Великий город напоминал в эти дни встревоженный муравейник. Никто не занимался обычными делами. Закрылись лавки и мастерские. Прекратилась работа в доках. Чужеземные корабли ушли неразгруженными. Томимые неизвестностью, люди высыпали на улицы. Собираясь кучками, они делились тревожными новостями. Огромная толпа, заполнив все пространстю между полукругом внутренней гавани и зданием городского совета, терпеливо ожидала решения.

Послы привезли из Рима страшную весть. Ромеи объявили Карфагену войну, и два войска во главе с консулами вышли из города, чтобы погрузиться на корабли. К войне Карфаген не был готов. Не было флота, который мог бы воспрепятствовать высадке ромеев на берег. Не было и армии, которая могла бы сбросить недругов в море. Войско, которое было собрано для защиты от нападения Масиниссы, распущено, а его командир Гасдрубал — приговорен к смерти и скрывался неведомо где. Меры эти были приняты, чтобы у ромеев не было повода для объявления войны. Но они не помогли. Тогда были избраны послы с неограниченными полномочиями, которым было представлено право принимать решения на месте, сообразуясь с обстановкой. Допущенные в сенат, они объявили, что Карфаген отдает себя Риму на его усмотрение и готов выполнить любое его требование.

Эта капитуляция как будто была принята благосклонно. Послам объявили, что сенат предоставляет карфагенянам свободу и самоуправление. Они восприняли этот вердикт с радостью, решив, что меч, занесенный над головой, отведен. Но тут же претор объявил, что карфагеняне получат указанные милости лишь в том случае, если в течение тридцати дней доставят в сицилийский порт Лилибей триста заложников, сыновей сенаторов и именитых людей, а также выполнят требования консулов.

Послы поспешили в Карфаген с этой новостью, обогнав по пути римские суда с двумя консульскими армиями. Карфагенский совет одобрил решение послов, но ответ претора вызвал тревогу. Ведь ничего не говорилось о городе Карфагене, а лишь о государственном и частном имуществе. И мало ли какие еще требования смогут выставить консулы. И все же по жребию был составлен список заложников. Таково было решение совета, принятое после долгих колебаний и споров. Перед лицом войны победила покорность.

Следующим утром на набережной торговой гавани слышались исступленные вопли. Матери метались по берегу. Они хватали за руки матросов, протягивали кульки со сладостями, упрашивали пустить на корабль. Они раздирали ярко накрашенными ногтями щеки, рвали на себе богатую одежду. Окружив кормчего, которому было поручено доставить детей в Лилибей, они кричали ему:

— Пожиратель детей! Отдай моего мальчика!

Кормчий закрывал уши ладонями.

— Да замолчите же вы! — старался он перекричать женщин. — Детей отдали ваши мужья. Что вы хотите от меня?

С помощью матросов ему удалось вырваться из рук обезумевших женщин.

На борту корабля, медленно отчаливавшего от мола, кормчий сказал своему помощнику:

— Жаль, что у меня нет черных парусов.

— Черных парусов? — удивился помощник.

— Один эллин рассказывал: когда афиняне посылали своих юношей и девушек на съедение критскому чудовищу Минотавру, они снаряжали корабль с черным парусом.

Внезапно помощник схватил кормчего за плечо и крикнул:

— Смотри!

За кораблем плыла женщина, одна из матерей. Ее силы явно были на исходе. На мгновение она остановилась, протягивая руки, и снова поплыла. Ветер надул паруса. Корабль вышел из гавани, а женщина все плыла, словно надеялась его догнать.

Когда юные заложники были доставлены консулу, он передал новое требование: сдать оружие и вывести из гавани военные корабли.

Из города потянулись нескончаемые ряды подвод и повозок, нагруженных мечами, дротиками, копьями, щитами, частями катапульт. Из гавани вывели корабли и на рейде их подожгли. Флот горел на глазах у карфагенян. Это должно было, по расчету римлян, сломить их дух.

На следующее утро, после того как было увезено оружие и флот превращен в пепел, консул вызвал к себе в Уттику десять советников, чтобы передать новые распоряжения.