Я просидела у старика до рассвета. Мы не говорили больше о дневниках, письмах и Марине Мнишек. Маркони рассказал о своем детстве, о переезде в Америку, о первой и единственной любви – бабушке Мура.

Дедушка Мура служил в немецком госпитале врачом, там познакомился с пленной итальянкой Марией, а после падения Третьего рейха в 1945 году Маркони помог им перебраться в Штаты – язык денежных купюр универсален и, к счастью, понятен чиновникам всех стран и народов.

После смерти дедушки-немца Маркони предложил Марии замужество, но она отказала ему, о чем он до сих пор, казалось, переживал.

– Времена меняются, – философски размышлял Маркони, потягивая терпкое вино, – а чувства, испытываемые людьми, остаются прежними. Мы сгораем от любви, бесимся от ненависти, нас сжигает пламя амбиций и страстей сегодня так же, как и древних египтян, суровых спартанцев или романтических этрусков тысячи лет назад. Какой странный, но чудовищно предсказуемый мир страстей человеческих, Лиза…

– Поезжай в Носсу, девочка, – опять настойчиво и грустно повторил он, по-итальянски шумно и пылко расцеловав меня на прощание в обе щеки. – Там найдешь все, что ищешь.

Небо светлело, на улице появились первые поливальные машины, когда я покинула роскошные апартаменты сеньора Файя. Спать хотелось невыносимо. Легкое вино, которое Маркони незаметно подливал мне весь вечер, туманило голову, лишило последних сил и, не вылезая из венецианского платья, я заползла под одеяло. В последнее время у меня вошло в привычку ложиться одетой и неумытой.

Спала я плохо, часто просыпалась и вновь погружалась в странные сновидения, в которых тревожно блуждала в полном одиночестве по старинным покоям и переходам какого-то монастыря. То мне чудился перестук острых каблучков Марины, то тяжелая поступь больного царя Василия, то шажки и смех маленького ребенка…

То ли живые люди, то ли невесомые призраки-незнакомцы бесследно исчезали за коваными дверями, только при попытке коснуться их рукой. Но как это часто бывает во снах, я вдруг преисполнилась чудодейственной силы и смогла пройти сквозь дверь, за которой исчез преследуемый мною человек.

Дверь с тяжелым всхлипом захлопнулась, фигура неизвестной женщины стояла ко мне спиной… Вот она начала медленно поворачиваться… Но мне расхотелось увидеть ее лицо! Панический страх охватил сердце, но ноги не слушались, намертво прилипнув к каменным плитам пола… Закрытые ставни окон заколотились, забренчали, еле выдерживая натиск ветра…

От ужаса я громко заорала и проснулась, обнаружив, что лежу на полу. Кто-то назойливо и энергично стучал кулаком в дверь. Часы показывали половину десятого. Господи, кому же неймется-то, а?

Ничего не соображая, я еле доползла к двери. На пороге стоял Мур.

Я невольно попятилась назад, запуталась в сползающем тяжелом платье и чуть не упала. Мур с грохотом захлопнул дверь, протащил меня за шкирку в комнату и грубо толкнул на кровать.

– Ты где вчера была? – грозно поинтересовался мой приятель.

– В гостях, – простонала я, потирая шею.

Точно останется синяк от железной хватки Мура.

– У стариков-миллионеров никак?

– Понимаешь, Машка просила замолвить за нее словечко, и я решила не откладывать и закончить все дела вечером. А Маркони согласился помочь, но пригласил в свой номер.

– В свой номер? Ладно, – с силой сказал Мур, глаза превратились в узкие щелки, из которых так и била волна еле сдерживаемой ярости. – Я умываю руки. Надоело тебя из дерьма вытаскивать.

– Честное благородное слово, ничего не было, клянусь.

– Лучше бы было, – вдруг рявкнул Мур так громко, что у меня в голове разорвалась бомба.

– Ты в своем уме?

– Я-то в своем. На, звони адвокату и быстрее!

– Почему?

– Потому что твоего миллионера нашли утром с перерезанным горлом. И все свидетели, начиная с личного секретаря и заканчивая горничной, в один голос твердят, что ты была последней, кто уходил из его номера на рассвете.

