В дополнение к сильным душевным страданиям и неблагоприятным последствиям для нашей жизни потери и травмы наносят нам четыре психологические раны. Каждая из них представляет собой отдельную кость, которая должна срастись. Во-первых, потери и травмы способны разрушить порядок и гармонию, царящие в нашей жизни, исказить наше восприятие собственной личности и своих ролей. Во-вторых, трагические события часто ставят под угрозу наше представление о мире и месте, которое мы в нем занимаем. Мы перестаем понимать смысл происходящего и теряем способность интегрировать его в свою систему ценностей и убеждений. В-третьих, многим из нас сложно и дальше поддерживать связь с людьми, которые раньше нам нравились, или заниматься любимой работой. Некоторым даже кажется, что возвращение к обычной жизни означает предательство по отношению к тем, кого они потеряли, или обессмысливание перенесенных страданий.

Все, кто пережил потерю или травму, испытывают эмоциональную боль. Но глубина каждой из психологических ран может очень сильно варьироваться. Кого-то задело несильно, а кто-то оказался выбитым из колеи на годы и даже десятилетия. Давайте рассмотрим каждую из ран в отдельности.

Эмоциональные страдания, с которыми мы сталкиваемся в первые дни после травмы или потери, могут полностью нас парализовать. Мы можем утратить способность связно мыслить и даже выполнять простейшие действия, например принимать пищу, умываться, чистить зубы. Из-за сильной душевной боли нам начинает казаться, что все происходит с нами впервые. Мы должны переживать мучительную череду «первых» событий: первый ужин без любимого человека, первая ночь после преступления или акта совершенного над нами насилия, наш первый взгляд в зеркало после происшествия, изменившего ход нашей жизни. Эта бесконечная череда «первых» событий может длиться неделями и месяцами: наш первый поход в магазин после развода без покупки любимых лакомств нашей жены или мужа, первое Рождество после потери работы без денег на подарки детям или первый День благодарения без недавно умершего родителя.

Каждое «первое» событие вызывает воспоминания, боль и сильную тоску по тому, чего мы лишились, так что нам бывает сложно думать о чем-то другом. Глубина нашего отчаяния может превосходить глубину страдания людей, борющихся с тяжелейшей формой клинической депрессии. Однако горе – это естественный психологический ответ на чрезвычайные обстоятельства, а вовсе не психическое расстройство. Какой бы тяжелой боль ни была вначале, со временем она почти всегда слабеет. Когда мы начинаем принимать реальность своей потери или травмы, страдания стихают, пусть и очень медленно.

Время – важнейший фактор нашего выздоровления. Острая боль и период адаптации обычно длятся не более шести месяцев, хотя, конечно, их продолжительность зависит от характера потери или травмы и их влияния на нашу жизнь. Но, если время идет, а страдания не уменьшаются – из-за того, что утрата или травма были слишком тяжелыми или обстоятельства нарушили естественный ход выздоровления, – трагическое событие может полностью нас поглотить. Уникальные черты нашей личности могут быть утрачены, так что мы даже перестанем их видеть. Грусть, боль и сожаление о прошлом рискуют затмить наши интересы, творческие способности, лишить нас радости и энтузиазма. Наше сердце может перестать биться.

Грант работал торговым представителем, и у него были хорошие возможности для карьерного роста. В свободное от разъездов время он любил играть в баскетбол с друзьями. Как-то зимним вечером вместе с двумя коллегами он ехал в аэропорт после продолжительной командировки. Из-за сложных погодных условий водитель потерял управление, и произошла страшная авария.

«Я вылетел через лобовое стекло, ударился об асфальт и потерял сознание, – вспоминает Грант. – Через несколько минут я пришел в себя. Открыв глаза, увидел своего коллегу, который лежал прямо передо мной. Он был мертв. Я попробовал встать, но не смог. Посмотрел вниз и увидел, что лежу в луже собственной крови. А мои ноги… их не было». Грант тяжело вздохнул. Это был наш первый сеанс, и, судя по выражению его лица, Грант нечасто рассказывал о тех трагических событиях.

«Следующее, что я помню, – это больница и операции. Много операций», – продолжил он. Грант провел около года в различных клиниках, где врачи лечили его многочисленные раны и переломы и где проходила его длительная реабилитация. Он также посещал психотерапевтические сеансы. И хотя тело Гранта начало понемногу выздоравливать, его душа по-прежнему страдала.

