Глава десятая
Санкт-Петербург. Европейская Россия
– Иногда я думаю, князь, не зря ли мы пошли на эту авантюру?
Александр порою любил совмещать прогулку с беседой. Иными словами, совмещать полезное все с теми же государственными делами, то есть просто с необходимым. И, хотелось бы верить, тоже полезным.
Его нынешний собеседник и доверенное лицо Петр Волконский вопросительно посмотрел на друга и правителя огромной Империи.
– Простите, не понял, в какую именно?
– Я имею в виду Мексику. Столько проблем, и ради чего? – Александр поневоле вздохнул. – Утром приходил Канкрин. По его отчетам, колония едва оправдывает себя. Постоянно приходится выплачивать пособия и подъемные новым колонистам. Когда еще деньги вернутся назад? Да содержание там армии… Меж тем финансовое положение России отнюдь не блестяще.
Генералу осталось лишь согласно кивнуть.
Впрочем, он редко спорил с Императором. Отнюдь не потому, что был подхалимом. Просто взгляды на многие вещи у Волконского совпадали с Александром еще со времен молодости, когда князь был всего лишь гвардейским офицером, а Император – Наследником. Они уже тогда были дружны, и в мартовский день при восшествии Александра на престол князь сразу стал генералом и генерал-адъютантом.
В дальнейшем он сполна оправдал свои чины организацией квартирмейстерской службы. Не говоря уже про личные подвиги под Аустерлицем.
– Но отступать тоже нельзя, – после некоторой паузы произнес генерал. – Воспримут как нашу слабость. Раз уж ввязались, надо идти до конца. Финансовое положение никогда не было хорошим.
– Вы верно заметили. Отступать мы права не имеем. К тому же благодаря колонии мы получили возможность влиять на события в той части света. Главное же – если существование территории без рабства и крепостного права сумеет себя оправдать, можно будет вводить сии порядки на прочих землях Империи. У наших противников будет выбит из рук их главный козырь. Они вечно твердят о незыблемости устоев, экономической составляющей и вообще о пагубности свободы для народа, а мы им сразу поставим в пример Мексику.
Самодержавный Император любил порою поговорить о свободе. В бытность Наследником он вообще доказывал своему наставнику Лагарпу преимущества республиканской формы правления. Но если идеи республики умерли в его сердце, то об освобождении крестьян разговоры поднимались постоянно.
Волконский был в курсе: среди бумаг Императора лежал подготовленный по его личному приказу проект Аракчеева о ликвидации в России крепостного права. Подобно всем документам, вышедшим из-под пера Змея, прожект был основательным, с тщательными расчетами, в какой местности сколько потребно крестьянам земли, в какие издержки казне выльется освобождение на первом этапе, и многих других. Граф никогда не выпускал из виду любой мелочи. Он обстоятельно выполнял любой приказ Императора – вне собственного отношения к полученному распоряжению. Как в случае с военными поселениями, когда лишь двое – Аракчеев и покойный ныне Барклай – выступили против. Причем Аракчеев, по слухам, буквально валялся в ногах Императора, умоляя этого не делать. Зато став главою поселений, все предписания выполнял неукоснительно и строго.
Александр подписывать бумаги не спешил. Его предки пожаловали за службу предков нынешних владельцев землями, и имеет ли он право отнимать данное не им, да еще – в вечное пользование? Это – нравственный аспект проблемы. А ведь есть еще и политический. Весьма многие будут недовольны новым оборотом дела. В стране, которая пережила массу дворцовых переворотов, поневоле станешь думать о каждом своем шаге. Отец ведь, по большому счету, хотел России только добра. И где он теперь?
Зато на новых территориях Александр осуществлял все в соответствии с собственными представлениями. Польша и Финляндия получили Сеймы, жители Мексики – личную свободу. Даст Бог, опыты окажутся удачными, и тогда новые порядки распространятся на Россию.
Даст бог.
Главное – не торопиться, действовать осторожно, без риска вызвать чрезмерное недовольство и с одной, и с другой стороны. Помимо консерваторов имеется молодежь, а вот та как раз желает всего и сразу.
Пока же смущали средства, которые тратились на далекую колонию и до сих пор едва возвращались обратно. Мексика не относилась к процветающей во времена испанского владычества. И во времена русского, если что менялось, то крайне медленно. Поневоле порою начнешь жалеть о приобретении.
С другой стороны, отступать нельзя. Нельзя показывать Европе собственные слабости. Тут Волконский абсолютно прав. Хотя он относился к числу тех, кто возражал некогда против покупки. Мол, Россия – континентальная держава, и тратить огромные суммы на флот просто ни к чему. Наши интересы в Европе. Америка же так далеко, что пользы от приобретений никаких не предвидится. Центр мира здесь, и какая разница, что происходит на периферии?
Но зато апробация любых идей проходит там, не встречая сопротивления здешних душевладельцев. Так что несомненная польза в приобретении имеется. «Все в руце Божьей, – набожно подумал Александр. – Раз Господь сподобил, значит, он не оставит и поможет в дальнейшем. Не нам, но Имени Твоему».