– Как – с перерезанным горлом?

Я сидела на кровати, поддерживая на груди дурацкое, упорно сползающее скользкое платье, и непонимающе смотрела на пыхтящего Мура… И вдруг до меня дошел смысл его слов. Черные точки закружились надоедливыми жирными мухами перед глазами, а Мур стал погружаться в темноту, уходить от меня, растворяясь в туманной дымке…

Очнулась я от того, что телу было невыносимо противно и мокро. Теплые капли растекались по лицу, по шее, заливались под спину. Неужели опять свалилась с пирса?

– Лиза, не хотел пугать тебя, – встревоженно бубнил Мур рядом и пытался влить в меня воняющую железом воду.

Я тут же все вспомнила, подпрыгнула на мокрой кровати и затряслась в ознобе страха. Скрючившись на краешке развороченной кровати, я пыталась взять со стола стакан воды, но рука не слушалась, пальцы не сжимались, а зубы, наоборот, не разжимались, словно намертво склеенные цементом.

– Мур, – язык не слушался совершенно и слова выговаривались с трудом. – Это не я… Не Я! Ты мне веришь? Меня кто-то подставляет. Но кто, кто, Мур? Зачем? Кому я нужна?? Дневник Марины не имеет баснословной ценности, об этом сказали все, груды золота у меня нет. И писем последнего императора тоже нет!!

Мур едва слушал.

– Адвокат уже ждет внизу, в машине, – быстро говорил он, вытряхивая меня из венецианского платья и помогая залезть в узкие джинсы.

– Наш Дейвис? – дрожащие руки не повиновались, и Муру пришлось придержать стакан с водой, когда я пыталась запить какие-то белые пилюли.

– Нет, его помощник. У адвоката приготовлено алиби. Ничему не удивляйся и ничего не говори обо мне. Поняла? Как это все некстати! Если меня отстранят от дела, не представляю, что может случиться с тобой.

К счастью, в полиции мучили недолго, а, может, мне просто так показалось. Мур накачал меня успокоительными таблетками и действительность стала восприниматься в страшно замедленном темпе. Серьезный и суровый адвокат, которого я никогда раньше не видела, не дал мне даже рта раскрыть, следователь записал рассказ с его слов и взял подписку о невыезде. Моем невыезде из штата Невада, как вы понимаете.

К удивлению, стражи порядка вели себя на удивление учтиво. Адвокат, о чьем присутствии я не преминула многократно пылко поблагодарить небеса, заставил полицейских быть предельно вежливыми с клиенткой. А часа через два он довез меня до кафе, вежливо попрощался и улетел.

Я осталась один на один с хмурым Муром.

– О чем можно было трепаться со стариком до утра? – с пол-оборота завелся тот.

Если бы не усталость и абсурдность ситуации, стоило бы ответить Муру, что он ведет себя как глупый ревнивый муж. Но, с трудом преодолевая головную боль, давясь, я отпила невкусной воды и как могла пересказала ночной разговор с Маркони. Странно, в моем исполнении рассказ занял от силы пять минут.

– Так, – сказал решительно Мур, думая о чем-то своем. – Значит, летим в Носсу. На два-три дня. Никому о поездке ни слова!

– Чем ты слушаешь? Я подписала бумажгу о невыезде. Нахожусь под подозрением и не могу покидать пределы Невады. Тем более, лететь в Носсу. Там же в паспорте штамп ставят на таможне!

– Ерунда, – беспечно ответствовал Мур. – Я достану тебе документы по своим каналам. Лиза Князева не покинет штат Невада, гарантирую.

«Свои каналы» обернулись для меня истинным кошмаром.

Во-первых, как оказалось, мы полетим в Носсу в маленьком частном самолетике. И пилотом будет, угадайте – кто? Мур! Прямо швец, жнец и на дуде игрец! Только вот узнать, кто меня подставляет, ему слабо, а остальное – пустяки. Не удивлюсь, если он заявит об умении управлять межконтинентальными кораблями.

– У меня есть частные права пилота, – невозмутимо ответил Мур, когда я раздраженно заметила, что самолетом, даже маленьким, должен управлять специалист.

