На другое утро, на рассвете, когда все еще спали, разнесся оглушительный гром; пол, на котором я спал, задрожал, и подводная лодка закачалась, как при сильном волнении. Наверху послышались крики, топот ног, отрывистые слова команды. Еще сонные, матросы спешили по местам у обоих орудий, а капитан Сигемитцу — босой, в расстегнутом кителе, без фуражки, — смотрел в бинокль на запад. Там виднелись два военных корабля. Раздался новый выстрел, и немного спустя вблизи подводной лодки взорвался второй снаряд, огромный столб воды поднялся в воздух и обрушился на лодку. Капитан подбежал к орудию, сам навел его и подал команду. Оба дула изрыгнули огонь, сильный гул оглушил меня, а через мгновение два водяных столба поднялись недалеко от движущихся судов. Вокруг подводной лодки начали, как град, сыпаться снаряды, они с шумом разрывались, железные осколки свистели и с тупым лязгом попадали в корпус, вода кругом закипела, и расходившиеся волны закачали лодку. Капитан Сигемитцу орал что-то матросам, но грохот взрывов и выстрелы орудий заглушали его голос. Сейчас он выглядел, как совсем маленький, беспомощный ребенок.

Вдруг подводная лодка подскочила, как подброшенная гигантской силой, накренилась на левый борт и начала медленно погружаться в воду. Внизу, в помещениях, послышался сильный шум, как от врывающихся огромных масс воды. Наверху наступила страшная паника. Матросы оставили орудия и бросились к резиновым лодкам, а капитан метался за ними с револьвером в руке и что-то кричал по-японски. В этот момент осколок снаряда попал ему в грудь, и он упал ничком на палубу.

Матросы, спасаясь, прыгали в резиновые лодки.

Я спустился по железной лестнице в коридор. Он был залит водой, доходившей мне до колен. Я забежал в камбуз. Там никого не было. Схватив тяпку для мяса, я бросился обратно по наводненному коридору к каземату, в котором была заперта Зинга. Несколькими ударами я взломал дверь и вошел внутрь.

Увидев меня, Зинга бросилась навстречу.

— Андо! Погибаем! Андо!

— Бежим! — крикнул я и потащил ее за руку.

Мы выбежали наверх. Японцы в лодках быстро гребли к берегу. Перевесившись через борт, Смит отчаянно махал им руками и умолял взять с собой, но никто не обратил на него внимания. Подводная лодка уже наполовину ушла под воду. Еще немного и она пойдет ко дну вместе с нами. Нужно было торопиться. Вдруг я вспомнил о дневнике Магеллана. Он, наверно, был в каюте капитана Сигемитцу. Пойти взять его? К чертям! Через несколько минут он будет на дне вместе с подводной лодкой. Жалко конечно... но нечего делать. Жизнь мне дороже, чем дневник Магеллана.

Из кубрика вышел Стерн со спасательным поясом на груди. Увидев нас, он тревожно воскликнул:

— Вы еще здесь! Бежим! Спасайтесь!

Оба военных судна подошли совсем близко, и мы могли ясно видеть их флаги.

— Американские! — закричал Смит. — Вон они спускают лодки! Сейчас они нас спасут! — И, замахав руками американским матросам, заорал:

— Сюда! Сюда! — Обернувшись к нам, он сказал, задыхаясь от радости: — Видали? Это не японцы. Настоящие рыцари! Сейчас они нас спасут!

Но лодки, описав полукруг около судов, направились к берегу в погоню за японскими матросами.

Наша подводная лодка быстро погружалась в воду. Пробоина от снаряда была довольно велика, и вода с шумом врывалась во внутренние помещения. Смит снова впал в отчаяние. Оказалось, что он плохо плавает, а до берега было, самое меньшее, два километра. Только искусный пловец мог проплыть такое расстояние. К тому же было довольно сильное волнение. Стерн уступил плантатору спасательный пояс, но и с ним Смит не решался прыгнуть в воду.

— Утону, Стерн! — колебался Смит.

Стерн насильно столкнул его в воду и прыгнул за ним без спасательного пояса. Смит усердно бил по воде руками и ногами (а как раз этого не следовало делать) и потому с трудом удерживался на поверхности. Стерн помогал, ему, и оба медленно плыли к берегу. И мы с Зингой бросились в воду и поплыли вслед за ними. На подводной лодке остался только один человек — капитан Сигемитцу. Он лежал ничком на палубе, как бы для того, чтобы не видеть, как моряки императора-солнца удирали на лодках, обезумев от страха.

