Погасший фитиль
В нише чадила лампа. Гискон за полгода работы в рудниках знает, что эта лампа заменяет солнечные часы. Догорит масло, потухнет фитиль — и кончится смена. Утомлённые рабы смогут подняться наверх. Там их ждёт похлёбка из прогнившего ячменя и отдых на голой земле, а тех, у кого ящик не полон рудой, — плети из крокодиловой кожи.
Ящик был изобретением хозяина рудников, его гордостью. Он избавлял от необходимости держать внизу надсмотрщиков. Надсмотрщики были свободными людьми. Они дорого брали за то, что спускались под землю, где каждую минуту грозила опасность обвала или смерть от руки строптивого раба… Под землёй был лишь один надсмотрщик, а остальные находились наверху — у ящиков.
Ящиков было пятьдесят — столько же, сколько взрослых рабов. На каждого взрослого раба приходилось четверо подручных, мальчиков или девочек. Они пролезали на четвереньках там, где не пройти (взрослому, оттаскивали породу на волокушах, поднимали её наверх в корзинах и наполняли ею ящик. К концу работы главный надсмотрщик знал, кто плохо работал, а раб и его подручные понимали, что их ждёт, если ящик будет неполным.
Понимал это и сириец Силен, вместе с которым работали Гискон и Дауд. Гискон слышал, что Силен считался когда-то силачом. Но теперь этого не скажешь. Вот он опять закашлялся и никак не может остановиться. Он держится руками за впалую грудь. Оковы на его ногах звенят. Говорит он дрожащим голосом:
— Таким я стал после неудачного побега. Меня били пятеро надсмотрщиков, обливали водой и снова били…
Отдышавшись, он берётся за кирку. Но, видно, в руках его совсем нет сил. Кирка отбила лишь несколько небольших кусочков породы. Но всё же ящик Силена будет сегодня полным, потому что другие, более сильные рабы помогут ему.
Подтаскивая к выходу тяжёлые куски породы, которые ему украдкой подбрасывали невольники, Гискон думал, о том, как несправедливы те, кто не считает рабов за людей. Правда, ведь и он так думал, пока не стал рабом сам.
В забое тихо. Гискон подносит фонарь к лицу Силена. Глаза его закатились, но губы, покрытые пеной, что-то шепчут.
«Пить… пить», — услышал карфагенянин и, повернувшись, побежал к люку.
Воды в шахте не оказалось. Просунув голову в отверстие, откуда лился скупой свет, Гискон попросил, чтобы в шахту спустили воду.
Пока Гискон с амфорой бежал к забою, лампа-часы уже успела погаснуть, и надсмотрщик неторопливо колотил в железный щит, подвешенный к потолку. Удары глухо отдавались по подземным коридорам.
Гискон торопился. Споткнувшись о кусок породы, он упал и больно ушиб колено. У входа в забой он увидел распростёртое на земле тело Силена.
Гискон наклонился над сирийцем и приложил ухо к его груди. Сердце Силена уже не билось.
Справа и слева по подземным коридорам шли, согнувшись, люди. Маленький фонарь, прикреплённый ко лбу обручем, делал их похожими на одноглазых великанов. Об этих великанах рассказывал как-то Мидаклит. Где теперь этот учёный эллин? Что стало с суффетом? Удалось ли им добраться до Керны?
Наверх Гискон поднялся последним. Щуря глаза от яркого света, он смотрел на окруживших его надсмотрщиков.
— Силен умер! — сказал он им.
— Его счастье, — бросил равнодушно один из надсмотрщиков, — но ты получишь его долю.
Гискон вздрогнул. И вот жёсткие руки схватили его, и жгучие удары обрушились на плечи и голову мальчика.