— В Познань, а там разберемся! — крикнул кучеру Сакромозо, как только карета миновала прусский пикет. Лядащев покорно кивнул головой, поправил сползающий на бок подкладной живот — поизносился на службе, и полез на козлы.

Взмах кнута, залихватский выкрик, и карета полетела. Они отъехали от Кистрина не более пяти верст, когда карета остановилась перед небольшой речушкой, вернее ручьем, с обрывистыми берегами. Перед самым въездом на хилый мосток была вырыта глубокая канава, объехать которую было невозможно.

— Что встали? — раздраженно крикнул Сакромозо, выглядывая из кареты.

— Окоп вырыли.

— Ну так ищи объезд.

По счастью, вдоль ручья, повторяя его изгибы, тянулся узкий проселок. Лядащев посмотрел окрест, не пора ли освобождать Белова из тесного плена, и решил, что рановато, место было слишком открытым. «Потерпи, дорогуша», — мысленно подбодрил он Александра и свернул на проселок.

Сакромозо откинулся на спинку сиденья. Ах, куда бы ни ехать, только подальше от Кистрина. Он закрыл глаза, расслабился, пытаясь опять нырнуть в сладостный сон — шутка ли, встать в эдакую рань! Только бы не встретиться с лихим русским отрядом! Для встречи с регулярной армией, будь то русский или прусский караулы, у него есть верные документы с печатями и подписями, но казакам паспорта не предъявишь, у них повадки разбойников, и в них надо будет стрелять.

С этими приятными мыслями он и заснул, а проснулся внезапно, как от толчка, и обнаружил, что они опять остановились, хоть для этого не было никаких видимых причин.

— Что на этот раз случилось? — спросил он кучера.

— Багаж надо поправить, ваше сиятельство. От быстрой езды веревки ослабли. Как бы нам сундук не потерять.

Карета стояла на лесной дороге, вокруг росли высокие без подлеска клены и грабы. Листья на деревьях кое-где подернулись осенней желтизной, но трава была совсем зеленой, на узорных папоротниках играл свет — мирная, благостная картина. Сакромозо опять смежил веки, но вдруг произошло неожиданное — пол под ногами рыцаря заходил ходуном, а сзади что-то обвалилось с неприятным треском. Казалось, что карета рушится. Удивленный Сакромозо обернулся назад, ощупал стенку, обивку — все на месте. Он решил было выйти наружу, но дверца кареты неожиданно отворилась сама, и он увидел направленное прямо ему в лоб дуло пистолета.

«Нападение, разбойники… Как они здесь очутились?» — пронеслось в голове. Трусом Сакромозо не был никогда, но он забыл, как отяжелело, заржавело его тело, а потому легко проделываемый когда-то трюк — откинуться назад, ударить ногой по руке противника, заставить его выстрелить вверх, а потом броситься на него со шпагой, десятки раз проделанный трюк не получился. Его просто схватили за ноги и выволокли из кареты, пребольно стукнули головой вначале об пол, потом о подножку кареты и, наконец, об землю. Тот же наглый, сильный перевернул его на живот, завел назад руки и крепко их связал.

— Готов, — услышал он голос собственного кучера.

Голова болела нестерпимо, и это мешало Сакромозо думать в правильном направлении. Первой мыслью была твердая уверенность, что мерзавец-кучер пронюхал о его планах, каким-то образом снесся с комендантом Шаком, и теперь его с позором повезут назад в Кистрин. Руки меж тем шарили по карманам. Если его предположения верны, то где-то в кустах должен прятаться отряд, одно непонятно, почему его не задержали сразу после прусского пикета? Впрочем, нет, тогда задерживать было рано, у них не было никаких доказательств. Для пруссаков он ехал на встречу с Фридрихом. Сейчас, когда карета направилась в противоположную сторону, доказательства у них, пожалуй, есть. Но это все вздор! Он никому не поверял своих планов, а в Познань он ехал, чтобы встретиться в монастыре ионнитов с верными людьми. Отрезвило Сакромозо слово «шифровка», произнесенное по-немецки, а потом по-русски. Мой Бог, как он не заметил, что негодяи сползли с немецкого языка на русский? Понять бы, о чем они толкуют? Второй голос тоже казался знакомым, только никак нельзя было вспомнить, где он его слышал. В памяти всплыло что-то уютное, домашнее, пылающий камин, кофе, почему-то фигурка шахматного коня, зависшая в руке над клетчатым полем. Однако о какой шифровке они толкуют? А… «Некоторый искренний друг ниспровергает твое хотение…» Поиграйте, господа, с этой шифровкой, повертите ее в руках… Много же вы выжмете из этих цифр ценной информации!.. Он тихо рассмеялся. Хотя радоваться тут нечему, мерзавец и неуч этот магистр Жак. Где оно, обещанное «щастие»?

Он поднял голову, мнимый кучер уже рылся в его саквояже. Как и следовало предположить, его интересовало не столько золото, сколько тайная бумага, которая лежала на самом дне. Кучер с жадностью схватил послание к Фридриху из Лондона и углубился в чтение.

