После страшного разгрома, устроенного ему корсарами на подступах к Гибралтару, дон Антонио не был столь уверен в окончательном успехе, как в начале своего крестового похода. Теперь он на победу надеялся. Состояние надежды значительно более трепетно, чем состояние самодовольной уверенности.

За те двое суток, что ушли на возвращение на батарею под Маракаибо, холеная внешность его высокопревосходительства претерпела сильные изменения. Губернатор осунулся, глаза ввалились, он сделался молчалив и задумчив. Ему и в самом деле было о чем поразмышлять. Что он напишет в своем докладе, который через месяц надлежит направить в Эскуриал? Где те полтора миллиона реалов, что необходимо отсчитать в королевскую казну? Где четыре галиона королевского флота, лишь весною этого года прибывшие из Старого Света для несения службы в Новом?

Ответов на эти вопросы у дона Антонио не было.

Единственное, что могло бы его оправдать, это голова Олоннэ.

Возможность заполучить ее еще сохранялась.

Может быть, последняя возможность.

Подобные мысли вертелись в голове губернатора, когда он стоял на каменном выступе побережья с приставленной к правому глазу подзорной трубой, направленной туда, откуда должны были появиться ненавистные корсарские паруса.

Ничего не видно.

Что эти скоты опять задумали?!

Его высокопревосходительство направил линзу трубы на сушу. Шестьдесят четыре орудия были тщательно замаскированы в развалинах форта. Кулеврины, мортиры, обычные корабельные пушки. Поскольку корсарские суда будут проплывать всего в полукабельтове перед их стволами… Дон Антонио хищно улыбнулся, представив, что произойдет.

Но может быть, эти бешеные звери захотят снова атаковать со стороны суши? Вооруженный взгляд губернатора ощупал густые заросли, начинавшиеся прямо от самого берега. Что можно высмотреть в этом зеленом аду!

Нет, не потащатся они через джунгли, бросив свои корабли, с тысячами фунтов награбленного добра. Они ведь считают его, дона Антонио, разгромленным и спрятавшимся за стенами Маракаибо. Они рассчитывают спокойно продефилировать к выходу из озера. Там им тоже нечего бояться, поскольку оборонительные сооружения приведены в негодность самими корсарами еще в начале налета.

На самый крайний случай (а события последних месяцев приучили его высокопревосходительство к мысли, что случиться может всякое) дон Антонио предусмотрел пути отступления. В нескольких сотнях шагов от батареи форта, выше по берегу, в укромной заводи, стоял галион «Сантандер», флагман эскадры, призванной защищать берега острова Эспаньола. Адмирал де Овьедо был против того, чтобы бросать крупнейшую испанскую колонию на Больших Антилах без всякой защиты, но губернатор настоял на своем. Сорокавосьмипушечное чудо кораблестроительной техники ожидало в засаде на тот случай, если какой-нибудь из корсарских посудин удастся прорваться по смертельной протоке между Большой Желтой отмелью и артиллерийским изобретением дона Антонио.

И как последний путь к отступлению «Сантандер» тоже был очень хорош. Днище его совсем недавно было очищено от ракушечных напластований, а парусное вооружение позволяло достичь огромной скорости, чуть ли не двенадцать узлов. Правда, о возможности такого использования корабля дон Антонио вслух не говорил.

— Ваше высокопревосходительство! — услышал дон Антонио голос капитана Клавихо.

— В чем дело?

— Они появились.

Рука капитана, одетая в перчатку из рыжей воловьей кожи, указывала на юг. Губернатор направил туда свою трубу.

— Да, какие-то паруса, — без всякого воодушевления сказал дон Антонио. Ему было неприятно, что не он сам заметил приближение противника.

— Это могут быть только корсары, никаких других судов в той части озера нет, — слишком уверенным тоном заговорил капитан Клавихо.

Ничего здравого в ответ на это замечание дон Антонио сказать не мог, поэтому сосредоточился на процессе созерцания своих будущих жертв.

— Однако, насколько мне известно, у Олоннэ осталось не менее пяти кораблей, а я наблюдаю всего два. Нет, в некотором отдалении заметен третий. Что вы на это скажете, капитан?

— Остальные корабли они могли бросить, чтобы не тратить время на длительный ремонт. Да и людей корсары потеряли немало во время похода, остальными судами просто некому управлять.

— Эх, если бы эти подонки из добровольческих рот не разбежались при звуке первого выстрела, мы бы еще под Гибралтаром покончили со всей этой компанией! — сказал капитан Пинилья, стоявший за спиной у беседующих.

