Благая мысль пришла к Родиону только на исходе дня. Если Матвей за все это долгое время не появился в гостинице, значит, он влип в историю, а если Адам, который знает все и вся, не желает говорить на эту тему, выходит, дело совсем швах. И единственный человек, который сможет пролить свет на темное дело, конечно, старый ксендз. В утренней беседе священнослужитель был так терпелив, а терпение — это уже благорасположение. Родион приказал оседлать коня и, предупредив Адама, что вернется поздно, поскакал в деревню — в костел.

Ксендз был на месте. Он внимательно выслушал Родиона и спросил:

— Этот молодой человек, ваш друг, уже бывал здесь раньше?

— Вы уловили самую суть. Он привез убитых в то памятное утро.

— Так я и думал, — согласно кивнул головой ксензд. — В нашей округе все мирские и духовные дела подчиняются Богу и князю Гондлевскому.

— Но не Бог же востребовал моего друга? встревожился Родион.

— Ваш друг жив.

— Уже на том спасибо. Я все понял.

— Как видите, поиск справедливости влечет за собой новую несправедливость, и так до скончания века.

— А каков человек — князь Гондлевский? — не удержался от вопроса Родион.

— Я скажу так: он не безумец.

— Понятно. То есть большого вреда моему другу он не причинит. Пожалуй, сегодня поздно наведываться к князю Гондлевскому? — деловито осведомился Родион.

— Пожалуй, рано, — мягко поправил его ксендз, — Дайте князю самому поговорить со своим пленником. По-моему, он имеет на это право. — И, не дожидаясь ответной реплики, ксендз пошел прочь.

Может быть, он ушел от слов благодарности, в которых не нуждался, или не пожелал слушать просьб, которые заранее считал невыполнимыми.

При выходе из костела Родион столкнулся с одноногим стариком престранного вида, он явно донашивал одежду с чужого плеча, шляпа на голове его напоминала ночной колпак, а сапог на правой ноге по праву должен был украшать левую отсутствующую ногу. Очевидно, правый сапог старик уже сносил и, чтоб не пропадать добру, надел его на единственную ногу. От старика пахло брагой, круглые рыжие глаза его оптимистически блестели.

— Скажите, милейший, вы кладбищенский сторож? — Родион полез в карман за монетой.

Старик поймал этот жест и расплылся в еще более широкой улыбке.

— Именно так. Что желает пан?

— Не объясните ли вы мне, как пройти к дому могильщика. Кажется, его зовут Яцек.

— Отчего же не объяснить. Это легко, а вот найти, да еще в сумерках — трудно. Он нелюдим и на отшибе живет. Хибара его мала, что муравьиная куча. Я бы вас проводил, да сегодня мне не с руки, а вернее сказать — не с ноги. Не дойду. — Он весело рассмеялся.

— Ты, главное, расскажи, да поподробнее, а я уж найду время туда прогуляться.

Право, это чудо, что Родион нашел в сумерках эту жалкую лачугу. Первым ориентиром должен был служить дом Митяя Кривого, что стоял в конце деревни: «Знатный, панове, дом, под черепичной крышей, за ним аккурат овраг, так в овраг не лезь, обойди стороной, иди вправо, там, панове, лесок сосновый, от него сбоку мельница, так к ней не ходи, зачем вам, панове, мельница, там вам нечего делать, а идти надо напрямки к пасеке, за пасекой лужок и ручей, а на том ручье мостик, а на том мостку дощечка отошла, дак вы с дощечкой-то поосторожнее, а то Ефим Бревно об эту дощечку ногу сломал…»

Родион решил идти к могильщику немедля, к завтрашнему дню он просто забудет половину ориентиров. Кроме того, его могут призвать более серьезные дела, чем разговор с нелюдимым могильщиком. Что он ему может рассказать? Повторить байку про камзол с барского плеча?

И все-таки имело смысл потолковать с Яцеком с глазу на глаз. Наверное, это было бы лучше сделать с Матвеем, но пока можно хотя бы осмотреться на месте. Лишняя беседа не помешает, как говорится, кашу маслом не испортишь. Могильщику надо дать сразу две монеты… нет, три. Если человек по воскресным дням носит бархатный камзол, то он и ценит себя больше.

С этими неторопливыми мыслями Родион перешел мостик, где доска отошла, еще один лесок… Теперь он уже жалел, что оставил Буяна на попечении сторожа, путь был не близкий. Ну вот, кажется, и пришел. Как только Родион приблизился к хибаре настолько, что мог рассмотреть соломенную крышу и щелястый забор, в котором запутался бурьян, спину его вдруг ознобило, словно он под сквозняк попал. Он знал это чувство, подспудное ощущение опасности. Место глухое, безлюдное. Родион вспомнил, что у мельницы, куда не надо было сворачивать, он слышал чей-то приглушенный кашель с хрипотцой, да, кажется, и голоса там раздавались. А вдруг князь Гондлевский решит, что не мешает потолковать и со спутником Козловского — Родионом Люберовым? Мешок на голову — и все дела, а там доказывай, что ты не верблюд, а представитель великой державы.

