Артикул девятнадцатый
ТАЙНА УХОДИТ СКВОЗЬ ПАЛЬЦЫ
И только головой покачал! Ну еще бы! Направо, шагах в двадцати от отряда, стоял разъезд лейб-казаков во главе с офицером. Казаки негромко переговаривались между собой, офицер улыбался. Тогда и Дюваль улыбнулся – но очень сердито, после привычно вырвал саблю…
И тотчас же замер. И уже не улыбался. Потом его рука сама собой опустилась. А голова пошла кругом! Дюваль лихорадочно думал: что же делать, что делать, что делать?!
А вот казачий офицер, тот, по-прежнему улыбаясь, громко сказал, обращаясь к сержанту:
– О, какая неожиданная встреча! Друг мой! Я несказанно рад! – и это он сказал на чистейшем французском.
– И я, – сказал сержант. Тоже, конечно, по-французски. – Я…
А больше он ничего не сказал. Хоть и он тоже был рад, но что тут еще скажешь? Поэтому сержант молчал и во все глаза смотрел на офицера и на его – а их было не меньше десятка – казаков. Вот такая там тогда сложилась диспозиция: казачьи пики упирались в снег, казачий офицер привстал в стременах и улыбался, а Франц наигрывал «Милую Гретхен». Сержант вдруг подумал: а и действительно, какая же все-таки сентиментальная штука эта война! После чего он всё же бросил саблю в ножны и, как ему казалось, по-русски сказал:
– Гринка! Хоронший!
– Да, это я, друг мой! – браво ответил офицер. – Ведь же, надеюсь, я тебе не враг? В том смысле, что не личный.
– О, несомненно, нет! – уже почти уверенно ответил Дюваль. – Хотя уставы говорят…
– Уставы говорят, что на время переговоров все боевые действия отменяются! – не терпящим возражения тоном заявил офицер. – Так почему бы нам с тобой, Шарль, не провести переговоры? Или из нас весь азарт уже вышел?! Вист или пас?
– Конечно, вист!
И карты были брошены!..
Э! Прошу извинить! Итак, отряды не двинулись с места, а вот зато их командиры съехались… и обнялись! После чего сержант, обернувшись к своим солдатам и, главным образом, к Мадам, с некоторым смущением сказал:
– Вот, прошу жаловать: мой давний друг Гринка. Хоронший.
– Хорунжий, – уточнил казак. – Тогда. А теперь сотник. Григорий Назарыч Дементьев, лейб-гвардии Казачий полк, – и он учтиво поклонился. И так же учтиво добавил: – Мадам!
– Э… – растерялась Мадам, не зная, кем бы ей назваться. Тогда сержант сказал:
– А эту даму, Гринка, я провожаю домой, во Францию.
– Похвально, похвально, – многозначительно ответил Дементьев, потом внимательно осмотрел сержантскую шинель Дюваля и тихо, чтобы другие не услышали, спросил:
– Надеюсь, это маскарад?
– Увы, – вздохнул сержант. – Не всем и не всегда удача. Однако не будем пока что об этом. Ты бы лучше рассказал о себе.
– Ну, я, как видишь, сотник, представлен на подъесаула.
– Я рад за тебя! – искренне воскликнул Дюваль. – Я… действительно рад. И я еще…
– О, что ты, что ты! – перебил его Григорий. – Это я тогда был виноват. Винюсь. Так ведь же служба, Шарль! Бывает, так затреплет, что просто страх! Вон, как и тогда: я же после сразу заступил в караул, после была еще какая-то оказия, после еще, после еще. А у Ляли… Лялю помнишь? Я у них там нарочно записку оставил. На твое имя. Да, видно, было не судьба.
– Не судьба, – согласился Дюваль.
– А я после часто тебя вспоминал! – не унимался Григорий. – Но где же было встретиться?! Мы же пять лет не воевали!
– Да, к сожалению…
– А этим летом, когда это началось, я всем говорил: у них там есть один полковник – нет, теперь генерал, а может совсем маршал… – Но тут Григорий наконец опомнился и некоторое время молчал. Потом опять же шепотом спросил: – Так что же все-таки случилось? Где твои эполеты?