Смит причинил нам много хлопот. Мы со Стерном помогали ему, ободряли. Он со своей стороны прилагал все старания плыть, но это слабо ему удавалось. Подплывая к берегу, мы были свидетелями краткой, но ожесточенной схватки между американскими и японскими моряками. Мы слышали, как строчили автоматы и разрывались снаряды, потом увидели, как японцы замахали белым флагом и стрельба стихла. От «нашей» подводной лодки и следа не осталось, она потонула, а другая подводная лодка сдалась: на ней развевался белый флаг.

Только после прекращения стрельбы, к нам приблизилась небольшая моторная лодка с офицером и двумя матросами. Хотя мы были уже у самого берега, все же влезли в лодку. Смит бросился к офицеру и нервно заговорил, задыхаясь от усталости:

— Благодарю вас, сэр! Вы спасли мне жизнь! Я никогда этого не забуду! Дайте мне ваш адрес, я вас вознагражу. Я англичанин, член палаты общин...

— Я исполнил мой долг, ничего больше, — возразил офицер.

Он выглядел скромным, порядочным молодым человеком, с голубыми глазами, смотревшими бодро и весело, несмотря на то, что эхо стрельбы еще отдавалось в наших ушах.

— Доставьте нас к вашему начальству, — попросил Смит. — Я хочу говорить с ним.

Молодой офицер кивнул головой, и моторная лодка направилась к флагманскому судну.

Через несколько минут мы поднимались по трапу американского военного корабля. Тут молодой офицер наспех нас допросил, как мы попали на остров, потом куда-то исчез и, вернувшись, торжественно сообщил, что сам контр-адмирал пожелал говорить с нами. Он повел нас к контр-адмиралу, а Зинга осталась на палубе, привлекая к себе любопытные взгляды матросов.

Контр-адмирал ждал нас в своем салоне. Он был высокого роста, худой, с седеющими волосами и гладко выбритым лицом. Офицер, вероятно, ему доложил о члене палаты общин, потому что когда мы вошли, он подал руку только Смиту, а нам кивнул головой. Потом он сел на диван, скрестив длинные ноги и посадил плантатора рядом с собой, а нам с капитаном жестом указал кресла.

Вначале он разговаривал только со Смитом. Плантатор еще раз повторил о себе все то, что он сказал молодому офицеру. Потом сказал несколько слов и о нас со Стерном. Контр-адмирал выслушал его молча, уставившись на свою сигарету.

— А какими силами располагают туземцы? — неожиданно спросил он.

— Не знаю, — ответил Смит.

— А оружие у них есть?

— Десять ружей, — сказал Смит, как-то особенно взглянув на меня.

— Всего десять ружей? А что представляет собой их военачальник?

— Упорный человек. Он создал довольно много неприятностей японцам. Подумайте, с десятью ружьями и своими стрелами и копьями, — просто удивительно!.. Правда, стрелы у них отравленные, это нужно иметь в виду.

— Однако вы мне не сказали сколько у них стрелков? — спросил контр-адмирал.

Смит опустил голову. Он чувствовал себя неудобно.

— Не знаю, — повторил он. — Это только мистер Антон может вам сообщить. Я мало знаю племя и не мог выучить его языка. То же могу сказать и о капитане. Не так ли, Стерн? Вы интересовались только охотой на фазанов. А мистер Антон хорошо знает туземцев. Он посещал и другие селения на острове и может вам ответить на все вопросы, которые вас интересуют. Кроме того, он друг предводителя и имеет большое влияние на него.

Только тут контр-адмирал удостоил меня взглядом — в первый раз, — и,— когда наши глаза встретились, он сказал:

— Ваша страна находится в войне с нами. Ваше правительство проявило неслыханное нахальство, объявив войну Соединенным Штатам и Англии. Что вы по этому поводу скажете?

— Что я могу сказать? — пожал я плечами. — Что правда, то правда. Наша страна оккупирована немцами. Кобург продал ее Гитлеру, а Гитлер навязал такое правительство, какое ему нужно. Но наш народ против этих выскочек и борется с ними. Я тоже замешан в борьбу и был принужден спасать свою жизнь бегством...

Контр-адмирал кивнул головой и прищурил глаза. Видимо, он был доволен моим ответом. Немного подумав, он сказал:

— В таком случае, если вы ничего не имеете против, я буду вас считать союзником нашей страны.

Слово «союзник» заставило меня вздрогнуть. Я откровенно сообщил контр-адмиралу, что и японский капитан вначале называл меня союзником, а потом послал в камбуз на «почетную» работу — чистить картошку.

