ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1. Снова в Пергам!
Оказавшись в главной комнате дома, Лад скользнул удивленными глазами по стенам, увешанным яркими коврами, бронзовым статуям и вазам в углах. Увидел стоящего у окна Эвдема и вполне искрение — в благодарность за скорое освобождение из рабства — склонил перед ним свою могучую шею.
— Я долго думал, Скиф, прежде, чем найти нового управляющего в этом имении, — барабаня пальцами по синему, в красных цветах ковру на стене, задумчиво произнес вельможа. — Должность эта почетна и желанна каждому рабу, но не каждый раб отвечает всем требованиям, необходимым для нее. Да, ты предан, старателен, как докладывал мне Филагр, — лицо его исказилось от ярости и душевной боли, — неплохо разбираешься в ведении сельского хозяйства. Ты на редкость силен, и перед твоей плетью будут дрожать даже самые наглые рабы. Но у тебя есть один недостаток. Ты — варвар!
Лад с тревогой вскинул свои большие, серые глаза на Эвдема. Тот перехватил его взгляд и успокаивающе заметил:
— Но это не так страшно по сравнению с коварством, лестью и пьянством моих управляющих — эллинов и пергамцев! К тому же, у тебя будет прекрасный друг и помощник - Протасий! — кивнул он на сидящего в дальнем углу евнуха, и тот, приветливо улыбаясь, часто закивал Ладу, буравя его хитрыми глазками. — Твое дело выжимать из рабов всё, как из винограда, не оставляя даже выжимок! А он будет помогать тебе в остальном. И еще — нам нужно изменить твое имя, Скиф. Мои гости в этом имении станут смеяться, узнав, что у меня в управляющих такой дремучий варвар. Скил! — оглядев Лада, решил Эвдем. — Так, кажется, звали вашего легендарного царя. Отныне ты будешь называться Скилом!
— Только при этом не забывай, что сам ты вовсе не царского рода! — хихикая, подсказал евнух чуть приметно сузившему глаза сколоту.
— Отныне ты будешь ходить без оков всюду, где только пожелаешь, питаться и жить — в этом доме, можешь жениться на подходящей рабыне — женатый раб вдвойне привязан к своему господину, — продолжал Эвдем, — А пойдут дети, так и втройне. С каждого хорошего урожая я буду давать тебе денег в твой пекулий. При хорошем поведении и воздержанности к вину лет через десять ты сможешь выкупиться и стать моим клиентом. А пока вот мое первое приказание: вчера ты спас от смерти Домицию… — Лад вздрогнул и невольно подался вперед, — Сегодня же я поручаю тебе заботу о ней. Положи ее в крытую повозку и отвези толковому лекарю в Пергам. Протасий покажет, где это, и даст денег на лечение. И — немедленно назад, пора выгонять рабов на жатву!
— Господин! — поклонился Лад, вспомнив об Эвбулиде. — Разреши мне взять с собой одного раба, чтобы он помог выносить из повозки Домицию.
— Хорошо, — кивнул Эвдем. — Возьми любого. Какие еще вопросы у моего управляющего Скила?
— Никаких, господин! — с несвойственной ему торопливостью ответил Лад, думая только об одном: что он наверняка видит Эвдема в последний раз.
— Ну что же, иди, — внимательно глядя на него, разрешил вельможа.
Когда Лад вышел, он негромко сказал Протасию:
— Не нравится мне его торопливость. Или он потерял голову от радости, или… Проследи за ним в дороге, — приказал он. — И дай горсть монет рабу, который поедет с ним, чтобы он доложил потом о каждом шаге этого Скила в Пергаме…
В сопровождении догнавшего его евнуха Лад пошел по коридорам господского дома.
Протасий обещал ему свою постоянную поддержку и заступничество перед господином взамен сущего пустяка — четырех пятых всего того, что будет давать ему после сбора урожаев Эвдем.
Сколот охотно кивал и думал о том, что лекарь, без сомнения, за золото Эвдема быстро поставит на ноги Домицию и они втроем сегодня же убегут из Пергама. Но главное, он сейчас увидит Домицию!
— Так, значит, договорились? — останавливаясь перед скромной дверью на первом этаже, спросил Протасий.
Сколот снова кивнул, и евнух, отворяя перед ним дверь, обрадовано воскликнул:
— Здесь эта римлянка! Забирай ее, а я пойду собираться в дорогу!
Лад, мгновение помедлив, шагнул в комнату, огляделся и увидел сидящую в углу римлянку.
— Домиция! — обрадовано воскликнул он, но рабыня даже не посмотрела в его сторону.
— Домиция,.. — обеспокоенно повторил сколот, подходя к ней. — Это же я — Лад!
Римлянка неохотно повернула голову и уперлась в Лада большими невидящими глазами.
— Скиф? — наконец, узнала она. — Зачем ты здесь?..
Лад с нежностью смотрел на сидящую в неудобной позе девушку, на ее тонкую шею, слабые руки, отвел глаза от покрытых ссадинами ног и, проглотив комок в горле, ободряюще сказал:
— Я пришел, чтобы отвезти тебя к лекарю, в Пергам! А потом, как только он вылечит тебя, мы убежим. Ты, я и Эвбулид!
— В твою далекую Скифию? — горько усмехнулась Домиция.
— Да! — воскликнул Лад и, спохватившись, с опаской покосился на дверь.
— Туда, где жены лишают себя жизни вслед за мужьями?
— Да…
Лад протянул руку Домиции, намереваясь подхватить на руки, но она отшатнулась и дикими глазами взглянула на сколота.
— Что с тобой, Домиция? — удивился Лад. — Это же я! Ты что, не узнаешь меня?!
Римлянка неожиданно успокоилась и откинулась назад, со стоном закрывая глаза.
Лад, затаив дыхание, следил за каждым ее движением.
—Лучше бы они убили меня! — наконец, со стоном сказала Домиция. — Зачем ты вырвал меня от них? Уйди. Я хочу умереть…
—Ты должна жить, Домиция! — меняясь в лице, выдавил сколот.
— Ради чего? Для кого?
- Ради меня! Я возьму тебя в жены и, как это принято среди людей моего племени, буду самым преданным мужем!
— Уходи! — глухо сказала Домиция. – Оставь меня. Навсегда.
— Но почему?! — воскликнул Лад, с трудом подавляя в себе желание протянуть руку к упавшей на ее лоб пряди.
Домиция не ответила.
— Неужели ты не поняла, что я не могу без тебя. Ты такая хрупкая. Я буду оберегать тебя до самой моей смерти. А когда умру — ты последуешь за мной. Ты ведь так сделаешь, Домиция?
— Нет… — прошептала римлянка.
— И ты не пойдешь со мной на войну, и не будешь рубиться с врагами на равных?..
— Нет!
— И не родишь от меня крепких воинов? — не отступал Лад.
— Нет! Никогда!! — иступлено закричала Домиция и тихо попросила: — Уходи, Скиф. И не смотри на меня так! Ты хороший, сильный, тебя любая девушка полюбит. А я… мое сердце любит другого.
— Того Афинея? — глухо уточнил сколот, и глаза его злобно блеснули.
— Да…
— Этого Феми–стокла? — с трудом выговорил греческое имя Лад.
— Да! — сквозь слезы улыбнулась Домиция.
— А если он умрет?
Римлянка недружелюбно взглянула на сколота, повела плечом, словно отгоняя подобные мысли, и покачала головой:
—Все равно тебе не на что надеяться. Потому, что тогда первой умру я.
—Ты?! — вскричал Лад. — Но я не дам тебе сделать этого!
—А я и не собираюсь у тебя спрашивать! — резко ответила Домиция. — Уходи. Или я позову управляющего.
—А он и так уже здесь! — усмехнулся Лад. — И знаешь, что он сейчас с тобой сделает?
—Что? — удивленно спросила Домиция и вскрикнула от неожиданности.
Лад легко поднял ее на руки и понес к выходу.
— Что ты делаешь? Пусти! — кричала девушка, и Лад даже сквозь полушерстяной хитон чувствовал, как горит ее тело. — Пусти…
— Ты мне сказала никогда, и я говорю – никогда! — решительно ответил Лад, вынося Домицию из дома, где у порога их уже ждала готовая к поездке повозка.
Бережно уложив римлянку на духмяное сено, сколот поправил над ней полог и уверенным голосом, словно всю жизнь проходил в управляющих, приказал пробегавшему мимо рабу:
— Сбегай на кузницу и приведи сюда Эвбулида.
— Какого еще Эвбулида? — не понял раб.
— Да, какого? — бросил подозрительный взгляд на нового управляющего евнух. — Из всех эллинов–рабов в этом имении я знаю лишь одного Афинея!
— Это он и есть, — поняв, что совершил оплошность, ответил Лад и пояснил не сводящему с него глаз Протасию: — В Афинах я был рабом у этого Афинея и до сих пор не могу избавиться от привычки называть его Эвбулидом… Ну, что стоишь? — набросился он на переминающегося с ноги на ногу раба. — Марш выполнять мой приказ!
— А кто же будет тогда работать на кузнице? — забеспокоился евнух, глядя вслед убегающему рабу.
— Это уже твоя забота! — грубо ответил Лад. — Если ты хочешь, чтобы мои четыре пятых были в золоте, а не в меди, то сегодня же пришли сюда приличного кузнеца, а не такого, который только делает вид, что работает, а на самом деле лишь портит заготовки и наносит ущерб нашему господину!
— Вот ты какой, Скил! — удивленно протянул Протасий, глядя на сколота и, не без удовольствия думая, что сэкономит сегодня горсть монет. Разве есть смысл следить за рабом, который с сегодняшнего дня стал господином своего бывшего хозяина?
2. Страх и совесть
Демарх проснулся задолго до рассвета в своем крошечном глинобитном домике на окраине Пергама.
Он долго лежал на сколоченном из грубых досок топчане, глядя невидящими глазами в дочерна закопченный потолок.
Вставать не хотелось. И не потому, что надо было принести из колодца воды и разбудить детей.
Эти два занятия, которые ложились на него каждый раз, когда жена ждала ребенка, всегда были ему в радость. Зачерпывая кувшином воду и неся домой, он с удовольствием глядел на просыпающийся город. А когда поднимал на руки сонных дочерей и сына и, смеясь, наблюдал за тем, как падают их головки ему на плечи, сразу забывались и нищета, и предстоящая на весь день тяжелая работа. Тогда он был вполне счастлив.
Не хотел же он вставать и нарочито медлил, потому что сегодня истекал срок, данный ему Эвдемом.
Слыша, как раздувает огонь в очаге жена, Демарх вздохнул и удобно закинул руки за голову.