Император в очередной раз за последнее время почувствовал накативший приступ усталости. Солдатам и то за двадцать пять лет службы отставку дают. Именно за тот срок, который Александр Павлович уже правит Россией. Поневоле захочется на покой. Подальше от всех проблем и забот.
Только куда от них денешься?
Тульчин. Европейская Россия
Опасность действительно угрожала и с другой стороны. Император прекрасно знал о том, просто не считал себя вправе наказывать людей, когда сам был в молодости косвенно замешан в заговоре против собственного отца.
Да и кто порождал и разделял либеральные иллюзии вплоть до войны? А в чем-то и чуть дальше…
– Доколе терпеть возможно сие возмутительное положение вещей, когда далекая колония пользуется многими благами свободы, а коренные земли в рабстве пребывают? Каждое истинно русское сердце вопиет о несправедливости. Надо действовать, господа, раз наверху не хотят услышать чаяния народа. – Пестель, подобно многим, считал, словно глубоко проник в народную душу и знает тайные и явные желания.
Если же они не совпадают с ожиданиями, то ради общественной пользы требуется лишь силою потащить народ к всеобщему счастью и процветанию.
Юшневский и Лорер согласно кивнули. Обличение существующего строя всплывало едва не в каждом разговоре. Даже фразы были зачастую теми же самыми, однако с завидной регулярностью тема всплывала вновь и вновь. Ладно, когда приводились новые факты, но чаще всего кто-нибудь вещал уже давно обговоренное, известное остальным, и тем не менее слушали, вставляли привычные замечания, да с таким пылом, будто сказанное прозвучало в первый раз и являлось откровением свыше.
Не всегда, разумеется. Иногда речь шла о вполне конкретных мерах и планах, а порою Пестель зачитывал соратникам какие-то места из творимой им «Русской Правды». Он был обстоятельным человеком, посему желал все грядущие законы сформулировать еще до переворота. Будущее государственное устройство, порядок управления, организация внутренней стражи, призванной следить за помыслами граждан, ее привилегии в сравнении с армией, отношения с другими странами и некоторыми собственными окраинами…
Земель в нынешней Империи много. Явно не все захотят дальше разделять судьбу коренного народа. А будут ли силы, чтобы удержать, неизвестно. Лучше пусть помогут свергнуть нынешний строй, и за это можно будет поступиться и территориями, и народами. Те же поляки, к примеру. У них не угасает мечта возродить былое государство, столь славное своими вольностями. Настолько, что их тайное общество готово помочь в общей борьбе против самодержавной тирании.
– Мне подумалось: что с Мексикой делать будем? – вдруг спросил Лорер. – Далеко, свободно…
Пестель задумался. Признанный мыслитель и руководитель Южного общества, он находил решения проблемам, и даже те, кто был не согласен, рано ли поздно под напором аргументов были вынуждены соглашаться с ними.
Оба нынешних собеседника к спорщикам не относились. Уже давно попали под влияние Павла Ивановича и заранее соглашались со всеми его размышлениями.
– Свободно, да… – задумчиво протянул Пестель. Об Америке он думал, но до сих пор не слишком конкретно. С одной стороны, как бы своя земля, и даже многое, до сих пор неосуществимое здесь, там уже сбылось. С другой – настолько далеко, что не знаешь, как удержать приобретенное. По большому счету, до прибытия русских войск там все кипело. Пришлось подавлять местную революцию, и с обретением свободы в России не настанет ли пора исправить ошибки тирана? Рано или поздно, жители далекого континента в благодарность помогут новому правительству, а может, даже каким-либо образом соединятся в единое государство.
Почему бы нет? Втайне от всех Пестель мечтал о союзе всех свободных стран. Союзе настолько крепком, что можно будет говорить о едином для всех государстве. Одна страна на всю Европу, а может, и часть Америки – разве так не будет лучше для всех?
Мысли про Новый Свет были сравнительно новыми. Раньше как-то думалось до Атлантики с запада и Сибири с востока. Америка находилась настолько далеко, что элементарно не входила в круг планов. Разве что приветствовалась борьба Боливара с угнетателями.
– Думаю, жители Мексики обязаны сами судьбу решить свою по свержении тирании. Удержать силою столь далекую территорию мы не сумеем. Пока наводить будем порядок на собственных землях, влиять на колонию мы не в силах будем. Даже новости туда так медленно идут, что вспомоществовать тамошним революционерам мы ничем не сумеем. Единственное, предупредим, когда будет намечено конкретное время.
Есть ли там кто из единомышленников, собравшиеся толком не знали. Казалось, что есть. Не могут не быть. Почему-то надежда обращалась на Муравьева. Не уехал бы в те края, точно был бы членом Управы. Но ведь и там мысли Николая Николаевича не могли поменяться. Не зря верные люди передали послание с племянником нынешнего полковника. Наверняка в Мексике уже существует обширная организация, куда наряду с пришлыми из России офицерами входит много местных жителей. Тех, кто уже не раз и не два пытался восстать против владычества далекой Испании, а затем, в самом начале, и России.
Идеи революции кипят не только в Европе, но и в Америке. Один пример Боливара стоит многого.
