Часть вторая.
«Перламутровые рыбы»

К середине лета польский мятеж потерял свою силу и начал стихать. Отряды казаков, присланных для усмирения восставших, развели по губерниям и отдали в распоряжение военных губернаторов, которые направляли их для ликвидации мелких партий мятежников.

В начале июля в Польшу прибыл знаменитый донской герой генерал-лейтенант Яков Петрович Бакланов и принял под командование полки, расквартированные в Вильне. 7 июля 1863 года он отдал следующий приказ:

«Станичники и односумы!

Я выехал из родного края 19 июня и привез вам от него поклон. Дон завешает вам бороться одному против десятерых и охулки на руку не класть! Дон дышит пламенною любовью и преданностью к Царю нашему: он ждет с нетерпением воли Монарха двинуться на внешнего врага, замышляющего нарушить спокойствие Святой Руси. На нашу долю пал жребий быть впереди – против врага внутреннего. Вы – потомки славных и могучих предков наших Азовского сидения. Молодечество ваше против мятежников радует Царя, а донская семья ликует за вас!

Братья, соберемся с силами, окрепнем духом, и превозмогем все трудности и лишения, и покажем, что достойны называть себя потомками славного тихого Дона. Настанет время – я буду посреди вас в беседе боевой, введу вас в бой с заветным кличем Ермака «С нами Бог!», силою коего булат наш остр – и не устрашимся! Уверен в вас, что вы такие же чудо-богатыри, как были водимые мной к бой деды, отцы и старшие братья ваши!»…

Томас Роу, опираясь на руку верного Дэвида, гулял по аллее старого парка. День выдался ясный и солнечный необычайно теплый для здешних краев, где чаще идут дожди и стелются по низинам туманы. Легкий ветерок ласково перебирал невесомыми пальцами листву деревьев, склонял головки пышных ирисов, игриво пробегал между кустов, мышкой шурша в траве. Далеко над морем плыли белые облака, словно паруса кораблей, уходящих в неведомую даль.

Временами старик останавливался и поднимал лицо навстречу теплым лучам, потом шел дальше, тяжело переставляя изуродованные подагрой ноги, обутые в мягкие башмаки из тонкой кожи. О, как ему хотелось другого солнца – южного, ласкового, в лучах которого можно купаться, отдавая им всего себя, до последней клеточки. И поваляться на мягком песке, а рядом пусть неумолчно шумит море. Но не такое, как здесь, – свинцово-серое и холодное, а сине-зеленое, прозрачное, пронизанное лучами до дна и сверкающее, будто драгоценный камень. Может быть, ему еще удастся насладиться райским блаженством? Как много зависит сейчас от усердия Мирадора!

По расчетам Роу, как раз сегодня от него должна поступить депеша. По мере продвижения к заветной цели нетерпение все более и более овладевало Томасом, и, чтобы отвлечься от уже подступавшей лихорадки ожидания, он равнодушно поинтересовался:

– Что нового в газетах, Дэвид?

– Бисмарк точит меч, – сообщил слуга. – Говорят, люди из его секретной службы, как крысы, шастают по Австрии. А Вена никак не желает сдать позиции в Северной Италии.

– Да, Милан еще у австрийцев, – кивнул Роу. – Однако сдается, колбасник сгоняет палкой в казармы немецких михелей, готовясь к более серьезным битвам: он мечтает перерезать горло Франции!

Дэвид молча склонил крупную голову, то ли признавая за стариком дар политического провидца, то ли не желая спорить, дабы не навлечь на себя гнев хозяина. В последние месяцы тот стал особенно нервозным и частенько срывался по пустякам, чего раньше за ним не отмечалось.

– Что еще? – проскрипел старик.

– Колониальные дела обсуждались в палате лордов, – начал Дэвид, но хозяин прервал его:

– Пустые разговоры! Любые вопросы колоний решают не спесивые лорды, а деньги, которые они получают из этих колоний. Как в Польше? Повстанцы еще стреляют?

– Вильна встретила генерала Бакланова. Пишут, что русский царь дал ему большие полномочия и поручил командовать войсками.

– Ага. – Роу злорадно усмехнулся. – Александр послал туда героя Кавказа! Значит, Польша беспокоит его и он хочет развязать себе руки. Но для чего?

Дэвид промолчал: он понимал, что этот вопрос обращен отнюдь не к нему и мнение слуги по этому поводу совершенно не интересовало хозяина.

Ковыляя по дорожке парка, Томас недовольно морщился – не давала покоя проклятая подагра, донимали мысли о Мирадоре, посланном им в долгое и крайне важное для Роу путешествие. А тут еще добавилась загадка с прибытием русского генерала Бакланова в Вильну. Роу не любил никаких загадок и знал, что не успокоится, пока не найдет ответ: русские не раз потрясали не только Европу, но и весь мир! Ранее царь Александр направил в Польшу генерала Орлова, а теперь послал еще и Бакланова. Зачем?

Генерал Бакланов – колоритная фигура. Роу однажды видел его портрет – крупный мужчина с изрытым оспинками лицом, коротко стриженной головой и огромными черными усами. Адмирал рассказывал, что он очень опытный военачальник, отличающийся храбростью и. большой личной отвагой. Чеченцы считали его заговоренным и неоднократно пытались убить, устраивали засады в горах, но он неизменно оставался цел и невредим. И наносил им страшные ответные удары, заставляя откатываться в глухие, труднопроходимые места. И вообще, этот генерал – странная, непонятная личность. Томас знал о русских казаках, изумивших всю Европу подвигами в войне с Наполеоном. Генерал Бакланов был казаком и в то же время дворянином. Такое трудно укладывалось в голове – как может один человек принадлежать сразу к двум сословиям? Впрочем, в России возможно и не такое. Важнее другое – русский царь подкрепил Орлова легендарным Баклановым, сторонником жесткой дисциплины в войсках и приверженцем быстрых, решительных действий. Надо полагать, повстанцам скоро придется совсем худо [] и Александр, покончив с ними, обратит свой взор… куда?

Балканы? Нет, туда он пока не полезет: слишком еще свежа память Крымской войны, а Черноморский флот русских обескровлен и практически перестал существовать. Как же воевать на Балканах, не имея флота? Не полезет он и в драку Бисмарка с Австрией или Францией. В крайнем случае, если колбасник начнет слишком зарываться, ему погрозят пальцем из далекого холодного Санкт-Петербурга, где он когда-то прожил несколько лет. Погрозят, как шаловливому ребенку, однако… не накажут! Да и сам Бисмарк никогда не пойдет на обострение отношений с Россией – нахальный, хитрый и цинично-расчетливый Отто Бисмарк прекрасно чувствует чужую силу. Тогда остается Азия!

Роу рассмеялся: как он сразу не догадался? Царь Александр после реформ непременно начнет расширять пределы своей Державы, и проще всего ему сделать это на бескрайних азиатских просторах. Но тут он неизбежно вступит в трения с Британской империей, тоже разинувшей рот на лакомый кусок. Завяжется тугой узел политических проблем, а Бисмарк поможет затянуть его еще туже и непременно раздует пламя войны в самом центре Европы – как только немцы объединяются, они рано или поздно начинают войну! Итак, надвигались грандиозные события, и Томас должен встретить их полным сил, а не дряхлой развалиной, едва передвигающейся с помощью слуг.

Старик нахмурился и повернул к дому: достаточно пустого времяпрепровождения. Конечно, свежий воздух необходим, но можно приказать распахнуть окна в кабинете. И пора узнать, пришло, наконец, письмо Мирадора или нет? Неужели он обманет все ожидания? Нет, о таком лучше не думать, иначе раньше, чем приблизится желанная цель, сам себя сведешь в могилу бесплодными надеждами и переживаниями.

Дэвид помог Роу подняться по ступеням крыльца, открыл перед хозяином дверь и проводил до кабинета.

Там на столе лежало долгожданное письмо – будничный конверт из плотной желтоватой бумаги, перевязанный бечевкой и скрепленный сургучными печатями.