— За что?

— За то, что не выполнил моих обязанностей союзника. Капитан хотел, чтобы я уговорил предводителя племени сложить оружие, а я ему посоветовал продолжать сопротивление.

— Почему? — контр-адмирал как-то странно взглянул на меня.

— Потому что считал, что победа японцев будет началом рабства для племени. Кроме того, капитан сказал, что его целью было превратить остров в военную базу и отсюда нападать на американские суда, перевозящие оружие для Советского Союза. Это еще больше меня обязывало мешать японцам.

— Правильно! — одобрительно кивнул головой контр-адмирал. — А как вы поступите, если я вас пошлю к предводителю?

— Зависит от того, какие у вас намерения по отношению к племени...

— Мы потомки Линкольна и Джефферсона, — торжественно заявил контр-адмирал. — На моих судах развевается знамя свободы и демократии. Вы должны это объяснить племени и его предводителю. Прежде чем прибыть сюда, я прошел сотни миль, преследуя две германские подводные лодки. Их было четыре, и они укрывались в заливе Ангра-Пекен. Две я уничтожил на месте, а две проскользнули под носом английских орудий на Хуановых островах. Сэр, — обернулся он к плантатору, — правду сказать — я очень недоволен комендантом английской крепости.

— О какой крепости идет речь? — не понял Смит.

— Да ведь я вам говорю о крепости на Хуановых островах. Они находятся точно против входа в залив Ангра-Пекен. Немецкие подводные лодки удирали под самой крепостью, но ваш комендант не дал ни одного выстрела по ним.

— Неужели? — искренне изумился Смит. Контр-адмирал продолжал:

— Я послал моего флаг-офицера к коменданту с протестом. И знаете, что он мне ответил? Заявил, что получил распоряжение не тревожить германскую базу в Ангра-Пекене.

— Распоряжение? От кого?

— Вашего правительства, — ответил контр-адмирал. Смит приподнялся с места и снова сел. Он чувствовал себя неудобно.

— Я полагал, что наш флот давно захватил Ангра-Пекен, — едва слышно пробормотал он. — Я думал, что германская колония в Африке давным-давно уже не германская.

— Она все еще германская, — подтвердил контр-адмирал. — И что самое удивительное — это что немецкие подводные лодки входят и выходят из залива с молчаливого согласия английского коменданта.

— Но ведь это предательство, сэр! — воскликнул Смит. — Вы должны уведомить наше правительство...

— Английское правительство в курсе дела, — сказал контр-адмирал. — Я уведомил наше морское министерство, и оно предприняло шаги лично перед Черчиллем, но и после этого положение не изменилось. Комендант до сих пор не сменен, а его орудия продолжают молчать. Ангра-Пекен остается германской базой несмотря на то, что в любой момент может стать английской, и притом без особенных жертв и усилий.

Мне вспомнилась история Ангра-Пекена. Более шестидесяти лет назад немецкий торговец Линдерец закупил у туземцев земли вдоль залива Ангра-Пекен за двести ружей и две тысячи марок. Эти земли послужили как бы исходной точкой для германской колониальной политики. Уже через несколько лет Германия владела всеми землями далеко на север от Ангра-Пекена и всем побережьем до самой реки Оран. Одна часть населения была покорена, другая истреблена. На костях туземцев Германская империя создала свою колонию — Германскую Юго-Западную Африку. Только тогда англичане поняли, какие богатства проспали. Они поспешили захватить пустынные острова, расположенные против Ангра-Пекена, и построили на них крепость. И вот теперь немецкие подводные лодки свободно входили и выходили из залива Ангра-Пекен под дулами английских орудий, не встречая сопротивления. Это действительно было удивительно!

— То, что происходит в Ангра-Пекене, несомненно, мистерия, — сказал контр-адмирал. — Но придет время, и она будет раскрыта, а виновные осуждены историей. Впрочем, довольно об этом говорить... — И, обратившись ко мне, он продолжал: — Все-таки вы мне не ответили, согласны ли вести переговоры с предводителем племени от моего имени?

— Да, сэр.

— Спасибо. Вы можете сейчас же к нему отправиться?

— Да, сэр.

— Спасибо. Скажите ему, что племя может спокойно вернуться по домам. Я ручаюсь за жизнь и имущество туземцев. Вы меня понимаете?

— Очень хорошо, сэр.

— Скажите ему еще, что я хочу лично с ним говорить и приглашаю его на судно как гостя.