Полон Пергам воров, убийц, беглых рабов, с досадой думал он, так нет — подавай Эвдему заговорщиков. Для Эвдема они преступники. А какие же они преступники — носильщик Кабир, купцы Анаксарх, Фархад, Артемидор, ремесленники, воины, да и сам Аристоник? Разве они украли что–нибудь или оскорбили непочтением богов? Да они сами готовы поделиться с другими, чтут богов и особенно Гелиоса, как вряд ли кто еще в Пергаме, а вся их вина в том, что они хотят, чтобы такие, как он, бедные и несчастные люди были счастливы и свободны. И еще — чтобы калиги римских легионеров не загрохотали по улицам Пергама и не топтали земли их вольного царства. Собраться бы с силами сегодня вечером и высказать все свои сомнения Эвдему.
Демарх покачал головой и даже застонал от досады: да разве станет Эвдем слушать об этом? Конечно, размышлял он, этот вельможа спас всю его семью от рабства, и он, Демарх, должен быть благодарен ему за это, и помнить, что поклялся богами слушаться его во всем и не предавать своего всемогущего господина. Но теперь он не мог предать и своих товарищей. Так что же делать? Где выход?..
Демарх знал, что, сломайся он в последнюю минуту, Пергам в эту же ночь лишится своих самых верных защитников. Нет, на это он не пойдет. Но что тогда будет с его несчастной семьей — женой и детьми? Ведь угрозы Эвдема — не пустые обещания.
Он сел, обхватил колени руками. Вспомнил, как вельможа однажды повел его в подвалы своего дворца.
Страх, который он испытал там, снова охватил его. Уже сами проходы подвала, хоть они и были украшены яркими коврами, вызывали желание броситься назад.
Редкие факелы, какие–то хрипы, стоны, словно из–под земли, с каждым шагом только усиливали тягостное ощущение. То и дело он натыкался на странные выступы, делающие проходы еще более узкими. Демарх внезапно налетел на один из них. Эвдем усмехнулся, постучал ладонью по выступу и сказал: «Все, умер. Видишь — ничего не слышно…»
Только тогда Демарх понял, что за стоны и хрипы слышались со всех сторон: каждый выступ, сложенный из массивных серых кирпичей замуровывал живого человека! Ноги его словно приросли к полу, с трудом делал он каждый шаг за идущим, как ни в чем не бывало, Эвдемом. А когда пламя факела высвечивало новый выступ, испуганно обходил его, почти прижимаясь спиной к осклизлой стене.
Ничего более мрачного и жуткого он не видел за всю свою жизнь. Но самое страшное ждало впереди.
Эвдем, отворив одну из железных дверей, прикрикнул на него, чтобы не мешкал, и, когда он остановился в проеме, пораженный тем, что увидел, буквально насильно втолкнул в небольшую комнату с низкими, полукруглыми каменными сводами.
Посередине комнаты, прикованный тяжелыми цепями к потолку, висел окровавленный человек.
Бородатый мужчина — палач, как сразу догадался Демарх, оглянувшись, увидел Эвдема и на немой вопрос вельможи отрицательно покачал головой.
«Жги!» — коротко приказал Эвдем, и Демарх внезапно поймал на себе его пристальный, испытующий взгляд.
Палач приоткрыл дверцу печи, вынул раскаленный докрасна прут и, обойдя мужчину, как бы прикидывая, где ему будет больнее, приложил его плашмя к спине несчастного.
Мужчина дернулся и безумными глазами уставился на своих мучителей. Запахло паленым мясом.
«Ну? — спокойно спросил у него Эвдем. — Тебе и теперь нечего мне сказать?»
«Господин, — завопил пленник. — Я сказал тебе все! Все! Все!»
«Жаль, — покачал головой Эвдем. — Я думал, ты будешь умнее… — И приказал, вопросительно взглянувшему на него палачу: — Поговори–ка теперь с его родственниками, может, хоть это на него подействует!»
Палач угодливо кивнул, сунул прут в печь, подождав немного, вынул его и, убедившись, что он снова стал малиновым, тяжелыми шагами направился к двери, которую Демарх сразу и не заметил.
«Ты не встречал этого человека в лавке Артемидора?» — вывел его из оцепенения Эвдем, кивая на обвисшего на цепях мужчину.
«Нет, — ответил он, стараясь не глядеть на несчастного: — А кто он?»
«Такой же агент, как и ты, только предавший меня и перекинувшийся на сторону заговорщиков!» — с угрозой ответил Эвдем, и Демарх вздрогнул, услышав дикие вопли из приоткрытой двери, за которой исчез палач. Без сомнения, кричали дети и женщина.
«А там мы пытаем его семью, чтобы он лучше понял свою вину передо мной и быстрее разговорился! — объяснил Демарху Эвдем. — Так, значит, ты не знаешь его? Жаль! Тогда пошли наверх, я ведь только для этого и привел тебя сюда!»
Нет, не для этого показал ему вельможа муки несчастного. Эвдем хотел запугать его, показать, что будет с ним и его семьей, если он предаст его или окажется таким же строптивым. И, кажется, добился своего. Тот ужас, который он испытал в том подвале, снова всякий раз охватывал его, едва он слышал голос Эвдема или видел его…
«Что же мне теперь делать?» — в отчаянии думал Демарх. Так ничего не придумав, он встал с постели и отправился за водой.
Проснувшийся город уже не радовал его, как прежде, утренним многоголосьем и пестротой улиц.
— Что с тобой, Демарх? — встревожено спросила жена, которую соседи называли Мелиттой, «пчелой», а он, переиначив ее имя, — Мелитиной, что на эллинском означало «медовая». — Уж не болен ли ты?
— Нет–нет, — поспешил успокоить ее Демарх и похолодел от мысли, что на эти плечи, спину, заметно уже выдававшийся живот может опуститься раскаленный прут палача…
— Может, мне самой разбудить детей?
— Ну что ты! — через силу улыбнулся Демарх. — Они уже такие большие, а тебе не следует больше поднимать тяжести!
Он вошел в отделенную пологом из разноцветных старых лоскутков детскую половину и склонился над широким топчаном. С краю, как всегда, спал его сын, семилетний Дасий1, которого он назвал так потому, что он родился с густыми и черными, на удивление соседей, волосами.
— Дасий… — легко поднимая его, шепнул Демарх, — Вставай!
— Ну, еще немножечко, отец… — пробормотал сын, не открывая глаз.
— Вставай, вставай! Все ребята уже во дворе, тебя дожидаются!
— А сын Арата тоже там? — Сон мигом слетел с мальчугана. — Он должен мне семь альчиков!
— Там–там! — гладя его по взлохмаченным со сна волосам, кивнул Демарх.
— Тогда я побежал!
Пятилетняя Анфиса тоже встала без долгих упрашиваний. Демарх тревожным голосом сказал, что заболела ее любимая глиняная кукла, и девочка побежала в угол лечить ее.
Только самая младшая, Саранта долго капризничала и, роняя сонную головку на плечо отца, никак не соглашалась встать на ноги.
Помня о том, как тяжело далась им с Мелитиной эта болезненная, слабая девочка, собственно, они и назвали ее поэтому таким защитным именем2, Демарх не ругал и не торопил дочь. Наконец, придумав, что сегодня к ним в очаг пришли волшебные искры, на которые Саранта может смотреть сколько ей вздумается, он опустил ее на пол, и девочка радостно побежала к очагу, взглянуть на удивительных гостей.
Все домашние дела были закончены. Пора было выходить из дома: собрания заговорщиков обычно начинались ранним утром.
Демарх наскоро позавтракал куском ячменной лепешки с кружкой кислого, слегка подслащенного медом вина, подбадривающе улыбнулся жене и, оглянувшись на прощание, вышел на улицу.
«Дверь бы надо поправить и крышу переложить…» — вдруг подумал он и, отгоняя мысль, что, возможно, больше никогда не увидит ни этой двери, ни крыши, ни самого дома, махнул рукой и зашагал, невольно замедляя шаг, по знакомой дороге к лавке купца Артемидора.
3. Афинодор? Аполлодор?
Уже больше часа Эвбулид поджидал в повозке Лада после того, как тот, отказавшись от его помощи, отнес девушку на руках в дом лекаря.
Давно ожили улицы Пергама, наполнившись пестрыми потоками спешащих по своим делам покупателей, рабов, озабоченных купцов и важных вельмож.
Уехал, устав ждать, Протасий, приказав Звбулиду передать управляющему Флавию и сразу же возвращаться в имение.
А Лада все не было.
Наконец, он появился, растерянный, один, без Домиции.
— Ну что? — предчувствуя недоброе, встретил его нетерпеливым вопросом Эвбулид, — Что скачал врач?
Лад беспомощно развел свои могучие руки:
— Балий сказал, во всем надо положиться на волю богов…
— И все?
— Нет. Что у нее сильная горячка. Что любой другой лекарь уже посоветовал бы мне отрезать у Домиции прядь волос, но он постарается спасти ее… Эвбулид, — Лад с тревогой взглянул он на грека, — а что это у вас означает — отрезать у больной прядь волос?
— Ничего страшного! — нарочито бодрым голосом поспешил успокоить тот. — Это значит… — замялся он, вспоминая лекаря, который однажды тоже советовал поступить так со старшей дочерью в знак того, что у нее никаких надежд выжить, — что он хотел таким способом умилостивить богов и принести им в жертву прядь прекрасных волос Домиции. Не может Аполлон и его сестра отказаться от такого подарка!
— Да? — недоверчиво взглянул на Эвбулида Лад, ища на лице следы лжи и не найдя их, с облегчением выдохнул: — Тогда мне остается верить в то, что через месяц мы снова заедем сюда и застанем Домицию уже совсем здоровой!
— Как через месяц?! — воскликнул Эвбулид. — Он что, не побоялся оставить у себя рабыню на такой долгий срок?
— Балий смотрел только на золото, которое велел передать ему Протасий! —- пояснил Лад.
— И даже не разрешил тебе заехать раньше, чтобы справиться о ее состоянии?
— Он смотрел на золото… — глухо повторил сколот.
— Когда же мы теперь сможем убежать?!
Лад виновато пожал плечами.
— Лекарь сказал, что если боги смилостивятся над Домицией, то все равно лечить ее надо целый год…
—Целый год?! — вскричал Эвбулид. — Ох, уж эти лекари… Ради золота Эвдема он еще десять лет будет делать вид, что лечит ее!
—И еще, он сказал, что везти ее нужно будет без тряски, в окружении ласковых и преданных слуг. – добавил сколот. Но, Эвбулид, бегство из Пергама будет трудным даже для нас, не то что для нее. И потом, моя родина так далеко, дорога до нее убьет Домицию! Что нам делать?..
Впервые Лад выглядел таким беспомощным и нерешительным.
Эвбулид невольно улыбнулся, видя, что в глазах этого огромного бесстрашного человека готовы вот–вот появиться слезы и, подумав, уверенно ответил:
— Надо искать моего купца. Если мы упросим его выкупить нас троих, то я тут же отправлюсь в Афины, а ты сможешь повезти Домицию к себе на родину, не подвергая ееопасностям, которые на каждом шагу подстерегают беглых рабов!
— Так поехали! — запрыгнул в повозку Лад.