— Хорошая новость, Сашка! Англичане отказываются воевать с нами на море. Во всяком случае в эту кампанию.

— Ненавижу… — Сакромозо показалось даже, что он проскрежетал зубами, разжигая в себе злость, но тут же понял, что настоящей злобы не было, а был только истерический озноб, вызывающий желание хохотать в голос — Ну не глупейшая ли ситуация — быть схваченным собственным кучером, а в качестве ценнейших сведений подсунуть противнику магическое гадание сумасшедшего магистра и наглый ответ англичан, который наверняка уже известен в Петербурге. «Я испровергну все ваши желания, господа! — он уже хохотал, не скрываясь, — к вашему маленькому, поганому щастию!»

— В карету его. Пора ехать.

Сакромозо подняли, как куль, уложили на прежнее место. Ноги тоже, идиоты, связали. Второй, тот, что с пистолетом, сел напротив, и рыцарь мог его, наконец, рассмотреть. Батюшки, да это Белов!

— Откуда вы тут взялись, друг мой? — стараясь выглядеть спокойным и в меру удивленным, воскликнул Сакромозо.

— С неба упал, — буркнул Александр. — Если будете орать, засуну в пасть кляп. Понял? — пистолет его был направлен прямо в. живот рыцаря. — Если встретим прусский разъезд, я дам вам ваши документы, предъявите их. Скажете еще, что везете пленного русского офицера, но заблудились.

— Как же я покажу документы, если у меня руки связаны?

Нервы Сакромозо сдали, и в животе его странно и неприлично забурчало, правильно говорят, что внезапный испуг приводит к расстройству желудка. Но он же не испугался! Он все время себя контролировал. Видимо, недостаточно…

— Руки я вам успею развязать, — сказал Белов и умолк, напряженно глядя в лицо Сакромозо.

Лес кончился, пошли поля, опоганенные войной. Земля эта была как бы ничейной, крестьяне ушли из сожженных деревень; армиям, как прусской, так и русской, здесь было нечем поживиться, мародеры подчистили все до дна.

Сакромозо устал делать вид, что спит, руки за спиной стали чугунными, потом совсем онемели, предательски стала ныть печень.

Каждая рытвина на дороге отзывалась острой болью в затылке.

— Вы не могли бы связать мне руки как-нибудь иначе? Спереди, например? — вежливо спросил Сакромозо.

Белов не обратил внимания на его слова. Так же учтиво рыцарь поинтересовался, почему ему вероломно схватили, зачем связали? Белов молчал и только на вопрос: куда же его везут с такой поспешностью, ответит неожиданно злобно:

— В Сибирь. Самое вам, поганцу, там место! Будете дружить с туземцами и медведями.

Бурчание в животе неожиданно смолкло, но Сакромозо почувствовал, что похолодел весь, слова о Сибири звучали вполне правдоподобно.

— Почему вы меня так ненавидите? Когда-то мы отлично ладили! Что изменилось? Воюют два государства, не поделили сферы влияния. Это бывает… Но зачем примешивать личные взаимоотношения к военному спору нескольких стран?

Белов меж тем переложил пистолет в левую руку, сжал коленями ноги Сакромозо и перерезал ножом веревки. Рыцарь блаженно потянулся, быстрыми суетливыми движениями потер, словно ополоснул, кисти рук. Белов усмехнулся, великая княгиня Екатерина очень точно описала этот жест. Руки его были тут же опутаны веревкой почти до локтя, но с лица Сакромозо не исчезло довольное выражение, если руки лежат на коленях, жить можно!

— Вы циник, Сакромозо, — сказал, наконец, Белов, — но в одном вы правы. У меня есть к вам, так сказать, личная и вполне законная ненависть. Я познакомился с вами очень давно, хоть вы ничего не знали об этом. И не видя вас, поклялся отомстить. Это было десять лет назад, в России.

— Так мы познакомились в Петербурге?

— Вот именно. Познакомились… По вашей вине в темницу попал невинный. Я друг и доверенное лицо князя Оленева! — голос Александра зазвенел. — И теперь готов расплатиться с вами сполна.

— Вот глупость какая! — бросил граф небрежно. — Я и думать об этом забыл. Это же не я упрятал вашего князя в крепость. Насколько я помню, он сам явился к великой княгине на свидание, а потом, чтобы не запятнать честь дамы, решил поселиться в крепости навечно. Это его право, — Сакромозо вальяжно откинулся на спинку сиденья. — А что по-вашему должен был делать я? Явиться в русскую крепость и сказать, что вместо меня сидит другой человек? Мол, выпустите его, я займу его место. Так, что ли? — он откровенно издевался над этой старой историей, и над Оленевым, и над собеседником.

Белов даже передернулся от ненависти.

— Вообще-то порядочные, честные люди так и поступают, — пистолет ходил ходуном в его руке.

