Гудят и воют сквозняки, раскачиваются стены, и кажется, что костел клонится набок и потому только не падает, что шпиль, бесконечно длинный, как фок-мачта, цепляется за облака, и они, лохматые, быстрые, помогают выстоять старому костелу.

Уснуть бы, уснуть…

Кусок железа, остаток кровли, монотонно ударяет по карнизу, скрипит старая люстра — черный скелет прежней католической пышности.

Уснуть и не видеть всего этого! Но глаза противу воли опять пялятся на разбитые витражи. Лунный свет ли шутит шутки, или впрямь ожили бестелесные лики и усмехаются, и корчатся, и подмигивают красным оком через осколки цветных стекол.

Когда Алеша проснулся, было уже светло. Волосы его, платье, могильные плиты — все смочила роса. В уголках глаз, как в ямках после дождя, тоже скопилась чистая влага.

«Может, я плакал во сне? — подумал Алеша и промокнул рукавом/ мокрые ресницы. — Неужели и сегодня она не придет?»

Он посмотрел на такой мирный в утреннем свете храм и усмехнулся. Пройдет лето, осень, снег засыпет лопухи и наметет сугробы у щербатых окон, а он все будет ждать… Ах, Софья, Софья…

Встал, потянулся и пошел на рынок. Купил топленого молока, пару ситников и вернулся на свой сторожевой пост. У входа в костел сидела неприметная старушка.

«Плохое она место выбрала, чтобы просить подаяние», — подумал юноша и с удивлением увидел, что старушка машет ему рукой.

— Здравствуй. Тебя жду. Все правильно — на щеке родинка, глаза синие. Девицей ходишь? Я от Софьи.

— Письмо принесла? Наконец-то! — рванулся к старушке Алеша.

— Весточка моя на словах. Передай, говорит, ему…

— Кому — ему? — смутился он.

— Полно, юноша. Софья все знает.

Алешине лицо стало медленно наливаться краской. Какого угодно известия он ждал, но не этого. Старушка меж тем, не замечая его смятения, выкладывала новости одну другой удивительнее:

«Софья согласна идти с ним в Кронштадт… Софья просила привести его к ней под окно…»

— Ну так веди! — встрепенулся он.

— Поздно, мил человек, — виновато и через силу сказала старушка. — Да не смотри ты на меня так! Увезли Софью сестры монастырские. Нынче утром. Они и сказали ей, что ты мужчина.

Алеша опустился на мраморную плиту. Как волна накрывает с головой, забивает ноздри пеной, не дает дыхнуть, так оглушило его ужасное известие. Вот и все, конец мечте… И не скажет он никогда: «Милая Софья, я привез тебе жемчуга и кораллы…»

— Да очнись ты! — Старушка тронула его за плечо. — Софью повезли в Вознесенский монастырь, а оттуда в скит на озеро. Ей в миру жить нельзя. Она матерью покойной монастырю завещана со всем богатством.

— Да разве она вещь? Как ее можно завещать?

— Молод ты судить об этом. Матушка Софьина жила в мире горнем. Глаза у нее были беспамятные. Скоромного не ела даже по праздникам. А уж как молилась! Так молиться не только киноватки, но и великосхимницы не умели. Стоит с крестом и свечой в руке и ничего не видит, кроме лика святого. Свеча толстая, четыре часа горит. Я однажды крест после молитвы из ее рук приняла и уронила, грешница. Крест от свечи раскалился, как огненный, а она и не заметила, что ладони в волдырях. Обет монашеский потому не приняла, что дочь при ней жила, Софьюшка. Да и мужа она ждала.

— Откуда ждала?

— Из Сибири. Откуда еще? Отец Софьи богатый болярин был, да… — старушка сделала неопределенный жест рукой, — был «противу двух первых пунктов».

Кто не знал этих страшных слов — государев преступник, значит, подрыватель устоев державы, супостат, значит, пошедший противу двух первых пунктов государева указа.

Странно было слышать эти слова из уст странницы, но столь многим виновным и безвинным ставилось в упрек пренебрежение к «двум первым пунктам», что слова эти вошли в обиход.

— Был человек и не стало, — продолжала старушка тихим голосом. — Ждала она мужа, жила при монастыре тайно, а как ждать перестала, так и померла.

— Софью спасать надо, — страстно сказал Алеша. — Нельзя человека насильно в монастырь заключать. Помоги мне ее найти, сделай доброе дело!

— А кому — доброе? — Старушка внимательно всмотрелась в Алешу. — Ты скажешь — любовь…

— Любовь? — Он опять покраснел. — Я и не думал об этом.

— От любви добра не жди. — Она мелко затрясла головой. — Любовь — это морока, муки, смятение души. А в монастыре — тихо… Мать Леонидия — святой человек. Она Софью любит, не обидит. Привыкнет наша голубка и будет жить светло и праведно.

— Софья-то привыкнет? Она скорее руки на себя наложит. Нойми, не могу я ее бросить. Не будет мне покоя.

— Зачем девушку в Кронштадт звал? Разве ей там место?

— Видно, плохо звал, — вздохнул Алеша.

— Софью надо было к матушке своей вести, — вдруг сказала старушка проникновенно. — У тебя где матушка живет? Алеша назвал родную деревню.

— В какой волости, говоришь? — переспросила старушка. — Видно, бог вам помогает. Микешин скит тоже в той стороне.

— Микешин скит?? Так Софью туда повезут?

— Слушай и запоминай. Путь туда долгий.