— Куда? — остужая его пыл, спросил Эвбулид. — Надо сначала расспросить прохожих.
Первым купцом, попавшимся им навстречу, был Анаксарх, спешащий на собрание в лавку Артемидора.
Занятый своими мыслями о предстоящей встрече с торговцем, больше года прожившим по приказанию Аристоника в Риме, и каким–то беглецом из Сицилии, он не сразу понял, чего добиваются от него два раба, спрыгнувшие из богатой повозки.
— Афинодор или Аполлодор? — наконец, уяснив, что к чему, переспросил он. — Так у нас в Пергаме одних только Афинодоров не менее ста, и, как минимум, десять из них, торгуют вазами и мегарскими чашами, и сами ваяют из бронзы.
— Всего десять? — обрадовано переспросил его высокий раб с тяжелыми плечами. — Так говори скорее, где они живут!
Анаксарх, с недовольством глядя на восходящее солнце, наскоро объяснил все, что от него требовалось, и пошел скорой походкой дальше, что совсем не шло его грузной, дородной фигуре.
— Ну, так с какого начнем? — усаживаясь в повозку, спросил Лад. — С того, что живет направо или с того, что налево?
— Вообще–то, Протасий велел передать тебе, чтобы мы сразу же возвращались в имение, — замялся Эвбулид. — Стоит ли теперь с ним ссориться? Ведь у нас еще месяц!
— Боюсь, что нам и месяца не хватит, чтобы отыскать твоего подаренного, — проворчал Лад. — Что, если твой купец был подарен не Афине, а какому–нибудь Гелиосу или Деметре?
— Есть еще Посейдон, Гермес, Дионис… — удрученно добавил Эвбулид.
- Вот–вот, — подхватил Лад. — У вас, эллинов, богов не меньше, чем лавок в этом Пергаме, и каждому мог быть подарен твой купец. Тут не то, что месяца — года бы еще хватило! — не без тревоги заметил он и, неожиданно улыбнувшись, показал крепко сжатый кулак. — А Протасия не опасайся, он у меня вот где! Разве он найдет еще такого управляющего, который согласится отдавать ему почти все заработанные у Эвдема деньги?
— Тогда не будем терять времени! — встрепенулся Эвбулид. — Начнем с того Афинодора, который ваяет из воска, как сам Аттал, и часто возит свои товары в Аттику!
4. «Запомните это имя!»
«Так что же мне все–таки придумать? — вопрошал себя Демарх, сидя в самом углу скульптурной мастерской Артемидора. — До назначенной Эвдемом встречи осталось всего несколько часов…»
Он медлил, идя сюда, охотно останавливался для бесед со знакомыми пергамцами, невпопад отвечал на их вопросы, и когда вошел в это помещение, то с упавшим сердцем увидел, что все заговорщики были уже в сборе.
Ждали Аристоника, который должен был приехать из приморского города Левки.
Здороваясь, Демарх невольно опускал глаза перед людьми, которые за короткое время стали ему понятными и близкими.
Наконец в коридоре послышался легкий шум и в сопровождении нескольких вооруженных рабов в мастерскую — полы легкого дорожного плаща враспашку — стремительно вошел Аристоник. Кивком поздоровавшись с собравшимися, он направился к своему любимому месту в углу. Только тут Демарх с ужасом заметил, что сел рядом с высоким креслом побочного брата царя. Ему показалось, что взгляды всех собравшихся устремлены на него.
— Смотри, какой он сегодня решительный! — шепнул на ухо, как всегда подсевший к нему Кабир. — Может, решил дать, наконец, сигнал к восстанию, а?
—Не знаю… — рассеянно пробормотал Демарх, еще ниже опуская голову. — Может быть…
—Может!.. — передразнивая, возмущенно зашипел Кабир. — Да все мы только и ждем этого! Скажи Аристоник одно только слово, призови всемогущим Гелиосом, и весь Пергам поднимется в считанные минуты!
—Да–да, конечно… — не слушая носильщика, кивнул Демарх.
—Что это с тобой? — участливо взглянул на него Кабир. — С женой что? Или опять Саранта заболела?
—Нет, просто не выспался! — вздохнул Демарх и, не желая загрязнять себя ложью, искренне признался: — Честно говоря, даже не хотел идти сегодня сюда…
—И очень многое бы потерял! — Кабир кивнул на сидящего рядом с хозяином лавки худощавого человека в римской тоге и прямым, словно точеным из мрамора, носом. — Видишь этого человека?
— Римлянина?
— Он римлянин только наполовину! — быстро зашептал Кабир, увидев, что Аристоник поднял руку, призывая всех к тишине. — Его отец был изгнан из Рима за кражу скирды хлеба, а мать наша, пергамская. Зовут его Постум, и у него удивительная способность запоминать все, что он увидит и услышит. Под видом квирита он больше года пробыл в Риме и теперь приехал, чтобы рассказать нам о нем…
Кабир перехватив недовольный взгляд Аристоника, приложил ладонь к губам, красноречиво обещая, что будет нем, как рыба.
— Артемидор! — добившись полной тишины, окликнул Аристоник. — Где же наш благородный квирит?
— Вот он! — улыбнулся купец, подталкивая Постума к центру мастерской.
— Здесь! — подтвердил тот, глядя на побочного брата правителя Пергама. — Не узнаешь?
— Да где же тебя узнать! — покачал головой Аристоник. — Накажи меня Гелиос, истинный патриций! И как тебя только не растерзали по пути сюда?
— Да уж могли… — признался «римлянин» и, поправляя складки на тоге, добавил: — Только очень хотелось предстать перед вами во всем этом обличье!
— Боялся, что мы без этого тебе не поверим? — обвел глазами собравшихся Аристоник. — Нет, Постум, нам хорошо известно, скольким опасностям ежедневно ты подвергался в этом проклятом городе, и без всякой тоги поверили бы каждому твоему слову! Верно я говорю?
— Все правильно, Аристоник! — закричал, вскакивая с места, Кабир и подмигнул Демарху.
Со всех сторон послышались одобрительные голоса:
— Верно, верно!
— Говори!
— Не тяни!..
— Начинай, Постум! — с мягкой улыбкой разрешил Аристоник и откинулся в кресле, чтобы удобнее было слушать.
Постум сдержанно кивнул, посмотрел на Аристоника, потом — на Демарха, как показалось тому, прожигая его взглядом до самого сердца, на подавшегося вперед Кабира… Затем обвел всю мастерскую серыми, запоминающими глазами, и спокойно начал:
— Рим переживает сейчас не самые лучшие дни в своей истории…
— Хвала богам! — пробасил Анаксарх,
Постум жестом попросил не перебивать его и продолжил:
— За семь веков его существования вряд ли найдется и трех примеров, чтобы так волновалось население внутри города и так была слаба армия, чтобы столь небезопасно для республики было на ее границах. Вот уже восемь лет Рим не может овладеть крошечной крепостью в Испании — Нуманцией, весь гарнизон которой едва ли насчитывает десять тысяч человек. И даже разрушителю Карфагена Сципиону Эмилиану пока не под силу сделать это, хотя на всех перекрестках Рима только и говорят, что бывший консул вот–вот разрушит стены Нуманции и продаст ее жителей в рабство!
— Проклятые римляне! Будь проклят богами каждый, кто их поддерживает! — прошептал Кабир, стискивая кулаки.
— Не так блестяще обстоят дела у римлян и в Сицилии, — тем временем невозмутимо продолжал Постум. — И хотя нынешний консул Кальпурний Пизон, прозванный за свою честность Фруги…
- Неужели среди римлян можно увидеть хоть одного честного человека? — воскликнул Кабир.
— Да, — обращаясь к нему, кивнул Постум и тут же добавил: — Но только по отношению к своему народу. Этот Пизон, будучи претором в Сицилии, еще до восстания Евна закупил для Рима хлеб ниже нормированных сенатом цен и весь остаток до единого асса вернул в казну! Так вот… хотя они осадил Тавромений, столицу Новосирийского царства, и голодом принуждают его к сдаче, но до окончательной победы ему еще далеко…
— Погоди, Постум! — остановил рассказчика Артемидор и показал на сидящего рядом с ним человека в лохмотьях некогда богатой одежды. — О событиях в Сицилии нам расскажет их непосредственный свидетель, участник штурма Мессаны. Верно, Прот?
Прот, заметно исхудавший, осунувшийся за этот последний год, ловя на себе жадные, заинтересованные взгляды, согласно кивнул.
«Какие люди! Какие люди… — глядя то на Постума, то на Прота, с восторгом думал Демарх. Один проливал кровь за свободу рабов в Сицилии, другой рисковал жизнью в Риме. И что же — выдержав все испытания, они ушли от смерти в чужих краях, чтобы встретить ее здесь, в родном Пергаме?!»
— Хорошо, тогда я не стану касаться событий в Сицилии, — пообещал Постум, и Демарх приготовился слушать, боясь пропустить слово, — Я буду рассказывать о том, что творится сейчас в Риме. Чтобы всем было понятно, коротко объясню то, что предшествовало этим событиям. Еще в ту далекую пору, когда Рим шаг за шагом завоевывал Италию, он по обычаю отбирал у побежденных одну треть их земли. Эта отобранная земля поступала в распоряжение государства и называлась: «общественная земля».
— Распоряжаются чужой землей, как своей собственной! — закричал Кабир, и его голос задрожал от возмущения.
— Проклятые римляне! — заволновались вокруг. — Им нет дела до слез крестьянина, у которого они украли его землю!
— Какие там слезы — кровь! Ведь они наверняка убили этого крестьянина, Разве ты отдал бы так просто свою землю?
— Я — ни за что!
— Вот и он тоже…
Постум подождал, пока утихнет шум, и спокойно продолжил:
— Эту общественную землю римское правительство сдавало в аренду за небольшую плату. Многие знатные семьи столетиями пользовались ею и, в конце концов, стали считать ее своей собственностью. Часть этой общественной земли и захотел передать разорившимся и продавшим свои участки крестьянам ставший недавно народным трибуном Тиберий Гракх.
— Тиберий Гракх? — задумчиво переспросил Аристоник. — Я, кажется, уже слышал где–то это имя. Кто он?
— Очевидно, тебе говорили о его отце, который начал кровавые бойни в Испании и разгромил Сардинию, продав почти всех жителей этого острова в рабство. Он женат на дочери Сципиона Африканского, победившего Ганнибала. От этого брака у них родился Тиберий Гракх — запомните это имя! О нем я и хочу рассказать.
— Ну и семейка… — пробормотал, подергивая плечами, Анаксарх. — Дед и отец — душители целых народов. А что же сын?
— Кажется, я не произносил слова «душители», — с вызовом напомнил Постум. — Да, дед и отец Тиберия пролили немало крови. Но не следует забывать, что Карфаген до того, как склонить свою голову перед Римом, унижал и притеснял не мало государств. А Гракха старшего во время его наместничества в Испании очень уважали местные племена и особенно — Нуманция.