Томас уселся в кресло, отослал слугу и взял конверт. С легким треском лопнула бечевка, и через секунду исписанные убористым почерком листки послания оказались в руках Роу. Сдерживая нетерпение, он все внимательно прочел и облегченно вздохнул: его воля, деньги и нужные люди соберут всех в одном месте! Однако радоваться еще рано, жизнь выбрасывает неожиданные штучки именно тогда, когда ты их совсем не ждешь! Но тем слаще победа, с которой связана сама жизнь!

Он поднялся, прошаркал к камину, где тлели багровые угли прогоревших поленьев, – ночами и по утрам прохладно, несмотря на лето, а старик любил тепло. Бросив письмо на угли, он дождался, пока бумага превратилась в черный пепел, и вернулся к столу.

Опускаясь в кресло, Томас внезапно почувствовал, будто летит в пропасть: голова закружилась, перед глазами поплыли огненные круги, дыхание перехватило, и грудь сдавило невыносимой болью. Слабеющей рукой он успел дотянуться до колокольчика…

Доктор приехал через час. Дэвид встретил его у дверей спальни, куда старика перенесли из кабинета.

– Как он? – на мгновение задержавшись, шепотом спросил врач.

– Увидите. – Слуга меланхолично пожал плечами: если бы он сам мог определить состояние больного и лечить его, зачем тогда нужен эскулап? Только зря переводить деньги?

Полный лысоватый доктор, сверкая линзами очков, на цыпочках вошел в комнату и тихонько приблизился к кровати. Роу лежал на спине. Дыхание старика было хриплым, глаза полузакрыты, резко обозначились морщины на отекшем лице и сильнее стал выделяться крупный нос. Кисти рук, с бугристыми утолщениями на суставах, казались вылепленными из желтого воска. Врач положил на лоб больного руку, пощупал пульс, потом осторожно приоткрыл веко и заглянул в мутный зрачок.

– Я еше жив, – недовольно проскрипел Роу и моргнул.

– А я не собираюсь вас хоронить, – преувеличенно бодренько ответил доктор. Он откинул одеяло и достал трубку. – Кажется, вы несколько переутомились? Придется немного полежать.

– Сколько?

– Посмотрим, как пойдут дела, – уклонился от прямого ответа врач. – Я пропишу лекарства.

– Лекарства? – Томас бледно улыбнулся. – Разве есть лекарства от старости? Просто мне уже слишком много лет… Впрочем, приложите все усилия, чтобы поставить меня на ноги.

– Конечно, конечно.

Закончив осматривать больного, доктор вышел из спальни и поманил за собой Дэвида.

– У него удар, – шепотом сообщил он слуге, косясь из-под очков на неплотно прикрытую дверь. – Нужен полный покой. И… у него есть родственники?

– Мне об этом ничего не известно, – сухо ответил Дэвид. – Все так серьезно?

– Возраст. – Врач развел руками. – Будем уповать на милость Господа.

– Аминь! – пробасил Дэвид…

Александр проснулся рано – в темноте за окнами лишь начинала угадываться серенькая, предрассветная дымка, когда небо уже не черное, как ночью, но еще и не голубое, а приобретает жемчужный оттенок, обещающий вскоре окраситься розовым от алой полоски зари. В такие часы в низинах, над сырыми лугами и в овражках еще стоит белое молоко тумана, и сквозь него угадываются неясные силуэты стожков сена. А кругом тишина, природа еще спит, спят птицы в гнездах, спят звери в норах. И земля кажется сказочным райским садом, где вечно царят мир, покой и благоденствие.

Царь снова закрыл глаза и тепло улыбнулся, вспомнив своего учителя и наставника Василия Андреевича Жуковского: как он искренне и беззаветно любил родную природу и старался привить любовь к ней воспитаннику. Теперь, по прошествии лет, Александр понимал, что прекрасный поэт и большой души человек был для него не столько воспитателем, сколько добрым старшим другом, старавшимся вести наследника престола по пути мира и человеколюбия. Да, к глубокому сожалению далеко не всегда в суетной и грешной жизни удается следовать заветам Василия Андреевича, но воспитанник часто вспоминал о нем с благодарностью. Впрочем, благодарить нужно не только поэта, но и отца – именно Николай Первый, выбирая воспитателя для сына, остановил свой взор на Жуковском и потом пристально, внимательно и весьма придирчиво следил, как тот справляется со своими обязанностями.

И тут же вдруг вспомнились последние дни жизни отца. Он тяжело переживал поражение русской армии в Крымской войне, лежал укрытый серой шинелью на простой солдатской кровати и не желал никого видеть. Русскую армию он считал лично своей и не отделял себя от ее неудач, с чем и ушел из жизни.

Александр вздохнул: горькие воспоминания, но не ему судить отца за дела его. Высший Судия воздаст за все удачи и промахи, за добро и зло. Однако Держава устояла и будет стоять, а теперь его дело укрепить Россию и раздвинуть ее рубежи.

Кстати, вести из Польши обнадеживают, и надо надеяться, что повстанцев утихомирят в самом скором времени. Тогда удастся полностью обратиться лицом к Туркестану. И на Кавказе, слава Богу, резня подходила к концу: горцы замирялись; и значительную часть обстрелянных войск можно перебросить за Каспий. Наверное, пора подумать о наградах для нижних чинов и офицеров, участвовавших в подавлении польского мятежа и Кавказской войне? Тридцать лет назад, когда Дибич и Паскевич подавили очередное восстание поляков, отец нарушил традицию русской армии, по которой награждали всех участников войны, и наградил серебряной медалью «За взятие приступом Варшавы» лишь нижних чинов.

Зато медаль сделали красивой. На ленте синего цвета с черной каймой, на аверсе изобразили двуглавого российского орла, а в его центре, под королевской короной, – порфира с польским одноглавым орлом и сверху надпись: «Польза, честь и слава». На реверсе, под лучезарным шестиконечным крестом, надпись: «За взятие приступом Варшавы 25 и 26 августа 1831». А вот всех участников военных действий в Венгрии Николай наградил медалью «За усмирение Венгрии и Трансильвании 1849». Стоит ли лишний раз возбуждать общественное мнение и учреждать награду за подавление нынешнего восстания беспокойных поляков?

В отношении участников боев на Кавказе не может быть и тени сомнения – награждать непременно! И нижних чинов, и офицеров. Например, серебряной медалью. Нельзя забыть про чиновников и священнослужителей – они принесли немалую пользу и наравне с военными чинами делили все тяготы. Конечно, медаль для них придумывать нечего, а вот какую награду дать им – пусть поломают головы в военном министерстве и гражданских ведомствах. Решено, утром он непременно отдаст распоряжения об этом. Пока подготовятся, пока сделают, глядишь, и время приспеет. []

Утром ждет еще одно приятное дело – подписание приказа о производстве в офицеры по гвардейским полкам. Кажется, в списках есть имя и унтер-офицера Кавалергардского полка Михаила Скобелева, представленного к производству в корнеты?

Адъютант как-то рассказывал ему об этом двадцатилетнем юноше. Его прадед, Никита Скобелев, был выходцем из однодворцев, занимавших промежуточное положение между дворянским сословием и государственными крестьянами, и во времена Екатерины Второй служил сержантом. Сын сержанта, Иван Никитич, был одним из героев войны 1812 года, а отец Михаила, Дмитрий Иванович, пошел по стопам предков и тоже избрал военную карьеру. Конечно, род нельзя назвать древним, зато он славен службой России на полях сражений. Юный кавалергард сначала воспитывался в Париже, у знаменитого педагога Жирарде, а позже учился на физико-математическом факультете Санкт-Петербургского университета. Но любовь к военному делу оказалась сильнее, и в прошлом, 1862 году он поступил в кавалергарды. Но вот что любопытно: еще не успев стать корнетом, молодой человек уже поговаривал о переводе в армейскую кавалерию, в Гродненский гусарский полк!

Его ждет блестящая карьера гвардейского офицера и придворного, а он нацелился тянуть армейскую лямку?