— Он вряд ли приедет.

— Почему?

— Будет опасаться.

— Опасаться? После того, как я дам ему слово, что он будет моим гостем?

— Да.

— Что ж, они так недоверчивы, эти дикари?

— Наоборот, они были очень доверчивы, но после того, как японцы напали на них...

— Понимаю, — перебил меня контр-адмирал. — Но вы объясните предводителю, что японцы — и наши враги. Скажите ему, что я их победил и теперь они сидят у меня в плену. Скажите ему еще, что я освободил остров от японских захватчиков и все туземцы находятся под покровительством американского знамени, на котором написано «Свобода и демократия». Вы меня понимаете?

— Я-то вас понимаю, сэр, но вот предводитель вас не поймет. Он вряд ли сможет отличить японский фашизм от американской демократии.

— Неужели он настолько глуп?

— Не то чтобы глуп... Наоборот, он по природе умный человек. Но политика им неизвестна, и такие слова как фашизм, демократия непонятны племени. На их языке нет таких слов. В оценке людей у них имеются только два понятия: хороший человек и плохой человек.

— Прекрасно! — воскликнул контр-адмирал. — Скажите предводителю, что я хороший человек, его друг и покровитель. Ведь он это поймет?

— Понять-то поймет, но вот поверит ли?

— Почему же ему не поверить? — спросил контр-адмирал менее уверенным голосом.

— Потому что племя достаточно много пострадало от японцев.

— Опять эти японцы! — поморщился контр-адмирал. — Я же вам сказал, объясните предводителю, что мы враги японцев и будем их бить всюду, где найдем. Мы будем защищать племя от всех и всяческих врагов. Будем его покровителями — понимаете...

— Понимаю, сэр. Ну, а если предводитель скажет, что они не нуждаются в покровителях?

— Он не может этого сказать! — повысил тон контр-адмирал. — Остров был оккупирован японцами, и я его освободил. Призываю всех жителей вернуться по домам и отдаться мирному труду. И если японцы опять попытаются напасть на остров, то будут иметь дело со мной. Объясните предводителю, что для его племени в тысячу раз лучше стать союзником Соединенных Штатов Америки, чем рабами японцев. Скажите ему, что мое правительство заключит с ним договор о защите и помощи. Надеюсь, что он будет очень доволен этим предложением. Итак, не будем терять времени. Когда вы можете встретиться с ним?

— Сегодня же.

— Разве он так близко отсюда?

— Да, он не очень далеко отсюда. Контр-адмирал прикрыл глаза, немного помолчал и сказал:

— Хорошо... Не забудьте пригласить его на судно. Я хочу говорить с ним лично.

— Есть, сэр, — учтиво сказал я, вставая. — Я передам предводителю все, что вы мне поручили. Но... позвольте мне обратиться к вам с просьбой. Разрешите взять с собой его дочь...

— Чью дочь? — удивленно спросил контр-адмирал.

— Дочь предводителя. Она была в плену у японцев и приехала с нами на ваше судно. Сейчас она ждет наверху, на палубе.

— Как можно! — воскликнул контр-адмирал и, обернувшись к флаг-офицеру, стоявшему у двери, строго спросил: — Почему вы ничего мне не сказали, Чарли? Дочь предводителя! Сейчас же приведите ее сюда!

Флаг-офицер выскочил из салона и немного погодя вернулся вместе с Зингой. Она робко вошла, озираясь во все стороны. Глаза выражали страх и недоумение. Еще в моторной лодке я успел ей объяснить, что пакеги победили желтых дьяволов. Она поняла, что «пирога», на которую мы едем, принадлежит победителям, и когда мы поднимались на палубу, спросила, лучше ли пакеги желтых дьяволов, или они тоже запрут ее в какой-нибудь темной дыре. Я успокоил Зингу, уверив, что пакеги, наверно, ее освободят и она попадет к своим. Теперь Зинга стояла перед контр-адмиралом и смущенно переминалась с ноги на ногу.

Контр-адмирал встал, подошел к ней и сказал с легким поклоном:

— Мисс, поздравляю вас со свободой... Прошу вас чувствовать себя на моем судне, как у себя дома. Переведите, сэр, — обратился он ко мне.

Я сказал Зинге:

— Этот мужчина — калиман биля (большой человек), тана пакеги. Он говорит, что его большая пирога твоя и все на ней твое.

— Я хочу домой, — тихо промолвила Зинга.

