Я закопалась со сборами и в Санта– Монику поехала во второй половине дня, когда солнце уже стало склоняться к западу. Мур подробно объяснил, где его ребята оставили мою машину.

Естественно, ни у Сергея, ни у Вацлава времени подбросить меня к океану не нашлось, пришлось заказывать такси. Адрес мы нашли быстро, машина ждала в подземном гараже, и я со вздохом облегчения пересела в уютный салон «тойоты».

Времени до встречи с Муром оставалось немного, но я решила побаловать себя и полюбоваться закатом. Несмотря на то, что Санта-Моника находится совсем недалеко от Беверли– Хиллз, мне не так уж часто удается выбираться на океан.

Обычно осенними вечерами в Санта-Монике поднимается прохладный ветерок и многочисленные туристы сваливают в уют гостиниц. Найти парковку рядом с океаном в это время дня не представляет особого труда, но сегодня, к моему великому удивлению, все парковки оказались забиты.

Недоумевая, чем вызван такой ажиотаж, я медленно объезжала их одну за другой, круг за кругом. Около самой последней заприметила свободное местечко и поднажала на газ. К моей немереной досаде оно предназначалось для инвалидов. Подумав с минуту и рассудив, что вечером эта часть стоянки вряд ли срочно понадобится кому-нибудь из них, я решительно впихнула машину на свободный островок.

Хихикающая и целующаяся у въезда на парковку молодая парочка с осуждением посмотрела на меня. Чувствуя себя в душе последней свиньей и нарушительницей бесчисленных, но справедливых американских законов, я поинтересовалась у молодых людей, какие великие события происходят в предвечерней Санта-Монике. Оказалось, гуляла какая-то школа.

Я вытащила из багажника свитер, дневник Марины, перевод – весь измятый и в жирных пятнах от вонючих гамбургеров Мура – и не спеша пошлепала к вздыхающему невдалеке океану.

Кругом вопили и галдели веселые подростки. Я направилась подальше от них, к пирсу, но сегодня явно был не мой день – вход на пирс преграждала огромная яма. Через яму кто-то перебросил доски, а лаконичное объявление грозно требовало от туристов остановиться.

Возвращаться к орущим подросткам страшно не хотелось и, в очередной раз наплевав на запреты, я осторожно перелезла через яму по узким доскам и прошла на самый конец пирса. Осенний черный океан мирно шуршал подо мной. Появилась яркая круглая луна, напоминавшая теплый желтый оладушек, который так и хотелось съесть. Прохладный бриз лохматил волосы и забирался под теплый свитер.

Я сидела, вдыхала морской воздух, читала перевод дневника и думала о Марине.

Пылкий адвокат царицы Марины Эдвард Спенсер безапелляционно заявил, что девушка умерла насильственной смертью, да и многочисленные исторические романы придерживались такой же версии. Разница была лишь в том, что несчастную Марину в официальных источниках уморили голодом в сторожевой башне. Но прямых доказательств-то никаких ни у кого нет!

Так почему нельзя согласиться с версией Эда, который предполагал, что Марину зарезали ножом или закололи спицей? Ведь очевидцев преступления, совершенного четыреста лет назад, как и подлинных документов нигде не осталось.

И где же, где же связь между убийством сына царя Дмитрия и семьи императора Николая II, о которой упомянула Елизавета Ксаверьевна той памятной ночью перед смертью?

Я попыталась сосредоточиться и вспомнить давным-давно прочитанную и полузабытую информацию о расследованиях расстрела несчастных Романовых в Ипатьевском доме в 1919 году. Итак, что помню?

Временное правительство присяжного поверенного Керенского низложило последнего русского императора, но до прихода к власти бешеных «народных освободителей» в ноябре 1917 года тому не грозила гибель.

Вот когда большевики захватили власть в проклятом Богом 1917 году, Белое движение и генерал Колчак осознали серьезность сложившейся ситуации и попытались вывезти семью низложенного императора за рубеж.

Но вот что странно! Никто из царских родственников не согласился помочь несчастной семье. Все старания разбились о странное и стойкое нежелание западных правителей-родственников предоставить кров Николаю II.

Король Англии и двоюродный брат бывшего русского императора отказался принять семью, заявив, что Романовы «скомпрометировали себя кровавыми расправами над рабочими». Но причем здесь несчастные дети Николая? Можно подумать, что в Англии рабочие не бастовали и провинившихся перед короной не сажали в тюрьмы.