Александр слегка поморщился: экая блажь, втемяшится же такое в голову. Конечно, гродненские гусары теперь в большой моде – полк активно участвовал в военных действиях в Польше. Что влечет туда Михаила Скобелева: мода, желание отличиться или юношеская романтика? В столице у гвардейцев вполне безопасная и, чего греха таить, не слишком обременительная служба: балы, концерты, опера, великосветские приемы, любовные интрижки. А Скобелев рвется туда, где свистят пули? Если это серьезно, то заслуживает всяческого уважения и поощрения – Державе нужны храбрые, обстрелянные офицеры. В таком случае нужно произвести унтер-офицера в корнеты и отпустить с Богом в гродненские гусары. Пусть понюхает пороху; если останется жив, авось наберется ума.

Царь сладко зевнул и прислушался: в дальних комнатах часы пробили четыре, мелодично вызванивая курантами. Такая рань, не мешало бы еще вздремнуть. Александр повернулся на бок и ровно задышал.

Вдруг он увидел, как неслышно отворилась дверь и в спальню, бесшумно ступая ботфортами со шпорами, вошел отец – покойный император Николай Первый. Прищурив светлый глаз, он поправил затянутой в белую перчатку рукой рыжеватый ус и сердито буркнул:

– Спишь?

Александр тут же сел. Страха не было – он всегда любил отца, хотя между ними и случались серьезные размолвки.

– Нет, Ваше Величество. Уже не сплю.

– Молодец! – Николай скупо улыбнулся. – Ну, рассказывай, куда нацелился?

– На Туркестан, – нисколько не удивляясь его осведомленности, ответил сын. – Надо обеспечить укрепление южных границ и получить выход к рынкам Индии, Афганистана и Тибета.

– Гм, там и Китай рядом, – понимающе кивнул отец. – Карта есть?

Александр взял со столика свернутую карту и разложил ее на коленях поверх одеяла, как в далеком детстве, когда отец заходил проведать его во время болезни и ненадолго оставался поиграть с наследником.

Николай подошел ближе и наклонился. Царь почувствовал, как на него пахнуло холодком, будто распахну ли форточку на мороз.

– Э-э, да тут полно белых пятен, – недовольно поморщился покойный император и резко чиркнул крепким пальцем по карте. – Бей сюда! В самое сердце! Режь их надвое, потом будет легче. Понял? Ну прощай.

Александр вздрогнул и… проснулся. За окнами ярко сияло солнце, пробиваясь сквозь опущенные шторы. Часы в соседней комнате отзвонили семь раз. Конечно, никакой карты, расстеленной поверх одеяла, нет и в помине – сон, все только сон! Но он никак не шел из ума.

Царь протянул руку и взял со столика свернутую карту: вчера вечером он допоздна работал с ней, перед тем как лечь в постель. Развернув лист, он невольно вздрогнул – от Ташкента до Самарканда бумага была продавлена, словно по ней совсем недавно резко чиркнули ногтем…

Узнав о похищении Лючии, синьор Лоренцо приказал немедленно ехать домой: еще этой ночью, в крайнем случае утром, он рассчитывал быть на месте. Отец Франциск не докучал ему соболезнованиями и разговорами, лишь один раз, когда стены обители еще не скрылись за поворотом дороги, священник рискнул предложить:

– Может быть, стоит обратиться в полицию?

– Вам мало общения с этими господами в Турине? – язвительно заметил Лоренцо. – Опять хотите попасть в каталажку?

– Там нас явно задержали специально, чтобы мы не помешали похищению бедной девушки, – вздохнул Франциск.

– Вы правы, – согласился синьор Лоренцо и примирительно похлопал падре по руке. – Не обижайтесь, но с тех пор, как вы надели сутану, прошло много лет и мир несколько изменился. Полиция пли жандармы вряд ли нам помогут. Мало того, они способны испортить дело и поставить жизнь Лючии под угрозу.

– Мир вокруг – это люди, а они мало изменяются, – мягко возразил Франциск. – Мир погряз все в тех же грехах, как и до Рождества Христова. А ведь с того момента прошло без малого две тысячи лет! Но разве исчезли прелюбодеяния и лжесвидетельства, убийства и кражи?

Лоренцо не ответил. Он отвернулся к окну и смотрел как оседали на жесткой придорожной траве облачка пыли, поднятые копытами коней. Ему не давал покоя вопрос: кто и зачем украл Лючию? Местные бандиты не решились бы на подобное даже за сундук с золотом и алмазами – почти во всей Северной Италии прекрасно знали, кто такой синьор Лоренцо. У него не было врагов: те, кто враждовал еще с его отцом, давно канули в Лету, а кто враждовал с ним самим, лежали в могилах. Неужели эти могилы разверзлись и из их мрачной глубины вырвались призраки давней вражды, казалось, навсегда похороненной больше двух десятков лет назад? Как страшно, если все возвращается на круги своя и вновь завертится кровавое колесо, безжалостно унося жизнь за жизнью. Нет, такого просто не может быть! Мертвые не воскресают, а Судный день еще не настал! Тогда что же это, простое совпадение? Странное, загадочное, но тем не менее всего лишь совпадение с событиями многолетней давности? Но какое ужасное совпадение.

Теперь не будет ни минуты покоя, пока не станет известно, что с Лючией. Хорошо, если приблудные псы из-за гор похитили ее только ради богатого выкупа – он даст им деньги! Столько, сколько попросят, но потом рассчитается с ними по-своему. Конечно, не сразу, однако им придется с лихвой оплатить все счета. Хуже, если дело не в деньгах. О Святая Мадонна, за что ты караешь несчастную девочку, за какие прегрешения?

Священник тоже смотрел в окно и думал, что, если бы он убил француза, приходившего за адресом монастыря, где воспитывалась Лючия, все повернулось бы по-иному. И милостивый Господь простил бы своему недостойному слуге тяжкий грех, взятый на душу ради спасения девушки. Ах, как он виноват перед ней, перед синьором Лоренцо и его родными! Чем теперь загладить вину, как помочь найти бедняжку? Вряд ли бандиты исповедуются и покаются в содеянном. Остается уповать на возможности синьора, однако и они далеко не безграничны…

Поздно ночью они въехали в ворота усадьбы, расположенной на окраине города: большой старинный дом стоял на вершине пологого холма, в центре парка окруженного высокой каменной стеной. Семье Лоренцо принадлежало еще несколько больших домов в Парме, Падуе и других городах, но он неизменно предпочитал жить в старом родовом гнезде, где родились и скончались множество его предков.

Слуги уже ожидали карету у подъезда. Дверца распахнулась, и синьору помогли выйти. Следом выбрался отец Франциск.

– Отнеси в кабинет пару бутылок вина и позови Пепе, – приказал дворецкому Лоренцо.

– Я, пожалуй, немного отдохну, – услышав это, сообщил Франциск.

– Да, падре, вас проводят.

Один из слуг повел священника в приготовленную для него комнату. Поднимаясь следом за ним по лестнице на третий этаж, отец Франциск не выдержат и как бы невзначай поинтересовался:

– А что, старый Пепе еще держится молодцом?

– Да, падре. – Слуга открыл дверь комнаты и поклонился. – Доброго сна, падре.

Дверь закрылась. Франциск подошел к окну. Шумели под ветром деревья парка, тихо журчал фонтан. Все как много лет назад. И даже Пепе все так же звали в кабинет хозяина…

В кабинете синьор Лоренцо сел в глубокое кресло, откинул голову на спинку и устало прикрыл глаза: ничего не поделаешь, придется ждать. Пепе жил на другом конце города и сейчас наверняка еще спал. За ним послали экипаж, но все равно пройдет не меньше часа, пока старика привезут.

Усталость и нервное напряжение взяли свое, и незаметно Лоренцо задремал. Услышав, как легонько скрипнула дверь, он тут же открыл глаза: на пороге стоял кряжистый старик в грубой куртке и широкополой шляпе. Его черные глаза смотрели цепко и настороженно.

– Рад видеть тебя, Пепе! – Лоренцо поднялся и пригласил гостя к столу. – Выпей со мной стаканчик.

– И я рад видеть вашу милость. – Старик снял шляпу, обнажив загорелую лысину. – Признаться, мы не ждали нашего возвращения так скоро.

Синьор сам наполнил стаканы темным вином и подал один Пепе. Старик принял его с легким поклоном, отпил глоток и поставил на поднос.

– Разве ты позвал меня пить вино? – Он хитро прищурился и полез в карман куртки за трубкой и кисетом.

