Поручик приехал первым. Корнет Аверьянов был уже на месте. С небольшим опозданием появилась открытая коляска. Из нее вышли два господина. В первом угадывался непосредственный виновник происходящего – Яков Пейхович, рядом – его вчерашний собеседник – Вениамин Доршт, выполняющий, судя по всему, обязанности секунданта.

– Итак, господа, – начал Аверьянов, – прежде разрешите оговорить общие правила. Исходя из того, что именно поручик Васильчиков посчитал себя оскорбленным, ему и принадлежит право выбора оружия и условий поединка. Об этом было объявлено еще вчера – дуэль на пистолетах, в упор и только с одним заряженным оружием, что, как вы знаете, запрещено. Поэтому, во избежание неприятностей с законом, предлагаю, чтобы каждый из дуэлянтов собственноручно написал прощальное послание о том, что он сам решил свести счеты с жизнью, положив эту записку в нагрудный карман сюртука. Текст простой: «Ухожу из жизни сам. Прошу никого не винить». Не забудьте указать сегодняшнюю дату. – С этими словами корнет вытащил из кожаного саквояжа походную чернильницу, перья и обычную ученическую тетрадь.

Поручик размашисто, на полстраницы написал, возможно, последние в своей жизни слова. Вырвав резким движением лист, он предъявил текст секундантам и после их одобрительного кивка спрятал предсмертную записку в карман кителя.

Настал черед Пейховича, который долго рассматривал кончик пера, будто стараясь оттянуть неминуемую развязку. Но, обмакнув его в чернильницу, он явно перестарался, и на бумаге расплылась огромная, похожая на опухоль, черная клякса. Окинув присутствующих извиняющимся взглядом, он повторил попытку и написал требуемый текст. От излишнего волнения Яков оторвал лист неровно, отчего послание приобрело вид неправильной трапеции. Со стороны секундантов замечаний не было, и свернутая вдвое бумага опустилась на дно его внутреннего кармана.

– Перед тем как мы приступим к выбору оружия, я попрошу вас еще раз ответить: не считаете ли вы возможным разрешить конфликт мирным путем? – вел установленный порядок корнет.

– Мой доверитель готов отказаться от дуэли, – не сговариваясь с Пейховичем, торопливо проговорил Доршт.

– А вы, Бронислав Арнольдович, согласны на примирение?

– Видите ли, к сожалению, оскорбительные слова, произнесенные этим господином, касались не только меня, но еще и опорочили честь одной уважаемой мною дамы. А это значит, господа, что я намерен драться, – сухо вымолвил Васильчиков.

Поручик уже давно для себя решил, что понятие чести выше простого обывательского желания выжить во что бы то ни стало. И даже в том случае, если судьба распорядится иначе и он исчезнет в воздушной оболочке небытия, победа все равно останется за ним: он не сдался, не дрогнул и сохранил единственное, чем дорожил, – репутацию смелого и бесстрашного офицера.

– И все-таки, я еще раз обращаюсь к вам, господин Васильчиков, с предложением изменить принятое решение, – старательно выговорил Доршт.

– Я уже дал ответ и не вижу оснований для его пересмотра.

– Но позвольте, зачем же ставить на карту свою жизнь из-за каких-то слов, – не унимался финансист.

Пейхович дотронулся рукой до предплечья секунданта и обреченно проговорил:

– Оставьте, Вениамин Яковлевич, эти попытки. Они бесполезны.

Видя непреклонность однополчанина, корнет достал из кармана двухкопеечную медную монету и пояснил:

– Теперь, господа, необходимо выбрать оружие. Кому выпадет это право – решит жребий.

– Орел, – проронил Яков и закусил губу.

– Решка, – сказал поручик.

Монета взвилась вверх и тут же упала.

– Орел, господа. А значит, вам первому выбирать оружие, – обращаясь к противной стороне, заключил корнет и вытащил из саквояжа пару пистолетов. В сопровождении второго секунданта он исчез за раскидистыми кустами боярышника и зарядил только один револьвер. Вернувшись, он протянул для выбора оба оружия Пейховичу.

Бледный как полотно Яков неуверенным движением взял в руки ближний к нему пистолет и прислонил его к груди, как ребенок прижимает любимую игрушку, боясь, что ее отберут. Голос его дрожал, но был исполнен достоинства.

– Я готов, господа. – Коммерсант нервно сглотнул солоноватую слюну, смешанную с привкусом крови прокушенной губы.

Васильчиков не раздумывая протянул руку за оставшимся револьвером и стал напротив Пейховича. Аверьянов тем временем вынул из саквояжа кусок ткани и, отойдя в сторону на десять саженей, объявил:

– Господа, прошу вас взяться за концы платка. Стреляться – на счет три.

Ствол пистолета поручика метил как раз в сердце противника, который тоже направил оружие в грудь своего визави, одновременно удерживая левой рукой край материи.

Все молчали, затаив дыхание.

Корнет скомандовал:

– Раз. – Яков поднял глаза к небу, и в животе у него сделалось тоскливое, противное, почти обморочное замирание. – Два. – Поручик с отрешенным видом смотрел куда-то вбок. – Три. – Выстрел рваной струной рассек утреннюю тишину неба, подняв из насиженных гнезд прибрежной травы гнездившихся птиц. Звук отразился от гладкой поверхности воды и, многократно от этого усилившись, эхом разнесся далеко по округе, привлекая внимание случайных людей. Они останавливались и с озадаченным видом недоуменно вертели головами по сторонам. Пороховой дым рассеялся, и в нем, как в ушедшем сне, растворились без остатка очертания второго человека, только что здесь бывшего. На месте дуэли остался стоять… Васильчиков. Пейхович, с широко раскрытыми глазами и наивной, будто детской улыбкой, лежал на спине, разбросав руки, словно пытаясь обнять бескрайнее небо.

Доршт, не сумев сдержаться, отвернулся и суетливо полез в карман за платком. Поручик вернул пистолет корнету и, не обращая ни на кого внимания, молча зашагал в гору, насвистывая мотив полковой песни. Пораженные его спокойствием, секунданты, казалось, вросли в землю, не в силах сдвинуться с места. Шагов через пятьдесят Васильчиков остановился и, обернувшись, крикнул:

– Господа, вам желательно поскорее убраться отсюда.

Вышедшие наконец из ступора Аверьянов и Доршт опомнились и догнали офицера. Поравнявшись с ним, корнет спросил:

– Послушайте, поручик, вы так равнодушны ко всему случившемуся, что создается впечатление о вашем полном безразличии к собственной судьбе. Неужели вам совершенно наплевать на свою жизнь?

– Вот и лето закончилось… Теперь дожди, слякоть, а с нею – полнейшая провинциальная скука, – грустно проговорил поручик, оставив вопрос без ответа.