«Не могу сосчитать, сколько раз я жалел о том, что не умер тогда, – признался Грант. – Так было бы гораздо проще. Ко мне приходили посетители, но я не хотел никого видеть, даже самого себя. Прошло шесть лет, а я по-прежнему не могу смотреть в зеркало. Когда я мельком выхватываю свое отражение, то не узнаю его. Человек, которым я был, умер в тот вечер. Эта новая личность, этот безногий калека вовсе не я!»

Мое сердце болело за Гранта не только потому, что он пережил ужасную аварию, но и потому, что спустя шесть лет его страдания не уменьшились. Психологические раны, нанесенные потерей и травмой, были такими же свежими, как и прежде. Его сломанные «психологические кости» срослись неправильно, поэтому Грант не сумел адаптироваться к новым реалиям своей жизни.

Потери и травмы часто навязывают нам новые условия жизни, которые, в зависимости от тяжести пережитого, могут полностью изменить нашу личность и стать переломными моментами нашей биографии. До автокатастрофы личность Гранта определяли такие факторы, как карьера, общительность и любовь к спорту. Но эти три столпа индивидуальности полностью исчезли из его жизни после аварии. Грант отчаянно нуждался в новом взгляде на свою личность, восстановлении связи с чертами своего характера и увлечениями, которые были погребены под толстым слоем горя и сожаления, чтобы решить, куда двигаться дальше.

Во многих случаях пережитые потери или травмы требуют от нас по-новому взглянуть на собственную личность. Возможно, мы связывали свою идентичность прежде всего с карьерой, но остались без работы, или воспринимали себя в первую очередь как партнеров, но лишились спутника жизни, или были главным образом спортсменами, но потеряли здоровье, или, наконец, жили ради детей, которые выросли и оставили родительский дом. В каждой из этих ситуаций нам нужно время, чтобы понять, кто мы, чтобы отыскать вещи, которые имеют для нас значение, и извлечь на свет божий аспекты своей личности, которые были похоронены под лавиной печали. Если это не удается, мы ощущаем бездонную пустоту внутри, которая лишь усиливает наше горе, расщепляет нашу личность и обрекает на скитание по пустыне сомнений и самоуничижения.

Одна из самых сильных человеческих потребностей заключается в осмыслении всего происходящего. У каждого из нас имеется своя картина мира (даже если мы сами этого не осознаем), через фильтр которой мы пропускаем бо́льшую часть своего опыта. Наши убеждения и представления о мире руководят нашими действиями и решениями, наделяя смыслом все, что нас окружает. Один человек думает, что все происходит по воле Божьей, другой все время повторяет: «Что посеешь, то и пожнешь», а третий верит в то, что на все есть своя причина или, наоборот, что жизнь – это череда случайностей. Одни считают мир справедливым, а другие убеждены в обратном. Кто-то называет жизнь предсказуемой, тогда как их оппоненты настаивают на отсутствии всяких закономерностей.

Но, как бы мы ни воспринимали происходящее, потери и травмы могут поставить под сомнение нашу картину мира, что заставит нас страдать еще больше. Попытки осмыслить то, что с нами случилось, зачастую лишь усиливают первичный шок и направляют нас по гиблому пути встраивания новой реальности в каркас старых убеждений, которые больше не дают нам чувства защищенности. Подобные «кризисы веры» – очень распространенное явление. Нас терзают вопросы и сомнения, и мы отправляемся на поиски ответов.

Сильная потребность в осмыслении порой заставляет нас без конца думать о том, что произошло, почему так случилось и что могло этому помешать. Мы можем анализировать каждое из тысячи малейших решений и аспектов ситуации, изменение которых могло избавить нас от боли. Во время событий 11 сентября 2001 года я работал психологом в Нью-Йорке, поэтому мне довелось выслушать множество сожалений из уст своих пациентов: «Если бы она вышла несколькими минутами позже, она опоздала бы на поезд и не оказалась бы в офисе, когда в здание врезался самолет», «Если бы он не переехал в Бостон, он не сел бы на тот рейс» или «Если бы я не остановился, чтобы посмотреть вверх, меня не задело бы обломками». Об этом и о многом другом сожалели люди, ставшие жертвами тех ужасных событий.

Часто мы размышляем над подобными вопросами на протяжении не одного месяца, пытаясь осмыслить случившееся. И хотя у многих из нас на это уходит не более полугода, некоторые годами пытаются осмыслить происшедшее. Чем скорее мы сможем собрать свою картину мира заново, с учетом изменений в результате потери или травмы, тем быстрее избавимся от скорбных мыслей и тем лучше приспособимся к новой жизни. Кроме того, так у нас будет меньше шансов подорвать свое эмоциональное благополучие и стать жертвами посттравматического стрессового расстройства.