– Но не будет ли так, что мексиканские революционеры воспримут русских как врагов? – осторожно спросил Юшневский. – Кто-то примкнет к местным жителям. Но что станется с остальными?
Пестель лишь развел руками. Мол, ничего тут не поделаешь. Неизбежные издержки любой революции. Или ты разделяешь мнение восставших, или будь готов проститься с жизнью.
Оставалось надеяться – большинство правильно поймет происходящее и поддержит борьбу.
– Мексика нам совершенно не нужна, – объявил Пестель. – Далеко. Кто захочет, вернется, кто захочет, останется там. Ни нам пользы, ни им. В свободной России достаточно земель будет. Может, потом, когда мир станет единым на основе всеобщей свободы…
Летний лагерь у Царского Села
В летнем лагере было весело. Разумеется, служба отнимала гораздо больше времени, чем в Санкт-Петербурге. Учения шли за учениями. Взводные, эскадронные, полковые… Заезды, атаки, маневрирование в строю – все необходимое для возможных сражений. И еще то, что понадобится на заключительном смотре. Вполне вероятно – в присутствии самого Императора. Если Александр будет неподалеку от столицы.
Победитель Наполеона любил путешествовать, словно какой-то зуд не давал всемогущему властителю долго находиться на одном месте. То по российским владениям, то по самым разным европейским странам. Сейчас он тоже куда-то укатил, поговаривали – куда-то на юг, а на сколько и по каким местам, толком не знал никто.
Большинство офицеров о вояжах Императора не задумывалось. Жизнь в лагерях шла положенным чередом. Балы и прочие увеселения были отложены до осени. Зато вечерами, после обязательных учений, вовсю шли обычные офицерские посиделки. С вином, картами, с приглашением гостей из прочих гвардейских полков – все как положено в подобных случаях.
Отцы-командиры взирали на вечернее времяпровождение сквозь пальцы. Сами были молодыми, сами точно так же проводили вечера за вином и картами. Главное – чтобы служба неслась, нареканий не было. Вот ежели поутру кто форму перепутает, равнение нарушит, абы еще что в том же духе – гром и молнии обеспечены.
На то и отец, чтобы карать исключительно за дело.
Соответственно, разговоры за столами вращались вокруг обычных тем. Старшинство, производство, всякие служебные хитрости, смешные случаи, дамы, наконец…
Но – не всегда. Каждому времени – свое. Едва не с памятного для старших в службе возвращения из Парижа в полках и в обществе молодых вошли в моду разговоры о политике. Многие даже стали изучать экономические теории Адама Смита – вещь совсем неведомая ранее. И не просто изучать, спорить, пытаться приложить иноземные построения к российской действительности. Кое-кто по молодому задору, тайным расчетам или просто глупости стал подумывать и о большем.
Все вполне в гвардейской традиции. Едва не век менять императоров и императриц по малейшему поводу и без повода – тут поневоле на подсознательном уровне возомнишь о себе невесть что. Особенно в компании да за батареей бутылок. Приятно чувствовать себя вершителем мировых судеб. Да и высшей справедливости по молодости тоже хотелось. Все казалось легко, доступно, даже не думалось о последствиях для самих себя…
Меняя мир, так не хочется менять свое место в мире – если оно достаточно высоко.
– Пойми, Алонсо, – Анненков уже изрядно выпил и теперь пытался втолковать корнету усвоенные не столь давно истины. – У тебя на родине рабство отменено, но ведь у нас имеется! И разве не долг каждого порядочного человека всецело искоренять его?
Поручик был человеком весьма богатым. Одних имений в разных губерниях у него имелось столько, большинству помещиков и не снилось. Но, при смелых разговорах, Анненков, подобно всем единомышленникам, и не думал освобождать своих крепостных сам. Даже несмотря на соответствующие указы Императора, позволяющие проделывать это на законных основаниях и без особых проблем.
– Конечно, долг, – согласился Канстантбадо с очевидным. – Представляешь, Иван, у нас северные соседи тоже пытались восстановить рабство. Стали самовольно селиться у нас с рабами, как принято в их республике. Понадобилось личное распоряжение Наместника, чтобы выселить рабовладельцев прочь. Так они еще что-то кричали о правах и свободах. На чужой территории. Едва не пришлось применить силу.
– Представляю. Гнать таких надо! – не вполне логично отреагировал Анненков. Все-таки он тоже относился к разряду душевладельцев. Пусть крепостное право и рабство – вещи несколько разные.
– Мы прогнали, – белозубо улыбнулся корнет.
Сам он был тогда ребенком и никого прогонять не мог, но обычное дело – отождествлять себя с государством в добрых делах.
– Я же говорю – настала пора менять власть, – Анненков понизил голос до шепота. – Доколе нами будет властвовать один человек? Только республика является совершенной формой. Люди сами должны выбирать правителя.
– Знаешь, по соседству с нами республика, – напомнил Кастантбадо. – Да и асиенду нашу хотели разорить республиканцы. По виду и сути своей – форменные разбойники. Это вы давно забыли, что это такое. А нам долго напоминали.
