который легко может угодить любой житель Нижнего Хутора. Тогда опытный колдун легко поработит бедолагу или расправится с ним. Захочет – нашлет порчу, а захочет – и проклянет. У Калле давно сложилось ощущение, что Мерве злобно ненавидит всех горожан и через средства массовой информации унижает их и проклинает. Тут Калле вспомнил, что одновременно со свалками и мусоросжигающими заводами Мерве прихапал дорожные предприятия с заводами шлакоблочными и битумными. Асфальт ведь делают из битума.

«Вот куда идет переработанный мусор, – рассуждал Криминалле. – Из него делают дороги и стройматериалы, подкладывая туда проклятые вещи и другие магические предметы. А потом эти стройматериалы влияют на простых горожан, множа их несчастья. Люди ходят по дорогам, сделанным из мусора, и живут в заколдованных мусорных домах».

Теперь понятно, как мэр Мерве из простого лесного колдуна-карта стал хозяином большого города! И как удерживал свою власть. Через сжигаемые в печи личные вещи горожан, через чужую любовь, приносимую в жертву, он общается с богами и предками. Он нагоняет на Нижний Хутор мрак коррупции и держит жителей в черном теле и полной зависимости от его воли.

От такого открытия Криминалле чуть не подавился куриной косточкой, которую обсасывал в процессе размышления. Вот взять хотя бы злосчастный «Дом» – о нем в народе рассказывают черт те что. Может, он тоже построен из шлака с мусорного завода? Может, так вот в жизнь его обитателей и вмешиваются неземные силы? Может, они мстят обитателям Нижнего Хутора и «Дома», направляя их печальные судьбы?

13

Едва только сыщик Калле Криминалле стал рассуждать о «Доме» и о том, что следует срочно нанести мощный удар по мусорной мафии и написать служебную записку, и подготовить доклад о нарушениях, замеченных на свалке… Едва только сыщик задумался, как бы обстряпать это дельце с умом – ведь если он в открытую выступит против системы, пойдет против колдуна Мерви, то вряд ли долго удержится на своем посту, вряд ли вообще останется в живых… Едва он стал обдумывать практические шаги, как сам «Дом», точнее, его жильцы вмешались в воображаемую пока борьбу сыщика Калле и мэра Мерви.

Жильцы «Дома» просто завалили полицейский участок жалобами, что из квартиры самогонщицы Синники нестерпимо смердит. Мало того, что Синники варит самогон и продает местным синякам, так еще с недавних пор она начала таскать весь хлам и мусор к себе в дом. Жаловались на ужасный неистребимый запах и Нера, и Кайса, и Сирка, и Люлли. Все соседи Синники не раз уже писали на нее доношения, но особо усердствовали в этом деле чистюли Венники и Ванни.

Выслушав розовощекого помощника Ментти, сыщик Калле тут же предположил, что старуха на почве учения Аско сошла с ума и теперь тащит к себе всё, что другие выбрасывают! Ведь Аско, прикупая горючую смесь у Синники, наверняка прозудел ей уши своим учением.

«Раз уж я мусор, то мне мусором и заниматься», – решил Криминалле и отправился к старухе Синники по заваленной мусором набережной. Пыль, поднимаемая ветром, заволакивала бледное финское солнце – на открытых гладях ветер всегда неистовствует, – норовила залепить и ранить крошками-соринками глаза, чтобы Калле заплакал и не видел под ногами ни битого стекла, ни пустых зажигалок, ни рваных пакетов, ни прошлогоднюю листву.

Этот мусор, эти ошметки жизнедеятельности, эту опыль и падаль можно было счесть симптомами разрушения Нижнего Хутора. Смрад и сор, заполонившие улицы и набережную, были квинтэссенцией гражданской войны, которую вели жители Нижнего Хутора с властями и друг с другом. Были замесью и завертью будущих страданий и разрушений, как предвестники великой беды, уже сейчас ранили сыщика Калле в самое сердце, заставляя катиться неосознанные слезы.

«Впрочем, бедных немощных бабушек, всех этих любительниц и рассадниц мусора, еще можно понять, – рассуждал Криминалле, стоя в подъезде «Дома» и глядя на свалку старья на лестничной площадке. – Голодное военное детство, хроническое недоедание, затем времена сплошного дефицита, когда все приходилось добывать в очередях с интригами и с боями или из-под полы».

«Если в молодости не удавалось прилично одеваться и наедаться досыта, это непременно скажется в старости», – благосклонно настраивал себя Криминалле, поднимаясь по лестнице и перешагивая через тюки с хламом. К запаху он уже немного привык. «А социальное жилье всегда так попахивает», – подумал он, нажимая грязную кнопку звонка.

14

Благодушное настроение Калле разом улетучилось, стоило Синнике приоткрыть дверь квартиры. С перекошенным от хлынувшей вони лицом Криминалле показал Синнике удостоверение. И то ли из-за злого лица, то ли из-за грозного удостоверения Синника решила тут же во всем признаться.