Я перевел контр-адмиралу высказанное ею желание. Он прищурил глаза и сказал:

— О, нет ничего легче! Но правила гостеприимства мне не позволяют сразу ее отпустить. Раньше чем уехать, она должна поесть и отдохнуть. Я распоряжусь, чтоб ей отвели отдельную каюту.

— Зачем вам беспокоиться, сэр, — сказал я. — Дочь предводителя хочет сейчас же отправиться домой. Если вы ей разрешите поехать со мной, часа через два она попадет к своему отцу.

Но контр-адмирал настоял на своем. Он заявил, что лично передаст Зингу ее отцу и ни за что на свете не откажет себе в этом удовольствии...

Ну вот, я опять в джунглях. Иду той же тропинкой, усеянной видимыми и невидимыми препятствиями, а деревья тихо шелестят, и над головой висят тучи лиан, которые закрывают солнце и не пропускают дневного света. Сколько опасностей кроется в этом полумраке! Одно неосторожное движение, один неосторожный шаг — и летит отравленная стрела... Я остановился и огляделся — никаких следов живого человека. Крикнул — никакого ответа. Я сел на тропинке и задумался. Что мне делать? Без проводника я не решался идти. Я всматривался в густую листву деревьев, надеясь обнаружить спрятавшегося там стрелка, но никого не открыл. Лес словно вымер. Даже обезьян не видно и не слышно резких криков попугаев. Как будто все живое бежало далеко в неприступные джунгли.

— Комунатуа! — закричал я. — Тут ваш лапао! Идите сюда! Отведите меня к тана Боамбо!

— Мы здесь! — неожиданно откликнулся кто-то, и в ту же минуту из чащи показалась взъерошенная голова всего в двух шагах от меня.

Через час мы были в стане стрелков. Он был на том же месте, на котором я его оставил в последний раз.

— Где Зинга? — были первые слова Боамбо.

— Зинга в надежном месте, — успокоил я его. — Скоро она будет здесь, и желтые дьяволы никогда больше ее не захватят.

Я растолковал ему, что желтые дьяволы прогнаны с острова. Приехали на двух больших пирогах хорошие пакеги. Предводитель хороших пакеги хочет встретиться с тана Боамбо и зовет его в гости на свою большую пирогу.

Боамбо молча выслушал меня. Когда я кончил, он спросил:

— Раз пакеги хорошие, почему они не отпустили домой Зингу?

— Предводитель хороших пакеги сказал: «Пусть тана Боамбо приедет ко мне на большую пирогу и сам возьмет свою дочь».

— Нога тана Боамбо никогда не ступит на большую пирогу! — заявил предводитель.

Я попробовал его убедить, что хорошие пакеги не будут жечь хижины и убивать жителей острова. Племя будет жить так же свободно, как раньше. Предводитель желтых дьяволов убит, а его стрелки в плену у хороших пакеги... Сейчас уже никто не будет пускать молний и грома в племя...

Боамбо мрачно сказал:

— Если предводитель пакеги хороший, пусть освободит Зингу и убирается отсюда. Так и скажи белому предводителю.

Я знал, что контр-адмирал не согласится оставить остров. Он это заявил совсем ясно. И мое посредничество между ним и Боамбо было также бесполезно, как и между японским капитаном и вождем. В сущности, чем американский контр-адмирал был лучше капитана Сигемитцу? Правда, он не был так груб, задержал Зингу не как пленницу, а как гостью, даже сказал, что отведет ей отдельную каюту, но это не меняло сущности дела.

Я снова заговорил о Зинге. Боамбо должен сделать все возможное, что бы ее освободить. Все, но не предательство — с этим я был вполне согласен.

Мы долго говорили с ним, строили разные планы, пока наконец не пришли к решению устроить встречу Боамбо с контр-адмиралом утром, на рассвете, в заливе, а не на судне.

— Утром, когда взойдет солнце, — сказал Боамбо, — я буду ждать белого вождя в моей пироге у Скалы Ветров. В моей пироге будут двое невооруженных гребцов. Пусть и вождь пакеги возьмет с собой двух невооруженных гребцов. Я буду с ним говорить, только если он привезет мою дочь. Анге бу!

Контр-адмирал потирает ладонью гладко выбритую щеку.

— Значит, предводитель отказался принять мое приглашение?

— Он приглашает вас посетить его, сэр, — ответил я. — Вы находитесь в территориальных водах Тамбукту, и полагается вам первому нанести визит. По протоколу так...