– М-м… мне кажется, сегодня это придется не к месту. Мы так давно не виделись, – сержант сбивался, отводил глаза, дергал уздечку, косил на Мадам…
– Э, так не пойдет! – обиделся Григорий. – Ты мне ответишь или нет?!
– Отвечу, только не кричи, – и сержант перешел на едва слышный шепот: – Ты помнишь тот портфель, который я отыграл у интенданта?
– Конечно, помню! Желтый такой, красивый.
– А интендант был нашим резидентом. Теперь ты понял?
– Н-ну…
– А там хранилось что? Секретные бумаги?!
– Да. Но…
– Так вот! Наш резидент хотел их выиграть, а я ему не дал. Помешал, стало быть. И вот за это они потом всем штабом на мне отыгрались! Сорвали банк… А в банке были мои эполеты. Теперь понятно?
– Да, – сказал Григорий. Потом громко сказал: – Но не было!
– Чего?! – и голос у сержанта дрогнул.
Григорий не ответил.
– Чего? Где не было?! – повысил голос Дюваль. – Бумаг, что ли, в портфеле не было?
– Были, были там бумаги, ты не волнуйся! – успокоил сержанта Григорий…
А сам очень сильно нахмурился! Потому что, конечно, сразу вспомнил, как в то – выходит, и впрямь злополучное – утро он явился в канцелярию и долго разговаривал с Синицыным, дежурным офицером. Синицын божился, что он со дня на день ждет уйму денег и тогда непременно расплатится, на что Григорий отвечал… Потом Синицын принимал секретные бумаги и приглашал к себе на ужин, Григорий отказался, взял пустой портфель, защелкнул мелодичную застежку и манерно раскланялся, потом прошел по улице, спустился в погребок…
– О чем ты думаешь? – спросил Дюваль.
Григорий долго, не моргая, смотрел на сержанта, а после сказал:
– Проиграй я в тот вечер портфель, и меня бы расстреляли. Я обязан тебе на всю жизнь! – и отвернулся. И с очень большой досадой вспомнил, как его тогда назавтра, уже ближе к обеду разбудили и сказали, что от Ляли прибежал поваренок Данилка и принес портфель, которой у них за диваном валялся!
А сержант прислушался к себе и понял, что в душе у него пусто. Сержант вздохнул, глянул на сотника – тот был белее снега. И он опять начал:
– П-проиграйся я в тот вечер…
Но Дюваль поднял руку. Дементьев умолк.
– Спасибо, большое спасибо, – негромко, медленно сказал сержант. – Я буду верить тебе, мне так намного легче… – и замолчал, услышав за собой дружный топот, медленно обернулся…
И, уже ничему не удивляясь, увидел, что это к ним подъезжает большой отряд – до полуэскадрона – русских кирасир во главе с румяным и дородным офицером с огромными рыжими баками, свисавшими до самых эполетов.
– Майор Федосов! – мрачно сказал Гриня. – Плохи твои дела, друг Шарль.
Дюваль поморщился и придержал взбрыкнувшую под ним лошадь. А что он еще мог сделать? Бежать было уже слишком поздно! Да и смешить русских не хотелось. Поэтому сержант смотрел на подъезжающих и про себя считал: один, два, три…
На тринадцатый счет кирасиры уже заполонили собой все вокруг и, не обращая никакого внимания ни на Дюваля, ни на Дементьева, стали переговариваться с рядовыми казаками. Победители громко смеялись. Один Федосов был настроен по иному – подъехав к Дементьеву, он резко осадил лошадь и недовольно прикрикнул:
– Сотник, что за церемонии? Пленных расстрелять! Немедля!