– Но свобода…
– А присяга? – напомнил корнет. – Мы же присягали на верность, Иван. Измена слову – это бесчестие. С какими намерениями мы бы ни изменяли.
– О чем речь, господа? – полог палатки приоткрылся, и внутрь шагнул полковник Апраксин. На правах командира он порою заглядывал к подчиненным. Как отец заглядывает к детям. И даже жест рукой сделал, мол, сидите, не вставайте.
Анненков чуть напрягся. Все-таки речи назвать приличными офицерам было трудно.
– О всякой ерунде, господин полковник, – отозвался корнет. – И не о ерунде тоже. О моей родине, к примеру.
– О родине? Это интересно. Я бы послушал, – улыбнулся Апраксин.
Хотя, разумеется, был давно наслышан о далекой Мексике и прилегающих к ней странах и территориях. Насколько запомнил все Алонсо. Все-таки семь лет вдали – не шутка. Тем более – в таком возрасте.
Сан-Антонио
– Проходи, Андрей. Присаживайся. С чем пожаловал?
На службе Муравьев держался с племянником ровно, ничем не выдавая родства. Да и как иначе? Полк – единая семья, и иного родства, кроме полковых уз, не терпит. Все офицеры равны между собой, и какие тут могут быть поблажки? Особенно в отношении тех, кто в полку – без году неделя и еще толком ничего не ведает. Еще гонять и гонять, чтобы толк был. Иного пути не дано.
Но дома – дело другое. Племянник молод, надо учить его, наставлять, помогать, если возникнет нужда.
Молодой подпоручик скользнул взглядом по заваленному бумагами столу, присел на стоящий чуть в отдалении стул. В чужие бумаги заглядывать нехорошо. А уж служебные они или личные – дело десятое.
Впрочем, главное Андрей уже заметил. Всевозможные исписанные листки чередовались с географическими картами. Имелась даже пара книг, явно не романов, до которых старший Муравьев и не был охотником. Очевидно, труды каких-либо ученых мужей по нравам и обычаям индейцев. А может, и что другое. Не станешь же разглядывать!
Помимо всего прочего Андрею просто приятно было бывать среди родного и дружного семейства. В доме полковника было настолько уютно, словно не в гости заглянул, а находишься у себя. Хотя сейчас молодому Муравьеву хотелось отнюдь не уюта…
– Дядюшка, я слышал, будто вы должны возглавить экспедицию к индейцам…
На лице полковника не отразилось никаких чувств. Зато в душе возникла невольная досада. Вроде бы конфиденциальное поручение, и вот уже оно известно всем.
Впрочем, ради справедливости мысленно поправил себя Муравьев, в данном случае разгадка может лежать на поверхности. Полковой адъютант как раз сейчас обязан оформлять приказ о передаче командования с указанием, что командир полка отправляется в командировку. И уж кому, как господам офицерам, не знать цели вояжа своего полковника.
– Не экспедицию, а дипломатическую миссию, – поправил племянника Николай Николаевич. – Проводим послов до их земель, на всякий случай набросаем карту, осмотрим владения племени, и сразу же назад. Никаких приключений и подвигов. Просто работа.
Замечанию о работе Андрей по молодости лет не поверил. Ему всюду мерещились схватки, погони, опасности…
– Я умею набрасывать планы местности. Нас этому учили, – сказал подпоручик, словно дядя мог не знать программу Корпуса.
– И тебе настолько понравилось действо сие, что не терпится применить знания на практике, – не смог скрыть иронии Николай Николаевич.
– Да, – уже без особой уверенности согласился племянник. Но почти сразу произнес тверже: – Да.
Глаза полковника искрились от веселья. Он смотрел на племянника и словно спрашивал: что ты придумаешь еще?
– Я же хочу посмотреть, как живут вольные люди, – признался Андрей. – Никогда не видел, разве цыган. Интересно. Как у них? Счастливее ли человек, если он свободен? Вам же тоже было интересно, когда сюда приехали.
– Когда я сюда приехал, мне было не до индейцев, – признался Муравьев. – Тут вовсю шалили банды революционеров. Одной управлял пират, называвший себя республиканским губернатором Тешаса. Другой – человек, носящий титул командующего республиканской мексиканской армией. Не до праздного любопытства, знаешь ли. Попробуй найди, где они скрываются. Да еще людей нет. Воинские части прислали позднее, а тогда тут были или старые мексиканские части, или казаки. Добавь угрозу нападения соседей – какие тут индейцы?
Племянник внимал фразам, как музыке. Юность всегда мечтает о подвигах. Гром барабанов, пение труб, грохот орудий, клубы порохового дыма к небесам… Кажется, сама Слава слетает с небес к отважным воинам.
На то и молодость, чтобы представлять вещи в романтическом ореоле.
– Не до индейцев мне было первое время, – повторил Николай Николаевич. – Да и они же разные. Земледельцы, охотники, рыболовы. Даже языки различны, а уж образ жизни…
– Дядюшка! – просительно произнес Андрей.
– Ладно, – улыбнулся Муравьев. – Оформлю приказом. Но с одним условием.
– Согласен! – не дожидаясь продолжения, торопливо проговорил племянник.
