Глава 8

Городские улицы Рарога, пока не присмотришься к ним внимательнее, никак не показывали, что город готовится к войне. Все шло, как обычно, по-славянски размеренно, неторопливо. Шел спокойный торг на двух городских площадях, хозяйки и служанки расхаживали между съестных возов, примеривались к цене и шли дальше. Они вовсе не всегда приходили сюда что-то покупать. На площади главный товар для городских женщин – новости, всегда был бесплатным. И уж за ним-то они готовы были приходить сюда ежедневно, а то и по два, по три раза в день, да и себя при этом показать не забывали.

Обязательно посещали женщины левую сторону площади, где стояло несколько мастерских стеклянных кузнецов, делающих знаменитые бодричские бусы из многослойного разноцветного стекла – украшения, пользующиеся популярностью не только среди славянских красавиц и доставляющие Рарогу известность даже во франкских, аварских и лангобардийских городах, о чем сообщали оптовые закупы иноземных купцов, специально приезжающих за этим товаром. Чуть дальше тонких дел кузнецы вывешивали в окнах-прилавках изумительные по красоте височные кольца, браслеты, шейные гривны, пряжки для поясов на любой вкус и самой разной цены, для покупателей всякого достатка – изделия украшались и бисером, и чернью, и филигранью, имели и выбитый рисунок, и рисунок цветной эмалью. Каждый прилавок радовал придирчивый женский глаз. Мать семейства шла вдоль ряда и замечала, как посматривают на нее женщины из соседнего квартала. Только вчера она приобрела здесь же новые затейливые височные кольца себе и двум дочерям. Дочери шли за матерью следом. Конечно, ей, как хозяйке дома, на которой забот много, полагалось носить кольца одни, с заговоренным орнаментом, оберегающим дом и детей, связывающим с предками, несущим многородность и дающим благоденствие. Старшей дочери, которая в невесты возрастом выходит, кольца иные – эти здоровье будущей матери оберегают и привлекательность несут, а младшей дочери вплетались в волосы совсем простые, без орнамента и украшения тоненькие колечки, как взгляд в будущее.

Мужчины тоже не миновали площадь стороной. Только по поведению мужчин и можно было понять, что город постепенно, потихонечку готовится к войне. Кто помоложе, те посещали мастерские лучников и стрелочников, которые на прилавок свой товар не выставляли, а приглашали покупателя заглянуть за порог и подобрать себе лук по руке и стрелу по луку. Каждой руке своя сила дана, и каждому лук следовало искать такой, чтобы можно было попользоваться им не единожды, такой, который не опустишь без силы, отстреляв один тул. Другие, не имеющие сильных рук и к стрельбе не слишком способные, заглядывали к оружейникам. Прямо возле горячего горна подбирали по руке меч или нож, пробовали пальцем наконечник копья, дергали со всей силой кольца кольчуги, словно пытались разорвать. Если товар подходил, брали сразу, не подходил, делали заказ и оставляли залог. Каждый меч особый, соответствует достатку и месту в ополчении. Меч дружинника дорог, не каждый горожанин может позволить себе такую покупку, да и ни к чему он. Это дружина всегда на войне. А у горожанина и погнется порой меч, не беда, наступил ногой да выпрямил. Еще дороже мечи для десятников и сотников. Внешне их и от простых не отличишь, только сами кузнецы и знают, в какой меч при плавке больше графита добавлялось. Но таких делается меньше. Десятник и сотник покупают оружие один раз, и теряют его только вместе с жизнью. А уж мечи для воевод и князей и вовсе никто в продаже не видел. Такие мечи на заказ изготавливались, каждому отдельно.

Хуже шли дела у оружейных купцов. К ним заглядывали реже, люди перед войной деньги считали, понимая, что завтрашний день может принести большие перемены. И не желали тратить лишнее, которое в лихую годину лишним не бывает, обращаясь напрямую к кузнецам, делая заказ. В мирное время такого не бывает. В мирное время оружие просто подбирается по руке в купеческой лавке.

Лавки купцов-перекупщиков и заложников чаще всего посещали зажиточные горожане. Эти не покупали, эти старались продать подороже какие-то вещи и обратить их в монеты, занимающие меньше места. Монеты всегда можно спрятать, в глиняный горшок ссыпать да в землю закопать. И ни пожар тогда не страшен, ни воин чужестранный, ни жадный монах, что за воином идет с молитвой и сам хуже любого вора. Но купцы-перекупщики тоже не лыком шиты, знают, что время такое подступает, когда много желающих найдется добро свое продать. И покупать старались совсем за бесценок. А заложники за ценные вещи давали настолько малый залог, что вызывали возмущение горожан.

