Книга: Остров Тамбукту
Назад: ГЛАВА СЕДЬМАЯ Большой праздник. Как дневник Магеллана попал в кассетку Смита.
Дальше: ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Третий день праздника. Речи Боамбо и Арики. Главный жрец отказывается меня усыновить. Вмешательство вождя. Церемония. Свадьбы на острове Тамбукту. Габон у жертвенного столба. Танец семи поясов мудрости. Бегство Габона.
I
Я опять ходил к Габону. Он лежал в хижине все такой же мрачный и молчаливый, примиренный со своей судьбой. Когда я заговорил, он даже не посмотрел па меня. Для него я был таким же врагом, как и любой другой из племени занго. Я хотел ему помочь бежать, но это было невозможно — сторожа расхаживали перед хижиной и днем и ночью. Они были учтивы и внимательны ко мне, пускали меня свободно входить к пленнику, но после моего ухода, запирали дверь и становились лицом к ней, молчаливые и строгие.
Прошел и второй день праздника. Туземцы плясали на большой поляне, ели, отдыхали и опять плясали. Днем женщины ходили в хижины накормить детей (детям и несовершеннолетним девушкам и юношам запрещалось участвовать в празднестве), потом опять возвращались на поляну, где непрерывно гремел бурум и не умолкали пискливые дудки.
Наступил третий день праздника. Днем начали прибывать туземцы из соседних селений. Первыми пришли жители Калио, во главе со своим ренгати. Они вступили на поляну попарно, с пением и пляской. Некоторые держали в руках копья и стрелы, другие несли, повешенные на шею, маленькие деревянные барабаны, обтянутые кожей, в которые били руками. Все присутствующие расступились и дали дорогу гостям. Описав круг около костра, они продолжали петь и плясать на одном месте: переминались с ноги на ногу, немного наклонялись вперед, потом выпрямлялись, откидывая назад головы и выкрикивали:
— Хе-хо! Хе-хо! Хе-хо!
Боамбо приветствовал их краткой речью, на которую ответил вождь Калио. После этого гости принесли большие корзины с ямсом, таро и уму и тяжелыми кистями бананов, которые они оставили на краю поляны.
Таким же образом — с плясками и песнями — пришли жители и остальных селений: Зурума, Хонды и Балды. Широкая поляна закипела пародом. Бурум забил еще оглушительнее, и снова начались танцы. Песни и завывания туземцев сливались с рокотом волн и отдавались далеко в заливе и каждом уголке густого тропического леса.
Боамбо велел мне позвать Смита и Стерна, отойти па край поляны и там ждать начала церемонии усыновления. Никто из нас не имел представления о том, в чем будет состоять церемония, — мы знали только, что Арики будет играть в ней главную роль. Мы послушались вождя и уселись на небольшом возвышении, с которого нам все было видно. Туземцы плясали неутомимо.
— Дети природы, — задумчиво сказал капитан, посасывая свою трубочку. — Я бы не сказал, что их жизнь легка. Наоборот, она мне кажется весьма примитивной, серой и однообразной. Должен признаться, я начинаю скучать...
— Я тоже, — откликнулся Смит. — Мы дети другого мира. Мира паровой машины и железных дорог, электричества и автомобилей, самолетов и подводных лодок. Цивилизация — благо, сэр...
— Зависит для кого, — заметил я.
— Для всех, — сказал Смит. — И последние бедняки в Англии живут лучше этих людей.
— И те, которые спят под мостами на Темзе? — спросил я.
Смит был готов возразить, но Стерн его опередил:
— Бросьте споры до другого раза, — махнул он рукой. — Подходит самая торжественная часть праздника. Сейчас племя нас усыновит, и Андо женится на дочери вождя. Счастливец! — воскликнул капитан.
— Почему и вам не жениться, Стерн? — пошутил Смит.
— Мне? Ха-ха! — расхохотался капитан. — Жениться мне в мои годы — это звучит как плохая шутка. Вы читали нашего Диккенса? Помните, как мистер Уолер дает совет сыну: «Если вам удастся перевалить за пятьдесят лет и вы почувствуете желание жениться на ком-нибудь — безразлично на ком, — запритесь в комнате, если у вас есть таковая, и немедленно отравитесь. Отравитесь, Семивел, мой мальчик, отравитесь и впоследствии вы не будете об этом жалеть...»
— Диккенс — остроумный шутник, — усмехнулся Смит. — Ведь это он сказал, что нужны самое меньшее двадцать пять обыкновенных женщин, чтобы доставить мужчине такое счастье, какое может ему доставить одна вдовушка. Женитесь на вдове, Стерн.
— Есть одна, на которой я бы женился, но она еще не овдовела, — сострил капитан.
— Кто она? — живо спросил Смит.
— Жена Арики.
— Ах, жена Арики! — воскликнул плантатор. — У вас губа не дура!
— Но вся штука в том, что у нее есть претендент. — Все в том же веселом тоне добавил капитан.
— Кто же это, Стерн?
— Тот, который каждую неделю дарит ей по ожерелью из бус.
— О, будьте спокойны, Стерн! Когда она овдовеет, я вам ее уступлю вместе со всеми ожерельями, которые я ей подарил. Даже готов стать вам посаженым отцом...
К нам подошел Амбо, запыхавшийся и потный от пляски, но весело возбужденный.
— Идемте к костру, — сказал он. — Сейчас наше племя вас усыновит. Идемте скорее!
Наступила долгожданная минута. Мы подошли к костру. Бурум и дудки смолкли. Все столпились вокруг нас. Воцарилась торжественная тишина. Подошли Арики и Боамбо. У обоих лица были вымазаны черной краской, в волосах торчали разноцветные перья, ожерелья на груди и раковины на новых поясах, при свете костра, отливали серебром.