Во-вторых, и в главных, молодой парень в форме уж не знаю какого там департамента, встретивший нас в аэропорту с документами, заявил, что в Носсу безопаснее лететь зарегистрированной парой.

– Вопросов меньше будет, Джон, понимаешь? – сказал он, глядя на меня и протягивая Муру два паспорта.

Джон «понял», и мы мухой понеслись обратно в славный Лас-Вегас, надоевший мне до зубовного скрежета.

На Стрипе, главной улице города, мы подрулили к одной из многочисленных часовен, и, даже не выходя из машины, через маленькое окошко, непостижимым образом я обрела в течение двух минут статус замужней женщины, а Мур – женатого мужчины.

– Всего на два дня, – бормотнул Мур, выруливая на забитый машинами хайвей и включая мигалку, – мне будет так спокойнее.

– А подписка о невыезде?

– Так Лиза остается в Неваде. В Носсу летит Бетси Мур, – ответил «муж», и я оказалась повержена на обе лопатки…

– Отлично, – констатировал Мур, разглядывая розоватую бумажку – наше свидетельство о браке и передавая его мне с кучей брошюрок. – Теперь можно лететь, все документы в порядке.

События решительно вырывались из-под моего контроля.

Через два часа мы уже летели во Флориду, а откуда, заправив крошечный самолетик, взяли курс на Носсу, где, как надеялся Мур, мы найдем письма последнего русского императора.

По дороге в Носсу я мрачно молчала, рассматривая раскинувшийся под самолетом океан. Зачем согласилась на эту авантюру? Сначала дала себя втянуть в глупое расследование отравленной бабушки, потом вышла замуж за внука-полицейского… Дура!

Я уговаривала себя не волноваться: только для дела, только на бумаге, только на два-три дня стала официальной женой абсолютно чужого мне человека, и конечно же безусловно мы расторгнем брак сразу же по возвращении в Лас-Вегас, кто бы сомневался! Но, честно признаться, уговоры помогали мало и раздражение на себя и на весь свет заливало здравые рассуждения.

Носса встретила нас отличной погодой.

Особняк Маркони располагался рядом с домом бывшего английского губернатора, можно сказать – дверь в дверь. Не знаю, сколько престарелый внук мафиози заплатил властям за то, чтобы дом не экспроприировали островитяне после народной революции, но, должно быть, немало.

– Я бывал здесь ребенком, – объявил Мур и подтолкнул меня к запертым высоким воротам, – до того, как местные жители выгнали «гадких белых поработителей» и провозгласили на отдельно взятом острове свободу и независимость.

По словам Мура, когда Носса входила в состав британской империи, хотя и называлась колонией, на острове царил строгий порядок. Королевский губернатор правил железной рукой.

После революции же начались проблемы и беспорядки. Оно и понятно, воевать не работать. Как только бывшие белые хозяева перестали терзать несчастных местных жителей непосильной работой по благоустройству острова, тот пришел в упадок. Сады не чистились, улицы не мылись, мусор не вывозился, дома не подкрашивались, банки и магазины перестали слаженно и четко работать, госпиталь закрыли. Появились наркотики, банды, а безопасность с благоустроенностью канули в Лету.

Революционеры поостыли и милостиво вернули часть домов и банков бывшим владельцам – за деньги. Со временем и с помощью все тех же «гадких европейцев» на острове возобновился порядок, открылись гостиницы, и Носса превратилась в один из средних курортных островков, которых и не пересчитать на мировой карте.

Когда я увидела особняк Маркони, то не смогла сдержать возглас восхищения. Дом, знававший и лучшие времена, все еще выглядел внушительно.

Мур распахнул чугунные литые ворота, и за ними оказались ухоженные клумбы с яркими цветами и оливковыми деревьями. По широким, белым от солнца ступеням террасы мы вошли в знойную духоту холла.

Пробиваясь через цветные витражи окон, полуденные лучи солнца теряли свой накал и расплескивались миллиардами разноцветных брызг по выбеленным стенам и потолку. Рассохшийся деревянный пол поскрипывал от жары. Мур раскрыл жалюзи в комнате слева, и в нее ворвался пронзительный запах цветущих под окнами магнолий.