Его высокопревосходительство не любил напоминаний о недавней неудаче, поэтому, оторвавшись от окуляра, недовольно оглянулся на говоруна. Тот заметно смешался, но все же счел возможным добавить к уже сказанному:

— Банда Олоннэ дышит на ладан, через несколько часов правота моих слов станет очевидной для всех.

— Знали бы вы, Пинилья, до какой степени мне хочется, чтобы вы оказались правы. Но…

Стоявшие в непринужденных позах капитаны приняли строевое положение.

— Потушить все костры. Стрелкам лечь на землю. Знамена также положить. Они не должны догадаться, что их здесь ожидает. Они вообще не должны заметить, что здесь кто-то есть.

Отдав еще ряд необходимых приказаний, губернатор перешел в тень большого фигового дерева, чтобы его фигура не маячила на фоне неба, и снова обратился к своей подзорной трубе.

Он внимательно наблюдал за всеми, даже малейшими маневрами корсарского флота, но при этом не знал, что сам является объектом наблюдения.

Олоннэ вместе с пятью дюжинами матросов, превратившихся на время в кавалеристов, расположился на лесистом холме как раз над артиллерийской позицией испанцев.

Лошади передвигаются быстрее кораблей, поэтому ему удалось обогнать Шарпа и Баддока. Его корабли, на которых остались лишь матросы, необходимые для управления парусами, не слишком спешили к месту событий. Воклену, оставленному за старшего, велено было проявлять большую осмотрительность и ни в коем случае не выдать свое присутствие ни Шарпу с Баддоком, ни дону Антонио.

У Олоннэ тоже была подзорная труба, и, поскольку его точка обозрения оказалась довольно высоко вознесена над округой, ему отлично были видны и пушки испанцев, и суда корсаров.

— Как только начнется канонада, ты возьмешь четыре десятка человек и начнешь спускаться вниз, -сказал он ле Пикару, лежавшему рядом в сухой траве.

— Лошадей мы оставим здесь?

— Разумеется, ты должен подобраться незаметно. В этом весь смысл. Посмотри, у них осталось еще не менее двух сотен человек. Придется применить наше обычное оружие — ярость; помножив ее на внезапность, мы получим результат, который нас устраивает. Полную победу.

— А ты?

— За меня не беспокойся, — ухмыльнулся Олоннэ, — без дела я не останусь.

Некоторое время они лежали молча, наблюдая, как суетятся испанцы, наводя последние маскировочные штрихи на свою позицию. Но слова, произнесенные спустя полчаса этих наблюдений: «Что это с ними?!» — относились отнюдь не к людям дона Антонио. Олоннэ был удивлен и раздражен поведением Шарпа и Баддока — они вдруг легли в дрейф.

— Неужели что-то заподозрили?

— Их смутил барк Ибервиля, — предположил ле Пикар. — Не перехитрили ли мы самих себя, капитан? Мы слишком заботились о впечатлении дона Антонио, но позабыли, что у наших бывших друзей тоже могут возникнуть кое-какие мысли по этому поводу.

Ле Пикар был абсолютно прав. В тот момент, когда он произносил свою речь, шлюпка с корабля капитана Баддока причаливала к борту «Эвеланжа». И уже через несколько мгновений взобравшийся на борт и вбежавший на мостик Баддок спрашивал у своего рыжего собрата, что им теперь делать. Как им расценивать тот факт, что Ибервиль, судя по всему, решил присоединиться к их эскадре?

— На кой черт он нам сдался!

— Может быть, он поссорился с Олоннэ и хочет предложить свою дружбу нам? — задал риторический вопрос Шарп, сделавшийся вдруг рассудительным.

— Я сорок лет жил без его дружбы, проживу и еще столько. Его послали проследить за нами.

— Зачем им это? — пытался возражать ирландец. Он чувствовал себя обязанным Олоннэ за Женевьеву и после ссоры со столь великодушным французом пребывал не в своей тарелке. Ему не хотелось искать в действиях своего бывшего союзника низменные мотивы. Баддок ничем капитану Олоннэ обязан не был, а если бы и был, то смог бы очень быстро и легко об этом забыть. Ничего, кроме мотивов корыстных и подлых, он в действиях других людей видеть был просто не способен.

— Зачем им за нами следить, ведь он знает, что мы в любом случае окажемся на Тортуге.