Боамбо произнес краткую речь. Он сказал, что много лун тому назад на их остров прибыли три белых человека, трое пакеги гена, и племя поступило с ними согласно велениям великого вождя Пакуо — бросило их в большую воду. Один из пакеги утонул, а двое остались в живых. Потом появился еще один пакеги и также остался на острове. Все трое пакеги — хорошие люди, и племени следует их усыновить.
— Правильно ли я говорю? — обратился вождь к толпе.
— Правильно! Правильно! — послышалось со всех сторон.
— Согласны ли вы их усыновить? — спросил вождь.
— Согласны! Согласны!
Боамбо сделал шаг назад. Тогда Арики стал на его место и начал свою речь. Он повторил историю нашего появления на острове и в конце вскричал:
— Верно ли, что все пакеги — хорошие и полезные люди? Арики говорит: нет, не верно! Андо, пакеги гена, — нехороший человек. Андо, пакеги гена, нарушает обычаи нашего племени. Андо, пакеги гена, не слушается Арики. Арики говорит: «Не ходи в Калио, Андо!» Но Андо, пакеги гена, не послушался Арики. Андо, пакеги гена, ходил в Калио. Верно ли я говорю? — обратился ко мне главный жрец.
Я растерялся и промолчал. Слова Арики были как гром среди ясного неба. С тем же вопросом он обратился к толпе, но никто ему не ответил. Все молчали. Главный жрец нервно продолжал:
— Верно! Андо, пакеги гена, ходил в Калио. Все это знают. Арики говорит: «Дао — наш благодетель. Дао сотворил рыбу в большой воде. Дао увешивает деревья плодами. Дао посылает на землю дождь, и земля рожает таро, ямс и уму». Правильно ли говорит Арики? — снова обратился он к туземцам.
— Правильно! Правильно! — откликнулось несколько голосов.
— Ну что ж! А что говорит Андо, пакеги гена? Он говорит, что Дао из дерева. Дао не может прогнать рыбу из большой воды и не может иссушить деревья. Так говорит Андо, пакеги гена. Это верно? — снова обратился он ко мне.
Я опять не ответил. Все это было так неожиданно, что я просто не знал что делать. Я никогда не предполагал, что в этот решительный час Арики мне забьет нож в спину. Я бросил взгляд па Смита, но он отвернул голову и избежал моего взгляда. Мне вспомнилось, что говорил плантатор о превратностях судьбы, и я подумал: «Неужели он знал, что главный жрец будет против меня? — Но тотчас прогнал эту мысль. — Нет, не может быть! Если бы он знал, что мне готовит Арики, он непременно предупредил бы меня, чтобы я мог принять меры. А может быть, для того и промолчал, чтобы я был застигнут врасплох? Не может быть! Не может быть!» — мысленно повторял я.
— Андо, пакеги гена, — плохой человек, — продолжал главный жрец. — Арики говорит: «Дао дал Арики белые листы. Белые листы рассказывают Арики обо всем, что думают люди, — хорошее и плохое. А Андо, пакеги гена, говорит, что нет никаких белых листов. Андо, пакеги гена, говорит, что Арики лжет. Ну, хорошо! — торжественно произнес он. — Вот они, белые листы! Вот они!
Он развернул плетеную тряпку, которую держал в руках, и, подняв над головой вахтенный журнал яхты, повысил голос:
— Вот они, белые листы! Вы видите их — вот они! Теперь скажите, кто из нас говорит правду? Арики или Андо, пакеги гена?
Все, насторожившись, молчали. Арики выждал немного, но так как никто не откликнулся, снова продолжил:
— Андо, пакеги гена, лжет! Андо, пакеги гена, против Дао! Он не может быть сыном нашего племени! Не может быть, нет! И ни один род в нашем племени его не усыновит. Ни один! Анге бу!
Наступило гробовое молчание. Слышались только потрескивание костра и шум волн. Боамбо стоял с опущенной головой. Он тоже растерялся. Видимо, Арики и ему ничего не сказал о своем намерении, и он был изумлен не меньше меня... Я молча ждал, что будет дальше. Вдруг я услышал голос капитана, который вполголоса сказал Смиту:
— Этот мошенник — опасный человек. Почему вы допустили, что он трезв? Сегодня он требовал у вас коньяку, надо было ему дать. Как раз сейчас следовало ему быть пьяным.
Смит ничего не ответил.
— Держитесь, юноша! — обратился ко мне капитан. — Что бы не случилось, я с вами...
Я кивнул ему головой в знак признательности. Но вот Боамбо наконец опомнился и выступил вперед. Лицо у него было все такое же мрачное.
— Комунатуа! — обратился он к толпе. — Друзья! Арики сказал правду: Андо, пакеги гена, ходил в Калио против его воли. Но зачем он ходил? Пусть скажут наши приятели из Калио. Раздавал ли он нанай кобрай больным? Раздавал! Выздоровели они? Выздоровели! Правильно я говорю?
— Правильно! Правильно! — в один глас откликнулись туземцы из Калио.
— Андо, пакеги гена, спас Боамбо от смерти, — крикнул во все горло вождь, чтобы все его слышали. — Арики сказал, что Боамбо умрет от кадитов, а Андо, пакеги гена, победил кадитов — змеиную отраву. Правда?
— Правда! Правда! — раздалось со всех сторон.
— Говорил Андо, пакеги гена, что Дао не может прогнать рыбу из большой воды и не может иссушить деревья? Да, говорил! Говорил, и я сам это слышал. Но Андо, пакеги гена, до сих пор не был сыном нашего племени. Он не был обязан верить в Дао. Племя фарора тоже не верит в Дао, но все сыны племени фарора — наши приятели. Правда?
— Правда! Правда!
— Андо — сын другого племени и потому не верит в Дао. Но Андо — наш друг! Правда?
— Правда! Правда!
— Андо, пакеги гена, не верит в белые листы Арики, — продолжал вождь защитительную речь. — Но у Андо тоже есть белые листы, такие же белые листы, как у Арики, в которые Арики тоже не верит. Я сам видел белые листы Андо, и Арики их видел. Я правильно говорю? — обернулся Боамбо к главному жрецу. — Ты ведь видел белые листы Андо?
