Чаша гнева

В те дни, когда «Око Мелькарта» блуждал в южных водах, захваченный пиратами «Сын бури» подходил к Гадесу.

Мастарна стоял на носу. Его лицо с развевающейся на ветру бородой дышало властной силой. Глубоко спрятанные глаза смотрели вдаль не мигая — зоркие, хищные зрачки морской птицы.

Этруска пугала встреча с карфагенским или гадесским военным кораблём. Чтобы остаться незамеченным, Мастарна приказывал поднимать на ночь чёрные паруса. Да, встреча с военным кораблём могла бы окончиться для него плачевно. Что бы он делал со своей горе-командой? Ему нужно скорее попасть в Италию. Там он наберёт таких удальцов, что ему никто не будет страшен. Но до Италии без двух десятков свежих гребцов не дойти. И Мастарна решил направить корабль к берегам страны Запан. Там, в устье большой реки Бетис, он сумеет прикупить рабов и провизию, набрать свежей воды. Места эти ему хорошо знакомы. Однажды он напал на рудники Бетиса и увёз оттуда всё серебро. Правда, пришлось поделиться добычей с жадным Магарбалом. Но золота Керны жадный жрец не получит ни крупинки. И Синту он ему тоже не отдаст.

Гискон издали наблюдал за Мастарной. Всё чаще мальчик мысленно возвращался к тому страшному мгновению, когда корабль попал в руки пиратов. Покрытые багровыми рубцами спины матросов Мастарны объяснили ему секрет успеха этруска. Многие годы гребцы были прикованы к вёслам, по их спинам гулял узловатый конец плети. Только смерть могла их избавить от мук. Мастарна всё это понимал. Он бросил этим людям надежду, как собаке кидают кость. Они её схватили, не задумываясь, как сделал бы на их месте каждый.

В последнее время пираты часто ссорились. Гискону однажды удалось подслушать обрывок их разговора.

— Я её оставлю у себя или выброшу в море! — говорил Мастарна.

— Хе, хозяин, — прохрипел в ответ Саул, — зачем тебе эта дикая кошка? Старая лисица даст за неё столько серебра, что можно будет купить сто молодых и красивых рабынь…

Вскоре после этого на корму, где Гискон обычно чистил рыбу, прибежала Синта. Она была взволнована. Лицо её горело.

Она положила белые руки с синими шрамами от верёвок на плечи Гискону и посмотрела на него долгим, внимательным взглядом.

— Прощай, Гискон! — сказала Синта, и на глазах её показались слёзы. — Тиннит зовёт меня в своё царство, но ты увидишь Ганнона. Обязательно увидишь. Передай ему, что позор не коснулся его Синты…

— Что ты, Синта! — воскликнул с испугом мальчик. — И ты увидишь Ганнона!

Синта вскинула голову. Во всём её облике были спокойное достоинство и решимость.

— Мне не нужна жизнь такой ценой… Я беру этот нож… Ты когда-нибудь поймёшь меня, мальчик… Прощай!

Синта! Что же задумал жестокий этруск? Кто придёт здесь на помощь? Чем можно помочь Синте? И о каком позоре говорила она? Гискон долго переворачивался с боку на бок и наконец заснул тяжёлым, тревожным сном.

Его разбудили крики. Сначала ему показалось, что опять истязают чернокожих. Но потом послышался какой-то плеск. И сразу всё смолкло. Затем тишину вновь разорвало:

— Несите его на палубу!

— Дайте ему воды!

Гискон бросился наверх, на палубе он увидел бледного, окровавленного Мастарну. Пират дико поводил глазами, зажимая правой рукой рану в боку.

— Я же тебе говорил, — раздался голос Саула, — не связывайся с этой дикой кошкой!

Этруск тяжело дышал.

— Почему же ты её не схватил? — выговорил он наконец.

— Лопни мои глаза, она сразу же бросилась за борт!..

Гискон вскрикнул. Проклятие вырвалось из его уст. Он повернулся к изборождённому волнами морю. Это оно поглотило Синту.

— Синта! Вернись! Где ты, Синта? — кричал мальчик, простирая руки к морю.

Из морских глубин поднимался полный диск луны. Владычица неба Тиннит шествовала над миром, освещая море и качающегося на волнах «Сына бури».