– Если вы про это дело Тююкки, то Упсо здесь ни при чем! – заявила она. – Это я попросила его напасть на Тююкки. Эта стерва в молодости увела у меня мужика, Йоссика, и прожила с ним всю жизнь. Я ждала, когда она помрет, чтобы привязать его к себе, но эта ведьма бедного Йоссика извела. Я собирала весь мусор в надежде, что мне что-то достанется со стола Тююкки и Йосси. А когда она стала выбрасывать его вещи, я наняла Урко, чтобы он их перехватил, прежде чем их свезут на свалку к этому нечестивцу Мерви! Хотела, чтобы и мне что-то досталось от сладкой жизни Тююкки и Йоссика. Чтобы и я вкусила миновавшей меня радости.

– Дурдом, – вынес вердикт Калле и через голову Синники заглянул в квартиру, заполненную смердящим хламом.

Не-ет, сажать за решетку двух людей из-за пакетов с мусором, это уже чересчур! Лучше посвятить себя борьбе с нечестивцем Мерви! Сосредоточить все свои силы и бороться всеми способами.

Столпившиеся на лестничной клетке соседи Синники тоже примолкли, погрузившись в невеселые раздумья. Кастро и Люлли, Конди и Нера, Пертти и Исскри, Холди и Никки, Пиркка и Иллки, да и все собравшиеся в подъезде жители «Дома», услышав слезливое признание Синники, переменились к ней. Глядя на Калле и Синники, многие подумали, что последняя, в отличие от Папайи, хотя и не делает маникюры каждый день и не носит кружевные митенки, зато умеет любить всем сердцем. Они с нежностью смотрели то на Калле, то на Синники, хотя еще секунду назад готовы были руками Калле разорвать старушку на части.

Но теперь все жалели Синники, которая прожила с Йоссиком душа в душу целых тринадцать лет. А потом явилась молодая Тююкки и увела мужа из семьи. Мало того, что он бросил разбитую годами и парезами жену, так он еще начал с ней судиться из-за квартиры в доме, намереваясь выкинуть супругу и дочь на улицу.

Следователь Калле уже решил было закрыть дело и убраться восвояси, но тут нюх опытного сыщика зафиксировал запах, который ни с каким другим не спутаешь. Запах, на который у него за годы работы следователем выработалась особая чувствительность. Запах разлагающегося человеческого тела. Быстро протиснувшись в квартиру, пройдя мимо загроможденного хламом коридора, мимо сломанных лыж Яли Иккаренена, мимо склада навеки погасших телевизоров и коробки с винными пробками, Калле зашел в комнатенку, заваленную старыми тюками и мешками, и там нашел тело местной рок-звезды Рокси Аутти.

– Что здесь делает это тело? – зажав нос, строго прогундосил сыщик.

– Я… я н-не знаю, – побледнев, проблеяла Синники. – Он зашел похмелиться и полечиться пару дней назад. Он дышал тяжело, словно загнанная лошадь, держался за сердце и говорил, что ему очень плохо. Просил лекарства… то есть спирта. Я думала, он выпил самогону и тихо ушел себе. А он, оказывается, остался…

– А мы-то думали, что он уехал на гастроли в Майями, – горько воскликнул Антти, друг и фанат Рокси Аутти. – Странно только, что вы не заметили его у себя в квартире.

«Ничего странного, – подумал Калле. – Немудрено человеку потеряться на такой свалке».

15

До всех потрясавших город той весной событий, до ограбления Тююкки и гибели Рокси той весной не было дела только девочке Уллики. Ее голова и сердце были заняты совсем другим. Девушку переполняла, даже, пожалуй, раздирала любовь к преподавателю курса «Вера и любовь» Петерику Ряссанену.

Не зная, как признаться, Уллики решила подарить Петерику самое дорогое, что у нее было – мишку с оторванной ножкой и одним глазом-пуговицей. С этим мишкой она спала, сколько себя помнила, с самого детства, и вот теперь решила подарить его Петерику как символ своей преданности. По принципу контагиозной магии сила, направленная на предмет, предполагает, что аналогичное влияние будет произведено и на другой предмет, как-то связанный с первым.

Итак, Уллики романтично прогуливалась в мусор-о-клок по Мусор-стрит, сжимая в одной руке пакет мусора, а в другой – старого плюшевого медвежонка, которого вовсе не собиралась выкидывать. От этого хождения туда-сюда в ожидании мусоровоза она даже впала в некую прострацию и перестала приглядываться к мальчикам, благородно помогающим своим матерям. Единственная, собственно говоря, пацанья обязанность: ведь если еще и мусор не будут выкидывать, так совсем на шею сядут и поедут.

Сегодня Улли решила во что бы то ни стало открыть пастырю душ человеческих Петерику свои чувства. «Лишь бы священник не засиделся за своей диссертацией, лишь бы пришел сегодня на Мусор-стрит», – умоляла Улли провидение до тех пор, пока нос к носу не столкнулась со своим предметом.