Арики скривил беззубый рот, зажевал губами, но промолчал. По всему было видно, что защитительная речь вождя ему крайне неприятна. Однако он быстро овладел собой и, высоко подняв высохшую руку, вероятно для того, чтобы привлечь всеобщее внимание, изрек:
— Я сказал то, что хотел сказать. Мой род не усыновит Андо, пакеги гена. Не усыновит его, — нет! Я правильно говорю, сыны моего рода?
Из толпы откликнулось довольно много народу, вероятно из рода Арики:
— Правильно! Правильно!
Тогда поднял руку Боамбо и сказал:
— Слушайте, сыны из моего рода! Все слушайте вашего тана! Я заявляю, что мой род усыновит Андо, пакеги гена. Мой род усыновит его! Вы согласны, сыны моего рода?
— Согласны! Согласны! — откликнулось много голосов.
— Арики, слышишь? — обернулся вождь к главному жрецу. — Мой род усыновит Андо, пакеги гена, Ты хочешь что-нибудь возразить на это?
— Ничего! — прошипел главный жрец. — Твой род может усыновить Андо, пакеги гена, — это его право. Но тогда Андо не сможет стать мужем твоей дочери. Не сможет стать ее мужем, ибо станет ее братом. Анге бу!
Он отошел в сторону, не взглянув на меня. Капитан, стоявший между мною и Смитом, наклонился к моему уху и прошептал:
— Я не обращал внимания на главного жреца, но теперь вижу, что его нужно как-нибудь обуздать. Вы как думаете, сэр? — обернулся он к Смиту.
Плантатор сделал вид, что не слышал.
II
Арики не удалось осуществить своего замысла. По всему было видно, что он предварительно уговорил свой род не усыновлять меня, предполагая, что и другие роды последуют его примеру. В этом случае я не мог бы остаться в качестве гостя племени, как до сих пор, а должен был бы искать приюта у другого племени. Но Боамбо нашел выход. Он предложил людям из его рода усыновить меня, и они согласились. Через несколько минут должна была начаться церемония. Я сделаюсь сыном рода Боамбо, следовательно, братом Зинги и не смогу жениться на ней. Таков обычай. Все члены одного рода считались братьями и сестрами, хотя, по нашим понятиям родственных связей, такого родства не существует. Иногда двоюродные и троюродные братья и сестры считались родными братьями и сестрами, если они были из одного рода, и обычай им не разрешал жениться между собой.
Меня подозвал Боамбо, и я подошел к нему. Смит и капитан подошли к главному жрецу. Толпа отхлынула, и мы остались одни в середине пустого пространства, образовавшегося вокруг нас. Несколько громких ударов в бурум известили, что церемония начинается. Наступила полная тишина, продолжавшаяся довольно долго. Все стояли молча, устремив на нас взгляды. Наконец главный жрец подал знак рукой, и к нему подошли ренгаты и тауты других селений. Двое из них — из родов Боамбо и Арики — держали под мышкой по охапке сухих дров, которые они положили к ногам главного жреца и вождя. Другой туземец подал главному жрецу заостренную сухую палочку и небольшую сухую дощечку с дырочкой в середине — прибор для добывания огня. Еще один туземец принес две рогожки и постелил их под деревьями. Главный жрец и вождь уселись на рогожки.
Снова раздалось несколько ударов в бурум. Главный жрец вложил палочку острым концом в дырочку на доске и начал быстро вертеть между ладонями. Прошло, может быть, минут десять, пока стружки в дырке не задымились от сильного и продолжительного трения и не загорелись. Главный жрец зажег свои дрова, а потом и дрова, лежавшие перед вождем.
Все это время, мы со Смитом и Стерном стояли и с нетерпением ждали дальнейшего развития событий. Когда дрова разгорелись, главный жрец пригласил нас сесть у огня, а ренгаты и тауты стали вокруг нас.
Новые удары в бурум — и снова тишина. Главный жрец встал. Торжественно окинув взглядом толпу, вероятно чтобы привлечь к себе всеобщее внимание, он взял в руки маленький барабан, забил в него ладонями и медленно задвигался, подплясывая под его тихие звуки. Тауты и ренгаты пошли за ним. Они также переступали в такт и при каждом шаге слегка сгибали ноги в коленях. Проходя мимо костра, они так поворачивались, что могли согреться у огня со всех сторон. Как я узнал позже, они таким образом хотели разжечь в себе привязанность и хорошее отношение к нам, трем белым людям. Обойдя три раза оба костра, они остановились, заняв каждый свое место, а главный жрец опустился на рогожку и закурил трубку.
Опять разнеслись удары в бурум. Главный жрец затянулся три раза табачным дымом и выдохнул его раз в небо, раз — в землю и третий раз — к солнцу. Первой струей дыма он выражал благодарность Дао за то, что до сих пор сохранил ему жизнь и дал возможность руководить нынешним торжеством, второй струей дыма он благодарил землю за ее плодородие, а третьей благодарил солнце за его никогда не угасающий свет. Затем главный жрец передал трубку Боамбо. Вождь выпустил дым к небу, в землю и к солнцу как-то наспех, не так торжественно, как Арики, и передал трубку мне. Я повторил то же самое, а после меня — Смит и капитан. Наконец главный жрец прибрал трубку, выбил ее в горсть и бросил золу в костер, а трубку сунул в мешочек, висевший на его шее.