– Полная дисциплина. Слушаться меня во всем. Никаких прогулок в одиночестве, никакой самостоятельной инициативы.
– Слушаюсь! – искренне на данный момент отозвался подпоручик.
Уж понятие дисциплины в Корпусе было вбито крепко. Хотя бы на уровне понимания ее необходимости.
Штат Веракрус
Хуан Луис Педро Кастебан курил у окна.
Вечер принес немного прохлады, и можно было бы покинуть дом, обосноваться снаружи, но, по правде говоря, Кастебан просто забыл о подобной возможности.
Если подумать, Хуан Луис имел все основания для довольства. Кем он был каких-то семь лет назад при прошлой власти? Всего лишь капитаном без перспективы получить следующий чин. И вот он давно полковник, а буквально на днях знакомый в штабе Наместника намекнул, что в далекую метрополию ушло представление на генеральство.
Карьера складывалась. Пусть назвать Кастебана молодым было уже трудно, но все-таки старым он тоже не был. Мужчина в расцвете лет – чуть больше сорока.
Во времена оны ради хоть каких-то перспектив будущий полковник был готов даже поддержать многочисленных повстанцев, если бы переворот сулил хоть какой-то успех. Хорошо, не поддержал. Напротив, вовремя выступил против, сумел отличиться, а дальше права оказалась русская поговорка. За Богом молитва, а за царем служба не пропадают. Три ордена, Золотое оружие, чины – имеются все основания для довольства. Не говоря уже о процветающей асиенде, размерами вполне достойной нынешнего положения хозяина.
Разумеется, супруга из хорошей фамилии, трое детей: двое мальчиков и дочка, причем для первых открыты все перспективы. Войдут в возраст – и добро пожаловать в Санкт-Петербург, в Корпус, а там – или сюда, или служи в метрополии. Дочь тоже будет не бесприданница. Пусть партию ей присматривать еще рано.
И полк неплох. И стоянка полка в самом Веракрусе, не в какой-нибудь откровенной дыре.
Нет, сменой власти Кастебан был полностью доволен. И много лучше всевозможных самозваных республиканских правительств, которые давным-давно пытались переманить его на свою сторону. Там еще неясно, как бы сложилось. Если вспомнить количество патентов, которые они заранее раздавали направо-налево, столько должностей бы никак не нашлось. Хоть еще две армии создавай из одних генералов, да штаты дроби до уездов, но с прежним гордым названием.
Тем больше смущал сегодняшний доклад верного Луиса, бывшего сержанта мексиканской, а ныне фельдфебеля русской армии. Человека преданного, кое-что знающего о былых связях начальника и даже способствовавшего уничтожению улик. В лице тех революционеров, которые выходили на Кастебана напрямую.
Мир изобилует случайностями, а может – Промыслом Божьим. Трое изрядно подвыпивших офицеров, двое своих и один приезжий, говорили настолько громко, что фельдфебель поневоле услышал несколько фраз. Дальше старый служака поневоле насторожился, подкрался поближе, затаился и стал подслушивать.
По всему выходило: в некоторых кругах назревает заговор. Из тех, что некогда охватывали значительную часть определенных слоев населения. Кто-то опять задумался о революции с соответствующим объявлением независимости Мексики от метрополии.
Нет ничего нового под Луной, если подумать. Опять кто-то хочет залезть наверх, и для того готов создать новое государство. Единственное – сейчас на севере страны хватает поселенцев из самых разных стран, по собственной воле ставших русскими подданными, и как они отнесутся к перемене власти, скорее всего, даже гадать не надо.
Главное же – зачем? И севернее, и южнее былым колониям удавалось отстоять независимость. Только причина была еще в том, что метрополия была или слаба, как испанская, или не имела свободных войск, как английская. Российская же армия в данный момент сильна, противостоять ей непросто.
Что же делать? Изменять присяге Кастебан не желал. Вопрос в другом – то ли немедленно доложить о готовящемся заговоре непосредственно Наместнику или кому из его ближайшего окружения, или подождать и попробовать прежде узнать подробнее.
Мало ли что болтает молодежь спьяну? Выставляются друг перед другом, мелют языками, лишь бы молоть, а утром толком даже не помнят, что ругали и к чему призывали.
Вдруг и здесь такая же картина? Перебрали и решили похвастаться перед заезжим знакомым. Или – тот перед ними, и пришлось выдумывать нечто в ответ.
Не факт, будто заговор существует. Не факт. Если же ответ положительный, данных мало. Отпереться ничего не стоит, кроме слов – никаких улик. Кто стоит во главе – неизвестно, кто входит – тоже. Сотня прапорщиков мир не переделают. Даже на одном участке.
И вообще, велика ли организация? Два человека на полк – все равно что ни одного. Но вдруг?..
Куда тянется след, Кастебан предполагать мог. По собственному предыдущему опыту. Раз не получается одолеть в честном бою, кое-кто не прочь нанести удар в спину.
Что же делать? Арестовать – преждевременно, формально как бы и не за что. Доложить или проследить?
Доложишь – и велят прежде разузнать побольше. Но и попробуешь утаить хоть на время, в случае неприятностей могут обвинить в недосмотре, и тогда прощай обещанный и желанный чин!
