Улочка вела вниз, петляя по склону холма, так что площадка с загонами для слонов, огороженная каменной стеной, занимала место сцены, а часть города над нею казалась амфитеатром.

Сходство это было тем более разительным, что склоны холма заполнились толпой. Снизу уже не было видно улочки, а только тысячи голов и тел, от загонов до верха, откуда начинался спуск в низину.

Октавий поправил на себе черный гиматий — его пришлось одеть поверх туники (ведь, как ему объяснили, к боевым слонам нельзя приближаться в белом, как к быкам в красном) — и перевел взгляд на начальника стражи.

Смуглый лоб сирийца был покрыт крупными каплями пота, хотя было ветрено и нежарко.

— Выводи, — распорядился Октавий.

— Может быть, отложить, — проговорил сириец дрожащим голосом. — Смотри, сколько людей… Вся Апамея…

Обернувшись, Октавий еще раз оглядел молчаливую толпу. «В Лаодикее зевак было больше! — успокаивал он себя. — Они мирно наблюдали и молча разошлись».

— Выполняй положенное! — отчеканил посол.

Воины вывели из загона серую громадину. Слон шел, миролюбиво размахивая хоботом. Ему ничего не стоило броситься на кучку людей. Но кажется, и он, как Октавий, не ощущал смертельной опасности и спокойно дал привязать себя к четырем косо врытым в землю столбам. Так много раз люди уже испытывали его послушание!

В толпе между тем нарастало волнение, из гула голосов выделялись возгласы: «Сур! Сур!»

Даже не знавший арамейского Октавий смутно почувствовал значение этого слова, звучавшего, как призыв, все настойчивей и настойчивей.

— Слона зовут Суром? — спросил он.

— Суром, или Сирийцем, — глухо проговорил начальник стражи.

Октавий вспомнил, что то же имя носил последний слон Ганнибала, на которого он перебрался, когда под ним пал конь. «Значит, — подумал Октавий, — тот слон был тоже из Сирии».

— Приступай! — приказал Октавий.

К слону приставили лесенку. Один из воинов обнажил меч, но не успел он влезть на первую ступеньку, как кто-то со стены прыгнул Октавию на спину, опрокинул его и стал душить. Это послужило сигналом. Толпа ринулась вниз, и будь здесь тысяча воинов, а не пятнадцать, ее не смогли бы остановить.

Пока одни плясали на теле Октавия, другие развязывали слона и выводили его за ворота. Это зрелище запечатлелось в памяти апамейцев на долгие годы. Сур Младший поднимался вверх по улочке в окружении ликующей толпы, и все, кто встречался на пути, падали на колени и, обливаясь слезами, восхваляли богов, сохранивших жизнь любимцу и гордости Сирии.

Приученный пробиваться сквозь тучи стрел и дротиков, слон был напуган дождем цветов, сыпавшихся на него сверху. Возбужденный, он поднял хобот и протрубил громко и призывно.