11. Сборщики ясака
После гибели Андреева, Зырянина, Астафьева и семерых анкудиновцев Дежнев и его спутники пережили в землянке суровую зиму. Вскоре от заражения крови, вызванного обмораживанием, умерло еще трое бывших анкудиновцев.
Двенадцать человек дождались весны. Построив из плавника карбасы, они поднялись вверх по Анадырю до места, где в наши дни стоит село Марково. Там русские встретили одно из юкагирских племен — анаулов. Дежнев привел анаулов в подданство русскому государству и обложил их ясаком. Он построил себе зимовье вблизи стойбища анаулов.
В первое же лето дежневцы начали заготовлять белую и красную рыбу и охотиться на диких оленей. Вторая зима на Анадыре прошла несравненно легче первой.
Какова же была радость новых анадырцев, когда в апреле 1650 года, выйдя из избушки, они услыхали русские голоса и увидели большой отряд казаков и промышленных людей, подходивших с верховьев Анадыря! Это был отряд Моторы.
— За нами, батьку Семен, еще гости до тебе жалуют, — сказал Мотора после первых приветствий, — твой дружок Михайла Стадухин.
— Идет?
— Ну и досаждал же он нам дорогой! — рассказывал Мотора. — Видно, повитухой его ведьма была, а черт в люльке качал…
— Словно иноземец, он отымал у отставших и собак, и нарты, — перебил Мотору торговый человек Анисим Костромин. Подвижное и выразительное лицо этого еще не старого человека горело возмущением.
— Оружие отымал! — тряхнув кулаком, воскликнул есаул Федот Ветошка.
Отнять оружие! Есаул считал это наивысшим преступлением Стадухина.
— Михайла мешал нам и ясак собирать, — продолжал рассказывать Мотора.
— А было с кого? — спросил Дежнев.
— Этого аманата, Чекчоем его зовут, мы взяли в верховье Анюя, — показал Ветошка на молодого юкагира, стоявшего поодаль под присмотром двоих казаков.
Аманат озирался, присматриваясь к новым лицам. Гремя железными наручниками, он поправил черные волосы, спускавшиеся ему на глаза из-под шапки.
— Юкагир он ходынского племени, — пояснил Мотора. — Отец его — мужик добрый. Да родных братьев у него четверо. И иных родников много.
Дежнев подошел к Чекчою и дружелюбно потрепал его по плечу.
— Держись, парень, — сказал он Чекчою. — Тебе у нас худо не будет. А железа мы с тебя скоро сымем, — добавил он, показав на наручники.
Чекчой нерешительно улыбнулся.
— Там же на перевале, — сказал Ветошка, разглаживая начинавшую седеть бороду, — послал он, Чекчой, свово младшего брата Кеоту к старшим братьям и велел им быть к нам на кош с ясаком. Его братья пришли. Да не одни — со многими родниками. Дали они нам девять соболей ясаку.
— Тут Стадухин — чтоб его женка родила кикимору! — учинил стрельбу! — вскричал Мотора. — Ходынцы испужались и показали пятки.
— А мы чаяли больше с их взять. Было их немало: человек с полста, — пояснил Ветошка.
— А много ли у Стадухина людей? — спросил Дежнев.
— Душ пятьдесят. Васька Бугор и многие беглые у него.
— А ты поведай-ко, Мотора, как Стадухин тебя в полон взял, — усмехаясь, сказал Никита Семенов, степенный, неречистый казак, похожий на крестьянина.
Мотора мотнул круглой головой.
— И то було. Это уж на Анадыре-реке. Отошел я от стану. Ну, оплошав! Стадухинцы мене и сгреблы!
— Где бы муха ни летала, а квакушке в рот попала, — промолвил Сидорка с самой невинной рожей.
Мотора покосился на него и, сделав вид, что не расслышал, продолжал:
— И як же, ты думаешь, он, бисов внук, сделав? В колоду мене посадив!
— В колоду? — удивился Дежнев.