– Ты прав, – кивнул Лоренцо. – Кури, не стесняйся.

Пепе набил трубку, прикурил от свечи и выпустил синеватый клуб едкого табачного дыма. Разогнав его ладонью, он наклонился ближе к хозяину и, понизив голос, спросил:

– Что?

– Помнишь, как много лет назад с моей сестрой случилось несчастье? – так же тихо ответил Лоренцо.

– Да. – Старик нахмурился.

– Теперь несчастье случилось с моей племянницей.

– Святая Дева! – Пепе отшатнулся. – Лючия?

– Она похищена, – подтвердил синьор. – Ее увезли из монастыря под Пармой, предъявив подложное письмо. Помнишь Франциска?

Пепе кивнул: еще бы не помнить, хороший был парень, да только свернул в жизни не в ту сторону и подался в попики. Нет, против католической церкви старик ничего не имел и даже считал себя верующим, но в его понимании стать монахом или попом было не слишком достойным для настоящего мужчины.

– К нему приходил один опасный малый, судя по всему, француз, – продолжил Лоренцо. – Он интересовался адресом монастыря, где воспитывалась Лючия, и пытался убить Франциска. Тот сумел вырваться и поспешил предупредить меня, но, к сожалению, мы опоздали: девушку уже увезли.

– М-да, – крякнул Пепе и глубоко затянулся. – Ты говоришь, приходил француз?

– Он говорил с французским акцентом.

– Прикажи обшарить все гостиницы и таверны, отправь людей в порты, пусть приглядят за дорогой на Милан и перевалами в Швейцарию, – посоветовал старик. – Как я понял, полицию в это дело ты впутывать не хочешь?

– Верно, – подтвердил синьор.

– Ну, в наших местах все полицейские и жандармы свои ребята, – хитро усмехнулся Пепе. – Они тоже могут помочь.

– У них есть свое начальство, – возразил Лоренцо.

Старик пренебрежительно отмахнулся – начальство далеко, а родня рядом. Любой из тех, кто сейчас носил форму полицейского или жандарма, крепко прирос корнями к родной земле, а семьи, из которых они вышли, хоть чем-то, да обязаны уважаемому синьору. Разве можно забыть об этом?

– У тебя уже просили выкуп?

– Пока нет. – Лоренцо тяжело вздохнул. – Мне не хочется даже думать, что племянница может разделить участь своей несчастной матери.

Он поднял глаза на статую Святой Девы, украшавшую секретер из красного дерева, инкрустированный перламутром и позолоченной бронзой. Набожно перекрестившись, синьор неожиданно схватил Пепе за руку.

– Скажи. – Он заглянул в глаза старика. – Скажи, как на исповеди: Бартоломео мертв?

– Прошло очень много лет, – уклончиво ответил Пепе.

– Я сам знаю, сколько лет прошло. – Лоренцо сильнее стиснул его руку. – Меня интересует, видел ли ты своими глазами его труп?

– Нет. – Ответ старика словно ударил синьора и заставил отшатнуться, но он быстро справился с собой.

– Почему же тогда решили, что его больше нет в живых?

– Так утверждал Манчини. – Пепе с хлюпаньем засосал трубку, что служило у него признаком сильного волнения. – Ты думаешь, все повторяется?

– Манчини мертв, – глухо сказал Лоренцо. – Его похоронили в прошлом году в Вероне.

– Вот как? Я не знал. – Старик опустил голову, будто скорбя о покойном, и, не поднимая глаз, спросил: – Думаешь, он был предателем?

Синьор в ответ только презрительно скривил губы и сердито дернул плечом: какая теперь разница, двурушник Манчипи или нет? Он унес свои тайны туда, куда нет доступа. Можно строить догадки и предположения до скончания века, но так и не получить ни одного иразумительного ответа на свои вопросы. Сейчас нужно во что бы то ни стало найти Лючню и вырвать ее из рук похитителей! Очень худо, что никтоне видел тело Бартоломео, очень худо: как это раньше не перепроверили утверждения Карло Манчини, поверив его

– Ладно – Лоренцо энергично потер ладонями щеки отгоняя наваливающуюся дрему. – Я уже распорядился насчет портов и перевалов. Через час меня навестит начальник местной полиции. Дороги на Милан закроют гостиницы обшарят, но остаются еще рыбаки на побережье и контрабандисты. Я надеюсь на твоих сыновей, Пепе!

– Они так же верно служат вашей милости, как я служил вашему отцу, – заверил старик. – Здесь все ваши друзья и слуги! Не отчаивайтесь, синьор, старый Пепе тоже еще что-то может и наставит своих ребят на истинный путь. Протянуть руку во Францию я, конечно, не сумею, но по-свойски перетолковать кое с кем из тайных «обществ чести» Севера, Юга и Средней Италии я обещаю. Вдруг отыщется кончик ниточки?

Лоренцо молча поднял свой стакан. Старик сделал то же самое. Они выпили не чокаясь, словно скрепляя еще раз давний, освященный временем договор, напоминать об условиях которого не было нужды ни для одной из сторон.

– Мы повесим их за ноги, как бешеных псов. – Старик встал и нахлобучил шляпу.

Синьор знал: это не пустая угроза.

– Главное, найти Лючию, – провожая его до дверей, напомнил Лоренцо. – Я хочу поскорее увидеть ее живой и здоровой…

Плавание продолжалось несколько дней. Не обращая внимания на жару, Федор Андреевич с раннего утра до наступления сумерек торчал на мостике, стараясь не мешать капитану корабля и рулевому. Лишь когда сгущалась темнота и зажигались фонари на мачтах и корме, русский спускался к каюту и падал на койку. Но с первыми лучами солнца вновь поднимался на мостик и жадно хватал подзорную трубу, отыскивая среди волн на горизонте маленькое белое пятнышко парусов корабля, увозившего Мирта, слепого шейха, заветную шкатулку с картой, рукописную книгу и сумку с полевыми записями.

Иногда его охватывали сомнения и терзали подозрения: не подстроено ли все, чтобы убрать его подальше от тех мест, где действительно находились Желтый человек и слепой шейх? Высадят за тридевять земель и выбирайся оттуда как знаешь! Парус на горизонте? Ну и что – он может принадлежать любому кораблю.

На это Федор Андреевич сам себе возражал, что Али-Резе нет никакого смысла мешать поискам отца, а Мунна и лодочник вполне могли покончить с русским еще в джунглях или на реке. И никто никогда не узнал бы, где упокоились косточки капитана русского Генерального штаба Федора Кутергина, волею капризной Судьбы успевшего проехать степь, пустыню, перевалить через горные хребты, пересечь джунгли на спине слона и сплавиться по индийской реке. Теперь он сподобился аж до плавания по Аравийскому морю и куда, в конце концов, прибьют его волны, одному Богу известно. Вызывала беспокойство и мысль о том, сколько они смогут гнаться за Миртом? Вдруг в планы капитана торгового корабля не входит долгое преследование и он прикажет лечь на новый курс?

Когда Кутергин намекнул, что груз наверняка ждет получатель, моряк сразу понял, о чем речь.

– Не беспокойся! Табак принадлежит мне, корабль тоже. Я могу плыть куда хочу. Все равно скоро гонкам конец: уже ясно, где они бросят якорь.

От продолжения разговора он уклонился, сославшись на дела, и оставил русского наедине с его сомнениями. Однако через день все разрешилось – ближе к вечеру они вошли в небольшую бухту. По ее берегам лепились белые и серые домики, а над ними возвышался купол мечети с тонким, похожим на копье минаретом. Кроме множества утлых рыбачьих лодок, у грязных широких причалов стояли несколько кораблей. Моряк показал на один из них.

– Мирт пришел на нем.

– Откуда вы это знаете? – недоверчиво спросил Федор Андреевич, разглядывая изящные обводы корпуса и мачты чужого корабля под флагом Ост-Индской компании.

– Ты умеешь отличать одну женщину от другой по походке? – лукаво прищурился моряк. – Я видел, как он выходил из порта, и шел за ним несколько дней. Неужели мне не узнать его?

– Что это за город?

– Суэц. Собирай вещи. Сейчас отправимся на берег.

