5
Эвбулид прищурившись, оторвал взор от закатного моря и оглянулся на город.
Афины, куда доставил его и сразу же умчался к своим пиратам сын, были как всегда жизнерадостны и многолюдны.
Франты в вызывающе пестрых одеждах и отделанных серебром полусапогах, щеголи с длинными, аккуратно уложенными волосами, лохматые философы, атлеты с короткими стрижками, инвалиды и путешественники в шляпах, рабы с тяжелыми корзинами различных покупок для своих господ, — казалось, все население города было сейчас на улицах. И большинство из них торопились домой с агоры.
Дойдя до района Большого водопровода, Эвбулид остановился, чтобы немного перевести дух. Как долго он ждал этого счастливого мига и вот, наконец, он наступил…
Быстрым шагом он миновал дом позолотчика шлемов Демофонта, не без тревоги отметив, что оттуда не слышен не смолкавший прежде ни днем, ни ночью мелодичный постук молотка.
После, потом он обо всем поговорит с ним!
Сейчас главное – Гедита! Скорей к ней! Как там, что там она?
Однако в родном жилище никого не оказалось.
Эвбулид вернулся к дому соседа и окликнул его.
Навстречу ему вышел слепой человек. Эвбулид содрогнулся, узнав в нем Демофонта. Тот тоже признал его по голосу, но затем пробежал быстрыми, уже умелыми пальцами по лицу, приостановился на лбу, где было клеймо, и недоверчиво прошептал:
- Эвбулид… это ты?
- Да я, я! – с легкой горечью усмехнулся Эвбулид. — А где Гедита?
- Где ж ей еще быть, на агоре, в цветочном ряду!
- Эх, знал бы, сразу пошел бы туда! – огорчился Эвбулид. – Но ничего, я и сейчас ее там найду! Или встречу по дороге домой!..
- Не надо, стой, Эвбулид, она… — попытался объяснить ему что–то Демофонт, но Эвбулида уже нельзя было остановить.
Он рванулся на улицу и только услышал позади себя взволнованный голос соседа, которым тот звал на помощь жену.
Скорее, скорее к ней!..
Эвбулид шел навстречу сплошному потоку людей, уворачивался, толкался и казался щепкой, каким–то чудом плывущей против течения многоводной реки.
Он боялся пропустить Гедиту в таком множестве народа, но опасения его были напрасны.
Его жена еще находилась на опустевшей агоре. Она, уже совершенно одна, стояла в цветочном ряду, на том самом месте, где он когда–то, купив гирлянду, подал щедрую милостыню женщине, у которой погиб муж.
Эвбулид бросился было к жене, но его сердце вдруг сжалось от того, как она изменилась за это время. Опустившиеся плечи, седые, собранные в небрежный пучок волосы, горькие, почти старческие складки у увядших губ…
И все–таки это была она, его Гедита.
Он подошел к ней сбоку, и, тихо позвал:
- Гедита!..
Женщина вздрогнула от неожиданности, и, словно видя перед собой запоздалого покупателя, радостно прошептала:
- Господин, как хорошо, что ты пришел! А то я уже собралась уходить…
- Гедита, это же я… — растерялся Эвбулид.
- Ты, наверное, один из прежних знакомых моего мужа? – еще больше обрадовалась женщина. — Тогда ты непременно купишь мою гирлянду. Я ведь продаю их, чтобы собрать деньги на выкуп его из рабского плена!
Гедита ласково погладила цветы и предложила:
- Выбирай любую!
- Да я куплю у тебя их все! Ты что, правда, не узнаешь меня?! – закричал Эвбулид, и вдруг услышал за спиной задыхающийся после быстрой ходьбы голос соседки:
- Она никого не узнает теперь, Эвбулид.
