ГЛАВА ПЯТАЯ
В погоревшем селении. Встреча с Гахаром. Снова переговоры. Планы контр-адмирала. Договор о «защите и помощи» заключен. Прибытие товарного парохода. Смит снова ограблен! Тревога на «Линкольне». Остров Тамбукту в огне.
I
Я ничего не понимаю в военных кораблях и не могу сказать, был ли корабль контр-адмирала линейным, броненосцем или крейсером. Я не знал и его тоннажа, но это было большое судно с орудиями различных калибров по обоим бортам. Благодаря длинным дулам, судно походило на ощетинившегося ежа — «ежа», который почувствовал опасность и приготовился встретить ее своими иглами. Я спал в кубрике на скамейке. Матросы дали мне подушку и одеяло. Электричество горело всю ночь, и для чтения света было достаточно, но я читал редко, потому что на всем судне не нашел ни одной интересной книги, кроме нескольких криминальных романов. Но они меня не интересовали. Я с удовольствием прочел бы на английском языке Марка Твена, Джека Лондона или Теодора Драйзера и спросил адъютанта, не может ли он мне найти книгу одного из этих американских писателей.
— Что вы говорите! — воскликнул удивленный адъютант. — Морякам запрещено читать такие книги.
— Почему?
— Потому что они опасны. Драйзер — коммунист, Джек Лондон — социалист, а Марк Твен, хотя и не был ни коммунистом, ни социалистом, но еще опаснее первых двух.
Не имея возможности читать, я приходил в кубрик только к полуночи, ложился на мою скамейку и сейчас же засыпал, а рано утром поднимался на палубу к матросам. В этот ранний час они обыкновенно драили и мыли палубу, а так как офицеры еще спали, позволяли себе вольности и шутки. Это были молодые, веселые, жизнерадостные ребята, мои сверстники, и я находил с ними общий язык.
Однажды утром ко мне подошел адъютант и сказал, что патруль заметил в селении человек десять туземцев, у погоревших хижин. Когда матросы попытались к ним приблизиться, они бросились врассыпную и скрылись в лесу. Это стало известно контр-адмиралу, и он велел мне отправиться на берег, посоветовать туземцам без страха возвратиться в селение и заниматься своими делами. Никто им не причинит никакого вреда. Наоборот, им будет выдано все необходимое для того, чтобы они могли вновь отстроить свои хижины. Контр-адмирал даже хотел послать к ним на помощь нескольких японцев. Если туземцы не хотят иметь дело с японцами, контр-адмирал готов дать им американских матросов и двух плотников. Вообще он был готов сделать все возможное, чтобы облегчить положение туземцев и исправить зло, причиненное японцами.
— «Старик» требует от нас хорошего отношения к дикарям, — сказал в заключение адъютант.
Контр-адмиралу было лет пятьдесят пять, а потомок креолов называл его стариком. И я подумал: «Да, детям родители всегда кажутся старыми».
— Вам предстоят новые хлопоты, — улыбнулся адъютант. — «Старик» посылает вас со специальной миссией.
Он умолк, ожидая, вероятно, с моей стороны какого-нибудь вопроса в связи с миссией, но я промолчал.
— Может быть, вы не хотите? — выжидательно посмотрел он на меня.
— Почему? Я говорил контр-адмиралу, что всегда рад быть ему полезен.
— Когда вы собираетесь сойти на берег?
— Если нужно, хоть сейчас.
— Хорошо, я доложу «старику».
Он ушел докладывать «старику», а я остался на палубе. Человек десять матросов с засученными штанами, голые до пояса, с шумом начали мыть палубу. Один поливал из брандспойта, а другие орудовали швабрами. Их мокрые загоревшие спины лоснились на солнце. Все были здоровые парни, ловкие и веселые. Тот, который держал брандспойт, «случайно» упустил его так, что он описав дугу, окатил холодной водой голые спины товарищей. Поднялся шум; крики и смех огласили палубу.
— Не хитри, без уловок, Тод! — крикнул долговязый, тощий матрос с веснушчатым лицом, расставив длинные ноги и, в то время как другие спасались от душа, он словно прирос к месту. — Валяй, не стесняйся, Тод! — снова крикнул он матросу «упустившему» брандспойт. — Если ты меня свалишь с ног, получишь бутылку рома.
— Ладно, патагонец! — ответил Тод. — Сейчас ты у меня растянешься, а я выпью твой ром.
И он действительно готовился направить на долговязого брандспойт, но «патагонец» его остановил.
— Стой, Тод! Уговор. Если мы меня свалишь, получаешь бутылку рома. Но если не свалишь, ты ставишь бутылку, а я выпью ее за твое здоровье. Идет?