Родион осторожно переместился в тень мощного дуплистого дуба, осмотрелся, вслушался. Тихо… Идти или подождать? А что ждать-то, что пялиться на эту лачугу? Идти… Дом могильщика принадлежал, видно, когда-то фермеру, от той жизни остались разномастные постройки, то есть разной степени разрушения сараи. У слабо освещенного окна, оставляя малую прогалину, и вдоль изгороди рос необычайно когтистый, цепляющийся за одежду и царапающий лицо кустарник с гроздьями красных ягод. Со временем кустарник сослужил хорошую службу. Это продираться через него тяжело, а прятаться за ним — милое дело. Уже утром Родион понял, что это боярышник.

Постоял, понаблюдал, потом обругал себя — чего медлишь? Хотел разговора, так иди — беседуй! В этот момент дверь хибары отворилась, и он увидел на пороге мужчину. Родион не сразу понял, что это Шамбер, потом сообразил, что стройная, аристократического вида фигура, хоть и обряжена черт знает во что, не может принадлежать убогому могильщику, а когда узнал старого знакомого, окаменел! Шамбер облачился в костюм ремесленника, на голове фетровая, мягкая шляпа, порты неопределенной формы и камзол были ему настолько велики, что обвисли складками, словно на гвозде висели, тощие икры француза украшали толстые, домашней вязки носки. Наряд дополнял кожаный фартук — презабавный маскарад! Выйдя из дома, Шамбер направился в сарай.

Все было настолько удивительно и неожиданно, что Родион губу прикусил, чтоб не вскрикнуть. Где ты, Матвей? Как нужен сейчас напарник! И почему князю Гондлевскому приспичило именно сейчас забирать тебя в гости для бесед?

В ночной тишине появились новые звуки, кто-то шел, напевая мелодию унылую и однообразную. Он добрел до калитки, снял ее с петель, выругался, наверное, надоело певцу открывать ее каждый раз таким вот способом, поэтому он не стал снова навешивать калитку на крюки, а просто бросил ее на землю и пошел к дому, размахивая сумой. Не иначе, как хозяин пожаловал. Интересно, Шамбер появился только что или торчит в хибаре не первый день? Дверь за могильщиком затворилась. В доме было тихо, никаких криков, не метнулось теней в освещенном окне.

От нетерпения Родион кусал ногти. Он должен знать, что происходит за этими стенами. К окну не подойдешь близко, кусты не пустят, но, судя по размытой полоске света, с другой стороны дома тоже есть окно. Пробираться туда лучше ползком.

В этот вечер нашего героя ждала еще одна неожиданность. Когда Родион обогнул изгородь, обнаружилось, что не он один интересуется жизнью убогой хижины. Еще один соглядатай притаился в бурьяне и сумел так замаскироваться, что только случайность помогла его выдать. Путешествуя на четвереньках вдоль боярышника, Родион присмотрел большой камень, за который он мог спрятаться, оттуда было удобно наблюдать за домом. Когда до камня оставалось не более десяти метров, из-за него вдруг вылезла нога в сапоге.

Мать честная! Тебе-то что здесь надо? Родион ощупал эфес шпаги и пожалел, что у него нет ножа. Хотя чего жалеть, он вовсе не был уверен, что может вот так, с наскока всадить в живого человека нож. Оборона — это другое дело, а нападают с ножом одни негодяи. Уже когда он бросился на незнакомца и трахнул его головой об камень, он понял, почему соглядатай подпустил его так близко. Он, бедняга, обсасывал сухарь, а потому и ослабил бдительность.

Это был немолодой уже мужчина, с колючей щетиной на щеках и легкий, как подросток. Родион оттащил его подальше от дома — в рощицу, там положил на землю и плеснул на лицо воды из фляги. Тот застонал.

— Ты кто? — сказал Родион по-польски. — Кричать будешь — убью.

Мужчина, не отвечая, ощупывал разбитые губы, потом негромко выругался. Русский мат не спутаешь ни с чем другим.

— Так ты русский? — ошарашенно спросил Родион.

— Ты, видать, тоже не из местных. — Мужчина слегка шепелявил из-за разбитой губы.

— Что вы здесь делали?

— Производил слежку согласно приказу, — незнакомец тоже решил перейти на «вы», — но это не вашего ума дело.

Тут Родион ударил себя по лбу. Как он об этом забыл? Наверняка это посланный Бироном петербургский агент… Как его? Петров. Точно, Петров. Однако этот человек в весе пера зря хлеб не ест. Ишь в какую даль забрался! Удивительно, что он не потерял Шамбера по пути его следования.

— Я знаю, согласно какому приказу вы здесь находитесь, господин Петров. Вас прислал Бирон.

— А уж отчитываться перед вами я никак не обязан, — проворчал агент и сел, привалившись к березе.

— Вы поступаете под мою команду, — бодро заявил Родион. Ничего подобного Бирон не говорил в Петербурге, но сейчас нашему герою позарез нужен был помощник.