…Вечером Демофонт с женой рассказали ему, что случилось с Гедитой. После того, как пришедший к ней афинский путешественник сказал, что ее мужа продали в рабство в далекий Пергам, она сразу же начала собирать деньги на выкуп. Однако, вскоре в дом зачастили кредиторы, и забрали все то немногое, что удалось скопить. Не оставили даже денег на жизнь. И тогда Гедита вместе с дочерьми стала плести цветочные гирлянды, выручки от которых им едва хватало на еду. Случайно узнав, что один афинский купец едет в Пергам, она сдала на полгода в рабство Филу и Клейсу и отдала ему все деньги в надежде, что тот найдет и выкупит Эвбулида. Но то ли шторм был тому виною, а может, пираты, пропал и купец, и деньги. Через полгода все те же безжалостные кредиторы перепродали Филу и Клейсу в далекое рабство… Сбежал, бесследно пропав, Диокл… И Гедита, не выдержав всего навалившегося на нее горя, повредилась в уме. Теперь она одна плела гирлянды из цветов, и никого не узнавая, жила только тем днем, когда выкупит Эвбулида, а затем, уже с его помощью — и дочерей…
«Только разве теперь их найдешь? Тех перекупщиков давно уже и след простыл!» – закончил свой грустный рассказ Демофонт, и его жена, утирая слезы, вздохнула: «Хорошо ты хоть вернулся!»
«Да, да! – поспешил согласиться Эвбулид. – И теперь я сделаю все, чтобы Гедита опять стала прежней!»
На следующий день он не разрешил Гедите идти на агору и показал сложенные на столе пирамидками монеты, которые дали ему Диокл с Аспионом.
- Вот, смотри!
- Что это? – недоуменно взглянула на него жена.
- Выкуп!
- Чей?
- Мой! То есть… Эвбулида!
- А… Филе и Клесе?
- Хватит и им! – утаивая вздох, пообещал Эвбулид.
Гедита, совсем как в дни их счастливой молодости, радостно всплеснула руками, затем разом, узнавая мужа, прошептала:
- Эвбулид!..
И обмякла в его объятьях.
Сердце ее не выдержало еще одной тяжести, пусть она и была долгожданным счастьем…
Похоронив Гедиту, Эвбулид слег в сильнейшей горячке.
Вызванный соседями лекарь, несмотря на то, что ему было обещано щедрое вознаграждение, только беспомощно развел руками и сказал, что, в конце концов, в споре между Асклепием и Аидом, всегда побеждает Аид.
Услышав это, собравшийся уже было умирать вслед за женой, Эвбулид вдруг ужаснулся.
Он уже был раз под землей, в Пергаме, добывая серебряную руду, из горсти которой, может, была изготовлена эта монета! И не хотел еще раз идти туда, тем более, теперь уже навечно! Из земного аида еще можно было еще сбежать, хотя бы попав под обвал или другим способом уйдя из жизни. А от этого уже не было никакого спасения!
Однажды появившись, эта мысль не давала ему больше покоя. Она заняла весь ум, оттесняя куда–то жар, боль, слабость и даже подняла его с одра смертельной болезни.
«Как же так? – недоумевал он. – Всю жизнь я старался жить по совести. Однажды принес ей в жертву даже свободу и, как оказалось, всех самых дорогих мне на свете людей! А что в итоге? Так же, как и Луция, Публий, Филагра меня ждет мрачный, серый аид? Разве это справедливо?.. Конечно, за все свои злодеяния они теперь будут мучаться там. Но уже сам аид, вечное пребывание в нем – разве это не мука?.. Зачем же я тогда мучался, страдал, терпел? Зачем тогда вообще жил?..»
Едва выздоровев, он бросился в поисках ответа на этот вопрос.
Был у философов, встречался с архонтами, беседовал с самыми мудрыми людьми Афин и путешественниками из ученой Александрии.
И нигде не находил на него ответа.
«Где же она — правда? – все чаще уходя за город и садясь на облюбованную им скалу, порою сутками напролет размышлял он. – Куда смотрят боги? А впрочем, они всё пьют, едят, на своем Олимпе, мстят, воюют, творят зачастую такое, из–за чего даже детям стыдно рассказывать некоторые истории о них! Да и до человека ли им вообще за своими делами? О, боги… то есть я не знаю теперь к кому и взывать… У кого же искать тогда защиты и справедливости?»