— То–то она восстала против добренького Рима! — усмехнулся Анаксарх и замолчал, присмиренный недовольным взглядом Аристонмка.
— Я присутствовал при первом триумфе Тиберия на Палатинском холме, когда он впервые во время праздника сообщил, что решил бороться за преобразования в государстве,
— сощурившись, словно заново переживая события годичной давности, сказал Постум. — Слышал и другие его предвыборные выступления. Он говорил о доблести римлян, о тех крестьянах, которые, пролив кровь за отечество, возвращались к своим поросшим сорными травами участкам, а потом, разорившись продавали их богатым землевладельцам, оставаясь без земли и уходя в Рим, чтобы жить там на жалкие подачки. Каждый раз, заканчивая свои речи угрозами, что над Римом нависла смертельная опасность, он под одобрительный рев народа выдвигал свои требования: ограничить право пользования общественной землей пятьюстами югерами на самого арендатора и еще по 250 югеров на двух его взрослых сыновей, если они имелись, отобрать у владельцев всю общественную землю сверх этой нормы, и передать ее безземельным и малоземельным крестьянам участками, по тридцать югеров без права продажи за небольшую арендную плату…
— Ай, да Постум! Словно по писаному читает… — восхищенно прошептал Демарху Кабир и вслух спросил: — И что же, избрали его?
— Конечно, — кивнул Постум. — Со всех окрестностей в Рим стали стекаться крестьяне, и Тиберий Гракх в короткий срок стал вождем народного движения. Все до единой трибы проголосовали за него, несмотря на пущенный сенатом слух, что он предложил переделить землю с целью, возмутить народ и внести расстройство в жизнь государства.
— Так, значит, этот Тиберий Гракх — наш? — недоверчиво спросил Кабир, — И такой же вождь, как Аристоник?
— Нет, Аристоник — вождь всех обездоленных, будь они пергамцами, сирийцами, эллинами или даже римлянами! — возразил носильщику Постум. — А Тиберий — хоть и вождь римской бедноты, но он хочет возродить могущество армии Рима, которую в основном пополняет крестьянство, чтобы покорять все новые и новые народы.
— Если даже такой чуткий к чужим страданиям человек сеет благо своему народу, чтобы другие пожинали слезы и кровь, что же тогда ждать от остальных римлян? — воскликнул Аристоник, обводя притихших заговорщиков гневным взглядом. — От того же «храброго» Сципиона или «честнейшего» Пизона?!
— Не бывать им в Пергаме! — послышался крик.
— А если они подойдут к нашим границам, смерть им!
— Смерть!
— Аристоник, веди нас за собой, иначе твой брат Аттал откроет границы нашего царства римлянам!
— Веди, Аристоник!..
Видя, как вскакивают со всех мест купцы и воины, рабы и крестьяне, Аристоник торопливо дал знак Постуму продолжать свой доклад о Риме.
Тот понимающе кивнул:
— После того как сенату не удалось провалить Тиберия на выборах, он пошел на новую хитрость. Патриции уговорили выступить против Гракха самого близкого его друга, тоже народного трибуна этого года Марка Октавия. По указке сената он наложил вето на предлагаемый закон Тиберия, поставив тем самым его в трудное положение. Ведь, согласно римским законам, тот не мог выступить против этого запрета. Тогда Гракх решил действовать тем же оружием, что и сенат. Он сам наложил свое трибунское вето на должностных деятелей Рима до того дня, пока его законопроект не будет поставлен на голосование в народном собрании. Однако, этого ему показалось недостаточно, и тогда он запечатал своей печатью храм Сатурна, в котором находится часть государственной казны. Таким образом, он приостановил всю государственную деятельность Рима.
— Вот так и нам надо действовать! — восторженно толкнул локтем увлеченного рассказом Демарха Кабир. — Тогда никакие римляне…
Он поспешно замолчал, потому что Постум, переведя дыхание, опять продолжал свой доклад: — Эти решительные меры вызвали сильное раздражение в стане противников Тиберия, — сказал он. — Одни в знак протеста стали появляться на улицах Рима в траурных одеждах, другие тайно готовили покушение на жизнь неугодного трибуна. Но прямо выступить против запретов Гракха или поставить вопрос о лишении его полномочий народного трибуна никто не решался, боясь быть раздавленным, разорванным на куски разъяренной толпой народа.
Постум говорил, не повышая голоса, только лицо его бледнело все сильнее и сильнее.
— Тогда Тиберий сам перешел в наступление. Он собрал народное собрание и поставил вокруг себя большой отряд стражи с той целью, чтобы силой заставить Марка Октавия согласиться отменить свое вето и разрешить голосование за проект о переделе земли. Затем, угрожая секретарю, Тиберий приказал огласить свой законопроект. Секретарь начал было читать его, но Октавий торопливо выкрикнул: «Вето», и тот, испугавшись запрещения, замолчал. Между трибами началась перебранка. Тогда я увидел, как Тиберий поднялся на трибуну и сказал: «Сограждане! Трибуны, которых вы облекли такой большой властью, что одно лишь слово каждого из них может остановить жизнь государства, не могут прийти к соглашению. Поэтому я предлагаю: пусть волей народа один из нас будет отстранен от должности. Октавий! — обратился он к своему бывшему другу. — Спроси мнение граждан, и если римский народ лишит меня звания трибуна, я тотчас отправлюсь в свой дом и буду жить, как простой гражданин. Клянусь тебе, Марк, что ты не увидишь меня в числе твоих недругов, если народ отметит тебя своим доверием». Что было ответить Марку Октавию?
— Да, что? — невольно вырвалось у Кабира.
Постум взглянул на него и ответил:
— Понимая, что весь народ против него и поддержки он может ждать лишь от небольшой горстки патрициев, Октавий молчал. И тогда Тиберий сказал: «Народный трибун — есть лицо священное и неприкосновенное, ибо деятельность его посвящена народу и защите его интересов. Но если трибун, отвратившись от народа, причиняет ему вред, умаляет его власть, препятствует ему голосовать, то он сам отрешает себя от должности, так как не исполняет своего долга. Пусть он разрушил бы Капитолий, поджег Арсенал — и такого трибуна можно было бы в крайности терпеть. Поступая так, он был бы дурным трибуном, но тот, кто ниспровергает власть народа, уже не трибун. Терпимо ли, что трибун может изгнать даже консула, а народ не имеет права лишить власти трибуна, который злоупотребляет народу же во вред? Ведь народ выбирает одинаково и консула, и трибуна. Итак, недопустимо и то, чтобы трибун, погрешивший против народа, сохранил неприкосновенность, полученную от того же народа, ибо он подрывает ту самую силу, которая его возвысила. Если за трибуна подали голоса большинство триб, то это значит, что он получил трибунат по всей справедливости. Так не будет ли еще более справедливым отнять у него трибунат, если против него проголосуют трибы?»
Постум на мгновение замолчал и виновато пожал плечами:
— Тут я вынужден пропустить несколько фраз…
— Как? — изумился Аристоник. — Неужели ты забыл их?
— Нет, просто не расслышал! — улыбнулся Постум. — Поднялся такой шум, что нельзя было различить ни слова. И я уловил лишь самый конец речи Тиберия. Вот что он сказал: «Если трибун, отвернувшись от народа, причиняет ему вред, препятствует свободе, — такой трибун сам отстраняет себя от должности, ибо не исполняет своего долга. Тот, кто ниспровергает демократию, — уже не трибун. И я предлагаю решить, может ли занимать должность народного трибуна Марк Октавий, раз он препятствует принятию закона, который даст римскому народу кров, хлеб и работу?» Большинство решило немедленно приступить к голосованию, но оказалось, что, воспользовавшись волнениями, оптиматы похитили избирательные урны. Я уже был уверен, что народ тут же расправится с ними, как принесли новые урны, началось голосование, и первая же триба высказалась за предложение Тиберия отстранить Октавия. Ее поддержали следующие шестнадцать. Проголосуй против Октавия еще хоть одна триба — и по римским законам он был бы отстранен от своей должности. И тогда я увидел, как Тиберий взял за руку бледного трибуна и дружески обратился к нему: «Октавий! Откажись от своего «вето»! Этого жаждет народ, терпящий лишения и горе. Взгляни, с какой надеждой смотрят на тебя сейчас сограждане, и подумай, с каким презрением и ненавистью будут смотреть они, если ты обманешь доверие тех, кто тебя избрал. Не покрывай позором свое честное имя!»
Постум обвел взглядом притихших заговорщиков и тихо сказал:
— Я думаю, что Марк Октавий и согласился бы со своим бывшим другом, но тут из толпы нобилей кто–то громко крикнул: «Марк, так ты с нами или с чернью?» Голос этот тут же потонул в возмущенном гуле, но дело было сделано. Марк Октавий высвободился из объятий Тиберия и тихо проговорил: «Нет».
«Октавий, опомнись! — в последний раз попытался образумить его Гракх. — Если мой законопроект ущемит твои интересы, я готов из собственных средств возместить твой ущерб!»
Наступила такая тишина, что я услышал, как за Форумом проезжает в повозке какая–то знатная дама. И все услышали, как Октавий еще тише сказал: «Вето…»
«О боги! — услышал я возглас Тиберия и увидел, как он поднял к небу лицо. — Вы свидетели, что я против своей воли подвергаю своего бывшего друга бесчестью. Но иначе я не могу поступить! Продолжайте голосование!» — приказал он, обращаясь к семнадцатой трибе. Надо ли вам говорить, что она тут же лишила Октавия последней надежды? Да и остальные проголосовали против него. Тиберий приказал своим ликторам свести Марка с трибуны. Народ заволновался. Если бы не подоспевшие сторонники сената, которые вывели Октавия из толпы, я думаю, он был бы растерзан прямо на Форуме. А дальше пошло все так, как хотел Гракх и народ. Предложения Тиберия были поставлены на голосование и, когда их поддержали все трибы, стали законом. Тут же для их проведения в жизнь была избрана комиссия, в которую вошли сам Тиберий, его тесть Аппий Клавдий и младший брат Тиберия — Гай. Сейчас эта комиссия уже проводит свою нелегкую работу — ведь границы между собственными и общественными землями давно уже стерлись, владельцы за свой счет возводили постройки, осушали болота, разводили виноградники. К тому же, как я слышал, сенат постоянно ставит палки в колеса: отказывается предоставить подходящее помещение для работы, задерживает необходимые средства. Сам же Тиберий, опасаясь за свою жизнь, попросил народ охранять его от врагов. Я сам видел его на улицах Рима, идущим в сопровождении вооруженных людей из народа. Особенно помогает ему в этом Гай Биллий, который уже предотвратил несколько покушений. Вот, собственно, все, что я хотел рассказать вам о Риме, который только и живет сейчас тем, что разбивается на две партии вокруг комиссии Тиберия Гракха.
