Три дня Диодор не мог встретиться с Лаодикой. Сначала он искал загородный дом, где она скрылась ото всех, а когда нашел, едва сумел уговорить слуг, чтобы те его впустили.

При виде бывшего царедворца Лаодика еще ниже опустила голову.

— Я не нуждаюсь в утешениях, Диодор! — проговорила она устало.

Вся в черном, она была прекраснее, чем в то далекое время, когда девушкой отправлялась в Македонию. «Изумруд в черной оправе!» — подумал Диодор.

— Я пришел не утешать тебя, — начал Диодор торжественно. — Я пересек море, чтобы передать тебе благую весть.

Лаодика вздрогнула.

— Твой царственный супруг и твои сыновья милостью всевышних богов живы. Ромеи сохранили им жизнь, поселив в городке, затерянном в лесах Италии…

Слезы хлынули из глаз женщины, и она их не вытирала.

— Живы… Ты не ошибся… Ты их видел?

— Их видел эллин-цирюльник, живший в том городке, а затем переехавший в Рим. Он отыскал меня и сообщил эту новость…

— Но кто верит цирюльнику? — перебила Лаодика.

— Я сказал, что цирюльник видел пленников. Но о том, что они живы, знает весь Рим. Известно также, почему ромеи, вопреки своему обыкновению, не казнили царя и его сыновей после триумфа. У Эмилия Павла, пленившего твоего царственного супруга, за несколько дней до триумфа скончался мальчик, такого же возраста, как твой Филипп. И он, сочтя смерть карой богов, в чем, я думаю, не ошибся, внял мольбе другого своего ребенка пощадить пленников. Этот маленький ромей также внезапно скончался через несколько дней.

Лаодика задумалась.

— Все это звучит как сказка. Жизнь моих мальчиков выкупили своими жизнями сыновья этого ромея. Мне даже его жалко.

— О, нет! — воскликнул Диодор. — Эмилий Павел не достоин доброго слова. Твой супруг и твои сыновья остались живы благодаря его суеверности, а не великодушию.

— Как ты думаешь, смогу ли я их увидеть?

— Не знаю. Вряд ли тебя пустят в Италию… А если попросить Антиоха, чтобы он обратился к ромеям с просьбой…

— Антиоха! — перебила Лаодика. — Да он, как рак, заполз на трон, который по завещанию отца должен занимать мой брат, и вцепился в него клешнями.

Диодор расхохотался:

— Одно слово, и он встает как живой, — краснорожий от беспрерывного пьянства, с неподвижным бессмысленным взглядом. И даже руки он держит, как клешни, да и в политике умеет только пятиться.

— И долго еще ромеи будут держать у себя Деметрия? — спросила Лаодика.

Диодор развел руками:

— У ромеев триста сенаторов — триста царей. У каждого своя голова. Один скажет: «Пусть царствует Деметрий!» Другой, из упрямства: «Пусть останется Антиох». Третьему придет в голову: «Гнать их обоих! Пусть Сирия будет римской провинцией!» И пока нет единого мнения, Деметрию оставаться в Риме.

— Значит, нужно действовать, — сказала Лаодика. — Использовать каждый промах Антиоха. Сейчас он готовится идти походом на армян и, как мне стало известно, собирается по пути ограбить храм Артемиды в Табах.

— Но ведь Артемида — самая мстительная из небожительниц, — оживился Диодор. — Она за пустую похвальбу Ниобы истребила всех ее детей, превратила Актеона в оленя и дала его растерзать псам, убила Ориона. Неужели она потерпит надругательство над святыней?

— Не знаю, Диодор! Не знаю. Но мне известно, что жаждой мести пылают не только боги. Мне служат двое юношей. Рак казнил их отца. Ты можешь на них рассчитывать. Зайди ко мне дня через два.

Царственным жестом она протянула руку для поцелуя.