А может быть, правы, были те иудеи, которых он видел в рабстве – многих их сделал рабами сирийский царь Антиох VII, захватив Иерусалим. Все они, как один, утверждали, что придет Бог Спаситель, который выведет души из аида и победит смерть. Помнится, он не поверил им тогда, даже смеялся: как это может помочь один Бог, когда десятки, сотни олимпийских богов не в силах изменить существующий для людей порядок?
Зря посмеялся. Они ведь тогда называли срок, когда Он придет. А он даже не спросил, когда.
Была потом и другая крайность…
Однажды ему указали на человека, о котором сказали, что он не верит в существование богов и посмертное бытие людей. Поначалу он не поверил этому. Как не верит? Все верят и верили всегда! Но, поговорив с ним, убедился, что это действительно так. Этот человек с горящими глазами и упрямо поджатым ртом, очень убежденно доказывал свою правоту. На мгновение Эвбулид даже позавидовал ему. А потом содрогнулся от мысли, ужаснее которой нет, и не может быть ничего. Ведь тогда мыслящего, привыкшего к своему родному «я» человека ждет пустота, забвение, вечный мрак! Только не это! Уж лучше – этот аид…
Лучше? Ну, нет!
Когда–то Эвбулида устраивал раз и навсегда установленный для людей миропорядок. Как и все он думал лишь о земном и старался не касаться того, что будет с ним после смерти, обходя стороной главный вопрос. Ответ на него знали все, и всех он не устраивал. Но никто ничего не мог изменить. Да он как–то и не думал тогда об аиде! Но теперь, всегда уважавший и чтивший богов неожиданно для самого себя поднял против них настоящий бунт.
Нет, он не крушил по ночам статуи и мраморные изваяния. Не высмеивал их в комедиях, хотя и было за что, как некоторые поэты.
Единственное, что он мог сделать, это жить.
И он жил, жил…
Давно умерли Демофонт с женою, предрекавший ему скорую смерть лекарь, философы, с которыми он спорил, атеист, огласивший всю улицу воплями ужаса во время своего ухода…
А он продолжал жить, помня слова про сильную волю, могущую продлить жизнь, которые бесконечно давно сказал ему Аристарх.
«Аристарх…»
Глаза Эвбулида вдруг стали добрыми. Грустная улыбка скользнула по его губам:
«Хотел прожить до ста двадцати пяти лет, да сотни всего не хватило…»
Когда очередной римский консул Маний Аквилий, уничтожая уцелевших в горах гелиополитов, велел отравить колодцы, Аристарх первым понял эту опасность. Он попытался остановить изнемогавших от жажды людей, но те не захотели даже слушать его. Они хотели только одного – пить… И тогда, чтобы доказать, что в колодцах их ждет смерть, он сам зачерпнул отравленной воды и, сделав глоток, умер на глазах у всех.
Эвбулид сокрушенно покачал головой.
«Жаль, конечно, что он так рано ушел. Мог бы помочь своим примером всем людям жить дольше! Только… зачем?»
Ну, проживи он свои сто двадцать пять лет. И даже сто пятьдесят или целую тысячу! Ведь, сколько ни живи, все равно всех ждет навеки серый душный аид! От него не спасётся ни царь, ни воин, ни раб, ни поэт…
Богатый, и бедный, добрый и злой, трудолюбивый слуга, и ничего не делающий господин, верящие в аид эллины и не верящие в него римляне, совершивший подвиг Аристарх и творивший одни злодеяния Луций… Квинт ладно, ему просто ослепила глаза римская гордыня, а Луций делал зло осознанно и с расчетом… Прожившие и живые — всех ждала одна посмертная участь – вечное рабство в подземном царстве…
И его, как ни сопротивлялся он этому, тоже ждал вечный аид!..
Зачем же… зачем… зачем…
Зачем он тогда живет? Для чего жил?..
Кто ответит на этот вопрос?
Может быть, это море?
Но море катило и катило свои волны, словно не видело и не слышало его.
А может, оно пока и само не знало ответа?..