—Все, да не все! — неожиданно послышался веселый голос Артемидора. — Радуя нас сообщениями о распрях внутри страны нашего врага, ты забыл сказать самое главное!
—Что именно? Что? — заволновался Постум.
—А то, за кого ты голосовал сам — за Тиберия Гракха или этого беднягу Марка Октавия!
Постум махнул рукой на купца, и все вокруг зашевелились, сбросили оцепенение и засмеялись тем дружным смехом, который объединяет и роднит самых разных людей, делая их единомышленниками.
Демарх тоже смеялся вместе со всеми и вдруг, вспомнив, что до встречи с Эвдемом осталось еще на один час меньше, снова опустил голову и предался своим тяжелым думам.
5. Диодор?.. Никодор?!
Не будь повозки, ходить бы Ладу с Эвбулидом по Пергаму в поисках нужного купца среди всех этих Афинодоров и Аполлодоров до самого вечера. Но мулы бойко несли их по широким, чистым улицам города, и уже через час Эвбулид, выйдя из лавки последнего такого Аполлодора, виновато развел руками:
— Опять не он!
— Может, объехать всех остальных? — предложил Лад.
— Нет! Тот купец ясно сказал, что занимаются ваянием и ездили в Афины только эти…
— Тогда нам остается только одно!
— Что именно?
- Зайти в приличную харчевню и проесть наш золотой! — показал Лад новенький статер, ярко блеснувший на солнце.
— Может, кубок настоящего, доброго вина прочистит тебе мозги, и ты, наконец, вспомнишь, как зовут твоего загадочного знакомого!
— Конечно, Лад — обрадовался Эвбулид. — У нас в Афинах недаром говорят: «Пьющий воду ничего умного не сотворит!»
Хозяин ближайшей харчевни с броской вывеской «Здесь обед, а не кормежка» велел было слуге гнать двух непривычных для его одной из лучших в Пергаме харчевен посетителей. Но, увидев золотую монету, осекся, замахал на слугу руками и вытаращил глаза на богатеев с короткими прическами рабов и со следами недавних побоев на лицах. Первой его мыслью было немедленно вызвать астиномов, но желание получить целый статер оказалось сильнее страха заплатить штраф, если эти рабы — беглые, а золото — ворованное.
По знаку хозяина, слуга, кланяясь Ладу с Эвбулидом, провел их к столику в уютном месте зала.
Не прошло получаса, как перед голодными друзьями стояло несколько блюд с дымящейся бараниной, мясом оленя, поджаренным на вертеле, козьи желудки, начиненные кровью и жиром, сводящие с ума своими запахами подливы, приправы, салаты…
Сам хозяин поднес гостям кувшин самого лучшего, по его словам, хиосского вина и, пожелав приятного обеда достойным посетителям, на цыпочках удалился.
Услышав упоминание об острове, где их продали в рабство, Эвбулид с Ладом переглянулись, но тут же забыли о былых огорчениях, потому что, судя по запаху, ударившему в ноздри, вино действительно было на славу.
— Ну? — наполнив кубки до краев, провозгласил Лад. — За твоего знакомого!
— И за наш побег! — шепнул в ответ Эвбулид.
— За Домицию! Чтобы она скорее встала на ноги! Выпив, Лад крякнул и потянулся пальцами к жирному куску баранины.
Эвбулид начал пир с козьего желудка.
—Никогда не ел таких вкусных вещей! — давясь, признался сколот, и Эвбулид, не переставая жевать, усмехнулся:
—После того, чем нас с тобой кормили в имении, и жареный камень вкусным покажется!
—Если только его полить такой подливкой! — поддакнул Лад, обливая оленину чесночным соусом.
—И засыпать зеленью! — согласился Эвбулид, посыпая куриную ножку мелко нарезанными травами.
—Заесть этим салатом!
—Запить вином!
Эвбулид потянулся к кувшину, но Лад решительно накрыл его пальцы своей широкой ладонью.
— Пить больше не будем! — сказал он. — Нам еще дело надо сделать.
—Но, Лад, какое еще может быть дело? Такое вино!..
—Все! — отрезал сколот, отставляя кувшин в дальний от грека конец стола. — Кто с нами пьяными разговаривать будет? И так все косятся, что мы рабы… Вспоминай лучше, кому подарен этот твой купец…
—Сейчас, — кивнул Эвбулид. — Значит, так! Афинодор и Аполлодор отпадают?
—Уже отпали!
— Тогда им может быть Гермодор… Нет, не Гермодор! Пандор… Палладор…
— И этот уже был! — напомнил Лад.
— Мы искали Аполлодора — подаренного Аполлону, а это — дар Палладе! — пояснил Эвбулид.
— Еще одна богиня?
— Нет — прозвище Афины, значит «воительница»!
— О, боги! — совсем по–эллински, ужаснулся Лад. — Еще и прозвища…
— Нимфодор… Асклепиодор… Афродитодор… — не слушая его, бормотал Эвбулид, и вдруг лицо его страдальчески сморщилось. — Нет, не могу! Ну, прямо вертится на языке, и только, вроде, вспомню, как ускользает. Слушай, а может, Диодор?
— Это ты меня спрашиваешь? — поднял глаза на грека Лад.
— Или Никодор… — угасающим голосом добавил Эвбулид. — Дар богине победы…
— Ну, хорошо! — успокаивающе сказал сколот. — Вот только доедим, и отправимся искать этих твоих Диодоров и победителей!
Он вытер о полу одежды запачканные в жире пальцы.
— Лад! — укоризненно остановил его Эвбулид. — Мы же здесь с золотым статером, а не с горстью медяков!
Показывая пример, он аккуратно вытер пальцы о мякиш хлеба и положил его в пустую миску.
— Чудно! — удивился Лад, но тоже помял хлеб пальцами и, покосившись на занятого своими мыслями Эвбулида, отправил его себе в рот.
Через полчаса, выйдя из харчевни, они уложили в повозку кувшин с недопитым вином, миски с оставшимися кусками мяса и салатами, расспросили прохожих и поехали на поиски нужного купца среди полутора десятков Диодоров и семи Никодоров.
— Как там Домиция? — вздохнув, спросил Лад у Эвбулида, вышедшего с разочарованным лицом из первой же лавки.
— Уже заскучал? — устраиваясь удобнее, так как путь теперь лежал в другой конец города, усмехнулся грек.
— Понимаешь… — не принимая его иронии, задумчиво сказал Лад. — Она такая гордая, добрая и цену себе знает, совсем как девушки моей тверди. Как по такой не скучать?
— Так и женился бы на девушке из своей тверди! — мягко посоветовал Эвбулид, вспоминая Фемистокла.
—- Нет, — покачал головой сколот. — Они хорошие, но такой, как Домиция, у нас нет. Сколько я не видел эллинок и здешних девушек, все они какие–то ветреные, легкомысленные, поверишь, некоторые готовы броситься в объятия любому мужчине!
— Эх, Лад, Лад! — с улыбкой глядя на сколота, заметил Эвбулид. — Ты не видел наших гетер!
— А кто это?
— О, это образованные женщины, они умеют петь, играть на арфе и кифаре, умно поддерживать любую беседу. Ими восхищаются, о них пишут драмы, им воздвигаются золотые статуи. Но… — Эвбулид хитро посмотрел на внимательно слушавшего его сколота. — Они имеют один маленький недостаток.
— Понимаю, у них вздорный характер?
— Да нет, как раз мягким нравом боги их не обделили!
— Значит, они неверны своим мужьям?
— Да, гм–мм… В некотором роде! — помявшись, кивнул Эвбулид. — И хотя мужей у них не бывает, верностью они никогда не отличались. Они продают себя, — объяснил он и, поймав недоуменный взгляд сколота, добавил: — Ну, торгуют своим телом за деньги!
— И после этого им воздвигают золотые статуи? — изумленно воскликнул Лад.
— Увы! — развел руками Эвбулид и, в свою очередь, с удивлением взглянул на сколота: — А разве у тебя на родине таких нет?
— Конечно, нет!
— Разве у вас нет девушек, которые живут в полной нищете и умирают от голода?
— Есть, особенно в ненастный год, — хмуро отозвался Лад. — Но чтобы выжить таким позорным способом… Да они скорее убьют себя, чем пойдут на это! Я знаю, у некоторых племен скифов есть древний обычай, когда хозяин из гостеприимства укладывает с гостем свою жену или дочь, смотря какой у него возраст. Или здешние рабыни отдаются мужчинам, потому что этого требует природа. Но торговать своим телом женщине, которая поет, играет на кифаре, которая может поддержать разговор мужей…
— У нас есть и продажные девицы, которые не умеют ничего этого! — сказал Эвбулид, пораженный чистотой и непорочностью племени Лада. — В Афинах их называют «пешими телочками».
— Телочки, да еще пешие? — качая головой, переспросил сколот.
— Так их зовут в честь пехотинцев, которые, в отличие от конницы, сопровождаемой музыкантами, выступают в поход без музыки! — объяснил Эвбулид.
Лад с минуту молчал, вдумываясь в смысл сказанного, а потом вдруг захохотал, запрокинув голову, и повозка принялась дергаться из стороны в сторону, пугая встречных прохожих.
Эвбулид хотел было вырвать вожжи из рук друга, но тот хохотал с такой заразительностью, что и сам он невольно сначала усмехался, а потом засмеялся громко, во весь голос, чего не было с ним за все время, проведенное в рабстве.
Успокоившись, они вытерли выступившие на глазах слезы и поехали дальше, думая каждый о своем.
Лад долго молча правил мулами, шевеля губами, словно решая важный для себя вопрос, и перед тем, как остановить повозку около нужной лавки, весомо сказал успевшему задремать Эвбулиду:
— Конечно, во многом нам еще далеко до вас, эллинов. Но и вам, эллинам, тоже далеко до нас!
6. «Сюда бы твои миллионы!»
«О боги, хоть вы вразумите меня, подскажите, что делать? — взывал Демарх, не видя и не слыша, как обступившие Постума заговорщики засыпают его вопросами о Риме. — Я знаю, что Эвдем — негодяй, знаю с того самого дня, как побывал в его подвалах. И все мои сегодняшние мысли о благодарности к нему за спасение порождены лишь одним: страхом!»
Он даже не заметил, как улеглись страсти вокруг Постума, и на середину мастерской вышел Прот.
— Да что это, в конце концов, с тобою сегодня? — зашипел Кабир, выводя Демарха из оцепенения.
— Нет–нет, ничего! — поспешно ответил тот, видя, что взоры всех заговорщиков устремлены на смуглого человека, приехавшего из Сицилии.
— Может, сходим после собрания в харчевню, развеемся? Как раз вчера один эллин дал мне целую горсть монет за то, что я подвез его вещи к алтарю Зевса!
Демарх отрицательно покачал головой и, забывая про Эвдема, во все глаза стал смотреть на человека, жившего в царстве рабов, о котором вот уже несколько лет только и разговоров было среди бедноты Пергама.
Какими только слухами и невероятными подробностями не обрастали события в Сицилии!