— Идет, патагонец.
— Целую бутылку, Тод! Подумай!
— Подумал, патагонец. Целую бутылку! В первом же порту, где есть ром, ты ее купишь, и я выпью к твоему неудовольствию. Ну что ж, угощу и тебя одним стаканчиком, так и быть! Обещаю!
Пари было заключено при общем одобрении остальных матросов, и сильная струя воды захлестала в спину «патагонца», прозванного так, вероятно, за его длинные ноги. Он слегка наклонился вперед, с широко расставленными ногами, и не шелохнулся, несмотря на сильный напор воды. Тод закусил губы, надул щеки, даже жилы на его шее выступили от напряжения, словно он хотел этим усилить струю, но «патагонец» не пошевелился. Матросы ревели от восторга:
— Держись, патагонец!
— Шпарь, Тод!
— Ниже, ниже!
На палубе показался адъютант и, увидев чем занимаются матросы, остановился, улыбаясь.
— Твоя взяла, патагонец, — в отчаянии произнес наконец Тод и отвел в сторону брандспойт.
Палуба огласилась новым взрывом смеха и шуток. Все окружили «патагонца», хлопали по спине, пожимали руку, будто он выиграл первую награду на Олимпийских играх.
Подошел адъютант и сказал:
— Будьте осторожны, ребята! «Старик» уже на ногах!.. Матросы снова принялись за работу, а мы с адъютантом сели в моторную лодку и отправились на остров.
Мы пошли по тропинке к моей хижине. Мне хотелось посмотреть, что с ней случилось. Да, она была невредима. Скрытая в лесу, в стороне от селения, она осталась незадетой снарядами. Заглянув в дверь, я увидел несколько солдатских ранцев, развешанных по стенам, Нары были застланы солдатскими одеялами. В одном углу стоял кувшин для воды, а в другом — ржавое ведро, вроде тех, которые имеются во всех тюремных камерах. Тут поселились человек десять японских пленных. Ночь они проводили в хижине, охраняемые американскими матросами, а днем работали на укреплениях.
— Эта хижина была моим домом, — сказал я адъютанту. — Тут я пережил много радостей и скорбей. Спал на этих нарах один, никем не тревожимый. На них сидели предводитель племени, его дочь Зинга, сын Амбо и старик Гахар. Он сейчас главный жрец племени. Они все были моими друзьями.
— Неужели вы сожалеете об этой трущобе? — удивился адъютант.
— Я жалею туземцев. Японцы сожгли хижины и прогнали их в джунгли. Сейчас они спят под открытым небом или в шалашах из ветвей и листьев. У них нет достаточно посуды, чтобы сварить пишу, и они едят жареный ямс и таро...
— Именно поэтому они должны вернуться и построить новые хижины.
— Да, но потом? Что с ними будет? Каковы намерения контр-адмирала?
— О, у него самые хорошие намерения!..
— ...Которые могут дать печальные результаты, — перебил я.
— Почему?
— Потому что его хорошие намерения не совпадают с желаниями туземцев.
— Почему вы так думаете? «Старик» — хороший человек. Он искренне хочет помочь дикарям. Сейчас они будут жить с большей уверенностью за свою жизнь, чем раньше. До тех пор, пока остров в наших руках, ни одна страна не посмеет на него напасть. Старик вызвал подкрепление — военные корабли и авиаматку. Впрочем, вы сами видели, что стало с японцами.
— Видел. Но я знаю также, что потом произойдет.
— Что?
— То, что произошло с японцами.
— Как? Вы думаете, что мы будем биты, как они? Но кем? Кто посмеет напасть на нас? Уж не японцы ли?
— Нет, туземцы. Племя не успокоится до тех пор, пока вы не покинете остров. Предводитель сказал это позавчера и не переменит своего решения.
— Так ведь мы именно для того и приехали, чтобы говорить с ним. «Старик» просит вас внушить предводителю, что не в его интересах противиться нашим намерениям.
— А каковы в сущности ваши намерения, если можно полюбопытствовать?
— Построить тут сильную крепость. Остров Тамбукту будет превращен в важную военно-морскую базу.
— Но именно этого-то и не желают туземцы!
— А чего они желают?
— Они хотят жить так, как они жили раньше: без белых и желтых господ.
— Но это невозможно! — воскликнул адъютант.
— Именно потому конфликт неизбежен.
— Пусть посмеют, — пригрозил адъютант, — мы их уничтожим и сотрем в порошок их остров.
— Раз так, — заметил я, — нет смысла вести переговоры с предводителем.