Дания, Испания, Норвегия, Швеция, Португалия не приняли государя по причине нейтралитета. Франция, как оказалось, недолюбливала государыню Александру, а Германия находилась в состоянии войны с Россией. Но ведь все родственники знали об опасности положения! Ладно, страны в нейтралитете не могли принять бывшего императора с женой, но оставить молоденьких девушек и больного мальчика на растерзание большевикам?

В 1918 году всю семью низложенного царя расстреляли: Николая, императрицу, больного цесаревича Алексея и его четырех сестер. Одна из девочек, кажется, восемнадцатилетняя Анастасия, была сильно ранена, плакала, но ее хладнокровно добили штыками. Тела убиенных подвергли немыслимому глумлению – им было отказано в православном погребении. Трупы взрослых и детей сбросили в заброшенную шахту, предварительно раздев донага, лица мучеников разбили прикладами, тела облили серной кислотой.

Так почему же родственники Николая и Александры отказывали семье в политическом убежище? Неужели они знали, что никто и ничто уже не может спасти семью, потому что час возмездия пробил? Наказание за преступление… Кара…

А если еще вспомнить магическое число 23… И тот факт, что царствование Романовых началось в стенах Ипатьевского монастыря, а закончилось в подвале Ипатьевского дома…

Я чувствовала, что в голове начала потихоньку вырисовываться довольно стройная логическая версия, которая, правда, была еще очень неуверенной, слабенькой и шла вразрез с официально принятой, серьезной и подтвержденной горой толстых «исторических» документов.

Михаил Федорович Романов, первый семнадцатилетний государь династии Романовых, проживал в Ипатьевском монастыре. В 1613 году он поднялся по 23 ступеням на паперть собора, где ожидали радостные бояре и отец-митрополит, чтобы призвать его на царство.

Последний наследник романовской династии, тринадцатилетний цесаревич Алексей Николаевич Романов, спустился вниз и тоже по двадцати трем ступеням, но со второго этажа Ипатьевского дома, в подвал, где принял мученическую смерть от солдат.

Его отец, император Николай II, правил страной 23 года – с 1894 по 1917 год.

Простое совпадение? Или цифра 23 должна была что-то подсказать мне?

И если вспомнить, что родился Николай II в день святого Иова многострадального…

Имя «Иов» переводится как «поддающийся гонениям». По сказанию, Иов был глубоко верующим человеком и однажды Бог решил испытать его веру: «Выводишь новых свидетелей Твоих против меня; усиливаешь гнев Твой на меня; и беды, одни за другими, ополчаются против меня». Иов потерял всех детей, тяжко заболел, разорился, но никогда не роптал на страдания, а только воссылал Богу благодарные молитвы.

За терпение в испытаниях Бог помиловал Иова, наградив долголетием – Иов жил до 270 лет, – вернул уважение, богатство и здоровье.

Император Николай II, как никто другой, познал в полной мере испытания и унижения. Его расстреляли как «гражданина Романова», оклеветали, имя предали анафеме, а через восемьдесят лет церковь возвела его в ранг святых и теперь православные молятся перед иконой Николая Страстотерпца. Наказание за совершенное предками преступление? А потом прощение?

Где-то еще с полчаса я упорно размышляла над этой темой, но никаких более-менее умных мыслей больше в голову не приходило.

Темнело. Волны океана монотонно накатывались на берег. Я посмотрела на часы. Стрелки подходили к девяти. А ведь Мур обещал выехать в Лас-Вегас около восьми, хотя сам даже не позвонил предупредить, что задерживается. Очень милое поведение. Самое главное – дать команду не опаздывать.

Лениво, в сто первый раз скользнула я глазами по строчкам перевода и вдруг насторожилась… Быстро пролистала перевод до конца, а потом внимательно прочитала вторую часть дневника, неясные отрывки которого вдруг ясно сложились во вполне логический узор.

Магическая завершенность чисел! Цифры никогда не лгут! Не может быть, как не видела этого раньше? Нет, не так. Видела, но не замечала, читала, но не придавала значения.

В волнении я вскочила на ноги и стала шарить по карманам. Мне нужно срочно позвонить Муру. Прямо сейчас! Где же мой сотовый? Телефон как в воду канул. Или в песок? Вот у меня всегда так!

Так и не найдя телефон, бодрой рысцой я побежала по пирсу от океана. Около строительной ямы притормозила и разозлилась серьезно. Клад, что ли, здесь ищут? Какая срочная производственная необходимость заставила рыть траншеи посередине песчаного пляжа?