Но почему бы не совместить доклад с принятием мер? Так даже эффектнее будет смотреться. Мол, напал на след, в данный момент пытаюсь узнать побольше в ожидании решения.
Еще бы найти того, кому можно поручить деликатное дело! Луис не офицер, с ним откровенничать не будут. С самим Кастебаном – тоже вопрос. Все-таки полковник, непосредственный начальник и командир. На свою сторону перетянуть его хотят наверняка, тогда дела сразу пойдут быстрее, но насколько скажут правды?
По предыдущему опыту Хуан Луис прекрасно знал о склонности любых потрясателей основ к любым и всяким преувеличениям – лишь бы оно шло на пользу делу. Революционеры всех мастей и рангов только и стремятся представить свои силы так, будто за их плечами вся армия и весь народ. Главное же – еще сами начинают верить в это. А доходит до дела – и пшик.
Кому же? Без своего человека узнать реальные вещи порою трудновато.
Жаль, нет специальной службы, в чью непосредственную обязанность входила бы охрана существующего строя изнутри. Раз пора революций никак не прекратится.
Жаль…
Великие Равнины
Дорога фактически была безопасной. Сотня казаков и взвод драгун – солидная сила, способная дать укорот любому противнику в здешних местах. Будь то индейцы, плантаторы, хоть регулярные части республиканцев. Полками и дивизиями никто не ходит, а роту или эскадрон встретить не страшно. Выучка у местных не та.
Единственное – столь большой отряд поневоле нуждался в обозе. Малая партия может прокормиться охотой, но такая свита – уже нет. Хорошо, не надо решать проблему с фуражом, зато сколько всего необходимо людям с учетом перемещения в местах необжитых или обжитых исключительно кочевниками! Плюс – переданные в качестве дара союзникам ружья и запас пороха. Оружие – величайшая ценность для любого народа Равнин.
Повозки поневоле несколько замедляли продвижение экспедиции. Почва была твердой, не чета российским дорогам в периоды распутицы, и все равно скорость была не той, что у верховых. Да и останавливаться на отдых поневоле приходилось чаще. Это не движение одвуконь, когда достаточно переменить скакуна.
Зато имелся некоторый комфорт. Хотя бы в лице посуды и походных палаток. Последние главным образом для начальства. Пусть Муравьев гораздо чаще предпочитал ночевать, словно простой солдат. Просто подложив под голову седло.
По званию своему он мог бы прихватить не карету, так бричку, только раз остальные передвигались верхом, выделяться полковнику не хотелось. Напротив, Муравьев не забывал о едущих с отрядом индейских посланниках. Союзники привыкли к забытой в цивилизованных странах истине: вождь – не просто мудрый руководитель, это еще один из самых сильных воинов. В крайнем случае – старик. Стариком полковник не являлся, следовательно, должен был соответствовать закрепленному в сознании индейцев образу.
Невелика заслуга – проделать верхом дальний путь. Прочие ведь могут. Да и в уже давней Отечественной войне юный квартирмейстерский офицер совершал такие переходы – нынешняя экспедиция покажется увеселительной прогулкой.
Зато поначалу приходилось довольно трудно юному родственнику. Прошло несколько мучительных дней, прежде чем Андрей втянулся в езду от рассвета до заката. Ничего, не жаловался, лишь вечерами с трудом сползал с коня, шел враскорячку и был готов отказаться от ужина – лишь бы упасть в первом попавшемся месте и скорее заснуть без сновидений. Но – не выл, не ныл и не скулил, старался держаться наравне со всеми. Потом понемногу привык, и по примеру казаков порою даже умудрялся подремать прямо в седле.
Ничего. В его возрасте подобная закалка весьма полезна. Лишь здоровее будет. Офицер не имеет права на слабости в глазах подчиненных. По крайней мере на чисто физические.
В целом же было даже скучновато. Картографирование пройденной местности занимало не так много времени, большей частью люди просто ехали под палящим солнцем, а то и на крепком ветру. Пейзажи не впечатляли разнообразием. Та же трава, те же холмики и овраги, те же небольшие рощи, вместо праздника – небольшие реки, в которых можно было смыть дорожную пыль… Если уж самым молодым путешествие быстро приелось, то более опытные вообще изначально посматривали на него как на обычное поручение. Надо – доедем. При чем тут какие-то удовольствия по дороге? Служба…
Потом скука исчезла. Путь пролег по индейским территориям, и тут предстояло держать ухо востро. Порядки на Великих Равнинах были достаточно своеобразными. Точнее, можно было говорить об отсутствии какого-нибудь порядка. Земли считались лишенными конкретного владельца. Лишь в силу разных причин какие-то части являлись охотничьими угодьями одних народов, какие-то – других. Однако четких границ не было. Мелкие стычки, другие причины постоянно сдвигали условные линии. Сверх того, не было здесь и настоящего мира. Напасть на соседей, угнать у них лошадей – дело настолько обычное, что и за войну не считалось.