Но адъютант был другого мнения. Он считал, что предводитель согласится на все, если я хорошо ему растолкую, что его ждет в случае неподчинения.
— Но пойдем в село, — предложил он. — Ведь мы приехали вести переговоры.
В той части селения, где жил Боамбо, не было живой души. Все хижины сгорели. На площадке зияла огромная воронка от снаряда, а кругом виднелись кучи пепла и закопченные, обугленные балки. Всюду витала смерть, и нам ничего было тут делать. На других улицах хижины тоже сгорели, и на той, на которой жил Арики. Повсюду одна и та же картина: кучи пепла и обугленные балки, глубокие воронки от снарядов, вокруг поваленные и обгоревшие деревья... Нигде ни живой души. Пустота и разорение царили там, где еще недавно кипела жизнь...
Мы было уже тронулись, когда кто-то неожиданно позвал меня по имени. Я обернулся и увидел Гахара. Он стоял на тропинке на опушке леса и вопросительно смотрел на меня. Он появился внезапно, так, как только туземцы умеют появляться. Он, наверно, наблюдал за нами из леса и, видя, что мы уходим, решил окликнуть меня. Я не сомневался, что в лесу находятся и другие туземцы, вооруженные стрелами и копьями, готовые прийти на помощь своему товарищу в случае опасности. Сам Гахар был безоружен.
— Иди сюда, Гахар, — позвал я его. — Иди сюда, поговорим.
Он осторожно сделал несколько шагов в нашу сторону и остановился. Как он похудел! В его глубоко ввалившихся, больших черных глазах застыла тяжкая скорбь, продолговатое темное лицо высохло, как у мумии. Дней десять страданий состарили его лет на десять. Смерть жены нанесла ему большой и неожиданный удар, потом последовало нашествие японцев, варварские бомбардировки и пожары, бегство в джунгли, а теперь новая беда угрожала племени — американский флот. События следовали одно за другим с головокружительной быстротой. Людям, всю жизнь жившим тихо и мирно со своими мелкими заботами, было не по силам перенести все эти несчастья.
Хотя и очень похудевший, хотя и убитый горем, Гахар был представительный старик — высокий, с благородной осанкой и медленными движениями, а семь поясов мудрости, опоясывавших его бедра, придавали ему еще больше внушительности.
— Тана Боамбо здесь? — спросил я его.
— Нет его.
— А Амбо?
— Нет его, — покрутил головой Гахар.
Адъютант рассматривал его с величайшим любопытством.
— Это не предводитель? — спросил он меня.
— Нет, это главный жрец. Он пользуется большим влиянием среди туземцев.
— Значит, мы можем вести с ним переговоры?
— Разумеется.
Я спросил Гахара, пришел ли он один или с ним есть еще кто-нибудь?
— Есть и другие, — последовал ответ.
— А где они?
— Тут, — неопределенно сказал Гахар.
Значит, я не ошибся: Гахар был не один. Я велел ему позвать и других, но он сделал вид, что не слышит, и спросил, показывая на адъютанта:
— Это и есть вождь пакеги с больших пирог?
— Нет, Гахар. Этот белый человек — калиман биля, важное лицо, но не тана пакеги. Он хочет говорить с тобой...
— Нет! — отрезал Гахар.
Его отказ привел меня в изумление.
— Почему, Гахар? Он нанай биля — хороший человек. Наш приятель.
— Приятель? — посмотрел на меня с недоверием Гахар. — Андо, не верю. Только ты наш приятель. Вот я пришел без копья, а этот пакеги взял с собой стрелу, которая пускает молнии. Зачем?
Действительно, на поясе у адъютанта висел довольно большой револьвер. Я знал, что не следовало идти к туземцам вооруженными, и еще на судне хотел посоветовать адъютанту не брать с собой револьвера, но не решился. Боялся, чтобы он чего не подумал. Адъютант заметил недружелюбный взгляд Гахара и спросил меня в чем дело.
— Главный жрец не желает говорить с вами...
— Почему? — удивился адъютант.
— Когда два враждующих племени решают вести переговоры, — объяснил я, — они собираются в определенном месте без оружия. А вы явились вооруженный револьвером. Главный жрец истолковывает это как враждебный акт по отношению к племени и не желает вести переговоров.
— Что я должен сделать? — спросил меня адъютант.
— Оставьте револьвер на опушке леса и вернитесь без него.
— О, я не могу этого сделать! Устав запрещает!
— Хорошо, тогда дайте мне револьвер.
Адъютант отстегнул револьвер и передал его мне.
— Теперь мы можем разговаривать? — обратился он к Гахару.