Кутергин спустился в каюту и взял саквояж. Вряд ли здесь его путешествие закончится. Слишком маленьким и ничтожным казался город на берегу для такого пленника как слепой шейх. Конечно, газеты много писали о проекте Суэцкого канала, который должен открыть кратчайшее сообщение между Средиземным и Аравийским морями, даже начались подготовительные работы, но канала еще нет! Да и Суэц больше похож на деревню, чем на город. Может быть, со временем все разительно переменится? Чего только не случается – ведь занесло же разбойника из пустыни в этакую даль!..

На берегу моряк повел русского в кофейню. Молчаливые смуглые мужчины в длинных, до пят, белых, серых и голубоватых рубахах и красных фесках потягивали из чашечек густой черный кофе и курили трубки или кальяны в низком, темноватом и душном помещении. Лениво жужжали мухи, тонкими спиралями вился синеватый табачный дымок, у открытых дверей, кося на посетителей бесноватым желтым глазом, стояла тощая белая коза с обломанным рогом.

Обменявшись с хозяином приветствиями, моряк спросил, где найти Абу.

– Он здесь, здесь, – кивнул хозяин, бросив любопытный взгляд на истекавшего потом, одетого в европейское платье Кутергина. – Сейчас позову.

Через несколько минут появился высокий худой араб и сделал знак следовать за ним. Федор Андреевич с облегчением вышел на улицу – там тоже сущее пекло, зато с моря хоть иногда налетает ветерок. Коза было увязалась за ними, но Абу отогнал ее и меланхолично поинтересовался, какое к нему дело у Талиба. Русский понял, что это имя капитана корабля, так и не удосужившегося представиться за все время плавания. Услышав о слепом старике и мужчине с рыжей бородой, приплывших на корабле, Абу важно кивнул:

– Да, я их видел. Но они уже ушли.

– Куда? – не выдержал Федор Андреевич. Он достаточно хорошо объяснялся на арабском, и ему не требовался переводчик.

– Не знаю, – пожал худыми плечами Абу. – Сели на верблюдов и ушли.

Талиб притянул его к себе и шепнул на ухо несколько слов. Потом обернулся к русскому:

– Нам пора расстаться. Иди с ним. У тебя есть еще одно письмо? Отдай его там, куда тебя приведут Прощай!

– Погоди, Талиб! – Кутергин положил ему руку на плечо. – Я должен поблагодарить тебя…

– Не нужно. Я сделал то, что должен был сделать. А ты делай свое. Не теряй зря времени и не трать впустую слова! Прощай!

Не оглядываясь он направился к порту. Араб пошел в другую сторону, широко шагая на тощих и длинных «журавлиных» ногах. Офицеру пришлось догонять его почти бегом. Итак, он не ошибся: впереди новые дорога.

Абу шагал как заведенный, не обращая внимания ни на жару, ни на пыль. Русский порядком взмок и едва поспевал за ним – даже к вечеру палило немилосердно, а ноги утопали в сыпучем песке. Незаметно они оказались на окраине города. У какой-то лачуги стоял равнодушный верблюд. Абу заставил его опуститься на колени и помог Федору Андреевичу устроиться между горбов. От скотины крепко пахло грязным хлевом, сидеть на корабле пустыни было не слишком удобно, а проводник еще влез на него сам и заставил животное бежать тряской рысцой. Через полчаса русскому казалось, что из него выматывают душу – ни долгие переходы в седле, ни морская качка, ни даже поездка на слоне не могли сравниться с «удовольствием» мотаться на бегущем верблюде.

На счастье, путешествие быстро, закончилось и капитан очутился на стоянке кочевников, среди шатров из шерсти, ярко горевших костров и самого свирепого вида вооруженных мужчин. Тут же сновали любопытные мальчишки, что-то готовили женщины, бродили козы и злые лохматые собаки. Обитатели лагеря говорили между собой на неизвестном русскому диалекте. Сможет ли тут кто-нибудь прочесть письмо или предстоит ехать дальше? Конечно, если эти весьма воинственные на вид дети песков отпустят их подобру-поздорову.

Абу здесь знали. Он поздоровался с несколькими мужчинами, и те указали ему на темный шатер, отличавшийся от остальных большими размерами. Кутергин с радостью слез с верблюда и направился следом за арабом к шатру. Не оборачиваясь, тот бросил через плечо:

– Не забудь сделать подарок хозяину. Так принято.

В шатре, около железной жаровни с раскаленными углями, сидел молодой человек в широком белом бурнусе. Абу поклонился ему, отступил в сторону и молча указал на русского. Вождь кочевников чуть заметно улыбнулся и сделал приглашающий жест, предлагая присесть.

«Что подарить ему? – подумал Федор Андреевич. – Отдать пистолет и остаться безоружным или дать несколько золотых монет?» Он опустил руку в карман, растянул шнурок кошелька и на ощупь отсчитал семь тяжелых кружочков: кажется, семь у всех народов счастливое число? Дай Бог не ошибиться!

Поприветствовав хозяина, он положил перед ним золото и подал письмо, полученное в Индии. Кочевник благосклонно кивнул и взял бумагу, даже не взглянув на монеты. Он быстро пробежал глазами по строкам и побледнел. Наклонившись, вождь пальцем раздвинул кучкой лежавшее золото и поднял на гостя темные глаза, в которых отражался свет рдеющих в жаровне углей:

– Ты инглиз? У тебя монеты инглизов.

– Нет, я из далекой северной страны. – Капитан никак не мог подобрать на арабском синоним слова, обозначавшего русских, и вышел из положения по-иному: – Она называется Россия. Золото мне дали в дорогу мои друзья в Индии.

– Они дали тебе еще что-нибудь, кроме золота и письма? – уже мягче поинтересовался вождь.

Кутергин немного смешался, не решаясь показать ему деревянную табличку: Али-Реза упоминал только об отце и тех, кто будет помогать капитану в Индии. Распространяется ли власть этого отполированного кусочка дерева, несомненно являющегося для людей Востока каким-то тайным знаком или талисманом, на аравийского кочевника? Рискнуть? Расстегнув жилет и рубашку, он вытянул за шнурок маленькую дощечку.

– О! – Вождь удивленно округлил глаза и поднял вверх ладони, а проводник Абу тут же распластался у ног капитана, не смея взглянуть ему в лицо.

– Ты знаешь, кого ищешь? – осторожно поинтересовался вождь. – Знаешь, кто этот человек?

– Я знаю слепого шейха Мансур-Халима. И знаю что он в плену у жестокого разбойника.

– Они ушли вчера. Если бы ты пришел раньше, шейх уже гостил бы в моем шатре, – заявил кочевник. – Наши враги дали верблюдов его врагу, но мы пошлем погоню. Ты готов отправиться прямо сейчас?

Он пытливо посмотрел на русского, ожидая ответа. Абу, не поднимая головы, ужом выполз из палатки, и тут же у костров загудели мужские голоса, словно растревожили рой сердитых шмелей.

– Готов, – кивнул Кутергин.

– Хорошо! – Вождь хлопнул в ладоши и приказал появившемуся мужчине: – Пусть сорок воинов возьмут самых лучших верблюдов. Их поведет чужестранец, а проводником станет Абу. Я хочу, чтобы привезли слепого шейха и голову рыжебородого человека, который вчера ушел в пески!

Лагерь кочевников ожил. Заметались огни факелов, орали верблюды, лязгало оружие. Казалось, царила полная неразбериха, но, к удивлению Федора Андреевича, меньше чем через четверть часа сорок воинов собрались в поход. Вождь извинился, что не может оказать дорогому гостю все гостеприимство, и обещал сделать это по его возвращении. На прощание он дал капитану обрывок толстой веревки:

– На всякий случай. Это вместо письма к вожлям других племен. Спрячь получше. Да хранит вас Аллах!

Вздохнув, Кутергин опять взгромоздился на верблюда. Гортанный выкрик – и темная масса верблюжьей кавалерии двинулась в ночную пустыню. Со всех сторон русского окружили бедуины, вооруженные длинными ружьями. Их головы были замотаны в бурнусы так, что виднелись одни глаза. На Федора Андреевича на ходу тоже ловко накинули белый бурнус, и он стал неотличим от остальных.