— Бувают же в трухлявых колодах дупла… Лежит там у берега така колода, як труба…
— Он тебя в нее и засунул? — Сидорка вытаращил глаза.
— Засунув или посадив — усе одно. Я в ней лежав…
— Рыбий глаз! — восхищенно воскликнул Сидорка, любивший смешные положения.
Хохот долго не затихал.
— Кому — смехи-потехи, а кому — пытки-муки, — надуваясь, ворчал Мотора.
— И долго ты в ней лежал? — поинтересовался Дежнев.
— Девять днив лежав, як барсук.
— А что ж ты не вылез? Что не убег? — спросил Сидорка.
— Подывився бы я, як бы ты, скоморох, вылез! У обоих концов колоды, и у ног, и у головы, в землю здоровые дрючки вбили…
Подавляя улыбку, Дежнев спросил:
— Что же хотел от тебя Стадухин?
— Признай, говорит, мене приказным — отпущу. И вымучив он у мене в той колоде письмо. Подписал я, господи прости: на Анадыре, мол, мне особо не быть, а служить под началом у него, Михайлы.
— Пошел, знать, по шерсть, а воротился стриженый! — Сидорка безнадежно махнул рукой.
— Ан нет, мимо! — возразил Мотора. — Лишь приплелся я в свой стан, тут же велел ему сказать: на вымученное, мол, письмо плюнул. Нехай он, пупырь, из него блохоловку склеит!
— Властолюбив он, Михайла, — проговорил Дежнев, задумавшись.
— Он, как сова, все на верхушку садится, — сказал Ветошка.
К зимовью подтягивались последние нарты моторовцев. Беглые казаки Артемий Солдат и Степан Вилюй помогали собакам вытаскивать их из сугробов. На нартах лежал человек, укрытый меховыми одеялами.
— Кто это? — спросил Дежнев.
— Шалам Иванов, — ответил Мотора.
— Что с ним?
— Ранен в грудь. Не чаем, выживет ли.
— Кем он ранен?
— Ходынцами. Когда мы брали в аманаты этого Чекчоя.
Дежнев подошел к нартам. Взглянув на бескровное, желтое лицо старика, лежавшего с закрытыми глазами, Дежнев подумал, что он умер.
— Шалам! — позвал Дежнев раненого.
Единственный глаз старика медленно открылся.
— Здравствуй, Шалам!
— Ты, Семен? Вот и свиделись.
— Плохо тебе?
— Конец чую, — едва слышно ответил старик, закрывая глаз.
Сколько новостей привезли моторовцы! Правда, их новости не отличались свежестью. Из Москвы до Якутского острога они доходили за два года. Для колымчан свежими новостями были события трехлетней давности. Что же касается дежневцев, потерявших связь с внешним миром с 1648 года, то их знания событий ограничивались происходившим на Руси лет шесть назад.
Дежневцы узнали, что скоро пять лет, как умер царь Михаил Федорович, и что на престол взошел его шестнадцатилетний сын Алексей. Торговый человек Анисим Костромин рассказал о дерзком набеге на Московское государство, учиненном четыре года назад крымскими и ногайскими татарами, а приказчик Гусельникова, Василий Марков, — о московском восстании 1648 года. Потрясенные слушатели не успели еще переварить полученных новостей, а уж Семен Мотора заговорил о подвигах Богдана Хмельницкого…
Михайла Захаров обрадовался, увидев среди моторовцев своего земляка — соликамца Дружину Алексеева. Земляки мало знали друг друга в Соликамске. Оба давно ушли из родного города, а когда там жили, Захаров был еще мальчишкой, Алексеев же, старший лет на десять, уже состоял при отцовском деле — торговле иконами и старыми книгами. Но теперь земляки не могли вдосталь наговориться. Они вспоминали каждую улочку, каждое деревцо, каждого знакомого. Захаров пытался расспрашивать Алексеева и про свою мать, забывая, что тот давно из Соликамска.