— Я не дипломат, а солдат, — возразил контр-адмирал. — Я прибыл сюда освободить остров от японцев без протокола. Предводителю бы следовало приехать на мое судно высказать мне благодарность — любой на его месте так бы поступил. Но, кажется, он невоспитанный человек и чувство благодарности не является его добродетелью. Все же он должен был бы знать, что победитель имеет важное преимущество: он сильнее побежденного.

Он говорил спокойно, не орал, как капитан Сигемитцу, не подскакивал на месте и не бегал нервно из угла в угол своей каюты. Но в его спокойствии чувствовалось не благородство гуманного человека, а непреклонная воля победителя.

— У предводителя добрые намерения, — сказал я. — Но не надо забывать, что племя первобытно и у него понятия о воспитании и благодарности различны от наших.

— Да, это, конечно, так, — согласился контр-адмирал. — Мистер Смит мне рассказывал о племени. Настоящие дикари, не так ли?

— Не совсем, — осторожно возразил я. — Дикари жили в пещерах и одевались в шкуры, а жители Тамбукту строят себе хижины, изготовляют глиняную посуду, плетут сети и рогожи, имеют домашних животных, обрабатывают землю деревянными кольями, потому что еще не открыли бронзы и железа...

— Значит, они очень отстали от гомеровских греков? — спросил контр-адмирал.

— Да, они более отсталые. Греки во времена Гомера умели писать и читать, имели государство и великих поэтов, обрабатывали железо, а племя занго не знает ни одного из приобретений человеческого прогресса.

— Понимаю, — кивнул головой контр-адмирал. — И только поэтому прощаю их предводителю. Вы передали ему все, что я вам сказал?

— Абсолютно все, сэр.

— И что он сказал?

— Он сказал: «Если предводитель пакеги — хороший человек, пусть освободить мою дочь и оставит остров». Передаю вам точно его слова, сэр.

— Оставить остров, за который я пролил американскую кровь? Этого никогда не будет! Тамбукту важный стратегический пункт. Если я уйду отсюда, японцы на другой же день снова оккупируют остров. Этого предводитель не может понять...

— Да, этого он не может понять, — подтвердил я. — Но с течением времени, когда убедится в ваших добрых намерениях, он, наверно, переменит свое мнение.

— Вы думаете?

— Надеюсь... Особенно, если освободите его дочь...

— Завтра утром он получить свою дочь, — сказал контр-адмирал и, погасив сигарету, встал. — Мой адъютант сделает все, что нужно.

И действительно, на другое утро, чуть свет, молодой флаг-офицер вызвал меня и велел приготовиться в дорогу. На востоке багрово загоралось небо. Океан был спокоен и безбрежен. Солнце еще не показалось, но его лучи заливали горные вершины, и они горели вдали, как охваченные огнем. Остров тонул в тишине и покое. Никаких признаков страшной драмы, разыгравшейся здесь прошлой ночью.

Адъютант вывел Зингу на палубу. Увидев меня, она бросилась ко мне и заплакала.

— О, Андо! Ты жив, Андо! Зинга ужасно боялась за тебя...

Бедная Зинга! За эти несколько дней она пережила много тревог и опасностей, а беспокоилась обо мне!

— Тебе нечего бояться, — успокоил я ее. — Сейчас мы отправляемся к тана Боамбо.

— Правда? — и глаза у нее загорелись.

— Да, сейчас поедем на остров. Вон пакеги спускают пирогу, которая нас отвезет к Скале Ветров. Там ждет нас тана Боамбо.

— Ах, как я рада, Андо!

— Где ты спала?

— Я не спала, Андо!.. Не могла заснуть всю ночь.

— Почему?

— Потому что мне было страшно. Пакеги заперли меня в маленькой хижине. Ах, какие вещи там есть, Андо! Очень мягкое ложе и большое зеркало, мягкая сура и много других вещей... Я легла на землю, но что-то гудело подо мной и стучало, всю ночь не закрыла глаз.

Оказалось, что контр-адмирал исполнил обещание. Он дал Зинге отдельную каюту, постланную ковром и с мягкой постелью. Зинга не посмела прикоснуться к кровати и легла на полу, на ковре, но и тут ее тревожил стук машин.

— Когда вернешься к своим, отоспишься, — утешал я ее.

— О, да, Зинга отоспится!.. Постелет суру на мягкой траве на поляне и будет спать, спать... Мать сварит бататы или таро, Зинга хорошо наестся и опять заснет и будет спать...

— Пожалуйте в лодку! — вежливо позвал нас адъютант.

— Мы не подождем контр-адмирала? — спросил я.

— О, нет! Он не поедет. — Почему?