Годослав обрядился в ризу попроще, чтоб не бросалась в глаза, покрыл голову шапкой без затей и без обычного своего трезубца и пошел в город только в сопровождении сотника стражи и дружинника, скинувшего шелом и кольчугу, но оставившего на поясе меч. За плечом дружинник нес мешок из толстой кожи, туго стянутый и заметно тяжелый, но Годослав не сказал ни ему, ни сотнику, что в этом мешке. Впрочем, звон золотых монет оба воина уловили сразу и объяснений не требовали.

Думал князь, в таком наряде и с такой свитой лучше ему будет смотреть на народ, надеялся неузнанным побродить среди рарогчан, разговоры нечаянные послушать. Но высокий рост и богатырское телосложение сразу выделяли его над толпой, хотя и других бодричей Род ростом не обидел. Князя узнавали и с добрым словом кланялись:

– Здоров будь всегда, княже! Княгине Рогнельде здоровья от нас и засеянного поля! – Это бритобородый купец, что ездит с товаром к грекам, потому и костюм носит греческий.

А пожелание засеянного поля сразу говорит, что это не грек, хорошо славянский язык знающий, а настоящий славянин, потому что только у славян беременная женщина отождествляется с засеянным полем и одинаковой руной обозначается.

Годослав улыбается ответно и, проходя, кладет купцу руку на плечо, как доброму знакомому, хотя видит его впервой.

– Побаюй тебя, княже, Радегаст спокойным сном! – Это женщина, за поневу которой держится, опуская долу глаза, светловолосая девочка лет пяти в вышитой льняной рубахе. Сама женщина беременна, как и княгиня Рогнельда. Только Рогнельде родить предстоит осенью, а этой женщине, судя по большому животу, уже вскоре.

Годослав останавливается, кланяется женщине с уважением – принято у славян беременных уважать, даже если это и чужая жена, и спрашивает так, как князь имеет право спрашивать своих подданных:

– Скоро срок тебе подходит… Что для пуповины приготовила?

– Стрелу, княже, только стрелу…

По славянскому поверью, если родится мальчик, пуповину обрезают на стреле, если родится девочка, на веретене. Или воин, или рукодельница – сразу связывают родители дух новорожденного младенца с будущей жизнью, потому что у бодричей каждый мужчина – воин, каждая женщина – заботливая хозяйка.

– Это хорошо, быть твоему сыну знатным воином! – И он протянул женщине золотую монетку, дар очень большой для повседневности Рарога. – Это новорожденному на подарок.

Женщина провожает Годослава добрым взглядом, а на монетку даже не смотрит. Ей княжеское внимание важнее подарка.

Несколько кряжистых мужиков с топорами за поясом молча поклонились Годославу.

– Кто такие будете? – спросил он.

– Мостники мы, княже, – сказал старший, с длинной бородой, расчесанной на два рукава. – По подряду работали в Замковой горе у князя Бравлина, а сами-то рарогчане. Да вот Бравлин не дождался, пока работу закончим, расплатился с нами, да отослал сюда. Говорит, Карл-франк на Микулин Бор зарится, нужны наши руки здесь.

Мостники – работные люди, что мосты ставят, дороги мостят и стены городские возводят.

– Нужны, очень нужны ваши руки. Без ваших рук нам плохо придется! Наши что? – Князь посмотрел на свою большую ладонь. – Наши меч держать умеют. Умеют стены оборонять. А вот стены в порядок привести – здесь уже мастеровые нужны. А уж мостники-то в первую очередь. Спасибо вам, люди добрые, что пришли дом родной защитить. Только там вы по подряду работали, а здесь по чести обойтись придется. Такое время, что не могу я всем платить, как Бравлин платил. Я поместье свое боярам в заклад даю, чтобы оружие закупить. Что скажете, мастеровые?

Мостники переглянулись, потоптались на месте.

– Конечно, оно неважно так-то, у нас ить семьи у всех есть-пить просют… Но, коли дело к войне, коли след себя защитить, как же в стороне живать. Мы готовы, княже… Мы и стены подправим, а подойдет франк, так нам не долго дело топорища подлиннее насадить, да на стены встать. Наш-то топор получшее воинского будет, ни одного промаха не знает. У нас ведь как… Не так срубил, заново всю работу переделывай. Мы знаем, как топором-то действовать. Надейся на нас, княже. Только веру нашу от монахов защити, а уж мы-то за тебя…

– Хорошо, люди мастеровые, примите благодарность мою.