Соответственно, с путешественниками дела обстояли не лучше. Любой вождь небольшого племени мог собрать некоторое количество воинов и напасть на какой-либо караван, если вдруг решал, будто добыча окажется легкой. С той же долей вероятности могли и не напасть. Тут кому как повезет. Важно, осуждения иных племен подобная акция не вызывала. За соплеменников могли мстить, но за каких-то чужих людей…
Посему перемещения по индейским территориям нельзя было считать безопасными. Рисковали торговцы, этим же самым индейцам везущие какие-то товары, рисковали всевозможные авантюристы, по тем или иным причинам пустившиеся в путь, рисковали люди официальные, представляющие какое-нибудь государство или колонию. Раз существует население, порою приходится вести с ними переговоры. Которые в данном случае частенько напоминали пресловутые беседы слепых с глухими. Очень уж многого не понимали договаривающиеся стороны. Например, индейцы никак не могли взять в толк, как это земля может принадлежать кому-либо? Белые же – почему нельзя навести хоть некоторое подобие порядка?
Разные народы, разный уклад жизни, разные представления, если не обо всем, то о многом…
Имея при себе казаков и драгун, схватки можно было не опасаться. Главное – быть готовыми к любому повороту событий.
Территории наиболее воинственных народов – команчей и кайова – объехали по самому краю. Разумеется, кто-то обязательно заметил большой отряд, но связываться с ним не стали. По каким причинам – неважно. Решили ли, что игра не стоит свеч, а добыча даже в лучшем случае не оправдает жертв, были ли уже наслышаны о казаках, просто решили не обращать внимания из-за занятости другими делами…
Никаких парламентеров, официальных и полуофициальных лиц, попыток поговорить, куда и зачем движется отряд… Прерия выглядела совершенно безлюдной, словно по ней не перемещались бесчисленные племена, принадлежавшие к самым разным народам. Торговцы тоже не попадались, хотя, по словам индейской делегации, отряд несколько раз пересекал обычные пути купеческих караванов.
Уже ближе к невидимой черте, отделявшей земли кайова от арапахо, казаки доложили – кто-то следует параллельно отряду. Не в малом числе. Точнее не позволял узнать приказ самого Муравьева – наблюдать, но без дальних вояжей, в плен никого не захватывать, не совершать никаких действий, которые кто-нибудь затем сможет трактовать как враждебные.
Приказ выполнялся строго. Воевать ради войны никто не собирался. Из удали или прочей ерунды – тем паче. Хватало многочисленных мелких стычек с соседями, чтобы еще задирать кого-то походя, лишь потому, что попались на пути.
– Много их там, – докладывал какой-то молоденький урядник, в числе других ходивший недавно в дозор. – Сколь, не скажу, но явно поболее сотни.
– Хоть тыща, – отозвался сотник. – Не страшно. Только гляди в оба, чтобы врасплох не застали, да держись остальных. Пока мы вместе, им нас ни за что не взять.
Индейцы, очевидно, сами понимали это. Одним кавалерийским наскоком судьбу боя не решить. Потому лишь сопровождали в некотором отдалении, практически не показываясь на открытых местах, и не предпринимали никаких враждебных действий. Как и дружеских.
Ночевать в подобном соседстве было неприятно, часовые постоянно следили за окрестностями, однако ничего не произошло. Все тихо, мирно, словно индейцы растворились посреди бескрайних просторов.
Нападают-то всегда или на слабых, или на тех, кто ведет себя чересчур нагло. А так… Мало ли кто едет по прерии? Земля-то общая, ездить не возбраняется.
Мехико. Столица Русской Америки
– Пущина я не видел давно. С тех пор, как он перебрался в Первопрестольную. Сидит в уголовном суде, доказывает, что не место красит человека, а человек – место, – по губам Матюшкина скользнула легкая улыбка.
Он не осуждал лицейского приятеля. Напротив. Поступок отпрыска знатного рода, решившего прервать блестящую гвардейскую карьеру ради общественной пользы, мог вызвать лишь уважение.
Точно так же воспринял это и сидящий напротив Кюхельбекер, или просто Кюхля. Последний даже позавидовал, невольно загоревшись пойти по стопам былого лицеиста.
Пока что Кюхля больше мечтал, чем делал что-то реально. В глубине души он сознавал, что не создан для практических дел, и втайне мучился над этим. Вроде бы, порою служил, только удовлетворения от службы не получал. Даже когда находился на Кавказе при Ермолове или, как сейчас, в Мексике при Резанове.
Вильгельм Карлович был единственным из первого выпуска, волею судеб обосновавшийся в Мексике. И потому неудивительно, что Матюшкин при первой же возможности направился в столицу для встречи с другом.
Справедливости ради – как раз моряк в здешних краях уже бывал. Еще сразу по совершению сделки. Шлюп «Камчатка», на котором Матюшкин был юнкером флота, пришел в Веракрус весной восемнадцатого года, да и застрял там на несколько месяцев. Других больших кораблей в распоряжении начальника порта не оказалось, пришлось вместо дальнейшего следования вокруг Америки гонять пиратов по всему Карибскому морю.
И офицерский чин был получен за тот давний поход.
Кстати, нынешний командир, Врангель, тоже участвовал в нем – еще в качестве мичмана.