Говорили, что Евн огромного роста, чуть ли не в десять локтей, с тремя глазами, один из которых он постоянно держит закрытым, потому что может прожечь им человека
насквозь.
Что его полководцы, едва освободившись от рабства, наголову разбили опытных, испытанных в боях с испанцами, эллинами, сирийцами римских преторов.
Что Евн держит в своей спальне живую Астарту, с которой советуется, прежде чем приступить к важному делу. Кого слушать? Кому верить? И вот теперь появилась редкостная возможность узнать всю правду из первых уст.
Сам же Прот, почувствовав себя в центре внимания, обратился ко всем с приветствием ленивым, не терпящим возражений тоном, приобретенным им в то счастливое время, когда он был одним из богатейших жителей Тавромения.
— Да хранят вас, уважаемые, все подземные и небесные боги! — важно сказал он, кланяясь одному лишь Аристонику. — Я пришел сюда, чтобы поведать вам, какая опасность нависла над Пергамом.
— Да это мы и сами знаем! — зашумели вокруг. — Ты нам лучше про Сицилию расскажи! Как там Тавромений — держится?
— Не знаю! — ответил Прот. — Я был последним человеком, который вышел живым из этого города. Но я…
— А что Евн?.. — снова прервали его.
— Это правда, что он из жалкого раба превратился в настоящего базилевса?
— Правда! — утвердительно кивнул Прот. — Но я пришел, чтобы сказать, что мой господин Луций Пропорций…
— Что нам твой Пропорций? — еще громче зашумели заговорщики. — Хватит с нас и без него всех этих Сулъпициев, Маниев и всяких Гаев, что наводнили Пергам!
- Ты нам про Евна! Про Евна давай!..
Окончательно сбитый с толку Прот оглянулся на Артемидора, ища поддержки, и тот, ободряюще улыбнувшись ему, посоветовал:
— Расскажи им все по порядку!
— Ну, хорошо… — пожал плечами Прот, обвел глазами скульптурную мастерскую, повсюду ловя на себе жадные взгляды, и начал свою бесхитростную историю.
Притихшие заговорщики, затаив дыхание, слушали, как он попал на остров восставших рабов, как, улучив первый удобный момент, отправился на поиски несметных сокровищ Тита Максима.
— И нашел?! — вскочил со своего места Кабир, поедая глазами рассказчика.
— Нашел… — с горечью усмехнулся Прот, вспоминая, как слуги Серапиона вносили во дворец и ставили перед троном обитые бронзой ящики, в которых было золото, серебро, драгоценные камни…
— Нам бы сюда эти миллионы! — воскликнул Кабир. На него зашикали, но он горячо воскликнул: — Представляете, сколько на них можно было бы купить оружия?! Да что оружие – целую наемную армию!
Дождавшись тишины, Прот стал говорить, как, по совету эллина Фемистокла, он перехитрил Евна, взяв с него царское слово и клятву Астарте. Демарх даже вздрогнул — так были созвучны эти слова с его мыслями об Эвдеме.
«Конечно же, его тоже надо перехитрить! — осенило его — Но как? До сих пор заговорщики живы моим молчанием. Дважды мне удавалось обмануть Эвдема, рассказывая о разных мелочах, касающихся торговцев этой лавки. Эвдем верил… А может, делал вид, что верит? — задумался Демарх. И страх снова сковал все его тело. — Надо подробно вспомнить последний разговор с Эвдемом. Значит, так, он сказал мне о том, что здесь должно состояться собрание. Кто же мог выдать ему это место? Возможно, что кто–то из тех несчастных в его подвалах. А может, здесь помимо меня сидят его люди? И Эвдем только проверяет меня? — Демарх обвел настороженным взглядом увлеченных рассказом Прота людей, но тут же отогнал от себя эту мысль. — Нет, этого не может быть. Иначе Эвдем точно знал бы день этой встречи. Но все равно, сегодня он потребует от меня ответа. И что я ему скажу на этот раз? Ах да, перехитрить… Может, сказать, что здесь собираются купцы, чтобы обсудить цены на хлеб нового урожая или на оливковое масло?.. Не поверит. Тогда… что смотрели и обсуждали новую статую Артемидора? — Он покосился на статую Селены в углу мастерской, которой не видел раньше, но тут же отогнал и эту мысль. — Нет, он только посмеется в ответ, и после этого смеха мне придется горько плакать. Тут надо что–то другое. Такое, чтобы он поверил мне. Но что? Что?!»
7. Артемидор!
Тем временем Эвбулид выходил из лавки очередного Диодора.
— Все! — объявил Лад, едва взглянув на его лицо. — На сегодня хватит!
— А может, еще в одну лавку? — предложил грек. — Вот она, прямо через дорогу!
И он показал рукой на яркую вывеску: «Здесь Никодор предлагает хозяевам и гостям Пергама лучшие вазы столицы!»
— Ну, если только через дорогу… — соглашаясь, проворчал сколот, и Эвбулид, сделав несколько шагов, оказался в просторной лавке.
Все прилавки были уставлены действительно прекрасными вазами и амфорами, каких он еще не видел в Пергаме. Лучшие из них были покрыты красочными рисунками, изображающими жизнь богов и героев.
И все эти Гераклы, Гермесы, Нимфы и амазонки разом потускнели, едва он увидел хозяина лавки. Маленький, сгорбленный человечек, высоко задрав голову, скалил крошечные неровные зубы:
— Твой господин послал тебя за подарком для своей жены? Правильно сделал, ведь самые лучшие вазы в Пергаме — у меня.
— Нет, я… — замялся Эвбулид.
— Понимаю, — перебил его торговец. — Ты разбил господскую вазу и теперь, опасаясь наказания, хочешь купить взамен на свой пекулий недорогую? Тогда тебе повезло — один из моих мастеров не углядел и вот, пожалуйста: две вазы соприкоснулись в средней части печи, и на лице эфеба, как видишь, отпечаталась нога лошади. Мастера я, конечно, наказал, теперь он будет выполнять у меня самую тяжелую работу…
Эвбулид вышел из лавки с тяжелым сердцем и несколько кварталов ехал молча.
Лад, покосившись на него, с удивлением спросил:
— Что с тобой?
— Да так… — пробормотал Эвбулид. — Ничего!
— Подумаешь — не та лавка! — попытался успокоить его сколот. — Главное, что мы знаем теперь, что он не Афинодор, Диодор и этот, как его — Аполлодор!
— У нас, кроме богов, случается, еще дарят младенцев людям! — глухо проронил Эвбулид, сидя с низко опущенной головой.
Лад метнул на него сердитый взгляд, но, пересилив себя, по–прежнему мягко сказал:
— Конечно, это удлинит наши поиски. Но ничего! Будем искать месяц, даже год, но обязательно найдем его!
— Да–да, конечно… — бесцветным голосом отозвался Эвбулид.
—Да что это с тобой, Перун тебя порази! — взорвался, не выдержав, сколот. — Ты же сам на себя не похож! Может, отхлебнешь вина?
—Не хочу! — оттолкнув рукой кувшин, протянутый Ладом, покачал головой грек, и сколот не на шутку встревожился:
—Ты не заболел?
— Нет, сейчас пройдет! — отмахнулся он от расспросов.
Как он мог сказать Ладу, своему бывшему рабу, которого когда–то приказал бить истрихидой и подвешивать за руки к крючьям, что этот владелец лавки с прекрасными вазами напомнил ему, каким он сам был в Афинах. Армен — не в счет. Он был хоть и бесправным, но все–таки членом его семьи. А вот о пытках чужих рабов, казнях, жестоких наказаниях за их малейшие провинности он слушал ежедневно от своих приятелей, как о само собой разумеющемся. И еще, глупец, раздуваясь от важности, как тот павлин, которого он принес в прощальный вечер в дом, доказывал Фемистоклу, что прав афинский закон, запрещающий кормить раба, если тот не работает, и что каждое обращение к рабу должно быть приказанием!
Не ведавший этих мыслей, Лад, стараясь отвлечь Эвбулида, воскликнул:
— Смотри! Вон еще одна лавка с вазами, может, зайдем?
Эвбулид бегло взглянул на вывеску и угрюмо заметил, что ее хозяина зовут Леонид.
—А вон, смотри, какая странная девчонка! Словно ее вытащили из печки! — не унимался сколот. — Я видел темных египтянок, сириек, но эта, гляди — совсем черная!
—Обычная нумидийка! — скользнув глазами по идущей с корзиной девочке, отмахнулся Эвбулид. — У них всегда такая кожа, курчавые волосы и толстые губы…
—Чудно! — покачал головой Лад.
—Ничего чудного! — желчно возразил грек. — Нашел, чем меня удивлять. У нас в Афинах знаешь сколько таких? А некоторые ремесленники даже изображают их на вазах! На вазах… На вазах?! … Стой!!! — внезапно закричал он, хватаясь за вожжи.
Если бы не быстрая реакция Лада, мулы вынесли бы их на пешеходную часть улицы.
— Ты что?! — изумился сколот. – Мы же ведь сейчас могли…
Но Эвбулид не дал ему договорить. Он соскочил с повозки и бросился вслед за девочкой, которая уже успела скрыться за поворотом,
— Эвбулид! Куда?! — только и успел вдогонку крикнуть ему Лад.
Не видя и не слыша ничего, налетая на прохожих, грек добежал до поворота, огляделся и, увидев в толпе черные руки и шею, бросился дальше. Догнав африканку, он ухватил ее за корзину и, задыхаясь, спросил:
— Скажи… твой хозяин торгует вазами?
— Да, — удивленно ответила африканка, не понимая, зачем она понадобилась незнакомому рабу.
— А он ваяет статуи?
— Да!
— И тебя ваял?..
— Да. Однажды! — с гордостью кивнула девочка и с гордостью добавила.
— Имя! — только и смог выговорить, не веря в неслыханную удачу, Эвбулид. — Как его имя?!
— Его зовут — Господин!
— О, святая простота! Я спрашиваю, как называют его жена и друзья!
— У него нет жены, — пожала плечами африканка. — А господа, что бывают у нас, называют его Артемидором!
— Артемидор!.. — прошептал, ударяя себя по лбу Эвбулид. — Конечно же, Артемидор! И как же я это сразу не вспомнил?..
Девочка с удивлением посмотрела на странного раба и робко спросила:
— Я могу идти?
— Идти? Куда?! — испугавшись, что она вдруг исчезнет, схватил ее за руку Эвбулид.
— На рынок… — попятилась африканка. — Мне велено купить белого поросенка. Сегодня у нас начинается обжиг новых ваз, и его принесут в жертву. Пусти, а то я закричу!
—А далеко ли еще до рынка? — ослабляя пальцы, спросил Эвбулид.
—Да, — вздохнула девочка. — Жертвенные поросята бывают только на Нижнем рынке!
—И тебе потом придется еще нести его наверх? — посочувствовал Эвбулид.
