— Что это? — спросил Ибервиль, указывая на неровную зеленую стену, видневшуюся в отдалении на фоне белых домов Сан-Педро.

— Терновник, — сухо ответил капитан, — живая изгородь. Я однажды уже видел такое на Эспаньоле. Кусты посажены очень густо, иглы длиной в палец.

Ибервиль оглянулся назад. Колонна корсаров, сумевшая в течение одного дня достичь Сан-Педро, представляла собой жалкое зрелище, если не сказать больше. Как будто флибустьеры уже раз двадцать прорвались сквозь терновую стену. И самое неприятное было в том, что почти ни у кого не осталось на ногах обуви. Голые дикари с пистолетами и саблями.

— Ничего, — сказал Олоннэ, проследив за взглядом Ибервиля, — Сан-Педро вознаградит нас за труду. Мы добудем за его терновыми стенами не только одежду. Но попотеть придется изрядно. Видишь, там, между домами?

— Что?

— Установлены пушки. Штук десять или двенадцать. Они откроют огонь, когда мы будем преодолевать полосу кустов. На это время мы станем почти неподвижной мишенью. Проклятый штиль! Будь здесь с нами наши корабли, мы бы подавили эту батарею.

— Так, может, стоит обождать денек, может статься, ветер переменится.

— Имея за спиной триста оборванных головорезов, да еще к тому же голодных и злых, ждать не рекомендуется.

Дальше все произошло так, как и предсказывал Олоннэ.

Корсары с ходу пошли в атаку. Против своего обыкновения, испанцы не перепугались одного их вида и не бросились бежать. Они открыли беглый огонь из аркебуз и начали прицельное бомбометание в тот момент, когда первые корсары, неся в руках факелы (они пытались поджечь кустарниковое заграждение), приблизились к терновой стене. Среди защищающихся оказались весьма толковые пушкари: ядра не пропадали даром. Перед стеной неприступной зелени осталось не менее десятка трупов. Вопли раненых разносились на сотни ярдов вокруг.

Отогнав корсаров, испанцы не спешили радоваться, они прекрасно знали, что войну с этими морскими дьяволами еще никому не удавалось выиграть одним удачным залпом. Они торопливо перезаряжали аркебузы, забивали заряды картечи в стволы пушек.

— Не нравится мне это, — вздохнул Ибервиль, — еще две такие атаки…

Корсары произвели еще четыре.

Лучшие стрелки из их числа вели огонь по испанским канонирам. Вслед за двумя-тремя десятками прицельных выстрелов в бой шла вся корсарская лавина. И всякий раз откатывалась назад, утаскивая раненых.

Единственный успех, достигнутый в ходе этих кровопролитных прорывов, состоял в том, что испанские орудия начали стрелять менее уверенно. Видимо, профессиональных канониров все же удалось убить или ранить. Несколько ядер взорвались в гуще терновых кустов, что привело к образованию трех широких просветов в шипастой стене.

— Нам везет! — вскричал Олоннэ. — В атаку! Теперь-то мы до них доберемся!

Почти никто не откликнулся на этот призыв. Корсары валялись на земле, тот, кто не был ранен, находился на последней степени измождения.

— Они не пойдут, — сказал Ибервиль, вытирая рукавом окровавленной рубашки черный пот со лба.

Капитан и сам это понимал, понимал и то, что, если испанцы контратакуют, они сметут его войско. Он переводил взгляд с испанской батареи на валяющихся под деревьями корсаров, а на лице у него застыла маска отчаяния. Ситуация была безвыходная. Отступление от естественных стен Сан-Педро не могло не обернуться поражением во всем этом походе.

Спасение пришло с самой неожиданной стороны.

Но не в виде сотни стрелков ле Пикара. Татуированный со своими людьми так и не появился на поле боя.

Над испанской батареей взвился белый флаг.

— Они сдаются?! — вне себя от удивления воскликнул Ибервиль, протирая свой единственный глаз.

— Не думаю. Мне кажется, они всего лишь предлагают нам переговоры.

— Но в нашем положении и это немало.

— Правильно. Беттега!

Телохранитель выступил из-за спины капитана.

— Ты ведь немного говоришь по-испански?

— Да, господин.

— Сходи узнай, чего они хотят. Постой.

Олоннэ подошел к валяющемуся на спине корсару, тот еще дышал, и одним движением разорвал на нем рубаху.

— Нет, не годится, слишком грязная. Придется мою.

Из потной капитанской рубахи был сделан белый флаг, и Беттега во главе делегации из троих человек отправился к изгороди.

От окраинных домов отделилась группа горожан.

— Если они предложат выкуп… — начал было излагать свою мысль Ибервиль.

— Я откажусь! — отрезал капитан.

Сошлись как раз возле одного из «проломов» в живой ограде. Переговоры были недолгими.

Олоннэ сплюнул.