– Вот это да, – прошептала потрясенно я, останавливаясь перед полукруглой деревянной лестницей, ведущей на второй этаж и опуская на пол сумку. – Никогда не видела такой красоты!

– Дому почти сто лет, – послышался голос Мура из залы. – Маркони выкупил его у родственников губернатора. Семье надоело жить вдали от шумного Лондона в глуши тропиков.

На втором, еще более роскошном этаже, Мур показал мне спальню – огромную светлую залу. Я кинула вещи на все еще кипенно-белое покрывало и довольно оглянулась: а поработители-то жили совсем недурно!

Несколько часов спустя мы расположились внизу, в залитой тропическим солнцем и насквозь продуваемой жарким бризом, «бальной» зале. Туда же мы перетащили несколько огромных коробок с документами с чердака. (Если бы кто мог себе представить, как я устала от пыльных чердаков и коробок за последние два дня!)

На чердак мы попали через третий этаж – туда вилась узенькая деревянная лесенка. Я как будто попала в другой дом – ничего общего с элегантностью и размерами увиденных ранее парадных помещений и спален.

– А что здесь? – ткнула я пальцем в темные ступеньки справа от дверцы, ведущей на чердак.

– Там пыточные комнаты для рабов, – спокойно ответил Мур.

– Что?! – наверное, я ослышалась.

– Каждая уважающая себя белая семья просто обязана была иметь в доме камеры пыток для слуг. Знаешь, почему Маркони никогда подолгу не жил здесь? – таинственно поинтересовался Мур.

– Почему?

– Души замученных рабов никогда не покидали дом. В полночь до сих пор можно услышать, как они ходят, разговаривают, стонут… Не каждый, знаешь ли, сможет выдержать подобные представления…

– И ты их видел? – обморочным голосом поинтересовалась я.

– Ага, – беспечно отозвался Мур и обмел паутину с чердачной двери. – Когда приезжал сюда с бабушкой. Даже привык к ним. Некоторых помню по именам. Вот вытащим коробы с чердака, покажу тебе камеры. И пыточные инструменты. Очень интересно.

– Нет! – взвизгнула я и стала пятиться к лестнице. – Не хочу!

Мур прислонился к дверному косяку и расхохотался в голос. Он даже всхлипывал от смеха. Я со страхом смотрела на него и не могла понять, что же его так развеселило. Мой отказ полюбоваться пыточными инструментами?

Наконец он выдохнул:

– Лиза, ты доверчива, как ребенок. На третьем этаже, так называемых антресолях, в викторианской Англии строили спальни для прислуги и детей. Я тоже жил здесь мальчишкой, моя спальня под самой крышей. Жарко там было всегда до одурения. Неужели ты веришь в бред о пытках рабов? – Мур тянул меня за собой на темный чердак, все еще смеясь. – Первый этаж – приемный. Третий – для детей и слуг, а второй, самый удобный – для взрослых. Я решил, что лучше занять их, в них будет не так душно ночью.

Я сердито посмотрела на него и полезла вверх по скрипучей винтовой лестнице. Надо же – пыточные камеры. Глупые шутки!

Чердак оказался завален разным барахлом, у меня сразу засвербело в носу и горле. Обливаясь потом, мы выволакивали тяжеленные коробы на свет и рассматривали их содержимое на более прохладной лестнице. Наконец обнаружили то, что искали – три ящика с пометкой «Сеньор Маркони Файя – документы, Европа» и, пыхтя, как носороги, потащили это вниз.

Мур рассчитывал провести в Носсе два дня, но мне не верилось что за оставшиеся 48 часов мы сможем перелопатить такое огромное количество информации и, главное, найти бесценные письма последнего русского царя.

Оттащив последний короб, Мур исчез.

Я спустилась на один пролет вниз и вытерла о шорты грязные руки. Устало присела на верхнюю ступеньку парадной лестницы и прикрыла глаза. Какой странный дом, подумалось мне. Похоже, он задремал в прошлом веке, когда дамы носили длинные платья и высокие прически, а мужчины умели укрощать диких коней и строить усадьбы на неизвестных цивилизации тропических островах.