Шли не останавливаясь до рассвета. Как Абу и бедуины находили дорогу, осталось для русского загадкой. Однообразные песчаные холмы, казавшиеся при свете луны чуть зеленоватыми, навеяли неприятные воспоминания – так и чудилось, что за тем барханом сейчас покажется огонек костра, у которого сидит Нафтулла, а из-за другого песчаного холма, горяча коней, вылетят хивинцы или ударят залпом из засады вольные всадники Мирта. Где сейчас Желтый человек, куда и зачем везет он старика? Наверное, Мирту обещали заплатить за слепого шейха очень большие деньги, если разбойник рискнул отправиться в столь долгое и опасное путешествие? Вон как вскинулся вождь бедуинов, когда узнал кого вчера увезли, – оказывается, Мансур-Халим известная фигура среди кочевников. И только ли среди них?

На заре устроили привал. Быстро поставили палатки и разожгли костры. Несколько бедуинов отправились на разведку. Вскоре они вернулись и сообщили, что встретили людей из дружественного племени, – пастухи видели караван Мирта.

– Они опережают нас почти на сутки, – преданно глядя на капитана, сказал Абу. – И у них хороший проводник. Я не знаю, кто их ведет, но они выбирают самый удобный и короткий путь. Рыжебородый идет к морю.

Федор Андреевич поразился совпадению: в Индии Мирт тоже стремился к морю. Значит, он опять хочет сесть на корабль? И куда поплывет, в какие страны? Где и кто ждет его с драгоценным пленником?

После короткого отдыха вновь отправились в путь – удушающая жара не пугала детей песков и раскаленных ветров. Поднимая облака тонкой, как пудра, всепроникающей пыли, верблюды бежали тряской рысцой. Вокруг стояло знойное марево, горячий воздух, словно занавес из прозрачной кисеи, колыхался над барханами, и временами казалось, словно это сама пустыня темно колышется в медленном и страшном танце под слышимую только ей протяжную, тоскливую музыку.

Понукать кочевников двигаться быстрее не было нужды – они шли по следу каравана Мирта с неутомимой целеустремленностью голодной волчьей стаи, почуявшей добычу. Видно, не зря их вождь хотел получить голову человека с рыжей бородой. Кутергин, по своей природе не отличавшийся ни злобным характером, ни кровожадностью или мстительностью, и то поймал себя на мысли, что не отказался бы увидеть голову Желтого человека в кожаном мешке, притороченном к седлу дромадера: когда такие, как Мирт, исчезают с лица земли, становится легче дышать.

Устав шарить глазами по горизонту, Федор Андреевич решил поглядеть, какой подарок дал ему на прощание вождь диких воинов. Похоже, он сунул ему в руку огрызок веревки? Да, так и есть, подарок оказался куском толстой, сплетенной из скрученной коричневой и белой шерсти веревки, примерно в половину аршина длиной. В середине завязан хитрый узел, а на концах болтались косички с вплетенными в них разноцветными бусинками: красными, черными, желтыми, голубыми. Узелковое письмо, как у индейцев Центральной Америки, или своеобразный талисман, служащий верительной грамотой и охраняющий жизнь чужестранца? Надо ли его показывать вождям любых племен или только родственных бедуинам, сопровождавшим русского? Предъявляется эта веревка всегда или в особых случаях? Кто ответит? Абу? Но можно ли его посвящать в такие вещи? Масса вопросов и нет ни одного ответа.

Иногда капитан ловил себя на том, что уже соскучился по тихой, размеренной жизни, раньше представлявшейся ему рутиной, – дежурства, занятия, офицерское собрание, изредка вист «по маленькой» в знакомом кругу, так горячо любимая им опера, визиты родственников, свидания с дамами, балы, соревнования в манеже. С каким вожделением он ждал всего этого, возвращаясь с Кавказа! А по прошествии года или двух снова начал поругивать «дремотность существования» и мечтать о новых приключениях. Вот и домечтался: дома его уже и отпеть могли! Кто же сможет предположить, куда занесло русского офицера?

Ближе к ночи устроили еще один привал. Ездить на верблюде оказалось труднее, чем на лошади, и Федор Андреевич с удовольствием растянулся во весь рост, чувствуя, как ноют ноги и ломит спину. Даже на слоне легче: правда, он проспал большую часть пути, выпив поднесенную Али-Резой чашу со снотворным. В отличие от русского, бедуины остановились лишь для того, чтобы утолить голод и дать немного отдохнуть дромадерам.

Еще до полуночи отряд опять шел по пескам, оставляя позади версту за верстой. Кутергин впал в странное отупение от бесконечной качки в непривычном седле и однообразия пейзажа. Вывести его из этого состояния могла лишь встреча с караваном Мирта, но тот как сквозь землю провалился. Вернее, будто растворился в мареве пустыни. Ночь сменил день, снова наступила ночь Встречали пастухов и отряды других кочевников, все они слышали о прошедшем недавно караване, или даже видели его. Абу клялся Пророком, что не сбились со следа, но…

Последний привал сделали в окрестностях похожего на Суэц городка Порт-Саид, раскинувшегося на берегу моря – уже Средиземного! Бедуины разбили палатки, сняли с дромадеров седла и отправили Абу в город на разведку. Федору Андреевичу объяснили: если рыжебородый и его пленник в городе, то кочевники отправятся туда за головой Мирта пешими – надо лишь узнать, где он находится. А если его там нет, они готовы продолжать путь по пескам.

Абу вернулся быстро. Он присел на корточки перед капитаном и виновато опустил глаза:

– Мы опоздали. Его ждал корабль.

Внутри у Кутергина все словно оборвалось. Он тяжело сел и провел рукой по лбу, словно желая собрать в горсть разбегавшиеся мысли.

– Куда они уплыли?

– Не знаю. – Абу пожал плечами. – Вода не хранит следов.

– Что теперь делать? – Федор Андреевич задал вопрос вслух, но обратил его к себе.

Однако ответил проводник:

– Неподалеку лагерь шейха Фасида. Он ждет тебя. Пойдем, я провожу.

Русский поднялся и поплелся следом за Абу – утопающий цепляется и за соломинку. Чем может помочь шейх другого кочевого племени? Заглянет в магический кристалл и скажет, куда пошел корабль с Миртом и его пленником? И даст чужеземцу еще более быстроходный корабль, чтобы догнать уплывших? Однако не стоит заранее отвергать любую помощь: вдруг придется добираться до ближайшего русского посольства?

Фасид был пожилым, горбоносым, седобородым и очень разговорчивым. Увидев поданную Кутергиным веревку, он четверть часа приветствовал гостя, находя все новые и новые цветистые выражения, а потом предложил разделить с ним обед. Капитан согласился: все равно торопиться более не имело никакого смысла.

Неожиданно в шатре появился смуглый поджарый человек с черными усами и бритым подбородком Он сел напротив русского и окинул его изучающим взглядом.

– Сулейман, – показал на него пальцем шейх. – Благодарение Аллаху, его нашли в порту.

– Корабль французский, «Благословение», – без лишних предисловий сообщил Сулейман. – Я знаю его капитана, он из Марселя. Сейчас пошел в Италию. Те, кто интересует тебя, на его борту.

– Откуда ты знаешь? – недоверчиво поднял бровь Кутергин. Ведь он еще ни словом не обмолвился о своих делах! Шейх сделал вид, что ничего не слышал, а Сулейман только улыбнулся:

– Мы можем пойти за ними.

– И догнать? – с иронией добавил русский.

– Мои предки были пиратами, – буднично сказал Сулейман. – Шейх Фасид просил помочь тебе, а лучше меня никто не знает морских дорог Средиземноморья и всех портов. Мой корабль готов поднять якорь…

Просьба сестры-наставницы, заменявшей в монастырском пансионе классную даму, собрать вещи и спуститься в приемную вызвала у Лючии чувство смутной тревоги: что могло случиться, неужели приехал дядя? Но почему так рано – еще целый месяц ждать дня, когда выпускниц пансиона навсегда распустят по домам, передав с рук на руки приехавшим за ними родственникам. В монастыре царили строгие порядки, и сестры никогда не отступали от раз и навсегда установленных правил. Девушкам не разрешалось проводить каникулы дома и только по распоряжению настоятельницы, да и то в особых случаях, их могли отпустить к родным на несколько дней. Однако лучше бы таких случаев не было вовсе: отпускали, когда кто-то тяжело болел или умирал. Мужчины в монастырь тоже не допускались, впрочем, как и женщины-мирянки. Свидания с родственниками происходили нечасто и только в специально предназначенных для этого помещениях-кельях.