Однако, заметив Мадам, бравый майор заметно оттаял и добавил уже дружелюбно:
– Но только без лишнего шума, отведи их подальше. А красотку не трогай, возьмем трофеем! – тут он игриво подмигнул Мадам и представился: – Вася Федосов, Кирасирский Ея Величества полк! – и всё это, конечно же, по-русски, потому что Федосов вот уже полгода намеренно не употреблял ничего иноземного, исключая напитки…
– Но, господин майор, к чему кровопролитие?! – также по-русски воскликнул Дементьев. – Война на исходе, противник бежит!
– Я что, тебе неясно сказал?! – возмутился Федосов.
Григорий не двинулся с места. И все вокруг молчали, ждали… И только один Франц почему-то решил, что всё уже и без того абсолютно ясно, и поэтому стал наигрывать весьма, даже весьма минорный, так называемый Последний марш. Однако…
О! Услышав музыку, Федосов тотчас оживился, подобрал поводья, глянул орлом и согласился:
– Да, лишнее кровопролитие нам и действительно совершенно ни к чему! – и, обернувшись к кирасирам, велел: – Скомороха прибрать!
И Франц, подхваченный крепкими руками, очутился на лошади одного из кирасир. Федосов же обернулся к Григорию и продолжал:
– А двух других – в расход. И живо! Ну а красотку… Ха! Я ее после лично допрошу.
И, снова повернувшись к Францу, бравый майор сосредоточенно потер руки, подумал, глядя австрийцу прямо между глаз, а после опять же по-русски спросил:
– Ну ты, европа, а этот, гвардейско-кирасирский умеешь? Па-па-па-пам! Пам-пам! Па-па-па-пам! А?
Франц кивнул. О чем шла речь, он догадался и без перевода. И тут же начал старательно подбирать заданную мелодию.
– О! Ты гляди! – Федосов просветлел. – Не только ведь грабить умеют! Беру!
Франц улыбался. Ну, еще бы! Наконец-то нашелся человек, оценивший его как музыканта! И Франц стал сбивчиво объяснять, что он и есть музыкант, а кондитер из него никудышний… Но его не слушали да и не понимали. Потому что не было рядом человека, знающего по-немецки.
(И хорошо, и не надо нам их! – маиор Ив. Скрига.).
И всё равно Франц был доволен. Сбылась его мечта – он музыкант! А что касается остальных, то про их мечты никто не спрашивал. Поэтому:
– Так что, – спросил Дюваль, – переговоры, я так понял, закончились?
– М-м… В общем, да, – кивнул Дементьев. – И результат их таков: майор не покушается на вашу свободу, однако реквизирует ваших лошадей. Пойдемте, я провожу вас, – и сотник вновь перешел на русский: – Рябов, Тыртов, за мной!
Дюваль нахмурился, однако спорить было явно бесполезно, и он, вслед за Чико и Мадам, тоже сошел с седла. Спешились и названные казаки. А сотник тронул лошадь и, указывая вперед, сказал:
– Вон туда, за холм, к лесу.
Дюваль посмотрел на казаков, которые торопливо и в то же время нехотя заряжали ружья… И все понял! Но он не стал обижаться на друга или о чем-нибудь его просить, потому что прекрасно понимал, что присяга есть присяга, а приказ есть приказ. Тем более, что сержант сам же видел, как Гринка спорил с майором, да тот, как видно, настоял. Ведь старший в звании! Вот только зря, подумал сержант, казак вздумал хитрить, потому что расстрел, так и расстрел, а смерть, так…
Тогда главное вот что: когда она приходит, то в это время не думать о самом дорогом: о доме, о матушке. Если будешь думать о самом дорогом, то тебе станет жалко уходящей жизни и ты тогда можешь наделать всяких глупостей, а то и вовсе смалодушничать. А умирают в жизни только раз, и, значит, потом не исправишь, вот так-то! И он, сержант, не думает, и он, сержант, готов. А его подчиненный? Сержант украдкой посмотрел на Чико – тот тоже был весьма спокоен, вот разве что несколько бледен. Ну что ж, и так тоже неплохо, подумал сержант и даже повеселел, оглянулся на оставшуюся при кирасирах Мадам…
Но нет – Мадам шла рядом с ним! Сержант остановился и сказал:
– Мадам! А вы куда это?!