В холле прозвенел дверной колокольчик, и его трель странно прозвучала в тишине пустого дома. Я встала и склонилась над перилами – на пороге стоял улыбающийся Эд. Вот уж кого я совсем не ожидала увидеть! Откуда он узнал, что мы в Носсе? Мне это не понравилось, совсем не понравилось.

Эд приветливо помахал пухлой ручкой. Я сбежала по полукруглой лестнице на первый этаж и увидела Мура в проеме дверей. У него был очень хмурый вид, но Эд, не замечая его недовольства, вежливо поздоровался со мной и прошел в залу с коробами. Мы – следом за ним.

– О, отлично! – радостно потер руки Эд. – Приступим!

И мы приступили.

Что мы обнаружили в коробах Маркони? Дневники, романы, переписку. Но писем последнего русского императора Николая II в коробах не оказалось.

Эд раздражал меня ужасно. Он не просто «читал» бумаги. Он старался найти подтверждение своей теории, а именно, что в начале XVII века произошла рокировка в престолонаследии и впоследствии – убийство его драгоценной Марины. Мур, по моим наблюдениям, все еще пытался решить для себя: могли ли убийства быть связаны с предположительно украденным раритетом из коллекции Елизаветы Ксаверьены. А мне хотелось просто бесцельно порыться в старинном архиве. В общем, каждый из нас преследовал свою цель, мы не слушали друг друга, сердились и спорили.

Работу осложняло то, что часть писем была написана неразборчивым почерком, многие из них – на французском языке, они передавались Эду. Может, он и хорошо понимал французский, но не имел терпения, и объяснения его носили весьма расплывчатый характер. К тому же все русские книги печатались по правилам дореволюционной грамматики, и я быстро уставала от чтения.

Когда за окнами начало темнеть и Мур невесть откуда принес лампы, Эд утомленно потянулся и снял с толстого носа очки. Я тоже отложила книгу в сторону.

– Ничего нового я в документах не вычитал, – сказал он задумчиво.

Кто бы сомневался!

Мне пришло в голову, что Маркони, старый хитрец, просто посмеялся над нами. Если бы он знал, что письма императора преспокойненько лежат четверть века в пыльных коробах на острове Носса и они бесценны, то разве разрешил бы найти их? Конечно же нет! Даже признание, что деньги ему не нужны, не совсем убедило меня. Может, сейчас и не нужны, но короба-то пролежали на чердаке многие годы. В альтруизм и бескорыстие Маркони мне что-то не верилось, хотя я по-прежнему испытывала к нему нежную симпатию. Но ведь зачем-то Маркони направил нас сюда… И так настойчиво направил. Зачем?

И главное – Мур согласился приехать на остров. Значит, надеялся что-то найти?

И еще. Я видела, как недовольно встретил Мур Эда. Но – не выставил того вон, что было бы проще простого. Более того, разрешил коллекционеру копаться в найденных бумагах. Опять-таки почему? Ответа у меня не было.

К вечеру жара спала. Появились дождевые облачка, и в воздухе запахло грозой. Солнце склонялось на запад, и притихший по-вечернему сад окрасился в нежно-коралловый цвет.

Я вышла из комнаты и в изнеможении присела на нагретые солнцем ступеньки.

– Вчера мы беседовали с господином Маркони, – услышала ехидный голос Мура из окна.

Он расположился на широком подоконнике спиной ко мне и с удовольствием, шумно отхлебывал лимонад.

– Коллекционер придерживается мнения, что царский переворот в Москве не что иное, как война за престол между ближайшими родственниками семьи Романовых – кузенами или троюродными братьями…

– Да? – скептически вопросил из глубины комнаты Эд.

– Да. А другая собирательница русских древностей вообще заявила, что отцовство, которое приписывают боярину Овчине историки, имеет крепкие доказательства, – явно подзуживая Эда, медовым голосом вещал Мур. – И раз Иван Грозный – сын Овчины, то никто из его прямых или косвенных наследников не имел бесспорного права на престол…

– Бред! – тут же взорвался Эд, мгновенно купившись на провокацию. – Никаких подтверждений такому факту нет! Дмитрий был не нужен боярству по другой причине – православие боялось влияния католичества, которое принесла с собой Марина Мнишек!