—Да… А что же делать?
—Как что? У нас есть повозка, и мы отвезем тебя на рынок. Там ты быстренько купишь поросенка и с ним поедешь назад, к лавке Артемидора!
—А вы не грабители? — испуганно спросила девочка, переводя глаза с Эвбулида на могучего Лада, восседающего в подъезжающей повозке.
— Какие же мы грабители? — с трудом сдерживая нетерпение, улыбнулся Эвбулид. — Я давний приятель твоего господина, а это, — он оглянулся на Лада, — мой друг!
— Тогда едем! — решилась девочка. — Я еще никогда не ездила в повозке!
— Едем! Лад, гони на Нижний рынок!
— Это до конца квартала, а потом прямо и прямо! — объяснила девочка, забираясь с ногами в повозку и восхищенно оглядываясь вокруг.
— Что ты задумал? — проворчал сколот, косясь на нее. — Зачем нам она?
— А затем, — растягивая удовольствие, издалека стал объяснять Эвбулид, — что это рабыня купца, который торгует вазами…
— Ну и что? — пожал плечами Лад.
— И ваяет скульптуры… — Ну…
— Бывает в Афинах!
— Ну! — заторопил Эвбулида Лад, почувствовав, что сейчас услышит что–то важное.
— А еще его зовут Артемидор, и это тот самый купец, который нам нужен!
— Ну?!
— Вот тебе и ну, Лад! — радостно обнял сколота Эвбулид. — Мы спасены!
8. Хитрость Демарха
В самый разгар рассказа Прота потайная дверь громко заскрипела, и взоры всех заговорщиков устремились к ней.
На пороге, явно кого–то сдерживая, стоял начальник охраны Пифон.
Из–за плеча его выглядывал грек Лимней, в обязанности которого входило охранять вход в лавку и сразу же сообщать обо всем подозрительном.
— Артемидор! — взмолился Пифон, не выдерживая натиска и впуская в мастерскую сердитого Лада, а следом за ним и Эвбулида. — Эти сумасшедшие грозились разнести лавку в щепки, если я срочно не пропущу их к тебе!
— Мы испугались шума и пропустили их, господин, — добавил Лимней и показал рукой на Эвбулида: — Тем более этот эллин утверждает, что он твой друг и что ты приглашал его к себе в гости!
— Я? — удивленно вскинул бровь Артемидор, оглядывая непрошеных гостей: — Кто вы такие и что вам от меня надо?
— Артемидор! — бросаясь вперед, вскричал Эвбулид. — Ты не узнаешь меня?!
— Нет! — покачал головой купец.
— Меня зовут Эвбулид, но ты этого, конечно, не знаешь. Я однажды покупал у тебя в Афинах чашу и колбу, а ты еще советовал мне купить сколотов и приглашал в гости посмотреть твои статуи! Вот он я, пришел…
Брови Артемидора узнавающе дрогнули, хотя разум отказывался признать в этом поседевшем, изможденном, по–рабски сложившем руки на груди человеке того счастливого, полнолицего афинянина, который расспрашивал его о привозе рабов на сомату и, кажется, действительно купил что–то из товаров. Он перевел глаза на продолжавшего стоять у двери рослого раба и, признав в нем пленника из той самой партии, что он предложил купить греку, горестно покачал головой:
— Ай–ай, что судьба может сотворить с нами! Так, выходит, ты сам теперь раб?
— Да, Артемидор! — воскликнул грек.
— И у кого же?
— У Эвдема…
- Ай–ай, к кому тебя угораздило попасть! — снова покачал головой купец. — А этот твой… бывший раб тоже теперь у этого вельможи?
— Да, он управляющий его загородным имением…
— Загородным? — встревожено включился в разговор Аристоник. — И он что же, в разгар страды отпустил тебя в гости?!
— Да нет… — замялся Эвбулид, смущенный властным взглядом одетого в бедный хитон человека. — Мы сами…
— Значит, сбежали? — с облегчением вздохнул Артемидор, обмениваясь с Аристоником взглядом.
— Вроде того… — развел руками Эвбулид.
— Что же мне теперь с вами делать? — задумался купец. Артемидор замолчал.
Демарх тем временем ошеломленно глядел то на Лада, то на Эвбулида.
«Здесь рабы Эвдема! — быстро соображал он. — Беглые рабы! Но ведь Эвдем приказал мне выдать преступников — подозрительных людей или… беглых рабов! О боги, неужели вы решили помочь мне и спасти и моих друзей, и семью? Я теперь могу выдать Эвдему этих двоих, а про остальных скажу, что все они — любители скульптур, которые ваяет Артемидор! И все — Мелитина, Дасий, Саранта, Аристоник, Кабир, Анаксарх будут спасены, а эти… — Демарх, сощурившись, посмотрел на рабов, и ради жены с детьми, пошел на сделку с собственной совестью. — Конечно, это будет не честно по отношении к ним. Хотя с другой стороны, они получат по заслугам. – уже успокаивал он себя, — И поделом: один из них управляющий, а это звери, что хуже своих господ! Да и эллин, раз так запросто с ним, скорее всего, тоже из надсмотрщиков! Хватит мучить других в угоду Эвдему, пускай теперь сами от него помучаются!..»
Он встал и, воспользовавшись тем, что Артемидор был занят с беглыми рабами, а все остальные смотрели на Прота, рассказывающего о том, какая роскошь и рабы окружали его, когда он был одним из самых богатых людей Тавромения, незаметно выскользнул из мастерской.
Выйдя из лавки, Демарх бегом направился ко дворцу Эвдема и застал вельможу в своем кабинете, беседующим с Протасием о хозяйственных делах в имениях.
— Господин! — задыхаясь, сообщил он. — Я нашел преступников!
— Наконец–то! — бросая на стол испещренные цифрами листки, воскликнул Эвдем. — Говори!
— Как ты и приказал мне, я внимательно следил за каждым человеком, приходящим в лавку Артемидора! — начал, обдумавший по дороге все, что и как надо говорить, Демарх.
— Хорошо! — одобрил Эвдем.
— Сегодня среди них были и купцы, и ремесленники.
— И все они сейчас в лавке Артемидора? Прекрасно, Демарх! Я подумаю, как наградить тебя за то, что ты предоставил в мое распоряжение всех преступников!
— Но преступники не они, господин! — побледнел Демарх, никак не ожидавший такого поворота дел.
— Что? — не понял Эвдем. — А кто же?!
— Твои беглые рабы!
— Мои рабы? В стане заговорщиков?!
— Да какие там заговорщики! — протестующее замахал руками Демарх. — Они собрались для того, чтобы обсудить Селену…
- Какую еще Селену, что ты мелешь?!
— Селену — богиню Луны. Это новая статуя Артемидора!
— И мои рабы все еще там?
— Да, господин… — поклонился Демарх.
— В таком случае, мы немедленно пойдем туда, и ты покажешь их нам! — решил Эвдем.
— Господин, пощади! — в страхе попятился Демарх. — Меня ведь убьют за это!
— Убьют? — с усмешкой переспросил Эвдем. — За то, что ты помешаешь обсуждать статую? И кто — любители высокого искусства?!
Демарх молчал.
— Подожди за дверью! — коротко бросил Эвдем и, как только они остались наедине с Протасием, убежденно сказал:
— Это заговор! Их надо немедленно накрыть всех вместе и выдать Атталу!
— Опасно, господин! Ты нарушишь закон, и тот же Аттал может казнить тебя за это! — с сомнением покачал головой Протасий. — Что, если они, действительно, все, как один, станут на следствии говорить, что обсуждали статую?
— У меня есть повод — в лавке Артемидора мои беглые рабы! — отрезал Эвдем. — И довольно разговоров, я слишком долго ждал этого дня! Вызывай всю мою охрану!
9. Колесница Гелиоса
…В ту минуту, когда Эвдем с вооруженной охраной и Демархом, подгоняемым Протасием, вышли из дворца, Прот закончил свой рассказ, и Артемидор приказал ему:
— А теперь давай самое главное!
— Как? — удивился Анаксарх. — Разве он не все нам сказал?
— Вы перебили меня! — напомнил Прот. — А ведь я целый месяц добирался сюда. Мой корабль разбился в бурю о скалы, немногие счастливчики высадились в Сирии, и чтобы снова не стать рабами, мы шли по ночам, голодные, замерзшие. И вот я здесь…
Обращаясь больше к Аристонику, чем к остальным, он рассказал все, что знал о своем бывшем господине, Луции Пропорцие, который год назад отправился в Пергам, чтобы заставить Аттала завещать царство Риму, а затем отравить его.
— Год назад? — удивленно переспросил Аристоник. — Не может такого быть, ведь Аттал жив, да и Пергам по–прежнему остается пергамским!
— Ты живешь в Левках и потому не знаешь новых порядков, которые ввел во дворце твой брат! — заметил Артемидор. — Теперь простому смертному к нему и не пробраться! Так что не удивительно, что римский посланец пока ничего не добился. Но меня настораживает другое.
— Что именно? — нахмурился Аристоник.
— Мне докладывают о каждом прибывшем к нам римлянине, но я не помню такого имени. Анаксарх, а тебе оно о чем–нибудь говорит?
— Нет! — отозвался дородный купец.
— Значит, он приехал в Пергам под чужим именем… — задумался Аристоник. — И наверняка за год успел втереться в доверие к брату. Как знать, может, это завещание уже написано, и мой брат пребывает в смертельной опасности.
—Пергам пребывает в этой опасности! — вскакивая с места, воскликнул Кабир. — И пока мы не найдем этого Пропорция…
—Постой! — услышав знакомое имя, привстал с лавки Эвбулид и обратился к Проту: — Ты сказал — Квинт Пропорций?
—Нет, Луций… — поправил его Прот.
—Какая разница? Это же брат Квинта! — воскликнул Эвбулид.
—Постой — постой! Ты знаешь Пропорциев? — с надеждой уточнил Артемидор.
—Еще бы! — усмехнулся грек. — Эти братья похожи друг на друга, как две капли воды.
— Да, теперь и я вспоминаю Квинта. Они — близнецы! — подтвердил Прот.
Артемидор поднялся со своего места, подошел к греку и обнял его за плечи:
— Эвбулид, сами боги послали тебя сюда! У нас есть подкупленные люди во дворце, я договорюсь с ними, мы выкупим тебя у Эвдема и продадим Атталу. Так надо, Эвбулид!
— Надо? Кому?!
— Мне! Аристонику! — показал глазами на побочного брата царя купец. — Тебе, Пергаму, всем нам! Во дворце ты опознаешь этого Луция Пропорция, или кто он там теперь — Марк, Гай, Публий, и немедленно сообщишь нам об этом!
— Хорошо… — разочарованно пожал плечами Эвбулид. — Хотя я думал, ты поможешь мне, и я стану свободным, а не опять рабом, хоть и у самого царя…
— Ты будешь свободным, Эвбулид! — поднялся со своего кресла Аристоник.