— Сейчас мы можем разговаривать, — сказал он и подошел еще ближе к нам.
«Переговоры» начались. Гахар объявил, что Великий Совет решил, чтобы жители возвратились в селения и построили себе новые хижины, если пакеги обещают не беспокоить их своими посещениями. Они не хотят от пакеги никакой помощи и не желают встречаться с ними. Когда я ему сказал, что пакеги помогут построить хижины, Гахар замахал руками:
— Нет и нет! Не нужна нам их помощь. Мы сами построим хижины. Обещает ли белый человек, что ни один пакеги не ступит в наше селение?
Я перевел его слова адъютанту. Немного подумав, он сказал:
— Ничего я не могу обещать. Доложу «старику».
Он не имел права давать какие бы то ни было обещания. Контр-адмирал послал его вести переговоры, но не предоставил ему никаких прав. Это показывало, что «старик» недооценивал туземцев.
А Гахар ждал ответу. Нужно было найти какой-то выход из смешного положения, в которое мы попали — стоять перед Гахаром как дураки и не иметь возможности сказать ни «да», ни «нет».
— Гахар, — обратился я к моему старому другу. — Я говорил тебе, что этот пакеги — нанай биля, но он не тана пакеги. Предводитель пакеги находится на большой пироге. Сейчас мы отправимся к нему и расскажем все, о чем мы говорили с тобой. Завтра в тот же час я приеду и дам тебе ответ.
— Нана — очень хорошо, — кивнул головой Гахар. — Завтра в это же время я буду тебя здесь ждать. А этот пакеги тоже приедет с тобой?
— Вероятно, приедет.
— Хорошо! Скажи ему, чтобы не брал с собой своей стрелы. Анге бу!
II
Авиаматка, о которой говорил адъютант, пришла в тот же день. Я никогда не видел вблизи такой огромной плавающей платформы, на которой было штук десять, а может быть и больше, самолетов. Она виднелась на горизонте, как небольшое темное пятно на зеркальной водной шири. Авианосец ни разу не подошел к острову, но с него каждый день поднимались самолеты и летали далеко на восток, вероятно, на разведку, а когда возвращались обратно, всегда кружились над островом очень низко, над верхушками деревьев.
С приходом авиаматки контр-адмирал переменился. Тогда как раньше он выглядел тихим, спокойным, рассудительным и разумным человеком, сейчас он стал очень нервным и нетерпеливым. Адъютант вытянул руки по швам и доложил о результате нашего разговора с Гахаром. Услышав, что туземцы не желают никакой помощи, контр-адмирал начал их ругать и даже пригрозил, в случае несогласия принять его условия, стереть их с лица земли. Слушая его недвусмысленные угрозы и глядя, как он нервно ходит по салону с сжатыми губами, с руками за спиной, весь красный от гнева, я спрашивал себя: «Чего он хочет от туземцев? Почему он так настаивает на их возвращении в погорелые селения? Почему он им навязывает свою помощь?» Я ни разу его не спросил о его намерениях, ибо он ничего бы мне не сказал, но когда однажды адъютант проговорился, — что постройка укреплений подвигается очень медленно, все стало ясно. Для стройки нужно много народу. Чем больше, тем лучше. Японцев было мало, Кроме того, это были пленники, работавшие по принуждению, а насилие никогда и никого не вдохновляет работать. Правда, на укреплениях работали и американцы, большей частью специалисты, но сколько их было? Тысячи две туземцев выработали бы в десять раз больше, чем человек сто японцев и двадцать американцев. Но туземцы попрятались в джунглях и хотели, чтобы их оставили в покое. Такое положение раздражало контр-адмирала и заставляло его нервничать.
— Что они воображают? О чем думают эти люди? На что рассчитывают? Очевидно, они не имеют представления о нашей силе. То, что наделали японцы, — детские игрушки. Военная шутка — не больше. Или они примут нашу помощь и защиту, или...
Я молчал. Адъютант стоял как на иголках.
— Объясните им это! — обратился ко мне контр-адмирал. — Поезжайте завтра и скажите им, что если они не согласятся на мои условия, уничтожу до одного, вместе с их джунглями. Они видели «больших птиц»? — кажется, так они называют самолеты? Скажите им, что за каких-нибудь два часа эти птицы истребят до одного всех дикарей, где бы они не укрылись. И если кто-нибудь и спасется от бомб, живым сжарится в джунглях, потому что я их сожгу и превращу в пепелище. Я очень вас прошу объяснить все это тупоголовому предводителю. Скажите ему, что это моя последняя попытка достигнуть соглашения с ним. После совесть у меня будет чиста. Я не злодей, но война есть война!