Ответа Мура я слушать не стала – просто сошла с крыльца в засыпающий сад. В кустах попискивали и шуршали меленькие птички. Пахло свежей травой и теплым летом. Я подняла голову и стала смотреть в далекое-далекое, быстро темнеющее, предгрозовое небо.

– Привет, – услышала я вдруг знакомый голос.

На тропинке стоял Вацек с огромной спортивной сумкой на плече.

– Устал как собака и есть хочу, – раздраженно объявил он и быстрым шагом направился к дому. – Через таможню проходил чертову тучу времени, все еле шевелились и делали вид, что «не понимают» мой английский. Свинство и хамство!

Я растерянно потрусила вслед за ним. Откуда он смог узнать, что мы на острове?

Юрист, кольнула догадка. Если тот молодой серьезный юрист из Лас-Вегаса «раскололся», то Вацек знает и об убийстве мафиози, и о подписке о невыезде и… о новом замужестве?! «У меня сегодня большая стирка, – припомнилось некстати, – мне нужно намылить голову своему управляющему». Вот только голову будут мылить вашей покорной слуге. Да еще как!

В зале Вацек небрежно оглядел пыльные короба и заявил, что всем нужно прерваться на обед, так как он страшно голоден.

– Нас ждет море… – раздраженно перебил его толстый и потный Эд, нетерпеливо глотая воду у меня за спиной, – работы. Обед может и повременить.

Не слушая его, я выбежала из комнаты вслед за Муром.

Через час мы привезли из местного ресторанчика вкуснейшую рыбу, овощи, салаты и все умяли в считанные минуты. Как оказалось, не только Вацлав мог пожаловаться на желание заморить червячка.

После обильной и вкусной пищи Вацек сразу подобрел, заулыбался, пришел в отличное настроение и, развалясь в гамаке на крыльце, стал перелистывать книгу-дневник Марины. Я исподтишка поглядывала на него и пыталась угадать по поведению и настроению, что тот знает.

На улице стремительно темнело. Пахло приближающейся грозой, но она никак не начиналась и только деревья тревожно шептались в тишине ожидающего дождя сада.

Эд еще немного пошелестел старыми документами, а потом раззевался до слез, галантно поцеловал мне ручку, извинился и отправился спать.

Я села рядом с Муром за стол, освещенный яркой лампой.

– «И твой католический бог не поможет тебе», – задумчиво процитировал Мур, разглядывая медальон, который подарил мне вчера ночью старик Маркони.

Скрип гамака прекратился, и растрепанная темноволосая голова Вацека всунулась в гостиную. В руках он держал книжку-дневник, раскрытый на странице с портретом Марины.

– Идите сюда, – приказал он нам.

Мы быстренько перелезли через окно.

– Смотрите на ее руки, – скомандовал Вацек.

Мы послушно уставились на скрещенные руки Марины.

– Ну, ничего не видите, что ли? – раздраженно поинтересовался Вацлав.

– Слушай, это же не четки, – потрясенно пробормотал Мур.

У меня перехватило дыхание. С Марининой руки свисали не католические четки, как мы почему-то решили вначале. На тоненькой цепочке держалось украшение – точь-в-точь такой же вазон-амфора, как и у Мура в руке, только большего размера.

Мур задумчиво повертел в руках безделушку.

– Дай-ка сюда, – сказал ему Вацлав. – Откуда у тебя это?

– Подарок Лизе от сеньора Маркони. И еще вот… Кольцо.

Вацлав быстро осмотрел кольцо.

– Я его приобрела на благотворительном аукционе, – похвасталась я Вацеку.

– Ну, оно недорогое, – пробормотал он. – Это не раритет. Так, безделушка, выполненная под старину. Хотя, надо отдать должное, симпатично выполненная…

Вацлав повертел перстень в тонких пальцах и вдруг… перстень открылся! Сталкиваясь лбами, мы с Муром склонились над руками Вацлава.