— Ты в любом случае окажешься на Тортуге, там у тебя жена, я же не собираюсь слишком долго маячить перед носом нашего кровавого безумца со слишком синими глазами. И он это знает.

— Так что ты намерен делать?

Баддок положил руки на перила, огораживающие мостик.

— Признаться, я уже принял решение и прошу тебя об одном: не мешай мне.

Вскоре перед многочисленными, хотя и невидимыми с воды зрителями разыгралась короткая огнедышащая драма. «Марктир» — тридцатидвухпушечный массивный корабль капитана Баддока — сблизился с барком капитана Ибервиля и без всякого предупреждения, внезапно отвалив орудийные порты, нанес бортовой залп из заранее заряженных пушек. Барк вспыхнул, как вязанка сухого хвороста.

— Они начали истреблять друг друга! — потирал руки дон Антонио.

— Ничего удивительного — дикари, — счел нужным заметить капитан Пинилья.

— Почувствовав себя победителями, они стали задумываться над тем, как поделить захваченное богатство. Результат перед нами. Золото не только возвышает, но и губит, — сказал капитан Клавихо, обнаруживая философический взгляд на вещи.

— Не будем спешить с выводами. Еще неизвестно, как эти разбойники поведут себя дальше.

— Признаться, на такой поворот я не рассчитывал, — сказал Олоннэ, глядя, как полыхает огромный плавучий костер. — Интересно, как собирался объяснить мне при встрече смысл своих действий этот хам Баддок.

— По-моему, он просто не собирался с тобой больше встречаться.

— Кажется, его желанию суждено осуществиться.

Ле Пикар тихо усмехнулся и потерся о траву татуированной щекой и носом.

— Одно можно сказать со всей определенностью: обратно Баддок с Шарпом вернуться не посмеют.

— Они поднимают кливера и марсели, ваше высокопревосходительство! — восторженно зашептал капитан Клавихо. — Они не разглядели нашей ловушки.

— Зажечь фитили! — также шепотом скомандовал дон Антонио.

Канониры в специально устроенных укрытиях застучали кресалами, ни одна струйка дыма, неосторожно взвившаяся над берегом, не должна была смутить подозрительных бандитов.

— У меня прямо слюна течет, — сладострастно улыбнулся губернатор, — как будто к моему столу несут жирного каплуна.

Пинилья и Клавихо угодливо захихикали.

«Эвеланж» и «Марктир» плавно приближались к берегу, чтобы войти в глубокий естественный проход, проложенный самой природой вдоль обрывистого берега.

— Они потопят их быстро, двумя-тремя залпами. Слишком большая плотность огня, слишком маленькое расстояние. Шлюпки англичанам в такой ситуации спустить не удастся, — сказал Олоннэ.

— Это точно, — подтвердил ле Пикар.

— К берегу они будут добираться вплавь, а там их уже будет ждать капитан Пинилья. Кажется, он выжил, я не видел его трупа среди мертвых испанцев. Они будут колоть и рубить тех, кто выберется на отмель, а тех, кто останется в воде, будут добивать из аркебуз вон с того базальтового козырька.

— Мне ударить до того, как они займутся этим?

— Нет, — Олоннэ поскреб свою заросшую переносицу, — особенно спешить не нужно. Ты сам видел, как наши английские «братья» относятся к нам, мы имеем полное право ответить им взаимностью. Если команды «Эвеланжа» и «Марктира» уменьшатся, скажем, на две трети, я не впаду в отчаяние.

Ле Пикар снова потерся носом о траву.

— Очень почему-то чешется, — пояснил он.

— Но слишком уж разгуливаться испанцам не давай. Пинилья — большой мастер истребления корсаров на песчаных пляжах. Ты ударишь в тот момент, когда они полностью втянутся в эту игру и у них не останется глаз на затылке, как говорят в Провансе.

— У нас в Пикардии тоже есть такая поговорка.

— Ну тогда, значит, ты понял все.

— Пинилья, говорят, у вас была уже одна возможность прикончить Олоннэ, — заговорил дон Антонио, надевая на голову украшенную серебряными накладками каску.

— К сожалению, я эту возможность упустил, ваше высокопревосходительство. — Капитан, на голове которого была каска без всяких украшений, опустил виновато голову.

— Не упустите своего случая сегодня.

Дон Антонио поправил перевязь со шпагой, поудобнее устроил за поясом пистолеты и вышел на каменную площадку, господствовавшую над местностью.

— Все, — сказал он, последний раз оценив ситуацию, — теперь у них обратной дороги нет. К орудиям!

