В октябре город наполовину опустел. Разъехались гости, спасавшиеся в Кумах от духоты. Замер и дом Филоника. На кухне не гремела посуда, не скрипели половицы, лишь из сарая доносился приглушенный гул голосов. Андриск запрягал мулов. Блоссий накладывал в повозку посуду и мешочки со снедью. Занятые делом, они переговаривались вполголоса.

— Не люблю откладывать! — Андриск погладил ладонью влажную, пахнущую потом спину животного. — Дорога тянет! Уже давно пора идти навстречу Фортуне!

— Вот именно! — подхватил Блоссий. — Не дожидаться, пока она даст тебе знак. Шагать! А там — будь, что будет. Так учил Зенон!

— Давно я хотел тебя спросить. Вот Сократ яд принял, хотя ему бежать предлагали. Диоген в бочке сидел. А Зенон что учудил?

Блоссий улыбнулся:

— Учудил… Ничего такого за ним не было. Жил без излишеств. Не пил вина. Не любил многолюдства. Спрятав свою душу от праздного любопытства, он и сам не был охоч до чужих секретов. Поэтому его любили македонские цари. А враги македонян, афиняне, оказали ему, чужестранцу, посмертные почести. Более всего он не терпел болтовни. Как-то юношу отчитал: «У нас для того два уха и один рот, чтобы мы больше слушали и меньше говорили».

— Молодец! — похвалил Андриск философа. — У нас в Эпире говорят: «Лучше воду решетом носить, чем языком трепать».

— Когда ему было столько же лет, сколько сейчас тебе, он занялся торговлей. Корабль его налетел на скалу. Вплавь добрался он до Афин и остался там, отыскав учителей. Попав в Афины безвестным, он стал так знаменит, что македонские цари почитали за счастье письмо от него получить. Так ему улыбнулась Фортуна.

— Как и нам с тобой, — сказал Андриск. — Вот долго ли она улыбаться будет?

— Фортуна — скрытная госпожа, — ответил Блоссий. — Поди узнай, что у нее на уме. Но доподлинно известно, что она не терпит ленивых и равнодушных, а благоволит к расторопным и смышленым.

— Значит, и к тебе. Но разве это дело, достойное твоего ума: подсчитывать доходы Филоника и вести его переписку?

— Мне Фортуна тоже улыбнулась. Через несколько дней я буду учителем.

— Тебя нашли ученики?

— Пока ученица.

— А! — пренебрежительно протянул Андриск. — Большое счастье девчонку учить. У нас в Эпире говорят: «Женщину учить — время тратить!»

— Презрение к женщине — гибельный предрассудок, — проговорил Блоссий убежденно. — Римляне его почти лишены. Римская матрона не рабыня, а госпожа. Да и девочкам здесь дают образование.

— Я поеду! — сказал Андриск, поднимая вожжи.

— Но ты не узнал, кто моя ученица. Это Элия.

— Элия! — воскликнул Андриск. — Ты будешь учить Элию?

— Так распорядился наш патрон в письме к Филонику. Ведь Элии уже девять лет. Ее привезут через несколько дней.

— А чему ты будешь ее учить?

— Всему тому, чему учили меня самого. Зенон считал, что душа женщины склонна к добродетели больше, чем мужская. А добродетель и знания неотделимы друг от друга. Следовательно, давая женщине знания, мы развиваем ее склонность к добродетели.

— А можно, когда я вернусь, ты и меня будешь учить?

— Конечно! Я буду учить вас вместе, как в римских школах.

— Не надо, как в римских, — перебил Андриск. — Вчера я мимо школы проходил, что на агоре. Такой вой стоял…

— Можешь не опасаться, — улыбнулся Блоссий. — Зенон запрещает наказание розгами.

— Одобряю! — сказал Андриск, садясь в повозку. — А Элии привет передай. Хорошая она, хоть и ромейка.