Контр-адмирал смотрел на меня в упор, наверно желая видеть, какое впечатление произведут его слова. В сущности, они ничем не отличались от угроз капитана Сигемитцу. Может быть, только тем, что в угрозах японского капитана чувствовалось его бессилие, а в угрозах контр-адмирала звучала холодная уверенность в возможности привести их в исполнение.
— «Старик» страшно разъярен, — сказал на другой день адъютант, когда мы на моторной лодке отправлялись на остров. — Если и на этот раз дикари не вернутся по домам, он и в самом деле приведет угрозу в исполнение. Вы видите эти живописные холмы, леса, эти гигантские деревья? Может быть, завтра все это обратится в черный пепел.
— Но это страшная жестокость! — возразил я. — Даже японцы этого не сделали.
— Потому что у них не было самолетов.
— Да, но это будет просто массовым убийством! — осмелился сказать я. — Туземцы ни в чем не виноваты. Они ушли в джунгли и никому не угрожают, никого не беспокоят. До сих пор ни один американский матрос не пострадал от руки туземца. Почему контр-адмирал хочет им навязать свой договор о защите и помощи?
— «Старик» уже не настаивает на заключении договора, — возразил адъютант. — Он говорит, что победитель может действовать и без договора. Сейчас он хочет только одного: чтобы туземцы возвратились в свои селения. Ничего другого.
— А почему ему не оставить их жить так, как им нравится?
— Жить так, как им нравится? Ха-ха! А кто будет строить укрепления?
Все было ясно: контр-адмиралу нужны рабы. Туземцы должны оставить джунгли, американские моряки помогут им отстроить новые хижины вместо сгоревших, а затем туземцы помогут американцам построить укрепления. Хижины будут построены недели в две, а постройка укреплений продлится года два. Кроме того, по словам адъютанта, контр-адмирал намеревается проложить шоссейную дорогу вокруг всего побережья острова.
— Зачем ему эта дорога? — спросил я. — Туземцы пользуются тропинками, которые вполне их удовлетворяют.
Адъютант иронически усмехнулся.
— Неужели вы думаете, что мы будем строить шоссе для дикарей? Шоссе нужно нам самим. На острове поселятся военные и гражданские власти. Приедут и предприимчивые люди, которые создадут работу туземцам. Тут прекрасная природа, остров может быть превращен в чудесный курорт. «Старику» здесь очень нравится. Он намеревается тут проводить свой отпуск. Он даже сказал мистеру Смиту, что, когда выйдет в отставку, расширит его плантацию и будет здесь жить зимой. «Старик» из Ванкувера, а там зима довольно суровая.
— А мистер Смит ничего на это не возразил? — спросил я его.
— Возразил, конечно. Он заявил, что плантация его собственность, признанная вождем племени, а весь остров принадлежит Англии, потому что Смит первым ступил на него. Ха-ха! Он даже потребовал от «старика» матросов для охраны плантации.
— А «старик»?
— «Старик» рассмеялся и сказал: «Если гражданские власти не в состоянии защитить эти окна, мои матросы в состоянии защитить и гражданскую власть, и окна.
— Как надо понимать эти слова? — спросил я.
— Разве не догадываетесь? «Старику» серьезно приглянулась плантация англичанина. И так как дикари всегда могут ее отнять, «старик» защитит от них и плантацию, и самого Смита, разумеется, ценою его плантации.
— А Смит?
— Он начал хорохориться и пугать «старика», что пожалуется в какой-то международный суд, а «старик» преспокойно сказал: «Не позволяю собаке, которую я кормлю, лаять на меня!»
— Значит, они не на шутку поругались?
— О, совсем не на шутку! — подтвердил словоохотливый адъютант. — Третий день мистер Смит не говорит со «стариком», а «старик» проходит мимо него как мимо телеграфного столба.
— А как себя держит капитан Стерн?
— Капитан — прекрасный человек! — воскликнул адъютант. — Наши ребята его полюбили, а «старик» предложил ему поступить к нам на службу, но он отказался. Хочет как можно скорее попасть в Александрию. У него там маленькая дочь...
Я спросил его, не может ли капитан уехать в Александрию и вообще будет ли нам позволено уехать с острова на каком-нибудь американском судне. Адъютант заявил, что это вполне возможно. «Старик» потребовал, чтобы ему выслали из Америки транспорт со строительными материалами. После того как транспорт разгрузит материалы на Тамбукту, мы сможем на нем уехать.
— А скоро придет транспорт? — спросил я.
— Недели через две.
— А это правда, что контр-адмирал нам разрешит уехать на нем?