Радость от прибытия отряда Моторы почти тотчас же омрачилась появлением Стадухина. О нем возвестил «лучший» мужик анаулов Каллик, прибежавший сломя голову. На бегу его низенькая, на коротких ножках, фигура с толстым животом казалась катящимся шаром. Желтое опухшее лицо Каллика всегда выглядело хитрым, но сейчас оно выражало страх.
— Ох, беда! — кричал он, тяжело дыша и протягивая руки к Дежневу. — Я отдал тебе в аманаты сына Колупая. Я дал тебе ясак. Гляди, — пришли новые люди. Новый ясак давай! Громят анаулов!
Дежнев и Мотора, оставив несколько человек у зимовья, тотчас же поспешили к анаульскому острожку, расположенному в двух верстах. Со стороны острожка слышались выстрелы и крики. Как оказалось, анаулы заперлись в острожке, а стадухинцы обстреливали его из пищалей.
Из-за невысокого тына, окружавшего несколько юрт многочисленных семей Каллика и Обыя, летели стрелы.
Анаулы перестали стрелять, увидев Дежнева. Широко шагая, Дежнев подошел к Стадухину, делавшему вид, что не замечает соперника.
— Здравствуй, Михайла!
Стадухин не ответил, искоса смерив взглядом Дежнева.
— Негораздо ты делаешь, Михайла, — продолжал Дежнев, — что побиваешь ясачных иноземцев.
— Какие ж они ясачные? — зло ответил Стадухин, круто обернувшись.
— Ясачные.
— А коль так, вызови их из острожка. И ясак с них возьми. Мы посмотрим.
Дежнев направился к острожку. Стадухин вразвалку шел следом, похлопывая по сапогу плетью. Михайла Захаров, Сидорка, Фомка и другие землепроходцы не отставали от своих приказных.
— Эй, Обый! — крикнул Дежнев. — Отвори острожек. Выходи без страха.
— Зачем? — спросил из-за тына Обый, отец аманата Негово.
— Дай государев ясак.
— И я, и Каллик уж дали ясак, — ответил Обый.
— Потерпи, Обый. Я зачту тебе этот ясак за другой год. Так нужно.
В острожке послышались возня и приглушенные голоса. Скоро из-за тына показалась рука, подавшая Дежневу связку собольих шкурок.
Стадухин шагнул к Дежневу и вырвал соболей из его рук.
— Ты что? Опомнись!
— Я покажу «что»! Я здесь приказный! Вот тебе, самозванец! Вот!
Не помня себя от гнева, Стадухин дважды хлестнул соболями по лицу Дежнева.
Дежнев рванулся вперед, схватясь за рукоять сабли. Перед его глазами было перекошенное злобой лицо Стадухина и рука, также метнувшаяся к оружию.
Но клинки не вылетели из ножен. Кровь не пролилась. Едва руки противников сжали рукояти сабель, как Василий Бугор и Пуляев схватили за руки Стадухина. Михайла Захаров с Сидоркой повисли на руках Дежнева. Фомка бросился меж противниками, расставив руки.
— Побойтесь бога! — закричал Фомка.
— Под суд угодишь, — старался вразумить Стадухина Василий Бугор.
Бугра поддержал Пуляев:
— На кого руку подымаешь? Не на свово ли брата?!
— Чирий тебе на шею, рыбий глаз! — кричал Сидорка, тыча пальцем свободной руки в сторону Стадухина. Другой рукой он держал Дежнева.
Казаки и промышленные люди сбегались со всех сторон. Противников развели.
— А ты не прав, — сказал Василий Бугор Стадухину. — Ты худо поступил.
— Мое дело. Не суйся! — гаркнул разъяренный Стадухин.
— Хоть дело и твое, а я в него сунусь. Я не служу больше у тебя! Уйду служить к Дежневу, — решительно заявил Бугор.
— Я тоже пойду к Дежневу, — сказал Иван Казанец, забрасывая пищаль за спину. — За неправду стоять не буду!
Прихрамывая — он вывихнул в пути ногу, — Казанец отошел к группе Дежнева.