— Черт! Я не предупредил его, чтобы он потянул время, каждые полчаса сейчас имеют значение. Мы хотя бы раны успели перевязать.

— Нечем уже и перевязывать.

— Понадобится — используем подштанники.

— И голыми в атаку?

— Этих скотов главное испугать. Не важно чем!

— Они просят перемирия, — издалека объявил Беттега.

— Перемирия?

— На два часа.

— За это время они вывезут из города все ценное, — заметил Ибервиль.

Олоннэ поскреб пальцами голую грудь.

— Для этого они и затеяли переговоры.

— Они сказали, капитан, — продолжил Беттега, — что уверены в вашем благоразумии.

— Они что, догадываются, как плохи наши дела?

— Боюсь, что да, капитан.

Олоннэ хлопнул себя по ляжкам и длинно выругался.

— Тогда почему они не атакуют? — спросил Ибервиль.

— Просто не знают, насколько плохи! — прорычал Олоннэ. — Иди и скажи им, что мы согласны. Мы даем им два часа.

— Этим согласием мы показываем свое полное бессилие, тебе не кажется?

— Не зли меня, Ибервиль, я и так уже разозлен до предела. Иди, мой верный Беттега, иди и скажи, что два часа подождать мы согласны. И веди себя понаглее. Пусть почувствуют, что они не зря собираются прятать и вывозить свое золото! Рано или поздно, через два часа или через двадцать два, мы этот колючий город возьмем!

Олоннэ выполнил свое обещание, ибо не было нужды сдерживать корсаров. Когда прошло оговоренное время, кое-как приведшие себя в порядок и состояние ярости морские разбойники вновь напали на город.

Окончание боя получилось кровавым, но, к счастью, коротким.

Дальше все развивалось по отлаженной схеме. Были схвачены все те, кто мог знать, в каком направлении вывезены из Сан-Педро ценности. Несмотря на лютую усталость, нашлись охотники немедленно отправляться в погоню. Их возглавил Ибервиль.

Бросились в муниципальные конюшни, но застали там лишь хрипящих, с перерезанными горлами мулов.

— Конюхов повесить, конюшни сжечь, — скомандовал одноглазый.

Алькальд города дон Каминеро отдал приказ уничтожить всех мулов и животных, которые не понадобились для перевозки того, что предназначалось для спасения. Это был хороший замысел. Пешком изможденные корсары ни за что не догнали бы караван из навьюченных лошадей. Но в этом замысле оказалось два слабых места. Один добряк и один негодяй послужили причиной тому, что спасенные ценности вновь оказались под угрозой.

Первым был конюх, до такой степени любивший лошадей, что смог ослушаться высокого приказа. И на свой страх и риск вывел десяток лучших лошадок в граничивший с городом овраг.

В качестве второго выступил местный торговец, сообщивший Ибервилю о неблагоразумном поступке конюха. Он рассчитывал, что, учитывая оказанную помощь, корсары пощадят его дом. Корсары выделили торговца только в одном отношении: они его дом ограбили первым.

А потом и подожгли.

Провожая свою импровизированную конницу в погоню, Олоннэ сказал своему одноглазому помощнику:

— Мне нет дела ни до золота, ни до людей, которые его сопровождают. Кроме одного.

— Кроме одного?

— Дон Каминеро, здешний алькальд. Пожилой человек, почти старик.

— Его зарезать первым или не трогать вообще?

— Он должен остаться цел и должен прибыть сюда невредимым.

— Понятно.

И конница ускакала, канув в облаке пыли. Олоннэ обернулся лицом к городу. Он частью горел, частью был покрыт дымом, наползавшим со стороны горящей части. Отовсюду доносились крики тех, кто испытывал на себе корсарское отношение к жизни и претерпевал их представление о справедливости. Олоннэ усмехнулся. Его люди заслужили право делать то, что они сейчас делают. Ему было нисколько не жаль тех, кто кричал. Они не поверили в дурную славу, сопутствующую джентльменам удачи на всех морях Мэйна, и, вместо того чтобы разбежаться, теперь получают то, что заслужили за свою глупость и жадность.

— Беттега!

— Я здесь, господин.

— Ты выяснил, где находится дом сеньора Каминеро?

Телохранитель поднял окровавленную шпагу:

— За этой церковью.

— Ну что ж, хотя это и невежливо — заходить в дом без хозяина… сделаем это.

Они обогнули указанное белое строение, спустились по четырем каменным ступенькам, миновали густую тень магнолиевых деревьев и оказались перед невысокой глинобитной стеной. Калитка в стене оказалась заперта.

Беттега и два других корсара, сопровождавшие капитана, обрушили на нее приклады своих мушкетов. Калитка оказалась крепкой. Приклад Беттеги, трудившегося усерднее других, разлетелся в щепы. Пришлось стрелять. После третьего выстрела калитка подалась, и капитан Олоннэ в сопровождении телохранителей и густых клубов дыма вошел в тихий небольшой сад.