— Да, «старик» сказал, что распорядится о вашем отъезде.
— Куда? Может быть, отсюда транспорт пойдет прямо в Америку?
— Не знаю. Это станет известно по его прибытии.
Моторная лодка уперлась в берег, и мы пошли в погорелое селение. Гахар и Боамбо уже нас поджидали. Они встретили меня очень сердечно, пожимая левую руку над локтем и похлопывая по спине, а адъютанту едва кивнули головой, хотя он первый им отдал честь. Но молодой человек сделал вид, что не заметил этого. Он не был обидчив.
На этот раз переговоры протекли гладко, потому что адъютант согласился на все условия Боамбо. Очевидно, так распорядился контр-адмирал. Туземцы сами построят себе хижины. Американские матросы не будут ходить в селение. Я буду посредником между предводителем и контр-адмиралом. В качестве сына племени и друга вождя я могу ходить к туземцам, когда пожелаю, и если хочу, могу жить в самом селении. В таком случае мои друзья построят отдельную хижину. Так сказал Боамбо.
Переговоры закончились благополучно. Мы с адъютантом вернулись на судно. Угрозы контр-адмирала были ни к чему, — по крайней мере, я так думал, но позже понял, как жестоко ошибся.
III
В последнее время контр-адмирал совсем оставил меня в покое. Переговоры были окончены, туземцы строили себе хижины, и я не был ему нужен. Тем лучше! Я служил в солдатах и знал одну солдатскую мудрость: «Чем меньше вертишься перед глазами начальства, тем спокойнее тебе будет». И потому я чувствовал себя гораздо лучше среди матросов, чем в офицерской кают-компании.
Со Смитом и Стерном я виделся каждый день, а иногда и по два раза в день, — утром и вечером, когда мы выходили на палубу подышать прохладным воздухом. Днем было невыносимо жарко, и никто не показывался на солнце. Смит переменился. С тех пор как попал под защиту американского флага, он охладел ко мне. Это было характерно для него, и поэтому наступившая в нем перемена меня не удивила... А Стерн остался таким же сердечным и искренним, как и раньше. Он тосковал по своей маленькой дочери и стремился как можно скорее уехать к ней в Александрию.
И вот наступил долгожданный час. Однажды, когда матросы обедали, сверху сообщили, что транспорт, о котором говорил адъютант, пришел. Все побросали ложки и устремились на палубу.
Транспорт вошел в залив. На носу ясно виднелась надпись «Линкольн». Транспорт носил имя великого американца, который любил свободу и мужественно сражался за нее. Будучи президентом Соединенных Штатов Америки, Линкольн пять лет воевал с плантаторами Южных Штатов за освобождение негров от рабства. Он победил, потому что с ним был весь американский народ, но побежденные рабовладельцы жестоко отомстили: они подкупили одного негодяя, и тот убил Линкольна.
«Линкольн» дал продолжительный гудок и остановился. Загремели цепи, затарахтели лебедки, и тяжелый якорь бухнулся в воду. Немного позже от парохода отчалила небольшая лодка и направилась к нашему крейсеру. (Забыл сказать, что обе наши боевые единицы были крейсерами. Это я узнал от адъютанта.) На лодке приехал капитан «Линкольна». Адъютант встретил его у трапа и повел к контр-адмиралу. Через несколько минут адъютант прибежал к нам сообщить, что отсюда «Линкольн» пойдет в Бразилию за каучуком и отвезет его в Англию.
— В Англию! — воскликнул Смит, и глаза его загорелись от радости. — Правда?
— Да, — подтвердил адъютант. — Через четыре дня «Линкольн» уходит. «Старик» велел капитану взять вас с собой.
Плантатор так был разволнован новостью, что страшно растерялся и только бормотал:
— Англия! О, вы не знаете Англии! Великая страна, сэр! Лондон! О, вы понятия не имеете, что такое Лондон!
Он обращался к адъютанту, а Стерн молча смотрел на пришедший пароход. Он был грустным, отлично сознавая, что ему не скоро удастся увидеть дочь... Смит заметил его настроение и спросил:
— Почему вы печальны, Стерн? Вы слышали, что сказал этот молодой джентльмен? Едем домой, Стерн! Домой, в Лондон!
— Домой? — повторил Стерн. — У меня нет дома ни в Лондоне, ни где бы то ни было в Англии.
— У вас нет дома? У вас нет своего дома, Стерн?
Стерн не ответил. Смит смутился и начал жевать сигару, дымившуюся у него в зубах. Немного погодя он сказал:
— Ничего, Стерн, это не большая беда. И без дома Англия — такая же ваша родина, как и моя, и вы должны радоваться не меньше меня скорому нашему возвращению.