— И я к тебе, Семен, попрошусь, — обратился к Дежневу старик Пуляев. — Уважь меня, прими.
Пуляев даже не взглянул на оторопевшего Стадухина.
Для дружины Дежнева наступило тяжелое время. Жизнь замутилась. Стадухин стоял недалеко. Его люди нападали на сторонников Дежнева и Моторы, избивали их, отнимали пойманную рыбу, убитых оленей. Дежнев еле удерживал своих людей от ответных действий.
Что делать? Этот вопрос стоял перед каждым дежневцем и требовал немедленного ответа. Посоветовавшись с Моторой, Семен Дежнев решил уйти с Анадыря.
— Земля не клином сошлась, — сказал он своей дружине. — Пойдемте-ко поищем иную реку. Там за камнем, слышь, есть река Пенжина. Поищем-ко ее.
Не теряя времени, осенью Дежнев и Мотора двинулись искать реку Пенжину. К несчастью, у них не было проводников, так как анаулы откочевали далеко в тундру. Дружина заблудилась меж горными отрогами.
Проблуждав три недели, изрядно победствовав, Дежнев вернулся на Анадырь, чтобы спасти людей от голодной смерти…
Тем временем Стадухин пытался собирать ясак. Еще до ледостава он отправил вниз по Анадырю девять человек для сбора ясака с анаулов. Эти люди пропали.
После ледостава Стадухин послал Ерофея Киселева на розыски ясачных сборщиков. Отряд Киселева нашел их трупы. Анаулов не было видно. Их следы занесло снегом. Киселев вернулся назад. Сгоряча Стадухин тотчас же начал собираться в погоню за анаулами. Но поход пришлось отложить из-за бурана. К этому времени вернулся отряд Дежнева и Моторы с поисков Пенжины-реки. Соперничество с Дежневым вытеснило у Стадухина другие заботы. Ему стало не до анаулов.
Началась зима. Стадухин одумался и, поняв, что на Анадыре славы не заслужишь, сам решил идти на поиски реки Пенжины. Неудача Дежнева лишь поощрила Стадухина.
В феврале, погрузив запасы на нарты, Стадухин ушел с Анадыря со всеми своими людьми. Много лет о нем даже и слуху не было…
Дежневу пришлось расхлебывать кашу, заваренную Стадухиным на Анадыре. Вскоре после ухода соперника Дежнев собрал дружину.
— Не ладно получилось, други, — сказал он. — Князец Когюня поубивал девятерых русских людей. Повинную не принес. С государевым ясаком к нашему зимовью не пришел.
— Смирить надо Когюню, — предложил Мотора.
— Коль мы ему спустим, — продолжал Дежнев, — ни один анаул не принесет ясака.
— Скажут: что им, кошкодавам, носить ясак? Дежневски, мол, ребята хватски — семеро одного не боятся! — пропищал Сидорка.
— Хуже того: они снова могут покуситься на убийство наших людей, — сказал Дежнев.
— А без тех соболей, что я и Семен объявили, уходя с Колымы, нам лучше назад не вертаться, — напомнил Мотора.
Дежнев приказал собираться в поход.
— Эх, размахнись рука, раззудись плечо! — воскликнул Кокоулин.
— Пашка не кочеток, а подраться любит, — усмехнулся Костромин.
— Дело служилое, — сказал Сухан Прокопьев. — Скажут «в поход», — пойдем. Скажут «за обед», — сядем.
После многодневного перехода по занесенным снегом берегам Анадыря дружина Дежнева подошла к острожку анаулов.
Ожидая расплаты за убийство ясачных сборщиков, Когюня подготовился к обороне. Тесно поставленные юрты были обнесены земляным валом. С наступлением морозов анаулы поливали вал водой. Он выглядел ледяной стеной. Чтобы увеличить высоту вала, анаулы приморозили на его гребне ледяные глыбы. Меж ледяными зубцами виднелись узкие бойницы.
— Крепкий орешек! — проворчал Сидорка, почесывая за ухом. — Встречу изготовили.