В темноте наступившей ночи яма выглядела устрашающе огромной и черной. Стараясь не торопиться, я осторожно ступала по влажным от морского воздуха доскам. Странно, но при свете дня доски не показались мне такими шаткими и длинными. Хорошо хоть, что луна не спряталась за тучами и ветер утих!

Когда я была уже почти у цели, сзади послышались торопливые шаги и чье-то сдержанное дыхание. Развернуться на узких досках у меня не получилось, я заспешила, засуетилась, но неожиданно почувствовала сильный удар в спину, не удержалась на ногах и кубарем полетела вниз, даже не успев испугаться…

Очнувшись от того, что кто-то несильно тряс меня за руку, я с трудом приподняла тяжелые, как у Вия, веки и увидела склоненное над собой встревоженное лицо Мура.

– Хей, ты как?

Я попробовала пошевельнуться, но сильная боль в плече заставила меня поморщиться. Охая, приподнялась на подушках и огляделась.

– Как я здесь оказалась? Что случилось?

– Ничего не помнишь?

Я осторожно отрицательно покачала головой.

– Ты забыла мобильник в машине. Я ждал-ждал, звонил-звонил: тишина. Связался с Вацлавом. Тот сказал, что ты уехала на встречу со мной несколько часов назад. Ты хоть помнишь, что мы собирались ехать в Лас-Вегас вечером? – осторожно спросил Мур.

Я возмущенно засопела.

– Естественно. Не страдаю маразмом и провалами в памяти тоже.

– Хорошо-хорошо, – тоном психоаналитика, занимающегося с крайне нервозной пациенткой, подозрительно быстро согласился Мур. – Но как тебя угораздило упасть?

– Я не упала! – рассердилась я. – Какая-то сволочь нагло столкнула меня с дурацких досок!

Мур тихо присел на краешек кровати, поправил одеяло, переставил склянки на столике, внимательно поизучал собственные пальцы и лишь потом негромко произнес:

– Если бы не ребята, которые целовались у ворот стоянки, я бы тебя не искал, решив, что раздумала по каким-то причинам ехать. Случайно услышал, как ребята возмущались нарушителями, паркующими машины в неположенном месте. Кстати, тебя оштрафовали…

– Не ты ли? – не удержалась я от гневного вопроса.

Даму столкнули в ночной океан, а он бубнит о каких-то нарушениях при парковке! Американская зануда!

– Нет конечно, – возмутился Мур. – В общем, подошел к ребятам. Ты не показывалась, а машина на стоянке была твоя. Что ты могла делать в такой темнотище на пустынном пляже? Ответь, зачем тебя понесло на пирс? Там же объявление висело – проход закрыт!

Я отвернулась от Мура и ничего не ответила.

– Врач сказал, что ты несильно ударилась головой, но потеряла сознание и пролежала долго на холодном песке. Надеюсь, избежишь воспаления легких.

Голова не болела, но плечо ломило немилосердно. В этой конторе что, напряженка с обезболивающим?

Впрочем, ничего удивительного. В городе, где я живу, в славном и всемирно известном Беверли-Хиллз, на 39 человек приходится один врач. Правда, этот врач не сможет помочь в моей ситуации, потому что он – пластический хирург.

Традиционного госпиталя в городе нет, зато есть Родеро-драйв с миллионными бутиками, где стремятся отовариваться все звезды Голливуда и иностранные нувориши. А еще есть небольшая тюрьма с камерами на одну персону, где потенциального клиента ждет мягкая кровать, личный телевизор и телефон.

– Мур, – прокряхтела я и села, поддерживая больничную рубашку, так и норовящую соскользнуть вниз. – Не буду лежать здесь! Хочу домой.

– Сегодня не отпустят, – Джон сочувственно смотрел на меня.

– Не хочу лежать в больнице! – громко заявила я, чувствуя себя невыносимо глупо под его жалостливыми взглядами.

– Лиза, – спокойно поправляя плоские неудобные подушки за моей спиной, ответил Мур. – Если ты серьезно считаешь, что кто-то столкнул тебя с пирса, то безопаснее остаться на ночь здесь. Ты мне не ответила – зачем тебя понесло на пляж?

– Хотела почитать дневник Марины и подумать в одиночестве, – пробурчала я.

– А где оставила Маринин дневник? – вопросил Мур.

– Был со мной. В руке держала, когда шла к машине.