– Что, и вы тут?! – выходя из прострации, спросила Уллики, чувствуя, как сердце заходится заячьим прыг-скоком.

– А где же мне еще быть в мусор-тайм? – удивился священник.

– Ну, я думала, вы пишете свою научную диссертацию о влиянии стихов Алексиса Киви на религиозные мотивы в поэзии современных поэтов Манго, Авокадо и Папайи.

– Знаете, мисс Уллики, как-то у меня накопился мусор, и я, как честный гражданин этого города, рассортировал его по пакетикам, сложил в целлофановый мешок и вышел на Мусор-стрит. Мне сказали, что машина должна вот-вот приехать. Я ждал полчаса, ждал час, ждал полтора. А потом положил мешочек у подъезда в надежде, что мусорщики его сами заберут. С утра, Уллики, я решил взглянуть, что там с моим пакетом. И знаете, Уллики, что я вам скажу: у крыс был прекрасный ужин при свечах.

В общем, у этого Петерика было тонкое западное чувство юмора. Ряссанен приехал в Нижний Хутор как миссионер, проповедовать темным финским язычникам христианство и первым делом устроился в школу к Уллики преподавателем курса «Основы религии». Он считал, что, в отличие от взрослых, закосневших в своем язычестве, на незрелые умы еще можно как-то повлиять.

– А почему при свечах? – посмеявшись для приличия, поинтересовалась Улли.

– Видите ли, Уллики, в моей квартире слишком высокие потолки. Я вначале думал, что это хорошо. Но когда вдруг погасла лампочка, я полез на табуретку, чтобы поменять ее и проверить пробки. Но вы же знаете, как говорят: если пробка вылетела, значит, и бутылка откупорена, и джин уже вылетел. Вылететь-то вылетел, но оказалось, что всё может вылететь в трубу. Оказалось, что в моей квартире всё держится лишь на честном слове хозяев. После того как я рванул провода, чтобы не упасть с табуретки, упала люстра. А она, оказывается, была той гирей, что удерживала стену. А электрический провод – нитью, которой она была пришита к другой стене. В общем, я ужинал при свечах. А потом и крысы.

Да, своеобразное чувство юмора было у Петерика. Но даже с ним его большие глаза оставались трагическими.

– А где вы спали в ту ночь, Петерик? – спросила Уллики. Теперь она уже не знала, стоит ли смеяться над шутками учителя.

– Знаете, Уллики, я решил пережить эту ночь в ванне с теплой водой. По крайней мере, в ванной остались на месте стены и дверь, так как они скреплялись кафелем. Со свечой я залез в ванну, а с утра вдруг обнаружил, что не вижу собственных ног. Вода была рыжей-рыжей, как свернувшаяся кровь, так что я даже испугался, не лишился ли за время ужина со свечами не только стены, но и ног.

16

– Ну чтобы вам в следующий раз не было так ужасно спать, – нашлась Уллики, вынув из-за спины игрушку, – я хочу подарить вам мишку, с которым спала все шестнадцать лет моей жизни. Вы не смотрите, что он с оторванной лапой и одним глазом. Во-первых, он мягкий и теплый, а во-вторых, надежно бережет от ночных кошмаров.

У Уллики был такой юный возраст, в котором еще не бывает ничего своего. У нее еще не было мужчины, и потому она вкладывала в каждую вещь любовный смысл.

– Это вам… – Она протянула мишку учителю.

– Спасибо, – улыбнулся Петерик. – Очень, очень трогательно!

– Я рада, что вам понравилось! Я так надеялась! – еще шире улыбнулась Уллики.

– Очень мило, – повторил Петерик. – И такой красивый бантик. – Он потрогал пурпурную ленточку на мишкиной шее.

– Я сама его повязала особым магическим узлом, – призналась Уллики, покраснев пуще ленточки.

– Спасибо, Улли, – натянуто улыбнулся миссионер. – Ну мне пора возвращаться к диссертации…

– О’кей, а я пойду, помогу маме испечь пирог. Если хотите, могу угостить вас завтра…

Но Петерик Ряссанен не обратил на последние слова Улли особого внимания.

«И что мне с ним делать?» – подумал он о плюшевом мишке, едва расставшись с ученицей, но мозг тут же переключился на другие темы. Его голова была просто забита мыслями о заблудших душах, о биржевых котировках, о течении Гольфстрим, о стихах Киви и еще о целой куче мировых проблем.

Переполненный этими мыслями, больше по рассеянности, чем по циничности, он забросил старого мишку в подъехавший мусоровоз вместе с прочим мусором. И мусорный мишка с пурпурным бантиком поехал в печь нечестивца Мерви, чтобы повлиять на эту и последующие любови Уллики. Ей предстояло познать мусорные одноразовые отношения и долгие годы спать с никуда не годными мужиками. Со всеми подряд, то с одним, то с другим.