И Годослав протянул руку для рукопожатия. У мастерового от этого даже борода радостно затряслась. Никогда он этого рукопожатия не забудет, внукам рассказывать станет…

Князь пересек площадь наискосок и углубился в кузнечный квартал. Здесь стук и звон стоял постоянный. В тихие дни, если ветер попутный, этот звук доносился через площадь и до Дворца Сокола. И радовал слух. Пусть и не только оружие ковали кузнецы, но все же и оружие готовили. Значит, будет чем врага встретить.

Кузнечный квартал выходил на торговую площадь только одним маленьким своим боком. Основные же мастерские находились в глубине. И здесь шла работа тяжелая, сложная, кропотливая, но – светлая… Кузнецу народная молва приписывала не только дружбу с огнем и умение общаться с расплавленным металлом. Он мог сковать не только меч, но и серп, и плотницкий топор, и ножницы. Но самое главное умение кузнеца, как говорили в народе, – умение сковать Слово и Судьбу. Отойдет от своей наковальни, вытрет руки о кожаный фартук, посмотрит на мальчика и скажет: «Быть тебе знаменитым воином!» Знать, так оно и будет. Сковал кузнец Слово. Прочное, железное. Поднесет ему девица воды напиться, он и молвит ей: «Осенью к свадьбе готовься. Хороший жених у тебя будет! И счастья, и детей полный дом!» Так всегда и бывало. Потому что кузнец сковал крепкую, как из железа, Судьбу.

Небольшие дворы стояли плотно друг к другу, разделенные не заборами, как, скажем, дворы в квартале ткачей, а невысокими земляными насыпями, через которые легко перешагнуть и помочь, когда требуется, соседу. Других помощников, посторонних, здесь бывало мало. Рарогчане не любили посещать этот дымный и звонкий район. При всем их уважении к кузнецам, объяснялось это просто. С силами Добра всегда борется Зло. Оно вертится и ищет лазейки, чтобы помешать Добру. С кузнецом Злу не справиться, слишком он силен. А вот тех, кто послабее и под руку попадется, можно и испытать. Кому хочется лишний раз с Чернобогом встретиться? Лучше уж с площади в лавку заглянуть, чем в глубину квартала…

Годослав не боялся нечистой силы, потому что во власти своей и в силе своего меча был уверен так же, как кузнец в силе своей власти над огнем и в силе собственного молота. И потому пошел сквозь квартал по узким улочкам, хорошо ему знакомым, смело. Нужный двор нашел быстро и, распахнув калитку, вошел вместе с сотником и с дружинником.

– Где Людова? – спросил выглянувшего из кузни широкоплечего юношу с лицом, испачканным сажей и угольной пылью.

– В дом, княже, прошел. Тебя дожидается. Проходь и ты…

Князь кивнул и направился к двухэтажному каменному дому. Каменные дома в Рароге были не редкостью. Еще отец Годослава сам давал людям ссуды без роста на такое строительство. В прежние времена от больших пожаров город несколько раз сгорал почти полностью. Только каменные дома и оставались целыми. И чем больше таких домов будет, тем лучше, – рассуждал князь сам и завещал то же самое дело продолжать сыну. Здесь, судя по всему, Годослав бывал не однажды, потому что сразу за дверью знал, куда повернуть, по какой лестнице подняться.

Кузнец Людова, роста небольшого, но очень широкоплечий, с седой головой, но чернобородый, должно быть, услышал тяжелую поступь воинов и вышел навстречу сам.

– Здравствуй будь всегда, княже!

– Здравствуй будь, Людова. Был ныне посыльный твой… Показывай скорее, меня совсем нетерпение снедает.

– Проходите в горницу, – распахнул кузнец дверь. – Сейчас принесу…

Но прежде хозяина в горницу вошла краснощекая, словно из бани в мороз выскочила, дворовая работница, с поклоном поставила на стол деревянный поднос, покрытый вышитым посолонями и цветами рушником, берестяную баклажку меда и три такие же берестяные кружки.

– На здоровье, угощайтесь, гости дорогие.

Покраснела под насмешливыми взглядами мужчин еще больше и, сначала пятясь с поклоном, потом, развернувшись, уже почти бегом заспешила из горницы.