– За вами приехали, – подтверждая дурные предчувствия девушки, бесстрастно сообщила монахиня. – Поторопитесь.

Какие вещи у пансионерки в монастыре? Сестры, посвятившие себя Богу, не поощряли стремления к мирским соблазнам, и Лючия. как и остальные, ходила в простом белье, строгом темном платье с глухим воротником, нитяных чулках и сандалиях. Голову полагалось покрывать косынкой. Любые украшения и косметика категорически запрещались. Монахини давали хорошее образование, учили петь, вышивать, играть на музыкальных инструментах, воспитывать детей, обучали иностранным языкам, но мирские книги изгонялись, а замеченные в чтении романов, неведомым путем проникавших через монастырские стены, рисковали сесть на неделю на хлеб и воду. Зато физические упражнения на свежем воздухе всячески поощрялись – считалось, что они укрепляли здоровье и нравственность. В любое время года спальни не отапливались, а при наступлении холодов разрешалось носить поверх шерстяного платья длинную накидку, похожую на плащ.

– Когда закончите пансион, делайте что заблагорассудится, – любила повторять настоятельница. – Но пока вы здесь, извольте подчиняться уставу!

Поэтому – какие веши? Конечно, молитвенник, незатейливые подарки подруг, запасная смена белья – стирали и чинили его послушницы монастыря, – письма родных, перевязанные ленточкой, тетради, принадлежности для рукоделия…

– Поскорее возвращайтесь. – Мать-настоятельница благословила Лючию и вздохнула. – Сохрани вас Пресвятая Дева!

В приемной девушку ждал полный господин лет сорока с длинными вьющимися волосами. Заложив руки за спину, он нетерпеливо прохаживался из угла в угол, искоса поглядывая на сидевшую у дверей пожилую монахиню. Лючия, ожидавшая увидеть дядю или кузена, в растерянности остановилась на пороге, держа в руке маленький кожаный саквояж.

– Я Бенито Парьетти, новый поверенный в делах вашего дяди в Парме, – подойдя к ней, отрекомендовался незнакомый господин. – Синьор Лоренцо тяжело болен. Ваш брат неотлучно находится при нем, и поэтому мне поручено доставить вас домой.

– Все так серьезно? – Девушка отдала ему сакпояж и заторопилась к выходу.

– Да, синьорина. – Бенито промокнул припухшие глаза платком. – Даже отец Франциск приехал.

Не давая Лючии опомниться от свалившихся на нее ужасных новостей, Парьетти подхватил девушку под руку и вывел из приемной. У ворот монастыря ожидала закрытая карета. Бенито распахнул дверцу и галантно подсадил Лючию. Внутри сидел еще один мужчина – поджарый, смуглый, лет тридцати пяти, с какими-то сонными, холодными, как у рыбы, глазами.

– Шарль. Мой секретарь, – представил его Парьетти. Он устроил пансионерку рядом с Шарлем и велел трогать. Занятая своими мыслями девушка молчала, глядя в окно. Когда миновали перекресток, где следовало свернуть на юг, она недоумевающе спросила:

– Синьор Бенито! Кажется, ваш кучер плохо знает дорогу? Прикажите ему вернуться!

– Напротив, милочка, – усмехнулся «поверенный в делах». – Кучер знает дорогу преотлично. А вы сидите тихо!

– Что все это значит? – Сердце Лючии сжалось в предчувствии непоправимой беды.

– Делай, что тебе велели, – хрипло пробурчал Шарль и неожиданно приставил к ее горлу стилет.

Девушка сжалась в комок от страха, но все же нашла в себе силы медленно поднять руку и спокойно отвести в сторону смертоносное стальное жало.

– Вам придется иметь дело с моим дядей! Если это дурная шутка, синьоры, я готова забыть о ней, но…

– Это не шутка, – не стесняясь ее присутствия, Бенито закурил сигару.

И это сказало Лючии больше любых слов: ни один из служащих синьора Лоренцо никогда не позволил бы себе подобного.

– Да. – «Поверенный» задул спичку и выбросил ее в приоткрытое окно. – Будьте благоразумны, и тогда с вами ничего не случится, милая крошка.

Он окинул сальным взглядом ладную фигурку девушки и пристально поглядел в ее большие зеленовато-карие глаза, словно стремясь загипнотизировать. Лючии сделалось не по себе.

– Вы еще не знаете, на какие вещи способен Шарль. – Толстяк ухмыльнулся. – Скажу по секрету: мой друг давно мечтает поближе познакомиться с хорошенькой девственницей.

Он захохотал и начал обмахиваться шляпой, как веером. Девушка почувствовала, как ее щеки залила краска гнева и стыда, но разве остановит Бенито крепкая пощечина? Пришлось до крови закусить губу и проглотить оскорбление. Сейчас, как никогда, нужно сохранить спокойствие: не может быть, чтобы синьор Лоренцо не пришел ей на помощь в самое ближайшее время. Надо подумать и о том, как дать ему знать о себе и похитителях – в дурных намерениях незнакомцев сомнений не оставалось. Наверное, лучше всего прикинуться испуганной и покорной, дабы усыпить их бдительность. Самой справиться с двумя мужчинами ей вряд ли удастся.

Она покосилась на Шарля. Тот поигрывал стилетом, вертя его между сильными пальцами. Его рыбьи глаза неотрывно следили за каждым движением девушки.

– Куда вы меня везете? – решилась спросить Лючия.

– Узнаете, – буркнул Бенито, опуская на окна темные шторки…

Ехали несколько часов, часто меняя направление, и, когда карета остановилась, Лючия уже не представляла, где находится, – в Модене, Парме, Эмилии или Кремоне? Она увидела двухэтажный дом – довольно ветхий, с облупившейся штукатуркой и щербатыми ступенями крыльца. Пленницу заставили войти в него, подняться по лестнице и распахнули перед ней дверь комнаты с единственным окном, выходившим во двор. Через мутные стекла, виднелась лишь глухая стена соседнего здания.

Бенито открыл саквояж Лючии, небрежно переворошил вещи, заставив ее вновь задыхаться от гнева, когда он с пренебрежительной миной мял толстыми пальцами белье и отпускал ядовитые замечания, что у такого важного и богатого синьора не нашлось денег, дабы одеть племянницу поприличнее. Шарль, не теряя времени, принес поднос: тарелка похлебки, стакан разведенного водой вина, вареная рыба, несколько помидоров и кусок хлеба.

– Ешь и не вздумай высовывать нос в окно или в дверь, – пригрозил толстяк. – Горшок под кроватью, умывальник за дверью.

Мужчины вышли, в замке щелкнул ключ, и девушка осталась одна. Она присела к столу, быстро прочла молитву и набросилась на еду: отказываться от пищи глупо, нужно сохранить силы. Единственное, к чему она не притронулась, было вино.

Изысканностью обстановки комната не отличалась – простая кровать, стол, стул, пустой платяной шкаф, умывальник. На голой стене потемневшее деревянное распятие. Решетки на окнах нет, но рама забита гвоздями. Да и куда прыгать, во двор? Подушка, одеяло и простыни на кровати не новые, зато чистые. Лючия села на краешек стула и сложила руки на коленях – она попалась, как глупая птичка, прилетевшая на звук манка птицелова, заранее приготовившего западню. Что эти люди собираются с ней делать? Судя по всему, они готовы претворить угрозы в жизнь: в свои неполные двадцать лет девушка успела кое-что повидать, кроме монастырского пансиона, и не на шутку перепугалась, увидев стилет в руке Шарля.