– Пусто, – разочарованно бормотнул Мур.

– Перстень с «секретом», – протянул Вацек. – В таких Лоренцио Борджия и Екатерина Медичи хранили яд, который во время приема незаметно подсыпали «любезному другу» в чашу с вином.

Господи, только Екатерины Медичи нам не хватает в наших расследованиях! Или Эд был неправ? И русскую царицу Марину отравили? Ядом из подобного перстня?

– Ты с ним того, поострожнее, – пробормотал Мур, аккуратно беря кольцо из рук Вацека двумя пальцами.

– А вот амфора-колумбарий тоже интересна в своем роде, – продолжал Вацлав, не обращая внимания на слова Мура.

Он опять поиграл пальцами и опять мы с Муром, как дети, с любопытством склонились над его руками.

– Снип, снап, снурре, пурре, базеллюре, – пропел Вацек и теперь на его ладони лежал… малюсенький ключик!

– Ключ, – удивился Мур. – Вот это да! Но как ты догадался?

– Внутри медальона вырезано углубление для хранения ключика, – авторитетно пояснил Вацлв. – Поэтому медальон такой необычной формы – не круглый или овальный, как большинство украшений, а вытянутый в форме колумбария. Мур, ты в курсе, чем я зарабатываю на жизнь?

– Нет.

– Вацлав – первоклассный ювелир, – объяснила я.

Тот теперь повертел в руках и ключик:

– Напоминает ключ от банковской ячейки. Такие фокусы видеть мне не впервой. Медальон – идеальное место для того, чтобы спрятать маленькую вещицу, о которой не должны подозревать муж, например, или брат… или какие другие близкие родственники…

– Я не совсем понимаю, к чему здесь перстень, – протянул Мур, но Вацлав уже опять полез через окно, и мы услышали, как заскрипел гамак. – Хотя раз Маркони посоветовал Лизе ехать на этот остров, чтобы найти письмо или письма, значит, разгадка должна быть…

– Ага, в «маньюскриптах», которые вы все читаете вот уже двадцать четыре часа, – ворчливо закончил Вацек с крыльца.

– Если, как ты говоришь, разгадка прячется в старых письмах, то почему сам Маркони не нашел ее? – я вышла на крыльцо и уселась в гамак рядом с ним.

– Ну, ответов может быть по крайней мере два. Либо ваш Маркони не смог найти ее, либо он просто не захотел найти ее.

– Кого – ее? – уточнил Мур из кухни.

– Разгадку, – лениво ответил Вацек.

– Скажешь! Маркони говорил, что письмо императора стоит басносновных денег и что, мафиози так легко от них отказался бы, что ли? – усомнилась я.

Вацлав утомленно пожал плечами, поворочался, вылез из гамака и переместился в плетеную качалку.

– Знаешь, – задумчиво вымолвил Мур, присаживаясь на ступеньки рядом с ним и разглядывая ключик. – Мой дедушка называл часто беседку в этом саду «банком». «Пойду в банк», – говорил он, – и пропадал на долгие часы.

– Что же он там делал, в беседке? – заинтересовался Вацек.

– У бабушки постоянно собирались дамы на чай и трещали как сороки, – бормотал Мур. – Дед любил почитать в одиночестве, ну и… выпить рюмочку-другую, а бабушка волновалась за его здоровье и запирала в буфете все алкогольные напитки. Вот дед и стал припрятывать кое-какие из них. У него там вроде клуба образовалось. Дамы в доме на веранде располагались, а дед с джентльменами в дальний конец сада уходил.

– Думаешь, Маркони письма там заховал? – протянул Вацек.

Ничего более глупого в своей жизни я не слыхивала! Престарелый и ушлый мафиозный внук, знающий цену деньгам, припрятал ценные бумаги, стоившие килограммы баксов, в саду на острове Носса на долгие-долгие годы, а не продал их?

Я хотела было громко возмутиться, но тут в окне показался заспанный Эд с бутылкой минералки, и Вацлав с Муром нарочито бодрыми громкими голосами завели разговор о новой машине моего брата.