Гискон не слышал, как Саул шепнул, указывая на него пальцем:

— Синта была у него! Мальчишка дал ей нож. Свяжите его!

Двое матросов бросились к Гискону, скрутили ему руки верёвкой и привязали к мачте.

Прошло немало времени, и Гискон погрузился в полуобморок. Странные видения отягощали его рассудок. Он в Карфагене у ограды храма Тиннит, только за оградой не сад с посыпанными песком дорожками, а костлявый и ребристый берег. Из-под груды камней поднимаются какие-то удивительные колючие растения. По берегу ходит Гуда. Лев бьёт себя хвостом по бокам и, открыв пасть, ревёт. В этом рёве грозный вызов и отчаяние. Но вдруг становится тихо, и уже не рёв слышится, а шёпот «Где Синта? Где Синта?» Ганнон. Сколько укора в его взгляде! Сколько боли и мольбы! Гискон не может этого выдержать. Шёпот разрывает сердце, и каждое слово жжёт огнём: «Где Синта? Где Синта? Ты её не уберёг, Гискон. Ты мог пойти с нею вместе. У тебя сильнее руки и зорче глаз». Гискон чувствует, как жёсткие пальцы стискивают ему ухо. Он слышит шипение: «Щенок!» Это какое-то чудовище с лицом Мастарны. Вместо рук у него извивающиеся змеи, вместо ног — рыбий хвост. Гискон в море. Чудовище плывёт навстречу. Ганнон бросает с палубы нож. Нож не падает, а летит как рыба, описывая дугу, и Гискон успевает заметить, что это тот самый нож, который взяла Синта. Узкое изогнутое лезвие блестит на солнце, как чешуя. Но прежде чем Гискон успевает схватить нож, он слышит знакомый злобный голос:

— Свезите его на берег! Пусть он узнает цену серебра!

Гискон открывает глаза. Нет, это уже не бред. Мастарна наклонился над ним. У этруска и руки и ноги, только в неподвижном взгляде есть что-то от того отвратительного чудовища, которое снилось Гискону.

Корабль стоит на якоре неподалёку от высокого гористого берега. Волны потеряли свой зеленоватый оттенок и стали желтовато мутными.

«Мы в устье реки», — подумал Гискон.

Саул приказал матросам спустить на воду лодку.

И вот Гискон лежит на её дне. Высокие борта позволяют ему видеть только небо.

— Погоди! — донёсся приглушённый голос Мастарны. — Возьми и этого. Продашь обоих!

Послышался шум падающего тела и лёгкий стон. Потом Гискон ощутил прикосновение чьей-то руки. Чернокожий мальчик склонился над ним. Ударяя себя ладонью в грудь, он несколько раз повторил: «Дауд!» — и доверчиво прижался к Гискону.

До сих пор ему казалось, что все эти белые люди, которые заманили его братьев на корабль и привязали их гремящими верёвками к вёслам, одинаково жестоки. Но этот белокожий мальчик так же страдает, как и он сам. Его тоже связали и куда-то везут. Как ему сказать, чтобы он понял слова: «Будь моим братом!» Он улыбнулся — он понял. Значит, белые люди умеют не только бить и кричать, но и улыбаться.

Лодка отчалила. Раздался какой-то стук, сменившийся ровным поскрипыванием вёсел, вдали замирала песня:

Гискон втянул ноздрями воздух. Кожа Дауда пахла чесноком. Это был запах дома и пылающего очага. Какое-то тёплое чувство шевельнулось в сердце Гискона. Ещё на родине он видел эфиопов и слышал, как о них говорили: «Чёрная кожа, чёрная душа». Нет! У этого чернокожего мальчика светлая душа! Он один пожалел его!

Лодка ткнулась носом в берег. Саул вытащил Гискона и Дауда и швырнул их на прибрежные камни. Тотчас же подбежали какие-то люди. Они перевернули Гискона, как мешок с песком, и стали ощупывать его мускулы. Они яростно торговались, размахивая руками, делали вид, что уходят, и вновь возвращались. Наконец они швырнули Саулу серебряный слиток, и тот, подхватив его, скрылся.

Потом карфагенянина и маленького эфиопа бросили в большую лодку. На дне её лежали, не шевелясь, двое белокурых людей со связанными руками и ногами. Они о чём-то говорили, странно выпячивая губы. Только одно слово в их речи понял Гискон: «Бетис».