Дежнев послал Павла Кокоулина, Артемия Солдата и Евтюшку Материка обойти острожек по большому кругу и везде развести костры.
— Пусть думают, что вокруг много войска.
Сопровождаемый Захаровым, Дежнев также обошел острожек, высматривая слабые места в обороне анаулов. Затем Дежнев проверил принесенные бойцами лестницы и указал места для приступа.
— Михайла, — приказал Дежнев Захарову, — возьми рожечника, хоть Артюшку, ступай с ним вперед, но не дальше вон того куста, и вызывай анаулов из острожка. Вели им повиниться. Вели принести ясак. Иди.
Михайла Захаров срубил ветку лиственницы, поднял ее над головой и направился к острожку. Рядом шагал Артемий Солдат и старательно дул в рожок, издавая высокие, пронзительные звуки.
Глашатаи остановились на указанном месте. В ста шагах блестели ледяные стены острожка, казавшегося вымершим. Захаров громогласно выкрикнул, что ему было велено. Едва он замолчал, как стрела лязгнула о железные бляхи его куяка и отлетела в сторону.
— А! — вскричал Артемий Солдат, выронив рожок.
Захаров увидел, что кровь заливает лицо товарища. Стрела попала Артемию в лоб. К счастью, она была на излете и не смогла пробить черепа.
— Ложись! — крикнул Захаров.
— Кого мимо, а меня в рыло, — пытаясь шутить, неестественно улыбнулся Артемий Солдат.
У запасливого соликамца за пазухой нашлась чистая тряпица, и он перевязал рану товарища.
Выстрелы загремели справа и слева. Мимо Захарова и Солдата, пригнувшись, пробежали Фомка с Сидоркой, тащившие лестницу.
Недавние глашатаи вскочили, достали из-за спин бердыши и, боясь опоздать, побежали к ледяной крепости.
Стрелы взвизгивали со всех сторон. Захарову показалось, что Евтюшка Материк, бывший анкудиновец, споткнулся и упал. Но останавливаться было некогда.
Кокоулин приставил к стене свою лестницу и, подняв саблю над головой, полез вверх:
— Напирай, ребята! Удача нахрап любит!
Захаров подбежал к лестнице, установленной Фомкой. Отстранив старика, он полез по ее ступеням. Над стеной мелькали топоры, насаженные на двухаршинные древки. Анаулы рубили лезших на приступ и сбрасывали их с лестниц копьями.
У вершины стены Захаров заметил поднявшийся над головой топор и отразил его саблей. Лестница была низковата. Чтобы вскочить на гребень стены, Захарову пришлось схватиться за него обеими руками. Анаульский воин не промедлил. Его топор со свистом рассек воздух и, ударив Захарова по шлему, соскользнул с него на плечо молодого охотника. Захаров упал на Фомку, взбиравшегося следом.
Дежнев, Бугор и Казанец вломились в угловую юрту и сражались там врукопашную. В юрте было тесно для боя бердышами и саблями. Противники боролись, охватив друг друга руками.
Коренастый, широколицый богатырь Когюня оказался против Дежнева. Некоторое время Дежнев и Когюня пыхтели, пытаясь опрокинуть один другого. Вдруг Когюня высвободил руку и, выхватив нож, ударил им в грудь Дежнева.
Дежнев снова схватил Когюню за запястья и скрутил ему руки железной хваткой.
Сабля Ивана Казанца сверкнула над головой Когюни.
— Взять живым! — крикнул Дежнев.
Василий Бугор и Казанец связали князьца.
Бой заканчивался. Скоро и наиболее стойкие бойцы анаулы бросили оружие и встали на колени.
— Пленных не бить! — кричали Дежнев и Мотора. Победители собрали оружие и выбросили его за стену острожка.
Пора было заняться ранеными. За стеной, рядом с убитым наповал Суханом Прокопьевым, истекал кровью Михайла Захаров. Анисим Костромин и Дружина Алексеев сняли с бесчувственного Захарова куяк и, разорвав кафтан и рубаху, осмотрели его рану. Правое плечо Захарова было глубоко разрублено.