— И я? — подал голос Лад.
— И ты!
— И Домиция?!
— Все будете — и купцы, и ремесленники, и рабы! — пообещал Аристоник. — И если только нам удастся отстоять Пергам от Рима, то, клянусь Гелиосом, я превращу это царство в такой же остров Тапробана, какой описан в одной старинной книге Ямбула.
— Расскажи нам о нем, Аристоник! — попросил Кабир, и все, как один, стали просить его:
— Что это за остров?
— Неужели там все свободны?!
— Более чем свободны! — охотно ответил Аристоник, — Жители острова Тапробана поклоняются богу Солнца и потому они самые счастливые на земле!
— Мы тоже будем поклоняться ему! — воскликнул Кабир.
— Правда, правда, — подтвердил Артемидор. — И это поможет нам объединить сирийцев и тавров, понтийцев и египтян, ведь у каждого народа бог Солнца в особом почете!
Аристоник благодарно кивнул Артемидору и продолжил:
— Законом на этом острове положено жить до ста пятидесяти лет.
— А кто не желает жить так долго? — спросил изможденный ремесленник, сидящий поблизости от Эвбулида.
— Тот просто ложится на траву и засыпает навеки приятным сном! — объяснил Аристоник. — Люди там не знают болезней, хотя и слышали, что они существуют. Живут они мирно, ни с кем не ссорятся и ни с кем не воюют, хотя знают, что на земле бывают войны. Зачем им воевать: почва у них плодородная…
— Как у нас в Пергаме! — снова встрял Кабир.
— … плодов родится больше, чем нужно для пропитания, — кивнув, продолжил Аристоник. — Вода сладкая, всего вдоволь. Питаются они умеренно, работают по силам. Есть у них и азбука из двадцати двух букв. Но свои книги они пишут сверху вниз. Вот так! — жестом показал он и с улыбкой закончил: — Таких островов на свете семь. Все они находятся на одинаковом расстоянии друг от друга, и везде люди боготворят Солнце!
— Наш Пергам будет восьмым таким островом! — послышался восторженный крик, и в мастерской воцарилось шумное веселье.
— И мы тоже будем жить до ста пятидесяти лет! — кричал Кабир, обнимая натянуто улыбавшегося ему Артемидора.
— И тоже поклоняться Гелиосу! — вторил ему долговязый крестьянин.
— А колесницу его поведет перед нами сам Аристоник!
— И все мы будем зваться гражданами государства Солнца — гелиополитами!
— Ге–ли–о–по–ли–ты! Ге–ли–о–по–ли–ты!! — закричали бедняки, недружно поддерживаемые купцами и зажиточными ремесленниками.
Аристоник вместе со всеми с серьезным и счастливым лицом, поднятым кверху, как бы призывая в свидетели Гелиоса, громко восклицал:
— Гелиополиты!
— …Он похож на Фаэтона! — вдруг услышал Эвбулид голос наклонившегося к самому его уху Лада.
— Что? — переспросил тот.
— Я говорю, он похож на того Фаэтона, о котором ты мне рассказывал! — прокричал сколот, показывая глазами на обнимавшегося с Анаксархом и Кабиром Аристоника. — Ведь такое царство даже не колесница Гелиоса! И соседи пострашнее скорпионов и тельцов! Ему придется крепко держать вожжи в своих руках, а он какой–то мягкий и добрый, хоть и брат царя!
— Он теперь брат всем обездоленным, потому что живет в их кварталах, увидел все их беды, — возразил Эвбулид. — И сделает все, чтобы они были счастливы и…
Он не договорил.
Дверь неожиданно распахнулась, и в мастерскую ворвалась группа вооруженных людей в блестящих кованых доспехах. Остриями мечей и пик они принялись оттеснять опешивших заговорщиков в глубь мастерской.
Несколько мгновений длилась растерянность собравшихся.
Вдруг кто–то негромко воскликнул: «Аристоник!» — и тотчас же все они образовали вокруг своего вождя плотное кольцо, готовые до последнего защищать его от непрошеных гостей.
Последними в мастерскую вошли Эвдем с Протасием и едва передвигающий ноги Демарх.
— Что это значит, Эвдем? — увидев вельможу, гневно закричал Артемидор. — По какому праву ты врываешься в мою лавку и направляешь оружие на моих друзей?!
— По праву начальника следствия! — властным голосом отозвался Эвдем, выглядывая в разношерстной толпе своих рабов. — И по праву человека, которому небезразлична судьба нынешнего правителя Пергама!
— Бывшего начальника следствия! — с усмешкой поправил Артемидор и успокаивающе подмигнул своим друзьям: — А насчет права человека, кстати, тоже бывшего, расскажешь Харону после того, как я напишу жалобу Атталу. Да–да! — повысил он голос. — Я напишу царю о том, как ты помешал нашей беседе, какую новую статую изваять, чтобы усладить его взор!
Эвдем метнул на Артемидора яростный взгляд, и этим только раззадорил его.
— А, кстати, Эвдем, — улыбаясь, спросил купец, — как тебе нравится моя Селена, может, именно ее мне подарить царю? Мне очень интересно знать твое мнение, ведь когда то ты был очень близок к Атталу!
— Меня больше интересует, — справившись с собой, спокойно возразил Эвдем, — что делают в твоей мастерской мои беглые рабы?
— Твои рабы? — деланно удивился Артемидор.
— Демарх! — вместо ответа приказал Эвдем. — Иди–ка сюда.
Демарх, ощущая на себе прожигающие взгляды своих друзей, покорно сделал несколько шагов. Остановился.
— Где они? — резко спросил вельможа.
— Вон, господин… — упавшим голосом ответил Демарх, показывая рукой на стоящих в углу Лада и Эвбулида. — Но все остальные, только обсуждали статую…
Но Эвдем уже не слушал своего агента. Увидев своих рабов среди враждебных ему людей, он побагровел от ярости и закричал, обращаясь к Ладу:
— Неблагодарная тварь! Я сделал тебя управляющим, дал подобающее имя, а ты… Взять его! И этого тоже! — кивнул он на Эвбулида.
Кабир, ошеломленно глядевший до этого на Демарха, кинулся на выручку рабам. Следом за ним — ремесленники, крестьяне, но Артемидор властным голосом остановил их:
— Стойте! Разве вы не видите, что они только и ждут от нас этого! Нет! — крикнул он Эвдему. — Мы не будем нарушать закон и защищать твоих рабов. Забирай их!
— Артемидор! — в отчаянии вскричал Эвбулид, видя, что в грудь его уперлось несколько остриев мечей.
— Молчи! — шепнул купец. — Надо смириться. Пока… Ты понял меня?
Эвбулид понял. Сокрушенно кивнув, он, опустил руки. И только собрался сказать Ладу, что еще не все потеряно, как сколот по своему распорядился своей судьбой. Он вырвал из рук одного из воинов меч и бросился с ним на Эвдема, крича:
— Сейчас ты узнаешь, пес, как отнимать имя у человека!
Но убить Эвдема Ладу не удалось. Расторопные охранники вельможи навалились на него, повалили на пол и принялись избивать ногами.
— Протасий! — невозмутимым голосом позвал Эвдем.
— Здесь, господин! — подскочил к нему евнух.
— Хватит пока с него.
— Слушаюсь, господин, — поклонился Протасий, давая знак прекратить избиение.
— Сегодня же выжечь у обоих беглецов по клейму на лбу, — приказал ему Эвдем. — Этого, — указал он на Эвбулида, — отправить на рудники. А скифа, — палец, украшенный перстнями, уперся в поднимавшегося с трудом Лада, — ко мне в подвалы. Там мы продолжим нашу беседу.
Вельможа ненавидящим взглядом обвел заговорщиков и остановил глаза на хозяине лавки:
— А ты, Артемидор, готовься ответить главному судье, почему именно в твою мастерскую зашли, в поисках убежища, беглые рабы!
— А куда же им еще было идти, Эвдем? — притворно удивился купец, явно обращаясь к Ладу, чтобы тот запомнил каждое его слово: — Твой управляющий — прекрасная натура для моей новой статуи Геракла, которой я собрался порадовать нашего обожаемого царя! Вот я и обещал ему пять драхм, чтобы он попозировал мне. И все остальные, — он обвел рукой заговорщиков, — готовы поклясться, что все было именно так, и мы восторгались новой натурой и любовались Селеной.
— Ну что ж, любуйтесь! — процедил сквозь зубы Эвдем и мрачно посоветовал: — Только спешите, потому что скоро каждый из вас станет прекрасной натурой для царского палача! И тогда уже я, в свою очередь, с удовольствием посмотрю на групповую статую безголовых заговорщиков!
— Дались тебе заговорщики, Эвдем! — изумился Артемидор. — О чем ты?!
— Пойдем, господин, — шепнул вельможе Протасий. — Все равно на этот раз мы ничего с ними не сделаем…
Эвдем махнул рукой и, сопровождаемый угрюмыми охранниками, вышел из мастерской.
Демарх замешкался, не зная, как ему поступить. Шагнул было вперед, потом одумавшись — назад… Он не сделал даже попытки защититься, когда Кабир поднял выроненный Ладом меч и по самую рукоять вонзил острое лезвие в его грудь.
— Вот тебе, жалкий изменник! — прокричал носильщик. — Получай свое!
Демарх пошатнулся, прислонился спиной к стене и, не переставая глядеть на Кабира, стал медленно сползать на пол. Дотронувшись ладонью до груди, он ощутил липкое тепло и развязал слабеющими пальцами пояс, чтобы легче было дышать. Мешочек с золотыми монетами Луция, звякнув, упал к его ногам.
— А вот и деньги, которые он получил за свое предательство! — развязав мешочек, показал всем его содержимое Кабир.
— Нет… — деревенеющими губами возразил Демарх. — Это золото мне дали, чтобы я нанял убийц… и они убили Аристоника… Но я отдаю его на оружие… которое поможет вам… Я не преда…
Голова Демарха упала на грудь, и он медленно повалился на усеянный мраморной крошкой пол.
— …тель!
Взяв из рук Кабира мешочек, Аристоник несколько секунд разглядывал его, наконец, глухо проронил:
— Быть может, мы лишили сейчас жизни того, кто только что спас наше государство Солнца. — Он поднял глаза на притихших заговорщиков, нашел Артемидора: — Узнай, где жил этот несчастный, и немедленно вывези его семью в безопасное место. И используй все свои связи, чтобы вызволить Эвбулида и перевести его во дворец.
— А может, мне пойти на службу к царю? — предложил Прот.
Аристоник бросил на него уничтожающий взгляд:
— А ты, раб, державший у себя после собственного освобождения рабов, слишком долго ехал к нам, чтобы предупредить об опасности. Иначе бы тебе давно стало известно, что мой брат давно уже не допускает к себе пергамцев. А если действительно хочешь послужить государству Солнца, то отправляйся назад в Сицилию, и расскажи Евну–Антиоху о нас!
Конец второй части