Снова раздались удары в бурум — отрывистые и громкие — и опять умолкли. Главный жрец встал, окинул взором толпу, важно откашлялся и начал торжественную речь. Да, он умел говорить. Его мысли текли логично. Он употреблял и сравнения, которые удивляли, а жестикуляция придавала ему торжественный вид. Но странно — он говорил только о наших обязанностях по отношению к племени и не сказал пи слова о правах, которые мы получали после усыновления. Каждый из нас обязан ходить на рыбную ловлю вместе с другими рыболовами, и на диких свиней, и на кро-кро во время большой охоты, должен выкорчевывать тропический лес, когда разбивается новая плантация, и раскапывать землю деревянными кольями, должен охранять женщин, когда они работают на огородах, защищать племя в случае нападения какого-нибудь враждебного племени, должен участвовать во всех нападениях, предпринимаемых племенем занго против других племен...
Никто из нас не возражал бы против большинства из этих обязательств (кроме, может быть, Смита, который имел свою плантацию и не желал участвовать в общей работе туземцев). Едва ли кто-нибудь из нас отказался бы участвовать в защите племени в случае нападения, но участвовать и в нападениях, которые племя может предпринять против другого племени — это было мне совсем не по душе. Это походило на обязательную мобилизацию в случае войны, независимо от того, справедлива эта война или нет. Например, если племя занго отправится в поход против племени бома, чтобы сжечь его хижины и прогнать его еще дальше в горы, по словам Арики, я должен участвовать в этом преступлении. Если откажусь, как тогда, против меня ополчится все племя. В таком случае главный жрец, наверно, опять попытается меня оклеветать и раздуть общую ненависть ко мне...
Такие мысли проносились у меня в голове, когда я слушал речь главного жреца. Наконец он умолк, и тотчас оглушительно забарабанил бурум. А когда снова наступила тишина, Боамбо встал со своего места и также произнес речь. Но, в отличие от главного жреца, речь вождя была совсем краткой. Он заявил, что мы, белые люди, очень хорошо знаем наши обязанности и будем их исполнять, как исполняли до сих пор. Важней была польза, которую мы принесли племени, научив многим полезным вещам. Вождь вспомнил о топорах, молотках и гвоздях Смита. С их помощью туземцы построили новые хижины гораздо легче и быстрее, чем каменными топорами. Да и сами хижины вышли прочнее, потому что все балки прибиты гвоздями. Не забыл вождь упомянуть и о моих лекарствах. Назвав меня лапао, он заявил, что я лучший друг племени.
— Правильно я говорю? — обратился он к толпе. И все в один голос ответили:
— Правильно! Правильно!
Главный жрец нахмурил брови — очевидно, он не был доволен речью Боамбо, но вождь не обратил на него внимания и продолжал говорить о пользе, которую мы принесли племени. Заканчивая, он высказал надежду, что в будущем мы будем еще полезнее.
Новый барабанный бой — и опять тишина. Тауты и ренгаты отдалились.
Боамбо тоже отошел в сторону. В середине круга остались только мы, трое белых, и главный жрец. Опять послышался бой бурума, и главный жрец сделал знак рукой следовать за ним. Он медленно зашагал вокруг обоих костров, причем вертелся во все стороны так, что огонь огревал его со всех сторон. Смит, Стерн и я подражали ему, при молчаливом одобрении туземцев.
Огонь и вода — две непобедимые стихии, которых жители Тамбукту особенно боялись. Если ураган застигнет кого-нибудь на его утлой пироге в океане, он бессилен бороться с волнами и погибнет. Если огонь охватит хижину, она сгорит, и никто не в силах ее спасти. Только тропический лес может устоять перед водой и огнем — вода не может его затопить, а огонь не может его уничтожить. Когда ходили на охоту на диких свиней, охотники поджигали на полянах сухую траву, и за какой-нибудь час огромное пространство превращалось в черное пепелище. Но тропический лес оставался невредимым. Огонь не может охватить живые гигантские деревья и зеленые сети лиан. И все же к огню и воде туземцы относятся с преклонением. Когда впервые мы появились на острове, они бросили нас в водную стихию, которая должна была нас поглотить. Сейчас главный, жрец ходил, в сопровождении нас, вокруг другой стихии — огня. Огонь уничтожит в нас все злые мысли (но не в Арики) и согреет наши сердца пламенем любви ко всем занго — таков был смысл нашего обхода обоих костров.
Сделав три круга, главный жрец остановился лицом к нам.
— Комунатуа! — громко крикнул он, чтобы все слышали. — Вы сыновья нашего племени. Каждый из вас может сейчас же жениться на девушке, которая пожелает иметь его своим мужем. Шамит, — обратился он к плантатору, — хочешь взять сахе из нашего племени?
Смит отрицательно покачал седеющей головой.
— Нет, не хочу!
— А ты? — обратился главный жрец к капитану, имя которого он не мог выговорить.
Капитан также отказался. Тогда главный жрец обратился с тем же вопросом ко мне.
— Heт, не желаю! — повторил я за Смитом и Стерном и прибавил: — Когда я спас тана Боамбо от кадитов, Зинга заявила, что на большом празднике станет моей сахе. Но сейчас Арики отказался усыновить меня в своем роду, и я стал сыном рода тана Боамбо, а Зинга стала моей сестрой...
— Это верно! — прервал меня главный жрец. — Зинга стала твоей сестрой и не может стать твоей сахе. Но ты можешь взять себе жену из другого рода.
— Не желаю!
— Хорошо! — сказал Арики, взглянув на меня с нескрываемым злорадством.
Он подал знак рукой, двое туземцев из рода Боамбо подошли, подхватили и понесли меня на руках к толпе, перескочив через оба костра. Это означало, что они и все остальные члены рода готовы полезть в огонь ради меня. Другие два туземца из рода Арики таким же манером отнесли Смита, а вслед за ним и Стерна.
Несколько ударов в бурум известили о конце церемонии. Когда все опять утихло, главный жрец обратился к толпе и крикнул громким голосом:
— Юноши и девушки! Слушайте то, что вам скажет Арики! Подойдите все сюда! Первыми пусть подойдут девушки!