– Я с вами, – сказала Мадам. – Вы же обещали не оставлять меня посреди голого поля!
– Но в такой шубе, Мадам, вы далеко не уйдете!
– А я буду за вас держаться! – сказала Мадам, цепко схватила его под руку и тут же едва слышно прибавила: – Так надо! Молчите!
– Но… – начал было сержант…
Но тут Федосов перебил его.
– Эй, сотник! Ты куда красотку поволок?! – обеспокоенно крикнул майор.
Григорий остановился, вопрошающе посмотрел на Мадам, прикинул что-то… и ответил:
– Она решила погибнуть вместе с земляками.
Однако даже это неожиданное известие не заставило Федосова отменить расстрел. Он только пожал плечами – мол, странный народ эти женщины, особенно француженки, любовницы его злейших врагов! Подумав так, майор повернулся к оставшимся при нем казакам и выкинул три пальца.
– Ну!
Еще трое казаков спешились и пошли догонять товарищей.
Григорий не оборачиваясь ехал впереди. За ним, по колено в снегу, шли все остальные, то есть казаки и пленные. Чико растерянно улыбался и как мог убеждал себя в том, что это все неправда, что он сейчас проснется. Дюваль же был мрачен.
– Зря вы это сделали, Мадам, – недовольно сказал он. – И не потому, что их трое, а я один. – Сержант оглянулся. – Простите, их уже шестеро. Но дело вовсе не в количестве, а в том, что среди этих шестерых один – мой друг, и я не помешаю другу. Тем более, что русские, возможно, в чем-то и правы…
Немного подождав и так и не услышав никакого ответа, сержант еще больше нахмурился и с раздражением спросил:
– Зачем вы пошли за мной? Ведь вы прекрасно понимаете по-русски! Вы что, хотите увидеть, как меня убьют? Но это скучно!
– Нет, – тихо сказала Мадам. – Я хочу увидеть нечто другое.
– Ах, даже так! – гневно воскликнул сержант. – Так знайте: я никому не позволю выпрашивать мое помилование!
– Шарль!
– Замолчите!
И больше они не обмолвились ни словом.
Спустившись в низину, Григорий обернулся – кирасир уже не было видно. Тогда он осадил лошадь и сказал:
– Здесь!
Казаки остановились. Остановились и пленные. Григорий отрывисто бросил команду, и казаки защелкали курками.
– Мадам! – окликнул Григорий.
Мадам подошла к нему. Григорий сошел с лошади, подсадил Мадам в седло, а сам встал рядом с казаками.
Чико глянул на Мадам, торопливо подмигнул Дювалю и еще торопливей шепнул:
– Ведьма она! А я что говорил!
– Трус! – прошептал в ответ сержант.
– Я? – обиделся Чико. – Ну, нет! – и, повернувшись к русским, крикнул:
– Да здравствует император!
– Какой? – хмуро спросил Григорий.
Но Чико в ответ только пожал плечами – мол, разве теперь не все равно?!
Сержант молчал. А казаки тем временем выстроились в линию, подняли ружья, прицелились – в головы. С десяти шагов даже самая твердолобая голова разлетится вдребезги, равнодушно подумал сержант. А что такое дребезги? Дребезги – это война. Грызня генералов, шпионаж. Мадам – шпионка или нет? Нет, о Мадам лучше не думать, надо думать о пустяках. Так что ж такое дребезги? Дребезги – это полковничьи эполеты, Шевардинский редут, Колоцкий монастырь, жена, Мари, Мадам… Нет, надо думать о пустяках! Итак, дребезги – это как брызги. Как брызги Гаронны, дом, матушка… Нет, лучше вообще ни о чем не думать, лучше смотреть. Вот Гринка встает на правый фланг. Откашлялся и говорит. Что он говорит? Опять по-русски?
А Гринка говорил:
– Во ознаменование победоносного окончания кампании, во славу русского оружия… – рука его дернулась вверх. – Салют!