Никого.

Прислуга, конечно, разбежалась. Собственные жизни слугам были дороже хозяйского имущества. Так подумал Олоннэ и, к своему удивлению, несколько ошибся. У дверей дома его встретила худая, вся в черном старуха — лет восьмидесяти, не меньше — и преградила путь!

Разумеется, это препятствие было смехотворным, несмотря на то что старуха кричала шумно, слюной брызгала щедро, цыплячьи свои лапки поднимала угрожающе. Капитана остановили слова, которые она при этом кричала.

— Что, что ты сказала, повтори, старая ведьма?!

Ему послышалось, что она требует, чтобы они не входили к дону Каминеро, ибо он очень плох.

— Так он здесь?

— Здесь, здесь, и вы к нему не войдете, иначе я…

Глаза капитана загорелись густым синим огнем, губы растянулись в хищной улыбке. Он шагнул вперед, одновременно отшвыривая престарелую защитницу вожделенного дона.

Здесь самое время рассказать о другом доне, а именно о доне Антонио. Куда он, собственно, исчез, спустившись за борт «Сантандера»? Сразу скажем, его не сожрали аллигаторы, не укусила змея, он не умер с голоду, не заболел тропической лихорадкой. Крупные хищники также не нападали на него. Он благополучно добрался до берега, два часа продирался сквозь густые, негостеприимные заросли, гонимый вперед одним желанием — как можно дальше уйти от пьяного пиратского лагеря. Уснул он на небольшой поляне, согревая себя мыслями о неизбежной и скорой мести этим кровавым скотам. Сила этого чувства удвоилась в нем. Теперь корсары были должны ему не только за его сына, но и за него самого.

Пробуждение слегка видоизменило настроение его высокопревосходительства. Оглядевшись вокруг, он понял, что заблудился. Кое-как сориентировавшись по солнцу и выбрав направление на север, где еще должны были находиться неразоренные испанские города, он двинулся вперед. Путешествие его было длинным, мучения, которые ему пришлось испытать, поддаются описанию с трудом, поэтому и не стоит их описывать. И закончилось оно не в испанском городе, а в индейской деревне. Его схватили, когда он выходил из озера. Он зашел в него, чтобы напиться. Зайти пришлось довольно глубоко, ибо берега были слишком затинены. Индейцы, которым выпало его найти, не видели того момента, когда он в воду входил, они увидели его выходящим. Вернее, даже узрели. Ибо озеро это у племени икачиа считалось священным. Племя было дикое, с испанскими властями состоявшее в отношениях крайне враждебных но, на счастье дона Антонио, находившееся в плену собственных суеверий. Если бы он появился откуда угодно, только не из озера, его бы немедленно принесли в жертву местному богу с абсолютно непроизносимым именем. А так он им показался похожим на посланца того же самого божества. Внешний вид его, правда, отличался от того, в каком должен был прийти, по преданию, этот посланец, что впоследствии вызвало толки и брожение умов. Но даже самые недоверчивые были подавлены тем фактом, что он появился именно из озера.

Сообразив, что немедленной смерти он не подвергнется, дон Антонио вздохнул свободнее. Когда же стало ясно, что ему воздаются почести, смысл которых до него дошел не сразу, он вообще приободрился. В тот момент, когда вождь племени объявил ему, что он бог, у него появилась надежда на спасение.

Напрасная надежда.

Посланец бога должен был, согласно преданию, сидеть в уединенной хижине, пожирать приносимые ему плоды и маисовые лепешки и ждать того момента, когда воды священного озера всколыхнутся и из них появится сам Тиутакалькан.

Роль посланника заключалась в том, чтобы предстать перед богом и похлопотать за народ икачиа, убедить его, что в отсутствие своего бога народ вел себя хорошо.

Итак, в тот момент, когда капитан Олоннэ входил в темную комнату, где должен был найти разбитого параличом алькальда Сан-Педро, бывший губернатор Эспаньолы лежал на подстилке, представляя собой огромную разъевшуюся тушу с испуганными глазами и воспаленными веками (от непрерывно воскуряемых благовонных трав), и трясся от страха, потому что перед его хижиной стояли вооруженные и возмущенные почитатели бога Тиутакалькана и требовали, чтобы им дали убить «мокрого человека». Ибо в предании сказано, что посланец бога должен был выйти из воды сухим. Дон Антонио не думал о мести, он думал о том, что с каждым днем толпа желающих расправиться с ним становится все больше.

Дон Каминеро выглядел еще хуже. У него полностью отнялась правая половина. Удар его хватил в тот момент, когда ему сообщили, что город атакуют корсары. Его удивление, переходящее в паралич, можно понять.