Все девушки, которые хотели выйти замуж, вышли из толпы и стали в один ряд перед главным жрецом. Я с радостью заметил, что Зинги не было между ними. По данному знаку юноши также вышли на поляну и построились в отдельную шеренгу лицом к девушкам. Разумеется, каждый молодой человек старался стать против девушки, которую избрал себе в жены.
Первой в ряду девушек была Канеамея. Главный жрец вызвал ее по имени и сказал:
— Канеамея, иди скройся в лесу. Тот, кто желает стать твоим даго, пусть тебя найдет и приведет сюда.
В ту же секунду Канеамея бросилась бежать по поляне и вскоре исчезла в лесу. Немного погодя, чтобы дать дочери возможность лучше спрятаться, Арики обратился к парням и сказал:
— Тот, кто, хочет, чтобы Канеамея стала его сахе, пусть идет в лес ее искать.
В тот же миг Амбо со всех ног пустился бежать к тому месту, где Канеамея скрылась в лесу. Со всех сторон послышались одобрительные голоса, а один шутливо крикнул:
— Поторопись, Амбо! А то птичка улетит!
Но «птичка» не улетела. Не прошло много времени и из леса вышли Амбо и Канеамея, держась за руки. Они вступили на поляну, улыбающиеся и счастливые, и стали рядом в стороне от остальных.
Очередь была второй девушки в шеренге. Звали ее Анда — проказница, она любила шутить с парнями, и они с ума сходили по ней. Главный жрец подал ей знак, и она побежала в лес. Немного подождав, главный жрец дал знак парням, и двое юношей взапуски бросились за ней. Из толпы послышались шутливые замечания:
— Нажми, Индал, а то Боро тебя опередит!
— Боро, держись! Если прозеваешь Анду, другая уж тебя не возьмет!
Оказалось, что у Анды двое кандидатов — Индал и Боро. Они оба одновременно бросились в — густой тропический лес ее искать. Кому же из них выпадет счастье? Разумеется тому, кто первым найдет Анду. Но это совсем не легкое дело. Скорее можно найти рисовое зерно в мешке с песком, чем Анду — в тропическом лесу. И все же один из юношей ее найдет. Сама Анда поможет ему в этом. Но кто из них? Боро или Индал?
В толпе наступило большое оживление. Разгорелись споры. Одни утверждали, что Боро найдет Анду, другие стояли за Индола. Происходившее тут до некоторой степени напоминало наши спортивные состязания, когда публика приходит в волнение и криками поощряет бегунов, с той только разницей, что здешняя публика много воздержаннее нашей.
Наконец Индал вышел из лесу, а вслед за ним и Аида. Он крепко держал ее за руку и вел за собой. Оба шли, счастливо улыбаясь. Немного спустя, появился и Боро, встреченный общим смехом и шутками. Но он не выглядел отчаявшимся, так как не смешался с толпой зрителей, а снова занял свое место в шеренге парней. Он решил опять попытать счастья с другой девушкой, более благосклонной, чем Анда.
Девушки бежали в лес одна за другой, а парни бросались за ними искать их и всегда находили, потому что сами девушки хотели быть найденными. Они прятались в каком-нибудь укромном месте в густом лесу и поджидали того, с которым давным-давно сговорились пожениться. Как только он появлялся, девушка сама шла ему навстречу и, взявшись за руки, они возвращались на поляну. Если двое парней одновременно пустятся искать одну и ту же девушку, как это случилось с Индалом и Боро, всегда найдет ее тот, которого она предпочитает.
Эта игра в прятки дает возможность девушке в последний раз подумать, прежде чем окончательно решить, за кого она выйдет замуж.
Арики поднял руку, и бурум громкими ударами возвестил начало самой важной части торжества, которая на нашем языке называется венчанием, а на языке племени — бурум-ау-тананга — праздник молодости. За бурумом запищали дудки из тростника и скорлупы кокосовых орехов. Молодежь построилась попарно вокруг главного жреца и начала плясать танец молодости — танангу. Он почти ничем не отличается от других танцев, которые мне случилось видеть: те же мелкие шажки с легким приседанием, то же сгибание стана, те же наклонения и выпрямления тела. Разница была только в том, что сейчас плясали только юноши и девушки и каждый даго был рядом со своей сахе.
III
Солнце скрылось за горизонтом, и немного погодя яркое багровое сияние залило половину неба. Над вершинами гор начали собираться перистые облака, которые постепенно сгущались и спускались все ниже к подножию. Они скоро поглотили кровавое сияние заката и покрыли все небо. Приближалась гроза...
Вдруг из леса показался высокого роста туземец с маской на лице, увешанный с головы до ног пальмовыми листьями. В руках он держал длинное копье. Все повернулись к нему. Когда он приблизился к танцующим, все расступились. Ряженый вступил в круг и начал плясать перед парами. Всматриваясь в них, он вызывающе вертел головой и издавал особенные звуки, похожие на собачье рычание. В то же время он грозно замахивался копьем, словно хотел вонзить в кого-то, причем далеко не в шутку, потому что намеченный юноша боязливо жался и спешил поскорее отдалиться от человека в маске.
Я спросил Боамбо, знает ли он этого опасного человека, но он пожал плечами. Оказалось, что никто из присутствующих не знал, кто он такой, не имея возможности его опознать, так как маска целиком скрывала его лицо, а пальмовые листья покрывали до пят его тело. Вождь сказал мне, что неизвестный имеет право ранить любого из парней, даже убить того, кто не уважает своих престарелых родителей и не заботится о них, а также того, кто хулит Арики и не слушается его советов.
Я содрогнулся при мысли о том, какой опасности мог подвергнуться, если бы был среди танцующих. Туземец с копьем наверняка был человеком главного жреца — в этом я не сомневался. Если бы злобный старик ему сказал: «Проколи Андо копьем», человек в маске мог меня убить, не неся за это никакой ответственности. И я еще раз убедился в том, что главный жрец — действительно очень опасный тип.
А в это время танец разгорался. Пляшущие громко подвывали, наклонялись вперед, как бы кланяясь, и приседали то на одну, то на другую ногу.
