Хутор состоял из пяти усадеб, расположенных в разных частях просторного луга. Три из них уже были обнесены высоким частоколом и представляли собой небольшие укрепления, которые германцы обычно называли фортами, а две были охвачены строениями и невысокими оградами, формировавшими замкнутые, удобные для обороны дворы.

Увидев их с пригорка, на который вывела княжеский обоз едва приметная дорога, князь тут же пожалел, что хуторяне возводили свои форты-жилища в низине. Если бы они избрали местом своего поселения какую-либо возвышенность, он тут же приказал бы своим войскам превратить его в крепость. Тем более что по ту сторону селения виднелся широкий изгиб реки. Едва Ярослав подумал об этом, как примчался гонец от командира арьергардной сотни, который еще издали прокричал: «Приближается войско Мстислава! Мы увидели его передовую сотню!»

Князь тут же приказал своим воинам спускаться вниз, к поселению, и возводить лагерь, используя кибитки обоза и частоколы местных усадеб, а также опоясывая его рвом и земляным валом. Причем с обеих сторон вал следовало подводить к крутому берегу реки. Основной массой своего уцелевшего воинства Ярослав усилил гарнизон Любеча, к Новгороду же с ним шел полк, едва достигавший двух тысяч норманнов да около трех сотен княжеских дружинников. Понятно, что с таким войском принимать бой в открытом поле было бы гибельно. Князь лично метался от одного участка лагеря к другому, подгоняя воинов и местных жителей, которые создавали валы из глины, дров, только что поваленных деревьев и вообще из всего, что попадется под руку. Он же велел трем десяткам лучников взобраться на деревья, чтобы, прикрываясь их кронами, поражать оттуда преследователей.

Однако в самый разгар этих приготовлений князь вдруг увидел странную картину: на том пригорке, с которого он лишь недавно осматривал селение, два года назад основанное в этой глуши язычниками-старообрядцами, появились воины с малиновым стягом князя Мстислава. Но рядом с ним чернел сотенный бунчук его арьергарда.

— Неужели моя сотня перешла к Мстиславу? — едва слышно спросил князь, стараясь не падать духом.

— Не может такого быть! — решительно покачал головой Эймунд. — Под бунчуком сотника Войтилы было три десятка моих норманнов. Эти к врагам не переходят. Норманны всегда служат тем, кто их нанял. Так было всегда. Да вон же они держатся чуть особняком, — указал он мечом на группу воинов, облаченных в «бычьи панцири». — Скорее всего, князь все-таки решился на переговоры.

— Предвижу, что командир передовой сотни станет затягивать время, пока подойдут основные силы и окружат наш лагерь, — скептически оценил ситуацию князь.

— Нам это время тоже понадобится, чтобы завершить сооружение лагеря, — напомнил ему Эймунд. — Так что, в сущности, мы ничего не теряем. Однако держаться тебе следует увереннее, поскольку великий князь киевский все еще ты, а не Мстислав. И такое положение вещей будет сохраняться еще долго.

— Не пытайся быть пророком, — осадил его Ярослав.

— Я всю жизнь пытаюсь оставаться воином, достойным своего племени норманнов, — хладнокровно огрызнулся Эймунд, — и этого с меня достаточно.

Содержание письма повергло Ярослава в шок. Такого поворота событий он не ожидал, да и не мог ожидать, поскольку считал, что все еще остается при здравом уме.

— Где сам князь Мстислав? — грозно поинтересовался он у эллина Визария, облаченного так, как обычно облачались римские легионеры. В таких же военных облачениях, с римскими шлемами на головах, пребывало и большинство прибывших с ним воинов.

— Он остался в Листвине, неподалеку от места нашей битвы. Правит тризну и ждет твоего ответа.

Сам Визарий поражал воображение своим могучим ростом и непомерно широкими плечами. Это был настоящий гигант из той породы златокудрых эллинов, которых Ярославу уже не раз приходилось видеть среди византийских купцов и воинов охраны. Однажды он даже полушутя предложил монаху Прокопию отправиться с купцами в Византию, чтобы подобрать с полсотни таких красавцев — для улучшения человеческой породы скифославян. Однако монах воспринял это предложение слишком серьезно и ответил, что породу скифославян следует улучшать кровосмешением со степняками, это будет выглядеть естественнее, поскольку они значительно ближе и по характеру своему, и по способу жизни.

— И что, этим посланием Мстислав желает убедить меня, что не собирается претендовать на киевский престол? — потряс князь в воздухе небольшим свитком пергамента.

Они сидели в светлице дома старосты селения, жена и дочери которого, обрадовавшись, что обойдется без кровопролития, заставляли стол все новыми и новыми яствами и напитками.

— Наоборот, он просит тебя вернуться в Киев, пока этот престол не захватил кто-то из местных бояр или бродячих князей.

— Из бродячих? — язвительно спросил Ярослав. — Как ваш князь Мстислав, этот богом проклятый Понтийский Странник? — Эллин недовольно покряхтел, однако промолчал. — Хочешь заманить меня в западню, которую приготовили люди моего кровожадного братца?

— Я останусь при тебе и буду твоим заложником. Как и вся моя сотня, которая готова разоружиться. Такой гарантии тебе достаточно, великий князь киевский?

Ярослав едва заметно переглянулся с Эймундом. Тот молча кивнул.

— Достаточно, — неохотно признал князь, все еще не в силах поверить в благородство Понтийского Странника. — Что еще ты способен сообщить мне?

— Хочу изложить наш с князем Мстиславом замысел единения и возмужания Руси.

— Ваш с князем, говоришь, замысел?..

— Который будет поддержан императором Византии, чьим подданным и посланцем я все еще являюсь.

— Ну, говори. Хочу знать, есть в этом замысле хоть что-нибудь такое, чему стоит верить.

— Если ты не готов верить мне, князь, тогда стоит ли тратить зря время? Спасибо за угощение и позволь мне откланяться.

— Откланяться ты сможешь только тогда, когда тебе будет позволено. А пока что говори.

Визарий извлек из походной заплечной сумки карту и разостлал ее на столе перед князем с той же уверенностью, с какой еще совсем недавно расстилал перед Мстиславом. В течение получаса эллин посвящал великого князя в замыслы своего повелителя, скромно умалчивая при этом о своей личной роли в их сотворении. Он сумел убедить Ярослава, что его брату выгоднее пребывать в мире c киевским и прочими князьями правобережья, поскольку это позволит ему почти беспрепятственно создавать собственную империю, просторы которой раскинутся от границ Новгородской земли до берегов Итиля и Понта Эвксинского, а также до предгорий Кавказа.

Эта идея формирования правобережной и левобережной земель русских настолько захватила Ярослава, что он совершенно забыл о своих подозрениях и зажегся ею значительно ярче, нежели сам Мстислав. Вынужденный признать это, Визарий даже усомнился: а может, стоит прямо сейчас перейти на службу к князю Ярославу, а левобережье доверить кому-либо из более покладистых и целеустремленных князей, нежели рубака Мстислав? Однако самому великому князю сомнения его были неведомы. Оставив в селении сотню воинов, которые должны были завершить рытье оборонного рва и строительство крепостного вала, он пообещал сотнику, что через месяц пришлет ему и его солдатам замену из семейных воинов, а сам отправился в Киев. И никогда еще не возвращался он в свой стольный град с таким триумфальным спокойствием и с такой уверенностью в будущем Руси, как в этот раз.