— Я радуюсь, — тихо проговорил Стерн. — Может быть больше вас...
— Не видно, Стерн, не видно...
— А вы чего хотите, чтобы я кричал, как вы? Чтобы я бил себя в грудь кулаками и твердил, что люблю Англию? Кому это нужно?
После слов капитана Смит умолк, не то устыдившись, не то потому, что остыл восторг. Немного погодя, он сказал, как бы извиняясь:
— Темперамент, сэр... Не могу сдерживать обуревающих меня чувств. А вы? — обернулся он ко мне. — Надеюсь, что и вы радуетесь?
— Да, — подтвердил я. — Англия гораздо ближе к Болгарии, чем остров Тамбукту. Но я думаю и о моих друзьях, которые остаются здесь. Что с ними будет?
Плантатор огляделся и, убедившись, что адъютант ушел, сказал:
— То, что произошло с американскими индейцами.
Я содрогнулся от ужаса, вспомнив, как жестоко американские колонизаторы расправились с индейцами. Белые хозяева пролили реки крови и прошли по сотням тысяч трупов, пока завладели американским континентом.
— Вы серьезно говорите? — обратился я к плантатору. — Ведь контр-адмирал однажды заявил, что это знамя несет свободу и демократию?
— И вы ему поверили? О, санкта симплицитас! Контр-адмирал открыто сказал, что превратит остров Тамбукту в военно-морскую базу. А на обыкновенном языке это значит, что Соединенные Штаты захватят остров. Контр-адмирал даже сказал мне, что без всякого зазрения совести продолжит мои усилия и расширит мою плантацию, то есть присвоит ее. Из этого вы можете заключить, что написано на его знамени.
— А почему вы не позвали меня свидетелем! — усмехнулся я, вспомнив прежние уверения Смита в том, что остров Тамбукту будет принадлежать Англии, потому что английские подданные первые его открыли и первыми ступили на него.
— Бросьте шутить, — махнул рукой Смит.
— Нет, я не шучу, а говорю совершенно серьезно. Я всегда был и буду на стороне угнетенных и оскорбленных. Сейчас вы оскорбленный, и я готов быть вашим свидетелем.
— Свидетелем! — процедил сквозь зубы Смит. — Перед кем? Перед волком, который хочет съесть ягненка... Но я это дело так не оставлю! Он меня еще не знает. Я никогда не останавливаюсь посреди дороги. Мы еще встретимся с ним, но при других обстоятельствах...
IV
Японские пленные работали по шестнадцать часов в сутки и разгрузили «Линкольн» за три дня. Лодок американских судов оказалось недостаточно, пришлось использовать пироги туземцев, несмотря на их малую величину. На четвертый день утром Смит, Стерн и я сели в моторную лодку контр-адмирала, и адъютант отвез нас на транспорт. Мы простились с веселым потомком креолов, он сердечно пожал нам руки, пожелал «счастливого пути» и возвратился на крейсер, а мы поднялись на палубу «Линкольна». Встретил нас широкоплечий мичман с черными свисающими усами и отвел к капитану. Капитан был крупный мужчина лет пятидесяти со смуглым продолговатым лицом, изрезанным глубокими морщинами, а посередине его высокого лба выступал шрам от старой раны, полученной, вероятно, еще в молодости, когда капитан был простым матросом. Он подтвердил то, что мы уже знали от адъютанта: транспорт пойдет в Манаус, пристань на реке Амазонке. В Манаусе погрузит каучук и доставит его в Англию. Рейс продолжится долго. Пароход пройдет не менее двадцати тысяч километров — половину расстояния вокруг земного шара. По пути только раз остановимся дня на три в Кейптауне, вблизи мыса Доброй Надежды, в Южной Африке.
— Путешествие не будет особенно приятным, — предупредил капитан. — Транспорт идет порожняком и будет игрушкой волн. Особенно трудно придется около мыса Доброй Надежды: там всегда дуют сильные ветры, часто бушуют бури и океан всегда бурный. — И, улыбнувшись, он добавил: — Но вы закалены, раз претерпели кораблекрушение.
— Это верно, сэр, — сказал Смит. — Мокрый дождя не боится, не так ли?
Капитан не забыл нам сказать, что в случае надобности нам придется помогать экипажу.
— Разумеется! — желчно прошипел Смит. — После того как я был на побегушках у японцев, ничто уже не может меня удивить.
Это был намек, тонкая ирония по адресу американцев, но капитан не понял. Он не знал, что контр-адмирал собирался присвоить себе плантацию Смита.