Наконец главный жрец обернулся к толпе и громко крикнул:
— Муж, который хочет оставить свою жену и жена, которая хочет оставить своего мужа, пусть подойдут ко мне! Парень, оставшийся без сахе и желающий жениться, пусть тоже подойдет ко мне!
Трое парней, среди которых был и Боро, подбежали к Арики. Ни один муж и ни одна жена не подошли к главному жрецу. Это значило, что на нынешнем большом празднике не будет разводов. На прошлогоднем празднике случился один развод. Одна женщина, муж которой ее бил, при первом же вызове главного жреца, подошла к нему. Арики послал ее в лес. Пошли ее искать двое — один из них был ее муж. Но женщина вышла из лесу с другим мужчиной.
Трое парней, подошедших к Арики, не смогли найти себе девушек для женитьбы, и сейчас им предоставлялась последняя возможность жениться. Но это не зависело от них, а от самих девушек. Если одна из них оставит своего избранника и подойдет к кому-нибудь из трех юношей, то станет его женой. Но ни одна девушка не подошла к ним. Боро напрасно поглядывал на Анду — она не обращала на него никакого внимания.
Постояв так некоторое время в весьма глупом положении, трое парней посрамленные смешались с толпой. Им оставалось одно из двух: похитить девушку из чужого племени или ждать следующего большого праздника.
Танцы были в полном разгаре. Человек в маске тоже не останавливался. Теперь он оставил молодежь и плясал перед зрителями, продолжая грозно размахивать копьем. Когда он к кому-нибудь приближался, тот отступал назад и скрывался в толпе. Вдруг он направился ко мне и Боамбо, но вождь сердито взглянул на него и он отстал.
Бурум и дудки смолкли. Танец новобрачных кончился. Взявшись за руки, молодожены ушли с поляны и присоединились к другим. Главный жрец остался один. Выпрямившись во весь свой рост, тощий и высокий, он оглядывал сборище особенно торжественно и молчаливо. Наступила напряженная тишина. Все ждали чего-то очень важного.
Ночь наступила сразу, как всегда, а тучи еще больше сгустились и потемнели. Неожиданно сверкнула молния, ослепительный свет озарил все небо, залил горные вершины, волны в океане и лица людей, а через секунду послышался сильный раскат грома, и мрак снова все поглотил. Первый удар грома потряс землю под нами. Снова наступила мучительная тишина. Мрак стал еще гуще и непроницаемее.
— Зажгите костер! — прозвучал голос Боамбо.
Он стоял рядом, но я его не видел, — так было темно. Костер угас. Люди забыли его поддерживать.
Несколько туземцев подбросили в костер сухих дров, и он снова разгорелся. Высокие языки пламени рассеяли мрак вокруг, и людям как бы стало легче. Они задвигались, заговорили, а некоторые вздохнули с облегчением.
— Приведите пленника! — крикнул Арики. — Пленника приведите, слышите!
Габон! Несчастный Габон из племени бома!.. Я было забыл о нем, и это было непростительно. У меня самого было много забот и неприятностей, но все-таки не следовало забывать, что в одной из хижин заперт мой старый друг. Последние дни и ночи он слышал бой бурума и вой туземцев, которые ему напоминали о предстоящем конце. Правда, я попытался его спасти, умолял Боамбо не приносить его в жертву проклятому идолу, хотел вырвать его каким-нибудь образом из хижины, устроить ему бегство, но двое сторожей неотступно бдели у двери, готовые в случае нужды пустить в ход копья. Что я мог сделать?
Через несколько минут Габон погибнет. Вот двое туземцев вырыли у большого костра глубокую яму и забили в нее толстый столб — жертвенный столб, к которому будет привязан Габон. И действительно они привели его на поляну и привязали к столбу. Я посмотрел на старого друга, видел его продолговатое, мрачное лицо, лицо осужденного па смерть, и в моей душе поднялась буря негодования. Мне казалось, что сама природа протестовала против этого отвратительного зрелища — ветер усиливался все больше и больше, засверкали молнии, все чаще раздавались раскаты грома, тропический лес зашумел и застонал на тысячи голосов, гроза разразилась во всю силу...
Привязанный к столбу Габон стоял молча, с опущенной головой. Оба сторожа отошли, и пленник остался один у костра. К нему подошел Арики и крикнул:
— Бурум! Бейте в бурум!
— Бейте в бурум! — повторило несколько голосов. — Арики будет танцевать танец семи поясов мудрости!
Разнеслись удары в бурум и пискливые звуки дудок. Арики постоял некоторое время неподвижно, потом начал медленно подплясывать вокруг привязанного Габона под такт бурума, бормоча что-то неразборчивое. Он развязал один из своих семи поясов и бросил его на землю. Обойдя три раза пояс, он отвязал второй и бросил его рядом с первым. Опять обошел три раза и отвязал третий пояс. Так, один за другим, главный жрец снял с бедер все семь поясов и набросал их вокруг связанного Габона, продолжая приплясывать. Он переступал мелкими шажками, извивался и выпрямлялся, приседал, откидывал голову назад и выкрикивал: «Хе-хо! Хе-хо!» Этот высохший, хилый старик с торчащими ребрами, был вынослив и плясал с завидной легкостью. Глядя на него, я подумал: «Да, он крепкий, и алкоголь не скоро разрушит его старый организм. Арики еще долго будет жить, и еще много пакостей можно ждать от него...»
Ветер загудел еще сильнее, верхушки деревьев гнулись и стонали, молнии прорезали темную ночь и на миг освещали все вокруг, потом слышался страшный удар грома, словно обрушивалась гора, и эхо долго отдавалось в ночи. Арики торопился. В другое время он, наверно, танцевал бы целый час, а может быть, и больше, но сейчас он спешил. Обойдя несколько раз связанную жертву, он начал собирать пояса и завязывать их вокруг бедер.