Ружья дружно рванулись вслед за рукой, и пули ушли в синее небо. Синее, без единого облачко небо. Чико глупо рассмеялся, а сержант утер пот со лба и признался:
– А я подумал, что расстрел.
– Вот за это, Шарль, тебя и разжаловали, – хмуро сказал сотник, подошел к Мадам и пожелал: – Счастливого пути, сударыня.
– Благодарю, – улыбнулась Мадам и добавила несколько слов по-русски. Сотник нахмурился, спросил, Мадам покраснела, ответила… Григорий с тем же мрачным видом поцеловал ей – даме! – руку и, кликнув казаков, пошел обратно.
А Чико сказал:
– Я знал, что не расстреляют! Мне на роду написано дожить до девяноста шести лет. Хотя, конечно, мало ли…
Да только Дюваль его не слушал – Дюваль смотрел на удаляющуюся фигуру лейб-казака. Где он видел эту неуклюжую походку и в то же время этакую ловкую, непринужденную манеру держаться?.. Нет, нет – держать. За талию… Ах! Так вот он что: лето, Витебск и французский кирасир! С ним рядом женщина! Мадам! Так вот всё как! Ну, ладно, господа, ну ладно, очень-очень сердито подумал сержант и, резко повернувшись к Мадам, зло сказал:
– Сударыня, соблаговолите повторить мне то…
И вдруг смутился! Почему?! Что его остановило? Или что смутило? Потом сержант и сам часто задавался подобными вопросами. А тогда он, помолчав, спросил только вот что:
– Интересно, а что это Гринка сказал перед залпом?
– Война окончилась, сержант, – и Мадам внимательно посмотрела на Дюваля, ожидая дальнейших вопросов.
Сержант молчал. Долго молчал! Потом сказал:
– Вперед! – и сделал первый шаг. – Домой! Кому во Францию. Кому…
И опять замолчал.
– Ну а кому в Неаполь, – сказал Чико.
А Мадам, та и вовсе не проронила звука. Она еще ждала…
Но нет!
– Вперед! – опять сказал сержант, и отряд двинулся дальше: первым сержант, за ним Мадам на лошади, а уже потом Чико. Идти по колено в снегу было, конечно, трудно, однако еще труднее сержанту было время от времени оборачиваться и смотреть на Мадам. Мадам, а в этом он теперь уже не сомневался – шпионка русского царя, а русский царь – враг Франции. Мадам коварная, хитрая, умная… и очень красивая женщина. Можно, конечно, выхватить саблю и крикнуть: «Мадам, вы шпионка! Как вам не совестно…». Однако кто ему сказал, что она и впрямь шпионка, вне себя от гнева сам у себя спрашивал сержант. Или это он до такой степени боится выглядеть последним простаком, которого вот уже скоро неделю как водят за нос, и потому-то он и навыдумывал… Вот как! Вот, значит, как ни поверни, а он кругом смешон! Он арлекин! Он осел… Нет, лучше ничего не знать и ничего не понимать, а просто так идти и просто так молчать, пусть русский снег забивается за голенища, и пусть шпионка или не шпионка с насмешкой смотрит ему в спину и думает о нем что хочет, а он и виду не подаст… И, кстати, а почему это она до сих пор от него не сбежала, удивлялся Дюваль. Да неужели никчемный армейский сержант так интересен русской разведке? Или же… Нет-нет, вот это напрочь невозможно! Нет!
И, по колено в снегу, сержант пошел еще быстрее. Куда? Теперь он этого не знал да и знать не желал. Он думал только об одном: солдат живет, пока идет, а когда не идет, он уже не солдат!
А в это время сотник с казаками вернулся к Федосову.
– Ну как, готово? – спросил майор.
– Виноват! Промахнулись! – браво отрапортовал Гринька и, не дав кирасиру опомниться, добавил: – Однако добыли ценные сведения: севернее Лукашовки две версты до батальона противника генерал знамена обоз!
Майор повеселел, выхватил саблю, выкрикнул:
– В седла! – и браво пришпорил усталую лошадь.