В комнате стояла гробовая тишина, словно Лючию закрыли в склепе. Ни шорохов, ни стука, не бьется муха о стекло, не доносятся никакие звуки с улицы. Поэтому, услышав неясные голоса, девушка испуганно подняла голову: уж не померещилось ли? Вдруг это первые признаки приближающегося безумия? Настороженно прислушавшись, она облегченно вздохнула – ей не почудилось! Говорили двое мужчин, скорее всего похитители, устроившиеся в соседней комнате. Наверное, перегородки в старом доме тонкие, а Бенито и Шарль возбуждены и поэтому почти кричат.

Заинтересовавшись, она начала искать, откуда доносятся их голоса. Печи или камина в комнате не было, поэтому мысль о дымоходе она отбросила сразу. Неужели через пол? Лючия легла и прижалась ухом к доскам. Нет, ничего не слышно. Вернее, слышно, но ничуть не лучше. Тогда стены? Или, может быть, дверь? Но и там ее ждала неудача. Наконец, она догадалась открыть дверцы шкафа и голоса сразу стали явственней.

Тогда она вылила вино в умывальник, забралась в шкаф и приложила стакан к его задней стенке. Слышно стало великолепно. Шарль и Бенито говорили на французском.

– Нет, Эммануэль, – это голос Шарля. Но почему он называет Бенито Эммануэлем? – Здесь не лучшее место.

– Все равно придется ждать, – ворчливо ответил толстяк. – Он приедет со дня на день.

Лючия замерла: кто приедет? Дядя Лоренцо, чтобы заплатить им выкуп, или они ждут третьего сообщника? К ее огорчению, бандиты прекратили говорить на эту тему и начали болтать о всяких пустяках, обсуждая достоинства вина и рассказывая сальные анекдоты. Потом они принялись считать расходы.

Девушка вылезла из шкафа и достала из саквояжа корзиночку с принадлежностями для рукоделия: стакан заберут, а слушать, о чем говорят Шарль и Бенито-Эммануэль все равно нужно. Выбрав толстый короткий крючок для вязания, она вернулась в шкаф и осторожно поддела одну из досок задней стенки. Старое дерево недовольно скрипнуло, но поддалось и вышло из расшатанных пазов. Теперь появилась возможность приложить ухо прямо к перегородке, что Лючия и сделала.

Слышимость оказалась не хуже, чем со стаканом: бандиты играли в карты и ссорились, обвиняя друг друга в шулерстве. Ничего интересного более услышать не удалось, и пленница выбралась из шкафа. Помолившись перед распятием, она не раздеваясь легла в постель и долго ворочалась с боку на бок, пока не заснула…

Пробудилась Лючия с первыми лучами солнца – в монастырском пансионе сестры-наставницы не давали долго нежиться в постелях, считая эту привычку крайне вредной. Выглянув в окно, пленница увидела пожилого мужчину, подметавшего двор, но сколько она ни стучала по стеклу и сколько ни ждала, пока он поднимет голову, чтобы подать ему знак, он не услышал и ни разу не посмотрел наверх. То ли мужчина был глухой, то ли получил приказ ни под каким видом не смотреть на окна. Умывшись, девушка помолилась и стала ждать.

Завтрак принес Шарль. За ним шел Бенито-Эммануэль с кувшином воды и свежим полотенцем. Выглядели бандиты сонными и помятыми – видно, вчера переусердствовали со спиртным, обмывая удачное похищение пансионерки. У толстяка резче обозначились мешки под глазами и даже, казалось, сильнее проглядывала седина в волосах. Рыбоглазый Шарль часто облизывал пересохшие губы и мрачно щурился. Они забрали поднос с грязной посудой, сменили кувшин в умывальнике и молча удалились.

Наскоро съев завтрак, Лючия залезла в шкаф, однако сегодня бандиты не отличались болтливостью: они мучились с похмелья.

Обед принес толстяк, он же подал ужин и неласково буркнул несколько слов – все те же угрозы и предупреждения. Вечером они с Шарлем опять нализались. Лючия решила, что это ей на руку, однако в последующие дни похитители ограничивались стаканом легкого вина за обедом и ужином и больше не ныряли на дно бутылки. К огорчению пленницы, они почти не разговаривали: курили, спали, играли в карты и по очереди куда-то исчезали на два-три часа.

Так прошло несколько дней. Девушка исправно несла дежурство в шкафу, и, наконец, ей повезло. После завтрака раздался стук колес – кто-то приехал. Пленница выглянула в окно, но никого не увидела. Тогда она поспешила к своей «слуховой трубе».

Громко хлопнула дверь, и Бенито-Эммануэль сказал на французском:

– Ха! Мирадор! Наконец-то! Признаться, мы уже заждались!

– Как дела? – вместо приветствия осведомился невидимый Мирадор. Голос у него был ровный, невыразительный.

– Птичка там, – ответил Шарль. Наверное, при этом он показал на стену, за которой подслушивала пленница.

– Отлично, – скупо похвалил Мирадор.

– Отлично? – возмутился Бенито-Эммануэль. – Мы совершили почти невозможное, а ты… Деньги привез?

– Другие совершают еще более невозможное, – невозмутимо ответил Мирадор. – Деньги получите. Вот они, а это адрес другого убежища. Переедете туда и будете ждать меня.

– Опять ждать, – проворчал Шарль. – Кстати, кто это с тобой?

– За ожидание тебе хорошо платят, – возразил Мирадор. – А это Титто, он будет помогать вам. Тебе, Шарль, советую с ним не ссориться. Ты понял?

– Перестань, – вмешался толстяк. – Мы прекрасно поладим. Лучше скажи, ты надолго уезжаешь? И, если не секрет, куда?

– В Геную. Надеюсь, теперь не надолго. Переезжайте завтра. Что Лоренцо?

– Мечется, – хихикнул Шарль, и сердце Лючии болезненно сжалось: дядя ищет ее! Значит, ему уже все еизвестно, и он непременно поможет.

– Не смейся – осадил бандита Мирадор. – Если он узнает, я не дам за ваши головы и ломаного гроша.

Бандиты перешли в другую комнату, и девушка выбралась из шкафа: больше ничего услышать не удастся, пока они не вернутся.

Вскоре она увидела Титто – он пришел вместе с Шарлем и толстяком, когда принесли обед. Судя по внешности, он был итальянец-южанин: смуглый, чернобородый с глазами-маслинами, сверкавшими, как у дикого зверя. Или так показалось измученной пленнице? Загадочный Мирадор, по всей вероятности, уже уехал. Однако стука колес кареты девушка не слышала. Южанин поставил на стол поднос с обедом, а Бенито-Эммануэль картинно заложил пальцы за отворот щегольского жилета и предупредил:

– Вечером мы переезжаем. Ведите себя благоразумно.

Лючия согласно кивнула и еще раз отметила, что толстяк говорит на итальянском чисто и правильно, а в речи Шарля чувствовался заметный французский акцент. Титто молча и с любопытством разглядывал пленницу. Одет он был в дешевый костюм, какие обычно носят горожане, однако его руки с набухшими венами, широкими ладонями и толстыми мозолистыми пальцами выдавали в нем крестьянина или рыбака.

Часа через три после обеда вновь появились толстяк и Титто с темным плащом в руках. Плащ накинули на девушку и низко опустили капюшон. Во дворе уже стояла все та же карета. Южанин взобрался на козлы, Шарль уселся рядом с Лючией, а толстяк устроился напротив. Щелкнул бич, и колеса затарахтели по мостовой. Шторки опять опустили, и пансионерка не видела, куда они едут.

Дорога заняла несколько часов. Пленница даже успела немного вздремнуть. Когда она вышла из экипажа, уже царила ночь. Шарль и Титто подхватили Лючию под руки и быстро втащили в дом, даже не дав ей осмотреться. Здание оказалось выше прежнего – по широкой лестнице с крутыми ступенями пришлось подниматься на третий этаж. Зато комната мало отличалась от прежней: распятие на стене, кровать, стол, стул, умывальник, но вместо шкафа – пузатый комод.

Лючия едва успела умыться, как принесли ужин и заперли дверь до утра. Поев, она подошла к окну. К ее удивлению, рама оказалась не забитой. Она распахнула ее и выглянула – внизу простирался грязный пустырь и не было видно ни одного огонька. До земли не меньше пяти саженей, но под окном тянулся узкий карниз а рядом свисали толстые плети дикого винограда…