Все произошло так, как рассчитывал губернатор Эспаньолы и предполагал глава корсарской эскадры. Корабли Шарпа и Баддока, влекомые достаточно свежим ветром, по мягкой кривой двигались вдоль обрывистого, сложенного из рыхлых каменных пород берега. За несколько сот футов до того места, где им предстояла встреча с ядрами испанской батареи, они поняли, что попали в засаду. Драматизм их положения состоял в том, что ни повернуть назад, ни остановиться не было никакой возможности, равно как и возможности подготовиться к бою.

Сбиваемые с толку торопливыми, часто взаимоисключающими командами, матросы носились по палубам и вантам, пытаясь воспрепятствовать тому, что должно было произойти, но их усилия были тщетны, а иногда и вредны. Например, совершенно напрасно были открыты порты левого борта. Канонирам не удалось подготовить пушки к стрельбе. После первого же залпа береговой батареи «Эвеланж», получив ряд страшных пробоин, лег на бок.

В этой ситуации открытые орудийные порты сыграли роль дополнительных отверстий для воды. Вода же, всегда готовая хлынуть внутрь судна, не замедлила это сделать. Все, кто вовремя сообразил, что происходит, стали прыгать с рушащегося в бездну борта в озеро.

Судьба «Марктира», увы, оказалась ничуть не радостнее. Капитан Баддок, увидев, что происходит, оставил мостик и сам кинулся к румпелю рулевого колеса. За годы плавания по морям Мэйна он сделался не только закоренелым негодяем и предателем, но и прекрасным моряком. Виртуозно сманеврировав, он сумел избежать столкновения с тонущим кораблем Шарпа. Баддок рассчитывал, что за пороховым облаком, которое возникло после испанского залпа, ему удастся проскочить. Кроме того, тонущий «Эвеланж» некоторое время играл для его корабля роль укрытия.

Ему бы удалось достичь желаемого, если бы дон Антонио чуть хуже подготовился к встрече и будь у самого Баддока чуть побольше времени. А так…

Пороховое облако рассеялось.

«Эвеланж» скрылся под волнами страшного озера Маракаибо намного быстрее, чем можно было ожидать.

«Марктир» медленно, слишком медленно полз по сиреневым мелким волнам. Сорок черных, хищных зрачков держали ее в своем прицеле.

Капитан Клавихо громко повторил команду, отданную доном Антонио.

Сначала капитан Баддок услышал хруст сокрушаемого испанскими ядрами дерева, почувствовал содрогание корабельного корпуса, и лишь потом в левую щеку ему ударил грохот пушек.

— Ну что ж, капитан, пришел ваш час, — сказал дон Антонио, убирая подзорную трубу во внутренний карман камзола. В ней больше не было надобности, картина боя была прекрасно видна и невооруженным глазом.

Пинилья вытащил из ножен шпагу, коснулся серединой лезвия козырька своей каски, давая понять, что понял приказ. И бросился вниз по склону холма к зарослям кустарника, где до времени укрылась его рота.

Отдавая на бегу команды, Пинилья первым выскочил на песчаную отмель и со шпагой наголо атаковал выползающего на берег корсара. Тот попытался увернуться, но был слишком мокр и неуклюж. Клинок капитана попал ему точно в солнечное сплетение.

Выбравшиеся на берег корсары из команды «Эвеланжа», стоя по пояс в воде, судорожно вытаскивали шпаги и кинжалы. Они готовы были сражаться, даже оказавшись в столь ужасном положении, но было видно, что, несмотря на всю свою решимость, организовать настоящего сопротивления им не удастся.

— Выдвигайте стрелков, Клавихо.

Это было своевременное приказание. Корсары со второго тонущего корабля, увидев, что их ждет на песчаной отмели, решили не выбираться на берег немедленно, а попытались проплыть чуть дальше, до того места, где заросли вплотную подходили к воде.

Думая, что они нашли путь к спасению, корсары Баддока ввергли себя в страшную ловушку: им пришлось проплывать под базальтовым козырьком, нависшим над водой на высоте не более пятнадцати футов. Вот на этот козырек и вышли по приказу его высокопревосходительства стрелки Клавихо. Они лупили из аркебуз и пистолетов по плывущим корсарским головам практически в упор. Чистая озерная вода не просто окрасилась кровью, а превратилась в омерзительное месиво из разжиженных человеческих мозгов.

Надо ли описывать чувства дона Антонио?! Что ж, хотя бы отчасти его сын Педро мог считаться отомщенным, а имя рода де Кавехенья с сегодняшнего дня засияет, как не сияло никогда прежде.