В это время два туземца принесли на особых носилках, сплетенных из лиан, идола и поставили его у костра лицом к связанному Габону. Идол должен был присутствовать на празднике и принять жертвоприношение. Разглядывая его деревянное лицо, освещенное костром, я еще раз убедился в его поразительном сходстве с Арики. То же продолговатое лицо с выдающимися скулами, такие же прищуренные хитрые глазки, даже его правая рука, поднятая к небу, с торчащим указательным пальцем, была такая же высохшая и длинная, как руки главного жреца.
Бурум и дудки замолкли. Арики стал по левую сторону идола, тоже поднял высохшую руку к небу и возгласил:
— Великий Дао! Ты, который зажег солнце, чтобы оно нас согревало и светило нам; ты, который посылаешь на землю дождь, чтобы она рожала плоды; ты, который создал рыбу в большой воде и охраняешь наше племя от врагов, — будь щедр к нам и опекай нас, как опекал до сих пор. В знак благодарности мы приносим тебе в жертву нашего врага — он сгорит на костре на твоих глазах, а мы развеем его прах, чтобы и помину не осталось от наших врагов. Прими от нас эту жертву, великий Дао, и не позволяй очковым змеям умерщвлять нас кадитами, ни крокодилам сжирать нас...
Гроза бушевала со страшной силой и заглушала слова главного жреца. Как ни кричал он, ему не удавалось перекричать воя ветра и треска деревьев в лесу, которые буря пригибала и ломала, как сухие щепки. Вдруг небо словно разверзлось и хлынул проливной дождь. Костер угас, и все потонуло в сплошном мраке. Ветер загудел еще сильнее. Это был настоящий ураган. Молнии прекратились, и мрак стал непроглядным. На шаг ничего не было видно. С темного неба лились целые потоки воды, будто какая-то неведомая сила подняла океан и хотела залить им остров. Тропический лес стонал, деревья гнулись и трещали, вихрь бесновался, словно стремился смести нас в океан. Все разбежались и попрятались в лесу среди толстых деревьев. Я почувствовал как Боамбо взял меня за руку.
— Бежим! — услышал я его голос, относимый ветром.
Но я остался на месте, подумав: «Сейчас самый подходящий момент... Нужно снасти старого друга. Никто меня не увидит в такую темную, бурную ночь...»
Пока я соображал что делать, страшный порыв ветра закружил меня. Я зашатался и упал. Это меня спасло. Иначе ветер мог меня подхватить и ударить о какое-нибудь дерево или в ближайшие прибрежные скалы. Я лежал на земле и думал: «Пора, пора...»
Я пополз к Габону. Костер давно угас, и ни одна искорка не освещала мне дороги. Я долго полз в темноте, ощупывая руками мокрую землю и ища жертвенный столб. «Габон! Габон!» — звал я несколько раз, но никто мне не ответил. Буря заглушала мой голос. Габон не слышал меня или не хотел откликнуться. Наконец я нашел столб, нащупал ноги Габона, вынул нож, висевший у меня на поясе, и в нескольких местах разрезал веревки, связывавшие Габона. Он пошевелился и упал на землю как труп. Я потряс его за плечи и крикнул:
— Габон! Дружище! Беги! Это я, Габон!.. Андо... Андо, пакеги гена... Беги! Беги, Габон!
Габон зашевелился, из его груди вырвался тяжелый вздох, потом он едва слышно промолвил:
— Андо! О, Андо! Друг!
— Беги! — повторил я. — Беги, пока не утихла буря!
— О, Андо! — снова простонал Габон. — Идем со мной, Андо! Идем в наше племя, Андо! Идем!..
Он пополз к берегу океана, таща меня за руку и повторяя:
— Идем со мной, Андо! Идем!..
— Я приду, Габон, позже приду. А ты беги, спасайся!..
Мы пожали друг другу руки, и Габон исчез в темноте. Буря завывала с ужасающей силой, дождь лил как из ведра и шумел, как водопад, деревья вокруг гудели и стонали... Я дополз до леса, прислонился к толстому дереву и ждал, пока пройдет буря.
Она прошла так же внезапно, как разразилась. Ветер разогнал тучи, небо очистилось, и ярко и холодно засверкали звезды. Из-за деревьев показалась луна и залила все вокруг мягким серебристым светом. Из леса, один за другим, стали выходить туземцы и собираться на поляне. Столб, к которому был привязан Габон, все так же зловеще торчал у угасшего костра, но самого Габона не было. Ветер опрокинул идола, и он лежал ничком. В первый момент все стояли в недоумении, смотрели на голый столб и опрокинутого идола, но потом постепенно пришли в себя и загалдели:
— Пленник сбежал!
— Жертва исчезла!
— Тана Боамбо! Иди посмотри, что случилось!
Туземцы столпились около столба. Пришли Арики и Боамбо. Главный жрец велел отнести идола в хижину вечного огня. Толпа притихла. Все ждали, что скажут вождь и главный жрец. Я скрылся за толстым деревом, на опушке леса, и наблюдал. До меня долетало каждое слово, я видел каждый жест людей, но меня никто не мог видеть. Капитан и плантатор также вышли из лесу и присоединились к толпе. Сообразив, что произошло, и видя голый столб, Смит сказал капитану:
— Это его работа!
— Молчите! — Капитан строго посмотрел на плантатора.
— Это он! — упорствовал Смит. — Клянусь всеми святыми, что только он способен на такое преступление.
— Это не преступление, а гуманное дело, которым я восхищаюсь, — возразил капитан.
— Вы восхищаетесь, Стерн?
— Да, восхищаюсь этим молодым человеком. Если все болгары такие, как он — честь и хвала! Он сделал то, что и я бы сделал, если бы имел его мужество.
Капитан повернулся спиной к плантатору и смешался с толпой. В этот момент я еще больше его полюбил.