— Мне не полагается его спрашивать, — усмехнулся адъютант, и в его голосе прозвучала ирония.

— Но вчера он мне сказал, что хочет лично говорить с предводителем.

— Да, если бы предводитель приехал на судно. Что же, по-вашему, гора должна прийти к мыши?

— Признаюсь, у вас есть чувство юмора.

— Я из Нового Орлеана, сэр. Вы, наверно, слышали о таком городе?

Я не только слышал, но и читал об этом южноамериканском городе, расположенном у Мексиканского залива, на реке Миссисипи. Еще со времени его основания в 1717 году, он славился как «веселый город» — город торговцев, фабрикантов, шулеров, апашей и всякого рода рецидивистов, собравшихся в нем не только со всех концов Луизианы, но и со всех континентов. Это пестрое сборище людей отразилось на характере города, а также и на характере самих жителей. Например, потомки англичан и янки — люди дела и доллара, а потомки французов, называемые креолами, — беззаботные и веселые люди. Видимо, адъютант был именно потомком креолов, переселившихся из Франции два века назад в Америку, привлеченных «золотой лихорадкой».

Когда мы приблизились к Скале Ветров, от берега отделилась небольшая пирога с тремя туземцами и пошла нам навстречу. Я издали узнал тана Боамбо — он стоял в пироге, а двое других сидя гребли веслами.

— Это и есть предводитель, — спросил меня молодой адъютант. — Довольно внушительная фигура. Он не опасен? Не захочет ли он насадить меня на свое копье?

— Нет, он хороший и миролюбивый человек, — ответил я. — К тому же мы договорились не брать с собой оружия на эту встречу.

Адъютант бросил взгляд на три ружья, лежавших на дне моторной лодки, и усмехнулся. Я ничего ему не сказал.

Лодки встретились и остановились друг против друга. Адъютант отдал честь предводителю. Боамбо слегка кивнул головой.

— Скажите ему, что он производит хорошее впечатление, — обратился ко мне адъютант.

Когда я перевел его слова, предводитель опять кивнул головой.

— Скажите ему, что мы победили его врагов и освободили остров от самураев. Туземцы могут без страха вернуться по домам.

— Нана — очень хорошо, — сказал Боамбо, когда я перевел ему слова адъютанта.

— Скажите ему, что мы освободили из плена его дочь, и сейчас она перейдет в его пирогу.

— Нана, — снова кивнул головой Боамбо.

— Доволен предводитель? — спросил адъютант.

Боамбо сказал:

— Боамбо будет доволен, когда пакеги уйдут в свою землю.

— Что он говорит? — спросил адъютант, видя, что я мешкаю с переводом.

— Говорит, что доволен...

Об уходе пакеги я промолчал, потому что Зинга все еще находилась в моторной лодке американцев.

— Его дочь может перейти в пирогу, — сказал молодой адъютант, и его голос прозвучал как-то торжественно. По всему было видно, что радость Зинги и Боамбо ему была не безразлична.

Я велел Зинге перейти в пирогу отца. Не успел я подать ей руку, чтобы помочь перешагнуть из одной лодки в другую, что было не безопасно, как Зинга, став на борт моторной лодки, ловким прыжком оказалась в утлой пироге отца. Пирога сильно покачнулась и едва не перевернулась.

Я вздохнул с облегчением. Наконец-то! Пришел конец горьким унижениям и страданиям Зинги. Она была на свободе. Контр-адмирал сдержал слово и вернул ее отцу. Через несколько часов она увидит в стане свою мать. Как обрадуется старая Дугао. Вон и Боамбо радуется — это видно по глазам, в которых светится теплая влага отцовской любви. Но лицо его сурово, как и раньше.

— Спросите его, согласен ли он стать нашим союзником?

Боамбо резко отказался. Он снова заявил, что желает только одного: чтобы пакеги как можно скорее ушли с острова.

— Моя миссия закончена, — сказал адъютант. — Если вам нечего сказать предводителю, мы можем возвращаться.

Что мне ему говорить? Мы сказали друг другу все что было нужно еще вчера. Тогда Зинга была пленницей белого предводителя — Боамбо это прекрасно знал и хотя рисковал никогда больше не увидеть дочери, все же не поколебался заявить, что американцы должны покинуть остров. Сейчас, когда Зинга сидела в его пироге, у него не было причин менять свое решение. Это было совершенно ясно.

— Андо с нами поедет, или вернется к пакеги? — спросил меня Боамбо, когда его гребцы уже взялись за весла, чтобы грести к берегу.