– Подлинник?!

– Нет, перевод, – успокоила я Мура.

Тот только покачал головой.

– Вот так-так. Кто-то спер его. Что же такое получается? Толстяк из Анахайма прав? Секретной польской организации действительно нужен дневник?

И тут-то я вспомнила, о чем думала на пирсе перед тем, как упала с досок и, подскочив на кровати от волнения, схватила Джона за руку:

– Мур, я обнаружила кое-что в переводе. Потрясающий факт, который никто из нас не заметил. Таинственная магия чисел – 23 и 17. Вот скажи – когда расстреляли последнюю царскую семью?

Мур с опаской покосился на меня:

– Николая II?

– Да.

Мур возвел очи к больничному потолку и сделал вид, что вспоминает дату.

– В июле 1918 года, – корректно напомнила я. – Так?

– Кажется, так, – осторожно согласился он.

– Да не кажется, а точно, – возмутилась я. – По старому, юлианскому стилю убийство произошло ночью 4 июля. По новому же, грегорианскому календарю, убийство падает на 17 июля. Ты знаешь, что после революции большевики отказались следовать старому календарю? Дескать, потому что его использовала православная церковь – опиум для народа – и перешли на новый. Разница между юлианским и грегорианским календарем составляет 13 дней. А когда празднуется день святой великомученицы Марины православной церковью, в курсе?

– Нет, – Мур вопросительно смотрел на меня.

– Тоже 17 июля, – тихо ответила я. – По новому стилю.

В комнате повисло молчание, нарушаемое только тиканьем электронных часов на стене.

– Ты хочешь сказать, что предсказание Марины о гибели царской семьи не миф? – наконец потрясенным и тихим голосом пробормотал Мур. – Оно исполнилось? Триста лет спустя после насильственной гибели ее сына, потомка Марфы и Филарета постигла та же страшная участь?

– Не знаю, – неуверенно прошептала я в ответ. – Но скажи, почему семью расстреляли именно в день святой Марины? Глухой ночью? Возможно ли такое совпадение? И Елизавета Ксаверьевна всегда плакала, глядя на портрет, и говорила о возмездии и каре…

И еще икона на портрете Марины. Не обратил внимания? Какая-то странная, не похожая на канонические… Я так и не поняла, что за святой изображен на ней… А в руках у Мнишек – католические четки… Марина приняла православие перед венчанием – причем здесь четки?

– Вот что, Лиза, – быстро перебил меня Мур и приветливо помахал рукой появившейся в дверях медсестре с осиной талией и огромным «голливудским» бюстом. – У тебя был долгий день. На сегодня хватит разговоров и волнений. Прими лекарство – и спать. Завтра поговорим. Если что – я в соседней палате, никуда на ночь не уйду…

– Мне здесь не нравится, – понимая, что ночь все же придется провести в госпитале, недовольно закапризничала я, запивая водой огромные розовые пилюли, протянутые любезной медсестрой. – Подушки микроскопические, одеяло колючее, холод собачий. Воняет хлоркой… Дай телефон позвонить домой и предупредить своих. Вот только что бы наврать, чтоб не волновались?

– Все уже сделано. Сказал твоему брату: ты останешься на ночь у меня.

Я подавилась водой. Мур успокаивающе похлопал меня по спине.

– Ну не надо так переживать. В конце концов ты – молодая женщина и я не Квазимодо, Сергей все понял.

Интересно, что такое понял Сергей? Мур просто не представляет, какой концерт ожидает меня завтра!

Когда Мур вышел, чтобы «переговорить с врачом», я быстренько перезвонила Машке и наврала ей, что не с кем было оставить детей и что смогу приехать только завтра. Потом набрала номер Сергея и напомнила о поездке в Лас-Вегас.

– Надеюсь, ты не наделаешь там глупостей? – хмуро осведомился брат.

– Каких глупостей? – озадачилась я.

– Таких, сама знаешь каких. Не обзаведешься третьим, чистокровным, американским мужем? В Лас-Вегасе с этим просто…

Я нажала отбой и соединилась с Галиной. Вот от нее-то мне не удалось скрыть ничего. Подружка орала минут двадцать без перерыва.

– Ты богатая женщина, одинокая, – бушевала Галка, и я ее не прерывала, а только отставила трубку подальше от уха. – Как можно доверять человеку, которого совершенно не знаешь? Ну и что из того, что он в полиции служит? Там, что ли, одни ангелы? Потащилась на океан, ночью, встречаться невесть с кем! Слов нет на твою глупость!