Капитан Олоннэ осмотрел старика и понял, что ему немного осталось. Надо было спешить.

— Вам привет от дона Антонио. Меня бояться не надо. Я не хочу вашей смерти. Мне нужны ваши карты.

На губах дона Каминеро образовались один за другим несколько пузырей, по левой щеке потекла. струйка слюны.

— Я не только вас не убью, я буду вас лечить. Вечером сюда прибудет доктор Эксквемелин, он голландец, у него есть диплом Геттингенского университета. Он облегчит ваши страдания. Но только в том случае, если вы поможете нам найти одно индейское племя. Оно где-то в этих местах. Вы были там. Вы видели этих индейцев. Ими управляют какие-то жрецы. То ли это одичавшие миссионеры…

У дона Каминеро снова начала пузыриться левая часть рта.

— Что вы хотите сказать?! Может быть, вы напишете? Бумагу, чернила!

Все телохранители разом бросились выполнять приказ.

В липкие пальцы паралитика вложили гусиное перо, развернули свиток.

— Чего вы ждете?! — несколько нервно поинтересовался капитан. Он начал сомневаться, что испанец вообще его понимает. — Пишите! Пишите же!

И рука поднялась и приблизила к желтоватой поверхности чернильное острие. Алькальд был не левшой, поэтому те пять букв, что он вывел, вызвали бы отчаяние в душе каллиграфа своим видом.

Составленные вместе, эти буквы образовали слово «город».

— Какой город? Какой?! Возле какого города находится это индейское поселение?

У алькальда задергалась щека.

— Он недоволен, — прошептал Беттега.

— Я тоже, — бросил ему Олоннэ.

Дон Каминеро понял, что его не понимают, да простится нам это тавтологическое построение. Рука снова поднялась, ткнулась по пути в чернильницу и написала на бумаге пять букв. Тех же самых.

— Опять «город»! — воскликнул Беттега, получивший, видимо, в детстве азы грамоты. Остальные корсары стояли много ниже его в смысле образованности.

— Он издевается над нами, капитан!

— Нет, — усмехнулся Олоннэ, — он не издевается, он торгуется.

— Торгуется?!

Олоннэ не обратил внимания на этот вопль справедливого возмущения и наклонился к дону Каминеро:

— Вы хотите, чтобы я не трогал Сан-Педро, тогда вы мне скажете, где находится индейское поселение, я правильно вас понял?

Дон Каминеро удовлетворенно закрыл глаза.

Пока глаза параличного алькальда были закрыты, Олоннэ позволил себе улыбнуться.

Глядя в открытые глаза, он сказал следующее:

— Я не просто обещаю, я вам клянусь, что с городом ничего не случится, мне нет дела до Сан-Педро, моей целью является это индейское поселение. Стал бы я забираться в такую глушь, прибрежные города намного богаче.

Старик снова поднял руку, Олоннэ взволнованно замер. Кажется, удалось!

В этот раз дон Каминеро написал всего три буквы:

«Дым».

Все корсары непроизвольно раздули ноздри. В комнате действительно ощущался запах гари.

— Это не дым, дон Каминеро, ни в коем случае. Это… ваша служанка топит печь соломой. Хотите, я вам докажу?

Олоннэ стремительно вышел во двор. Есть! Хижина для черной прислуги! Он содрал с крыши клок соломы. Выхватил из-за пояса пороховницу, сыпанул на каменный порог пороха. Ударил один раз кресалом, сунул во вспыхнувшее пламя добытую солому и с этим «доказательством» вернулся к ложу умирающего. Вся эта процедура заняла буквально несколько мгновений.

— Видите, дон Каминеро, видите?

Старик закрыл глаза. Трудно было сказать, поверил ли он. Скорее всего, нет. Ему было нужно, чтобы его убедили. Кроме того, если у него осталась способность соображать, он мог рассудить, что чем раньше он сообщит Олоннэ то, что его интересует, тем скорее корсары уберутся из Сан-Педро, что само по себе благо для города.

Перо снова потребовало чернил. Бумага снова распростерлась перед ним. И началась длительная, кропотливая работа, ибо слово теперь было длинное,

— Гва-те-ма-ла, — медленно прочитал Беттега.

— Что значит эта «Гватемала»? Где находится то, что я ищу? Южнее города, севернее, восточнее или…

Дон Каминеро закрыл глаза при слове «восточнее».

Олоннэ снова улыбнулся своей хищной улыбкой:

— Значит, восточнее Гватемалы?

Глаза утверждающе закрылись.

— Хорошо. В Сан-Педро есть проводники, знающие туда дорогу?

И снова положительный ответ.

— С кем мне поговорить по этому поводу, дон Каминеро? Раз начали, так уж заканчивайте. Почему вы не открываете глаза? А?! Что с вами?!

— Он умер, — вслух произнес Беттега то, что капитан и сам уже понял.