Боамбо молча стоял у столба. К нему подошел Арики и сказал:
— Кто-то разрезал веревку. Посмотри! — и он показал ему куски разрезанной веревки. — Кто это сделал?
— Не знаю, — тихо ответил Боамбо.
— Андо, пакеги гена! Он разрезал веревку!
— Не знаю, — повторил Боамбо.
— Он, он! — громко закричал Арики. — Где он? Где Андо, пакеги гена? Пусть придет сюда! Немедленно! Найдите и приведите его сюда!
Скрытый за деревом, я думал о том, что мне делать. Бежать было и поздно, и немыслимо. Густой лес был непроходим. Я сделал ошибку, оставшись здесь. Надо было бежать вместе с Габоном. После того, как я его спас от смерти, его племя снова приняло бы меня как друга и желанного гостя. Но любопытство толкнуло меня на этот необдуманный поступок — спрятаться в лесу, чтобы узнать удастся ли туземцам открыть виновника, а затем удалиться, если увижу, что мне грозит опасность... Но вот теперь я стоял у дерева и мне было некуда деться...
Туземцы отправились на поиски, а двое из них направились прямо к тому месту, где а стоял, и конечно обнаружили бы меня. Что делать? Оставалось одно: самому выйти на поляну и встретить беду лицом к лицу.
Так я и сделал. Я снял с пояса нож, забросил его в чащу и вышел из лесу.
— Вот он! Вот он! — раздалось несколько голосов.
Все обернулись ко мне. Наступила тишина, среди которой я слышал только, как стучало мое сердце.
Я вышел на середину поляны к угасшему костру и стал против Арики. Он как будто только этого и ждал — опустил свою высохшую костлявую руку на мое плечо и громко крикнул:
— Вот он, преступник! Он разрезал веревку и освободил нашего врага! Заприте его в хижине! Теперь-то он не спасется, как тогда, когда впервые появился на нашем острове. Я лично привяжу к его ногам тяжелый камень и пошлю к акулам.
Двое туземцев двинулись ко мне, но Боамбо их остановил:
— Постойте! — крикнул он, и его голос прозвучал как приказ. Потом он повернулся ко мне и спросил, я ли освободил «врага».
И в голосе, и во взгляде его я уловил сочувствие и тревогу за мою судьбу. Боамбо словно хотел мне сказать: «Соври этому проклятому старику, чтобы спастись. Скажи, что это не ты».
— О какой веревке идет речь? — спросил я, делая вид, что ничего не понимаю.
— О веревке, которой был связан наш враг, — злобно сказал Арики. — Ты ее разрезал и освободил жертву.
— Это неправда! — возразил я. — Чем я мог ее разрезать? У меня нет ножа.
— А кто ее разрезал? — спросил Арики, бросив на меня пронизывающий взгляд.
Вдруг в голову мне пришла спасительная мысль и, пока я ее обдумывал, Арики все повторял свои проклятые вопросы:
— Кто это сделал? Может быть, я? Или тана Боамбо? Скажи!
— Дао! — отрезал я.
— Дао? — посмотрел на меня Арики и замер с открытым ртом. — Хорошо ли я слышал?
— Да, только Дао и никто другой.
— Не может быть! Ты лжешь! Дао не мог разрезать веревку! У Дао нет ножа, а руки у него из дерева!
— Что от того, что из дерева? — не сдавался я. — Ты много раз говорил, что Дао все может. Помнишь? Может он прогнать рыбу из большой воды? Может?
— Может! — скрепя сердце согласился Арики.
— А может иссушить деревья и заставить землю не приносить плодов?
— Может!
— Может наслать арамру?
— Может! — помрачнел Арики.
— Так почему бы ему не разрезать веревки? Это гораздо легче, чем наслать арамру и растрясти всю землю. Не так ли?
— А зачем он будет разрезать веревку? — спросил Арики. — Зачем ему освобождать жертву? Она была ему обещана.
— Именно потому, что она была обещана ему. Дао не желает жертв и поэтому и освободил ее. Анге бу!
Арики растерялся и не знал, что возразить. Он не верил моей выдумке, но ничего не мог против нее возразить. Да ведь он сам столько раз внушал туземцам, что Дао всесилен и все может. Отрицать это значило себя же разоблачить и скомпрометировать перед этими людьми, столпившимися теперь возле нас и напряженно слушавшими наш спор. Нет, главный жрец никогда этого не сделает. Видя, как он кипит от злобы и бессилия, я подумал: «Так ему и надо! Не рой другому ямы...»
— Андо прав, — вмешался Боамбо. — Дао не пожелал принять нашу жертву. Мы нашли его упавшим лицом к земле и спиной к жертвенному столбу. Он разрезал веревку, а потом отвернулся от жертвы. Анге бу!
Туземцы молча ждали развязки. Все глаза были устремлены на главного жреца, но он молчал. О чем он думал в эту напряженную минуту? Какие кроил планы? Велит ли он все же запереть меня в хижине? Чувствовалась общая растерянность, которой Боамбо поспешил положить конец. Он крикнул:
— Эй, люди! Зажгите костер! Вы слышите? Принесите сухих дров и горящие головни! Я желаю плясать танангу!
Все сразу пришло в движение, напряжение исчезло, со всех сторон понеслись радостные возгласы:
— Тананга! Тананга!
— Несите сухие дрова!
— Тана Боамбо будет плясать танангу!
— Зумба-бозамбо! Хе-хо!
Несколько юношей бросились к хижинам и вскоре вернулись с охапками сухих дров и горящими головнями. Костер разгорелся, языки пламени поднимались к темному небу, и на поляне стало очень светло.
— Бейте в бурум! — приказал Боамбо.
Деревянный барабан громко забил, запищали дудки, и Боамбо заплясал танангу — танец трех поясов, которым закапчивался большой праздник.
Назад: ГЛАВА СЕДЬМАЯ Большой праздник. Как дневник Магеллана попал в кассетку Смита.
Дальше: ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