Мы согласились на все условия, которые нам поставил капитан, потому что «Линкольн» был единственным пароходом, который мог нас доставить в Европу, хотя и кружным путем. Другой такой случай едва ли вскоре мог нам представиться.
Как на крейсере, так и на «Линкольне» Смита и Стерна поместили в каютах командного состава транспорта, а мне предоставили койку в кубрике. Я на это не обиделся и не почувствовал себя несчастным. Наоборот, как и на крейсере, матросы на «Линкольне» были славные ребята, — иногда грубоватые, но всегда справедливые. В то время как большинство матросов на крейсере состояло из молодежи, отбывавшей воинскую повинность, матросы на «Линкольне» были среднего возраста, опытные морские волки, плававшие много лет по морям и океанам. Эти суровые малые, познавшие невзгоды скитальчества, относились ко мне с теплым участием.
Транспорт собирался поднимать якорь в три часа дня. В это время я сидел в кубрике. Четверо страстных игроков в белот сидели за столом и с азартом шлепали картами, обмениваясь шутками и издевательствами, как это принято у всех игроков на свете. Вокруг стояло человек десять матросов, с интересом наблюдавших за игрой. Вдруг послышались далекие выстрелы, а вслед за тем зазвонили тревожно звонки, оповещавшие аврал. Все бывшие в кубрике сломя голову бросились наверх по железной лестнице. Я вышел последним на палубу. Стрельба продолжалась. Она велась со стороны селения туземцев. Капитан был на мостике и отрывистым голосом командовал:
— Все по местам! Десантная рота стройся! Спустить баркасы! Пошевеливайтесь!
Не прошло и двух минут, как баркасы были спущены на воду, десантная рота расселась в них, и они тронулись к берегу.
На обоих крейсерах было заметно необычайное движение. И там были спущены лодки, в которые сели десантные части, и они прошли мимо нашего транспорта. Мы ясно видели автоматы, поблескивавшие на солнце.
— Я так и знал, что этим кончится, — пробормотал плантатор.
— И я того ждал, — откликнулся озабоченно Стерн. — Контр-адмирал несколько раз угрожал племени, когда предводитель отказывался принять его условия.
С крейсеров открыли стрельбу из орудий, и в следующий миг снаряды начали разрываться на берегу, высоко над селением.
— Начинается! — воскликнул Смит, приложив ладонь козырьком к глазам и смотря в сторону леса, туда, где падали снаряды. — Это начало конца. Контр-адмирал не любит шуток. Он приведет в исполнение свои угрозы и уничтожит на острове все живое. О, он будет беспощаден! В сравнении с ним японцы — любители.
Как будто в ответ на его слова вдали послышался сильный гул, и немного спустя над островом появилось звено самолетов. Они летели, как журавли, в виде треугольника, описали широкий круг над тем местом, где был стан племени, сбросили бомбы и повернули к авиаматке. Но не прошло и получаса, как они опять появились. На этот раз бомбы падали, как дождь. В воздух летели комья земли и деревья, смешанные с дымом и огнем. Сбросив свой смертоносный груз, самолеты снова удалились, чтобы через полчаса опять вернуться...
К вечеру на «Линкольн» возвратились усталые и сердитые матросы. По всему было видно, что неожиданное сражение, как бы легко оно ни было для них, все же не пришлось по вкусу. Будучи матросами торгового судна, они думали, что война, вспыхнувшая во всех уголках земного шара, их не коснется. А тут пришлось понюхать пороху и обжечь руки пламенем. Пока что только руки... Они рассказали нам, как все началось. Туземцы вернулись в погоревшее селение и начали строить себе новые хижины. Первые три дня американцы соблюдали условия и не приближались к селению. Но так как для стройки укреплений не хватало народу, то контр-адмирал приказал матросам окружить туземцев и переловить живьем. Секретные дозоры туземцев заметили приближающихся матросов и подняли тревогу. Завязалась короткая перестрелка, после которой туземцы бросились врассыпную и исчезли. Неуспех озлобил контр-адмирала, и он приказал дать десять залпов из всех орудий, а самолетам бомбардировать остров напалмом.
И вот джунгли горели со всех сторон, с шумом валились вековые деревья, кругом бушевали пожары, и дым застлал весь остров...
«Линкольн» поднял якорь и стал медленно удаляться от острова. На его корме, равно как и на обоих крейсерах, развевался флаг Соединенных Штатов Америки — «символ свободы и демократии», как его называл контр-адмирал, а над островом Тамбукту поднимались густые клубы черного дыма и пламя пожара доходило до самого неба...
notes