Максина пришла к психотерапевту, чтобы побороть свой страх перед приближающимся пятидесятилетием. Десять лет назад она пообещала своему мужу Курту, что они отпразднуют ее юбилей вместе, отправившись на сафари в Африку. До сих пор Максина никогда не покидала страну, хотя Курт не раз просил ее об этом. «Десять лет – большой срок, но я твердо вознамерилась совершить эту поездку», – объяснила она.

Через несколько месяцев после того, как она отпраздновала свой сороковой день рождения, у Курта начались сильные головные боли. «Врачи направляли его на одно обследование за другим, но не могли понять, в чем дело, – объяснила Максина. – Затем они сделали компьютерную томографию мозга. Врач сказал, что у мужа развилась опухоль. Они могли попробовать удалить часть ее, но все равно у него оставалось бы не более трех лет. Мы с Куртом рыдали ночи напролет. Он очень боялся операции, так как знал, что многое может пойти не так. Перед самым началом операции я пообещала ему, что мы поедем на сафари сразу после того, как он придет в себя, и будем путешествовать столько, сколько захотим. Впервые за несколько недель он улыбнулся».

Максина на минуту прервалась, чтобы вытереть слезы. «Он скончался на операционном столе два часа спустя, – произнесла она, и слезы снова покатились из ее глаз. – Я скучаю о нем… очень! Я по-прежнему каждый день с ним разговариваю: когда прихожу домой с работы и когда просыпаюсь по утрам. Я знаю, это покажется вам безумием, но я продолжаю готовить его любимое блюдо. Раз в неделю. Это дает мне утешение и позволяет чувствовать себя менее одинокой». Максина собралась с духом и продолжила: «Я пришла к вам, потому что через шесть месяцев мне исполнится пятьдесят… и я не знаю, что делать. Часть меня считает, что я должна исполнить свое обещание и поехать в Африку. Но отправиться туда без Курта… Не знаю, смогу ли я с этим справиться».

Детей у Максины и Курта не было. Они любили проводить время с друзьями, отдыхая на природе. Однако с тех пор, как Курт умер, Максина потеряла связь со многими старыми приятелями и уже много лет не была ни в туристических походах, ни даже на пешеходных экскурсиях. Ее круг общения состоял из сестры, которая жила на Западном побережье, и нескольких знакомых по работе, с которыми она устраивала совместные ужины раз в несколько месяцев. Когда я спросил, думала ли она над поиском нового партнера, Максина ответила, что этим она предала бы память Курта.

Многие из нас реагируют на тяжелую утрату тем, что замыкаются в себе и зацикливаются на умершем человеке: мысленно беседуют с ним и представляют, как бы он отреагировал на ту или иную ситуацию. Однако эта стадия обычно длится не очень долго. Со временем мы начинаем отпускать умершего человека и двигаемся дальше, восстанавливая связь с людьми и возвращаясь к тем видам деятельности, которые были частью нашей жизни до трагедии, или же находим новых знакомых и новые занятия, которым готовы посвятить свое время и энергию. Но некоторые из нас продолжают рисовать в своем воображении образ покойного, постоянно вспоминая о нем и направляя свои эмоциональные ресурсы на то, чего уже нет.

Вот еще один пример. Летом и осенью 2001 года я работал с молодым человеком по имени Шон. Он потерял свою двоюродную сестру и лучшего друга, который умер во время тушения Северной башни. Следующие несколько месяцев Шон был буквально одержим башнями-близнецами. Он тратил все свободное время на просмотр документальных фильмов об их строительстве, читал все материалы, посвященные их истории и эксплуатации. Шон отдалился от своей семьи и в целом избегал людей, которые разделяли его горе.

Хотя такие механизмы приспособления являются вполне оправданными в течение некоторого времени после трагических событий, их слишком продолжительное использование сопряжено с риском застрять в прошлом, как произошло с Шоном и Максиной. Во многих случаях они останавливают процесс выздоровления. Вместо того чтобы позволить своим «костям» срастись, а себе – начать жить заново, переопределив свою личность и приспособившись к новым обстоятельствам, мы плывем по течению своих воспоминаний и цепляемся за иллюзии. При отсутствии лечения такое поведение может сохраняться годами и даже десятилетиями. Наша жизнь остановится и будет полностью определяться потерями или травмами, с которыми мы столкнулись.