— Дела-то у парня негоразды, — заметил Костромин своему помощнику.
Дружина Алексеев, вечно тихий, всегда о чем-то думавший, со страхом следил за работой Костромина, опасаясь, что он причиняет страдания Захарову. Алексеев глубоко вздохнул, когда рана была наконец забинтована. Костромин начал приводить Захарова в чувство, растирая его лицо снегом.
Кирилл Проклов был убит в юрте. Евтюшку Материка нашли за острожком. Стрела попала ему в горло, и он прожил меньше часа.
Кокоулин, раненный топором в голову и кольем в руку, беспомощно сидел, прислонясь к стене юрты.
Василий Бугор, увидев кровь на куяке Дежнева, закричал:
— Ты ранен, Семен! Дай-ко я перевяжу.
Бугор снял с Дежнева куяк, кафтан и рубашку. Колотая рана в правую половину груди не была глубокой.
— Девятая на царской службе, — сказал Дежнев, следя за перевязкой. — В грудь — впервые. А то все больше в руки да в ноги попадало.
— А на виске-то вон у тебя метка, — напомнил Бугор.
— Это на Колыме, когда юкагиры вломились в наш острожек.
Связанный Когюня следил из угла за Дежневым, ожидая пытки и казни.
Надевая рубаху, Дежнев обратился к Когюне:
— Что ты меня пырнул, Когюня, ничего. На то и бой. Худа тебе за то не сделаю. Ты будешь мой аманат. Твои родичи будут давать под тебя ясак. А давал ли ты ясак прежде?
Когюня ответил, что прежде сего ясаку не плачивал.
Убитых похоронили. Раненых повезли домой на нартах. В их числе был и Фомка, раненный колом. Старик долго не мог прийти в себя, и ноги плохо его слушались.
Михайла Захаров так и не выздоровел. Он пролежал с месяц, постепенно ослабевая.
Настал день, когда у постели умиравшего собрались все близкие товарищи. Тут же был и ходынский аманат Чекчой, с которого давно были сняты цепи. Чекчой сам вызвался ходить за раненым, и навряд ли кто-либо мог это делать более заботливо.
Голова Захарова высоко лежала на подушке. Трудно было узнать Михайлу. Его бескровное лицо осунулось, нос заострился, глаза ввалились.
Иван Казанец записывал предсмертную волю Захарова.
— Се аз, Михайло, Захаров сын, — слабым голосом медленно произносил больной, — соликамский жилец из городищ, с сего света отходя, пишу изустную память с целым умом и разумом в ясачном зимовье на Анадыре-реке.
Захаров закрыл глаза и долго лежал молча.
— А изустную память, — продолжал Захаров, — довести до Троице-Сергиева монастыря торговому человеку Анисиму Костромину и живот мой. И буде матерь моя Анна жива, взять бы ее в монастырь к Троице-Сергию. И что будет живота моего, отдать туда же, в монастырь, кормить мать мою до смерти.
Захаров снова замолчал. Землепроходцы стояли без шапок вокруг его постели.
— А окромя того, короб окованный отдать Семену Дежневу. Да ему же, Семену, пороху два фунта. А земленину моему Дружине полукафтанье отдать…
Дружина Алексеев стер слезу, бежавшую по щеке.
— Из моих сетей дать сеть добрую Павлу Кокоулину. А где моя изустная память ляжет, — едва слышно заканчивал Захаров, — тут по ней на мой живот суд и правеж, а кто за ней встанет, тот и истец. Руку приложил…
Иван Казанец вложил гусиное перо в левую руку умиравшего, и он начертал свое имя.
К изустной памяти была приложена подробная «Роспись Михайлы Захарова всякому борошню», составленная ранее, когда Захаров чувствовал себя лучше. Главными ценностями Захарова были собольи шкурки.
На следующий день соликамец Михайло Захаров умер.