Не знаю, как удалось бы прервать разозленную донельзя Галку, если бы само небо не пришло мне на помощь – батарейки мобильника умерли и визгливая нотация подруги прервалась на полуслове.

Под воздействием гигантских пилюль, меня неудержимо потянуло в сон. Плечо больше не болело и, поудобнее устроившись в тощих подушках, противно воняющих каким-то лекарством, я отбыла в царство Морфея.

На следующее утро, подписав огромную кипу документов и убедив недоверчивых эскулапов, что за мной будет великолепный уход, господин Мур с великими предосторожностями загрузил меня в машину и порулил по направлению в Лас-Вегас. Почему-то он облачился в полицейский прикид и, надо отдать должное, смотрелся крайне устрашающе.

В машине Мур опять начал пытать меня вопросами о добеверли-хиллзской жизни. Может, из-за дурацкой его формы, а может, и потому, что выскочить из несущегося на бешеной скорости джипа было бы весьма проблематично, я покорилась неизбежному, послушно отвечая на многочисленные вопросы.

Мне пришлось рассказать о наших весьма и весьма непростых отношениях с Галиной. Мур вытряс из меня буквально все подробности, факт за фактом, несмотря на мое стойкое сопротивление.

Как я уже говорила, Галка когда-то вытащила меня в Штаты и тем самым дала возможность поддержать семью в момент кризиса. Правда, когда бедность помахала мне ручкой, в дружеских отношениях наметилось некоторое похолодание.

В момент знакомства с Елизаветой Ксаверьевной Галина с мужем проживала в Европе. Из Праги я регулярно получала восторженные открытки и коротенькие письмеца с красочными фотографиями.

В один прекрасный день у Галки закрутился бешеный роман с пылким югославом. Там было все, о чем взахлеб пишут гламурные журналы всего мира – сказочная любовь, ревность, свидания в заснеженных отелях, катание на горных лыжах в Альпах – всего не перечислить.

Роман горел ярким факелом, рыцарь клялся в вечной любви, и Галина решила оставить американского супруга. Но как выяснилось, убежать от ярма семейной жизни было не так-то просто. Муж подружки принадлежал к братии с нетрадиционной секс-ориентацией. Брак по обоюдному согласию был заключен как взаимовыгодный союз – Галина получала американский паспорт, а супруг – репутацию семейного человека. Но договор имел и изнаночную сторону – в случае развода Галина оставалась нищей.

Роман закончился гадко. Узнав об условиях развода, югославский трубадур бесследно испарился, Галка рыдала и истерила, закатывая скандалы и грозясь уйти в никуда, но… работать она не привыкла, без больших денег жизни в Европе не представляла, и ей пришлось вернуться в Штаты в прежнем статусе замужней дамы. Муж «леваку» не придал сильного значения и условий сделки-брака не изменил.

Галина попробовала устроиться на работу, но пришла в шок от кабальных условий контрактов в самой демократической стране мира, которая не переставая вопит на весь земной шар о правах человека и о райской жизни трудящихся Соединенных Штатов.

Потом подружка решила стать примерной матерью, но и тут ее ждало пренеприятнейшее открытие. Оказалось, у ее мужа находился на содержании зубастый молодой человек, с кем тот постоянно мотался в Амстердам «по бизнесу» и который с завидным постоянством опустошал счета своего покровителя. А что касается детей, то своих, а уж тем более приемных, супруг иметь категорически не желал.

Когда Галка вернулась из Европы, в ярости на любовника, мужа и весь мир, я уже жила в доме на Беверли-Хиллз.

– Тебе хорошо, – потрясенно обойдя дом, тут же захныкала она. – Видишь, как все у тебя славно получилось. И дом заимела без проблем, и ребенок есть, и деньги свои – ни от кого не зависишь. Но вот почему только мне так не везет, а?

Что могла я ответить?

Через некоторое время Галка попривыкла к мысли о том, что ее подружка больше не считает медные полушки, и жизнь покатилась свои чередом. Я всегда считала, что старый друг– лучше новых двух, поэтому никогда не припоминала подружке невольно выказанную зависть.

Мур внимал рассказу, не делая никаких замечаний – просто молча слушал.

Когда информация иссякла, солнце уже скатилось за горизонт, и мы наконец-то добрались до городишки с весьма странным названием «Пешеходная Линия», где проживал еще один так нужный Муру коллекционер-любитель.