– Как солнышко светит, – засмеялся князь.

Наверное, столкнувшись с девицей перед дверью, вернулся в горницу и Людова. Принес что-то, завернутое в толстую холстину. Протянул Годославу.

– Сейчас Горислав придет. Он в соседней кузне. Я послал человека… Волхв тебе, княже, свои обереги в рукоять делал. Знатные, со смыслом и с помощью. И сам, сказать велел, передаст. Пока посмотри, опробуй…

Горислав, отшельный волхв, живущий под городом в лесной пещере, считался среди бодричей вещуном, хотя и человеком не совсем в своем уме, слегка блаженным. Никто лучше его не умел делать обереги, никто лучше не мог поднять воина после ранения. Никто лучше не знал судьбу каждого и всех, и никто не умел лучше эту судьбу направить, хотя последнее волхв почти никогда не делал. Но что-то вообще делал и что-то говорил Горислав только тогда, когда сам хотел этого. Уроки свои не разбрасывал налево-направо. Если решал вдруг, брал кого-то в обучение по одному ему понятному принципу. Иногда одного отрока, иногда двух. И за несколько лет делал из них сильных и суровых волхвов-ведунов. Но его ученики не хотели служить в храмах, за что храмовые волхвы Горислава недолюбливали. Однако сами приходили с поклоном в пещеру, выпытывать надобность. Но вот родители отроков, если говорил Горислав, отдавали мальчиков охотно, потому что видели в этом промысел Рода. Так же точно взял волхв в обучение и отрока-сироту Ставра, пришедшего в землю бодричей вместе с отрядом воинов-словен из далекой земли приильменской, с берегов реки Волхов. Двенадцать лет Ставр провел с отшельником в пещере, намного больше, чем все другие. А потом пришел к князю на службу. Не на волхвовскую, а на военную, оставаясь при этом волхвом. Так Горислав велел…

Годослав принял холстину в руки бережно, развернул. Сотник и дружинник ахнули, когда увидели великолепный меч в таких же великолепных ножнах. Длиной меч превосходил обычные, но полностью соответствовал великанской комплекции князя. Тому же сотнику стражи мечом такой длины было бы драться несподручно, но для князя эта длина подходила более всего, давая ему дополнительное преимущество над любым противником. Яблоко крыжа по окружности было осыпано ровными, один к одному, ярко-синими сапфирами, в самой вершине лепестками цветка смотрелись шесть густо-красных рубинов. Сам бронзовый черен изрезан рисунками с растительным орнаментом. Перекрестье же, продолжающее этот орнамент, со стороны клинка было прикрыто замысловатой узорчатой формы стальной пластиной, на которой были вычеканены переплетающиеся змейки с раскрытыми опасными пастями.

– А змейки-то зачем? – спросил князь, потому что славянский орнамент всегда был растительным. Змеи и чудовища чаще украшали орнамент скандинавов.

– Горислав велел, – ответил кузнец. – Со своим смыслом…

Точно такой же орнамент, как на черене, украшал ножны, выполненные из дерева и тисненой кожи и имеющие только бронзовый наконечник и застежки. Сапфиры и изумруды, проходя двумя ровными, переплетающимися в трех местах рядами, чередовались по всей продолжительности до самого наконечника, создавая особый цветовой узор.

Крыж пришелся как раз по руке Годослава. Он взялся за оружие, но не спешил вытягивать его на свет, то ли привыкая к мечу мыслью, то ли сердцем пытаясь ощутить его волшебную силу. Наконец, вздохнув восхищенно и в волнении и перейдя ближе к окну, где было солнечно, медленно, но с силой потянул за рукоять, зажав ножны в другой руке. И лучи солнца заиграли, отражаясь в частично светлой, частично золотисто-матовой поверхности со странным, несимметричным узором.

– Харлуг!.. – восхищенно сказал сотник.

– Харлуг… – подтвердил Годослав севшим голосом.

Харлужный меч, созданный, иначе не скажешь, славянскими кузнецами, ничем не уступал персидскому и индийскому булату боевыми качествами и отличался только тем, что в Персии, в Дамаске или в Индии булат выплавляли, а славяне спаивали и сковывали тонкие скрученные пластины из разных сортов металла. Итог получался аналогичным.

– Пробуй! – сурово и с понятным трепетом сказал Людова. – Знаешь, чать, как пробовать?