Но…

Дон Антонио услышал какие-то звуки справа сзади от себя. Еще ничего не успев сообразить, он сделал инстинктивно несколько шагов влево, прячась в густой тени тропических деревьев.

Корсары!

Потрясая пистолетами и саблями, они неслись вниз по склону соседнего холма, чтобы ударить в тыл людям Пинильи.

Откуда?!

Зачем?!

Еще множество столь же отчаянных и столь же бессмысленных вопросов теснилось в голове губернатора. Сердце его как бы исчезло из груди, и на его месте образовалась пугающая пустота. Ужаснее всего было понимание того, что нет никакой возможности вмешаться. Пинилья слишком увлекся славным и приятным делом истребления мокрых корсаров. Ему и в голову не придет обернуться и посмотреть, что происходит у него за спиной.

А-ах!

Корсарские сабли обрушились на головы испанских солдат. Кровавый азарт победоносной атаки сменился самой омерзительной паникой.

Дон Антонио надеялся, что на берегу завяжется бой и он успеет оповестить Клавихо вместе с его людьми…

Нет, не успеть, аркебузиры и пикинеры Пинильи уже превратились в стадо перепуганых баранов. Оружие посыпалось на песок.

Сдаются!

Мразь!

Дальнейшее развитие боя просматривалось со всей очевидностью: сейчас корсары обогнут скалу с раздвоенной вершиной и выйдут в тыл Клавихо. Его стрелкам будет непросто понять, каким это образом тир внезапно превратился в настоящую войну. Пока они будут приходить в себя, их сбросят в воду, туда, где тонут корсарские тела, разорванные пушечными ядрами.

К чести его высокопревосходительства надо сказать, что он лишь на краткий миг потерял самообладание. Переход от сияющих перспектив победы к зловонной бездне поражения был слишком резким. Но какой смысл отчаиваться! Отчаиваться даже опасно, поскольку еще предстоит заниматься делом собственного спасения.

Впрочем, здесь все было более-менее ясно.

«Сантандер»!

Сделав знак лейтенанту Лопесу и еще двоим находившимся рядом штабистам, дон Антонио направился в лесную чащу. Как человек благоразумный готовясь к победному бою, он позаботился о путях унизительного отступления. Одному ему известная тропинка соединяла его командный пункт и ту озерную заводь, где стоял укрытый от чужих глаз сорокавосьмипушечный корабль, флагман эспаньольской эскадры.

Несмотря на свою дородность, дон Антонио передвигался очень быстро. Лопес и штабисты едва поспевали за ним. Они не знали, куда он направляется, но были почти уверены, что он спешит на помощь капитану Клавихо, чтобы организовать отпор корсарам. Перед их глазами еще стояла картина разгрома роты капитана Пинильи, и они были уверены, что стрелков Клавихо постигнет та же участь. И очень скоро. Они были уверены и в том, что сопротивляться этим французским и английским зверям невозможно, и поэтому с вожделением поглядывали на подступавшие вплотную к тропинке заросли.

Может быть, лучше отсидеться в чаще?

Не останутся же корсары навечно на этом необустроенном берегу.

О тайной бухте и о «Сантандере» им ничего не было известно.

Дон Антонио был занят своими мыслями. Чтобы успокоиться, он бормотал про себя, что все не так уж плохо. Что так или иначе корсарский флот он уничтожил. И самое главное: вероятность того, что во время боя погиб этот людоед Олоннэ, весьма и весьма велика.

Его могло убить ядром.

Он мог утонуть. И сейчас его мозги плавают по поверхности розоватых вод страшного озера Маракаибо, безуспешно пытаясь понять, что же это случилось!

Дону Антонио так понравилась эта мысль, что он даже рассмеялся на ходу.

Сопровождавшим его людям этот смешок послужил убедительным знаком того, что его высокопревосходительство под воздействием жутких впечатлений проигранного боя сошел с ума. Такой вывод давал им не только рациональные, но и моральные основания расстаться с ним и не сопровождать в увлекательном путешествии в ад.

Таким образом, когда тропинка подошла к последнему своему повороту, к обомшелой влажной скале, за которой стояло на якоре прекрасное деревянное чудо, галион «Сантандер», его высокопревосходительство, обернувшись, увидел перед собою одного лишь верного Лопеса. Два других офицера испарились. Дон Антонио все понял сразу.