— Вернусь к пакеги, — ответил я.

— Едем с нами, Андо! — тихо взмолилась Зинга.

В ее голосе звучали и просьба, и страх.

— Я позже приеду, — обещал я.

— Андо уедет с пакеги, — сказал Боамбо. — Он вернется в свою страну.

Я объяснил ему, что эти пакеги не из моей страны и не знаю, согласятся ли взять меня на свои большие пироги.

— А ты вернись в селение, тана Боамбо, — посоветовал ему я. — Пусть все вернутся. Сделайте себе новые хижины. Я попрошу предводителя пакеги помочь вам. Надеюсь, что он согласится.

— Я подумаю. Великий Совет решит, — ответил Боамбо.

Я попрощался с Боамбо и Зингой, адъютант отдал честь, и моторная лодка тронулась в обратный путь.

Солнце только что взошло, а над притихшей водной ширью уже стояла страшная жара. Между судами и берегом сновали лодки, доверху нагруженные снаряжением. Было ясно, что американцы укрепляются на берегу. Они торопились докончить укрепления, начатые японцами, но сейчас на строительстве не было видно ни одного туземца: во время короткого, но ожесточенного артиллерийского поединка между американскими военными кораблями и японскими подводными лодками, японцам было не до туземцев, и те бежали к своим в джунгли. Сейчас японцы продолжали строить укрепления, но не для себя, а для американцев. И я задавал себе вопрос: как контр-адмирал убедит туземцев в том, что эти укрепления взводятся для их пользы? Правда, контр-адмирал хочет играть роль освободителя. Он освободил Зингу из плена, освободил племя от японцев и снисходительно предлагает Боамбо договор о защите и помощи. Но это ничего не означает. Как раз при помощи таких договоров в прошлом Англия, Франция и Бельгия захватили половину африканского континента, а Америка много островов в Тихом океане. Завоеватели начинали с заключения договоров «о защите и помощи» с предводителями отдельных племен, потом раздували вражду и раздоры между этим племенами и в конце концов покоряли их под видом защиты. Так что этот способ порабощения не был изобретением американского контр-адмирала. Он практиковался еще во времена Колумба и Магеллана Карлом V Испанским и Мануэлом Португальским, когда они посылали боевые корабли до самой Америки и Индии. Гитлер поступил таким же образом, но нужно признаться, что он был скромнее: он претендовал только на Европу и часть Африки, а всю Азию предоставил Японии. И вот горсточка самураев — самое большее в тысячу человек — решила покорить чуть ли не половину всего человечества и втянула восьмидесятимиллионный японский народ в жестокую, бессмысленную войну. После вторжения в Китай и Корею с их шестисотмиллионным населением японцы направили свой флот к островам в Индийском и Тихом океанах. Города и деревни превратили в черные пепелища. Миллионы людей погибли и продолжали погибать. Смерть и разорение царили на земле. Наконец пришел черед и острову Тамбукту. Две японских подводных лодки превратили в пожарища несколько селений туземцев. После них пришли американцы. Что они хотели? Во имя чего воевали? Контр-адмирал сказал, что на его знамени начертано два слова: свобода и демократия. Красивые слова! И я спрашивал себя: «Свобода, но для кого? Демократия, но какая?» Контр-адмирал довольно гордо заявил, что освободил остров от японцев, а после этого сказал, что туземцы могут вернуться по домам и заняться мирным трудом, но тотчас поставил условие: Боамбо должен заключить с ним договор о защите и помощи. Он хотел быть покровителем туземцев, а те хотели только одного: как можно скорее избавиться от покровителя.

Чем больше я думал, тем больше убеждался, что мое посредничество между контр-адмиралом и Боамбо не принесет ничего путного туземцам. И все же я хотел достичь соглашения между ними. Я прекрасно знал, что слова «демократия» и «свобода», так торжественно произносимые контр-адмиралом, равно как и портреты Линкольна, Джефферсона и Рузвельта, висящие на стенах его салона, были пустой болтовней для декорации. И все же я считал, что изгнание японцев и захват острова американцами полезен для победы над фашизмом. Американские конвои перевозили оружие для Советского Союза, а немецкие подводные лодки из Ангра-Пекена и японские — с Явы и Суматры старались отрезать им путь и остановить этот смертоносный для них поток. Так как страдали интересы Советского Союза, я считал себя обязанным помогать американцам. Моя роль посредника между контр-адмиралом и Боамбо находила свое оправдание. Человек из двух зол должен всегда выбирать меньшее.