— Я никуда поступать не буду. Я вас в первый раз вижу, а то, что вы узнали мою фамилию, еще ни о чем не говорит. Да и какой вы начальник, если вы на своих бросаетесь? На лбу у меня теперь шишка. Положим, она заживет. Но сейчас-то она мне на кой нужна? В нашем деле главное — неприметность. Обыватель меня как бы и не видит. А с шишкой на лбу меня любая собака запомнит. Проходил тут некто с шишкой на лбу? А как же… И губа, как требуха коровья! Это же надо так рожу расквасить! И знайте, сударь, если на лице моем останется отметина в виде шрама, то я подам на вас жалобу по инстанции.

— А если не останется?

Петров брезгливо выплюнул какую-то дрянь изо рта, ощупал зубы, по счастью, они были целы.

— Тогда не подам, — сказал он наконец, — в нашем деле всякое случается.

— Вот бумага. В ней все написано. Только сейчас темно, вы ее утром прочитаете.

— Вот утром и поговорим. И еще неизвестно, где я буду утром.

Пришлось углубиться в лес и запалить костерок. Родион держал горящую головешку, Петров читал и до тех пор не возвратил бумагу, пока не прочитал ее всю, до последней строчки. Как только агент убедился в правильности слов Родиона, всю его настороженность как рукой сняло, более того, он обрадовался и опять перешел на «ты».

— Жрать охота, — сказал он с доверительной улыбкой. — У тебя ничего нет? Совсем изголодался на этой проклятой работе. На посту какая еда — сухари. А ведь даже хрумкать нельзя, дабы не привлечь внимания. Я пробовал хлеб брать, но он через день совершенно черствеет. Я за этим французом, Шамбером, от самого Кронштадта поспешаю.

— И каков был его путь? Только, пожалуйста, подробнее.

Из-за разбитой губы Петров не мог выговорить «ф» и говорил «шранцуз». Рассказ свой он прерывал неожиданными вопросами: «А дома какие погоды? Мне надо, чтоб ведра, у меня там жена на сносях». Или вроде бы не к месту начинал рассказывать, какую хорошую шерстяную поддевку подарила ему одна вдовушка из Варшавы: «Я бы без этой поддевки от простуды сдох, право слово. А кашлять в нашем деле — это, считай, его загубить». Но Родион был рад ему без памяти и с удовольствием воспринимал весь этот словесный хлам, к делу не относящийся.

Проделанный Шамбером путь был не легким: приплыл в Данциг, остановился в предварительно снятой для него квартире. Когда в Данциг прибыл король Станислав со свитой, Шамбер не предпринял никаких попыток увидеться с французским послом и предложить свои услуги.

— Но вообще-то «шранцуз» со многими общался, у меня все люди переписаны, но записей при себе не ношу, храню в тайнике. Продолжаю…

В Варшаву Шамбер выехал совершенно неожиданно. Петров его чуть не упустил. Нагнал в дороге. В Варшаве Шамбер жил в пригороде у такого же «шранцуза», как он сам. Жил скрытно. Соотечественник — молодой малый, зачем он торчит в пригороде Варшавы, выяснить не удалось.

— Да и охоты не было, — частил Петров. — На кой он мне нужен? Начну о нем справки наводить, Шамбера упущу. Однажды они вдвоем намылились на прогулку, в руках у малого небольшой дорожный сундучок. Что это за прогулки, думаю, с дорожными сундуками? Поехали днем, в открытой коляске, потом зашли в ресторацию, как бы перекусить. Долго их не было, а когда вышли… Если бы я их не ждал, нипочем бы не узнал. Вошли господами, а вышли простолюдинами. И главное, на Шамбере было столько ваты, то есть толщинок, что это совершенно изменило его фигуру, он стал круглым, как стельная корова. Это он уже здесь все толщинки сбросил, потому что слежки не опасается.

— Когда прибыл в эту лачугу Шамбер?

— Они прибыли вдвоем, верхами, два дня назад. И тут же затворились в доме могильщика. Шамбер всего один раз и выходил.

— Куда?

— На местное кладбище.

— Что он там делал?

— Пришел к воротам, но внутрь заходить не пожелал. И отмечу: вся вата на нем. Народу на кладбище находилось много, старуху там какую-то важную хоронили, а родни у нее, видно, полдеревни. Суета была на кладбище, как на ярмарку.

— Зачем Шамберу на кладбище? Может быть, у него свидание с кем-нибудь назначено?

— А может, просто погулять хотел. Иных людей не поймешь. Мне, например, кладбище на дух не надо. Что я там потерял? А иных так и тянет. Ходят среди могил, мысли философические обдумывают, о бренности жизни, туда-сюда…

— Чтобы думать о бренности, не надо напяливать на себя толщинки из ваты.

— И то правда.

— А вообще зачем Шамбер вернулся на место прошлогодних событий?

— Каких событий? — насторожился Петров.

— Да это я так… к слову, — спохватился Родион. — Просто мне известно, что Шамбер был раньше знаком с могильщиком. А теперь пошли на пост.

— А что нам вдвоем там делать-то? Вы утром приходите.