Славные то были времена!
Матюшкин оторвался от мимолетных воспоминаний и принялся дальше перечислять известия об общих приятелях. Насколько знал их сам.
– Горчаков состоит при после в Лондоне. Данзас вроде бы еще поручик. Корф все в министерстве юстиции, хотя и говорил, что хочет перевестись куда-то. Вроде по финансовой части.
Кюхля внимал каждому слову с нескрываемым интересом. Первый выпуск Царскосельского лицея был на редкость дружным, и каждый былой лицеист воспринимал себя частью одной большой семьи.
Что делать, если новости в Мексику приходили с большим опозданием и уже потому вызывали повышенный интерес?
– А Дельвиг как? – с жадностью спросил Кюхля.
Друзья настолько увлеклись разговором, что даже стаканы с вином уже давно стояли нетронутыми.
– Как всегда. Старательно меланхольничает, пишет стихи да временами публикует их в разных журналах.
Вильгельм завистливо сглотнул. Его публикации были крайне редки, особенно теперь, когда между поэтом и культурными столицами Империи пролег океан. Пока еще переправишь туда стихотворение!
Кое-что опубликовано все-таки было, но это капля в море по сравнению с написанным и тем паче задуманным.
– Наместник обещает помочь с учреждением у нас двух литературных альманахов, – сообщил Кюхельбекер. – Один на русском языке, и один на испанском. Хотя желающих приобщиться к поэзии будет не столь много. Просто общество здесь еще не сложилось, не многие хотят отправляться в далекие края. Глушь в сравнении с Россией. И все-таки граф пытается уделять внимание культурной жизни. Как говорит, в целях привлечения сюда людей образованных и для поднятия уровня уже живущих в Мексике.
– Правильно, – согласился Матюшкин. – Метрополия далеко, а людям нужна духовная пища. Одних театров маловато. Но кажется мне, альманахов скоро понадобится три.
– Почему три? – не понял собеседник.
– Еще и на немецком, – подмигнул лейтенант. – Очень много колонистов приезжает сюда из германских княжеств. Скоро установится реальное трехъязычие. Ладно, мелочи. Все равно культура необходима.
– И я о том. Попробовал читать лекции об изящной словесности, но Наместник отругал, – пожаловался Кюхельбекер. Будто не он сам только что невольно похвалил начальство за планируемые шаги.
– Значит, в лекции было нечто кроме поэзии, – улыбнулся Матюшкин.
Он прекрасно знал увлекающуюся натуру Кюхли.
– Я немного порассуждал о свободе как неотъемлемом праве человека…
– Ох, Вильгельм, не лез бы ты в подобные понятия! – вздохнул моряк. – Все эти свободы не доведут до добра. Знаешь, на корабле у нас даже пространства немного. Океан кругом, тесные каюты да палубы – и больше ничего. И все равно я ощущаю себя свободным. Хотя обязан нести вахты, командовать людьми, сам выполнять распоряжения капитана… Свобода настолько относительна… Видал я в прошлый раз в здешних водах пиратов. Воистину свободные люди! И что? Много пользы они принесли ближним и дальним? Разбой, убийства… Ты уверен, что в свободном обществе можно обойтись без этого? Что бы ни говорили гуманисты, во многих людях есть нечто звериное.
Близорукие навыкате глаза Вильгельма наполнились обидой. Мол, и ты туда же! Взрослый человек в один миг превратился в обиженного несправедливостью ребенка.
– Но Греция… Там же Броглио…
– Греция – под гнетом Турции. Совсем иное дело. И вообще, не касался бы ты вольностей, Вильгельм. Француз порезвился в стихах, и что? Кому польза?
– А где он? – Кюхля сразу забыл про обиду.
– Пушкин? Говорят, в своем Михайловском, в ссылке. Никто из наших его не видел. Хотя хотелось бы. Но при том пишет. Наверное, за уездными барышнями вовсю ухлестывает. Знаешь же любвеобильность Француза. Кто-то по собственному разумению предпочитает жить на природе в тиши дубрав, кто-то – волею рока.
Сам Матюшкин сельской жизни для себя не представлял. Ладно, отдохнуть немного между плаваниями, но постоянно… Это для человека пишущего, одаренного литературным талантом пасторальные пейзажи вокруг, пожалуй, будут даже получше города с его пустой суетой.
Пушкина Вильгельм искренне любил, но втайне сильно завидовал другу. Сам он писал тяжело, мучительно, и стихи получались такими же тяжеловесными. Пушкин же занимался творчеством словно играючи, зато получалось это у него…
Если бы хоть малую толику его таланта!
– Хорошо, что ты приехал сегодня, – неожиданно признался Кюхля. – Через два дня я отправляюсь в Калифорнию. Служба требует.
Чиновник из Кюхли был никакой, и поездка больше смахивала на небольшое наказание. Чтобы незадачливый лектор на время исчез из столицы, проветрился, при удаче – набрался ума-разума.
– А что? Хороший край. Бывал я там. Тихий океан, горы…
– Горы – хорошо, – кивнул Кюхля. – Но я ненадолго…