Он усмехнулся горько и ехидно одновременно. Его не удивила человеческая ненадежность, в последнее время он слишком часто сталкивался с ее проявлениями. И он порадовался, что в данном случае эта зловредная человеческая слабость — предательство — будет наказана немедленно.

— За мной, Лопес, за мной! Не жалей об этих ублюдках. Клянусь страданиями святого Иеронима, Господь наградит тебя за верность.

Они спустились к воде. В зарослях была укромно и удобно спрятана лодка. Губернатор, не чинясь, вместе с лейтенантом сел на весла.

— Повторяю, мой верный Лопес, Господь наградит тебя. Не знаю, правда, когда, никто не может заглянуть в замыслы Всевышнего. Со своей стороны, я хочу сказать тебе, что ты отныне не лейтенант, а капитан. У меня в каюте есть шкатулка с заполненными офицерскими патентами, как только мы отойдем от берега, я заполню один из них.

Говорливость и несоразмерная щедрость его высокопревосходительства объяснялась легко — он испытывал огромное облегчение оттого, что ему удалось уйти от огромной опасности. Только отплыв от нее на некоторое расстояние, он мог рассмотреть как она была велика.

Борт шлюпки глухо ударился в борт корабля.

Сверху свалилась веревочная лестница. Вахтенные узнали приплывших.

Дон Антонио со всею скоростью, на которую был способен, стал карабкаться вверх.

Когда он, тяжело дыша и обливаясь потом, перебирался через фальшборт, с его мокрой головы свалилась каска и ударила в плечо карабкавшегося следом Лопеса.

— Ничего, капитан, — весело крикнул губернатор, наклонившись вниз, — это последняя неприятность в вашей жизни!

После этого он повернулся, чтобы позвать дежурного офицера и скомандовать немедленное отплытие, и увидел перед собой дуло пистолета. Пистолет этот держал огромный курчавобородый человек с серьгой в ухе и в красном платке, намотанном на голову.

— Что такое? — спросил мгновенно все понявший губернатор. Голос у него внезапно сел, так что могло показаться, что он спрашивает шепотом.

Человек, державший пистолет, корсиканец по имени Беттега, один из людей, пользующихся особым доверием капитана Олоннэ, усмехнулся:

— Вы боитесь кого-то разбудить, ваше высокопревосходительство?

— Кто вы?

— Кто я, вам знать необязательно. Но никто не собирается держать вас в неизвестности. Пойдемте, я отведу вас к человеку, который вам все объяснит.

Дон Антонио увидел, как через фальшборт перебирается новоназначенный капитан Лопес. Увидел, как его быстро и умело скручивают два здоровенных, голых по пояс корсара.

— Куда идти?

Ему было указано.

Беттега с издевательской предупредительностью отворял перед доном Антонио одну дверь, другую. Потом третью. Губернатор Эспаньолы остановился на пороге своей роскошной каюты.

За письменным столом сидел человек, углубившийся в чтение. Он, кажется, действительно был очень захвачен текстом раскрытого перед ним манускрипта, поскольку не сразу отреагировал на появление хозяина библиотеки.

Когда он поднял голову, дон Антонио увидел то, что боялся увидеть больше всего на свете. Густые, сросшиеся на переносице брови, пронзительно синие глаза, немного крючковатый нос. Ворон с небесным взором.

— Здравствуйте, дон Антонио.

Все поплыло перед глазами губернатора, как пишут в романах. И он начал медленно оседать с явным намерением потерять сознание на полу своей каюты.

Обладавший настоящей корсарской реакцией корсиканец с кольцом в ухе не дал ему это сделать. Он подхватил обмякшее тело под мышки. Но тут произошел маленький казус. Дело в том, что корсиканец держал в правой руке пистолет, так что, когда на ней повисла безвольная тяжесть губернаторского тела, палец непроизвольно нажал на спусковой крючок.

Раздался выстрел.

Когда рассеялся пороховой дым, Олоннэ оглянулся и увидел, что одно из цветных стекол в витраже, украшавшем широкое заднее окно каюты, разбито.

Причем было разбито то стекло, до которого пуля могла добраться, только пролетев точно через голову капитана Олоннэ.

Беттега пришел в ужас. У него перехватило от волнения горло. Все еще держа на руках двухсотфунтовое губернаторское тело с выпученными, быстро наливающимися кровью глазами, корсиканец попробовал оправдываться.

Олоннэ спокойно закрыл книгу и сказал:

— Без стрельбы все-таки не обошлось. Посади его высокопревосходительство в кресло, и можешь убираться.