– Знаю, – глухо отозвался князь и нерешительно, словно боялся обмануться в ожиданиях, положил лезвие серединой себе на голову. И так замер.

– Пробуй! – настаивал кузнец, сам покрываясь от волнения потом. Людова возле горна и наковальни, выполняя самую тяжелую работу, не потел, а тут сопрел весь, лицом покраснел.

Годослав одновременно стал тянуть за конец меча и за рукоять, сгибая лезвие. Казалось, ни один меч не может такого выдержать. По крайней мере, сотник и дружинник наверняка так думали, когда смотрели на князя.

– Сильнее дави! – настаивал Людова. – Лезвие должно на уши лечь.

Князь надавил сильнее. Меч и в самом деле изогнулся так, что лезвие стало прилегать к щекам. Только после этого Годослав отпустил одну руку. Клинок, чуть позванивая, выпрямился. Князь выставил его вперед, под взгляд. Проверил – изгиба в лезвии не осталось.

Кузнец пододвинул скамью и положил на нее толстенный гвоздь.

Годослав, еще не отойдя полностью от первого испытания, волнением отнявшего у него много сил, коротко размахнулся и быстро ударил. Казалось, и не слишком сильным был сам удар, потому что торопливый замах удался не на полную руку. Но клинок перерубил и гвоздь, и скамью. Две половинки со стуком упали на пол, звякнули одна о другую две половинки гвоздя.

Теперь уже кузнец взял в руки холстину, в которую был завернут харлужный меч.

– Давай…

Годослав вытянул оружие. Людова просто набросил ткань на лезвие, князь руку слегка согнул, оружие чуть-чуть на себя принял, и почти сразу же раздался едва слышный хруст, и на пол упали две половинки холстины. Ткань разрезалась от собственного веса.

– Я никогда не делал ничего лучше… – сам все еще волнуясь и восхищаясь, словно не веря удаче, и от этого произнося звуки с хрипом, сказал Людова.

– И ты передаешь это в красные руки… – сказал от двери появившийся неслышимым, как всегда, волхв Горислав.

Все повернулись в его сторону.

– Я не займу тебя надолго, княже, – сказал волхв и взял из рук Годослава меч.

Он поднял оружие над головой рукоятью вверх и приложил к лезвию ухо. Слушал долго, словно сталь что-то сообщала ему. Потом протянул крыж в ладонь князю, а сам продолжал слушать.

– Слава Радегасту, меч признал тебя! Он теперь твой самый верный друг и союзник. Почаще беседуй с ним наедине, тогда вы лучше начнете друг друга понимать. Но бойся его, когда он превратится во врага…

– Он может и во врага превратиться? – спросил Годослав, чуть заметно трепеща.

– Он может стать смертельным врагом и раньше времени отправить тебя в Навь, если ты будешь жить не по Прави…

Горислав повернулся и вышел так же тихо, как появился. Походка у него, словно не человек по земле шагает, а лодка по стоячей воде плывет – ровная и величественная, но в то же время быстрая.

– Сделано дело! – облегченно вздохнув, сказал Людова. – Самое главное, чтобы меч признал тебя. Тогда он становится Справедливым мечом.

– А бывает, что не признают? – с удивлением вникая в кузнечные и волхвовские таинства, спросил сотник.

– Бывает, – сказал князь. – Я про такое слышал…

– В прошлом годе вой меч мне заказывал, – добавил кузнец для прояснения. – Не харлужный, но хороший. Горислав ему сказал, что меч хозяина не признал. Вой не поверил и погиб в первой же сече. Просто в самый трудный момент – меч из рук выпал. Да и раньше, с другими, сказывают, бывало. Бывало, слышал я, сами на острие, когда без доспеха были, падали. Ладно, княже… Вот весы!

Годослав подошел к весам, устроенным на столе. Снова вытащил меч из ножен и положил на одну чашу. На вторую, подозвав дружинника и приняв из его рук кожаный мешок, стал высыпать золотые монеты. Когда мерная стрелка дошла до середины, мешок опустошился почти полностью.

Людова ссыпал монеты в свой мешочек. Годослав привесил к поясу свой меч. И, уже подойдя к двери, обернулся.

– Скажи мне, мастер, а сможешь ты отковать харлужный панцирь?

Кузнец задумался ненадолго.

– Я слышал, что такие есть у сарацин. В наших краях такие не делали. Мне надо попробовать. Я тебе дам знать…

– Постарайся! Ты же – Великий мастер…