— Ну, не вам говорить о порядочности! — Сакромозо очень не нравилось мелькание пистолета перед глазами, но он уже не мог остановиться, — Вы захватили меня обманом, ограбили и связали, как разбойника!

Он не успел кончить свою оскорбительную речь, Александр бешено заколотил в передок кареты, и как только она остановилась, открыл дверцу, выбросил Сакромозо наружу и сам бросился вслед за ним. В мгновение веревки на ногах и на руках пленника были разрезаны, эфес шпаги уткнулся в его вялую ладнь.

— Защищайтесь, сударь! — Белов уже стоял в позиции.

Лядащев кубарем слетел с козел.

— Сашка, прекрати немедленно!

Но шпаги уже скрестились. Несмотря на грузность, Сакромозо фехтовал очень недурно, видно, в молодости у него был неплохой учитель, во всяком случае, первый выпад Александра он отбил не без изящества.

— Я не успел сказать вам, что все люди братья! — со смехом изрек Сакромозо. — Это главная заповедь масонов. — Он уже входил в азарт, даже ноздри слегка затрепетали в предчувствии возможного освобождения. Сейчас он прикончит этого нервного дурака, а потом рассчитается с мнимым кучером!

— Я тебе покажу брата! — Белов сделал новый выпад.

Недавняя контузия сделала свое черное дело, он не ощущал в ногах прежней легкости, да и кисть, сжимающая эфес, утратила былую подвижность. «Главное, не злиться! — приказал он себе, — В бою надобно быть веселым!»

— Сашка, одумайся! — кричал Лядащев, прыгая вокруг дерущихся. — Если он, тебя пырнет, я его один не довезу! У тебя после контузии ноги заплетаются!

— Я его сам пырну!

— Ты что, сдурел? Он мне живой нужен! Развели тут спектакль. Прекрати немедленно!

Наконец Лядащев тоже вооружился шпагой и стал фехтовать попеременно с Беловым и Сакромозо — Втроем честной дуэли не сотворишь, бой ушел в песок.

Вторая перебранка возникла вечером у костра, на котором Лядащев ловко готовил горячую похлебку.

— Если ночью не наткнемся на какой-нибудь дурной отряд пруссаков, то утром будем у своих, — приговаривал он, кроша в котелок лук. — Ночью самое милое дело ехать, если, конечно, в канаву не угодишь. Ночи, правда, лунные.

Сакромозо с удивлением рассматривал своего бывшего кучера. Перед ним был совсем другой человек. И дело не в том, что после выкинутого подкладного живота у него постройнела фигура и изменилась походка. Его лицо, речь, взгляд — все поменяло выражение. Перед рыцарем предстал образованный, деловой, собранный и явно неглупый человек, пребывающий в ровном, веселом настроении. Каким-то нутром Сакромозо почувствовал, что ум этого человека наделен особой извилиной, помогающей понять истинную ценность вещей и подняться над случайным, то есть над романтизмом, патриотизмом и прочей шелухой. Этот человек явно был практичен, и не особо веря в успех, но ведь чем черт не шутит, рыцарь решил проверить свои теоретические измышления:

— Кучер, как вас зовут?

— Положим, Василий Федорович.

— Послушайте, Василий Федорович, — рыцарь несколько заплетался языком, в этих русских именах только варвар язык не сломает. — А что, если мы с вами поступим, как умные люди. Что, если мы поделим золото, то, что в моем саке, и разбежимся в разные стороны.

Лядащев осклабился.

— Предпочитаю быть неумным, то есть дураком. Зачем мне отдавать вам половину, если я могу взять все?

Александр не вслушивался в их разговор, он думал о том, как будет завтра искать свой полк и объяснять побег из плена. Первые сутки он будет ходить в героях и пить вино, а потом засадят его писать длиннейший отчет о состоянии наших пленных в Кистрине, он должен будет перечислить все имена, раны. Отчет этот вещь пустейшая. В Кистрине он обещал своим, что сразу по прибытии в армию поднимет вопрос об обмене пленных. Знать бы только, с какого конца приступить к этому делу. Последняя фраза Лядащева клином вошла в сознание и произвела там полный переполох.

— О чем это он толкует? — подозрительно спросил он, указывая на Сакромозо.

— Доблестный рыцарь предлагает нам в качестве выкупа наши же деньги, — усмехнулся Лядащев.

— Я не знал, что вы просто дикари и грабители, — огрызнулся Сакромозо.

— Видишь, как у господина все хорошо получается, — продолжал Лядащев. — Если б мы согласились отпустить его за половину монет, то были бы цивилизованные и честные люди, а если конфисковали прусское золото для нашей казны, то мы уже дикари и грабители. Не логично, маркиз!

— О какой логике ты, кучер, толкуешь? Обманом наняться ко мне на службу, обманом похитить меня. Этот сумасшедший, — он кивнул в сторону Александра, — вешает на меня ответственность за своего узколобого друга! Ха!

— Заткнись! — Белов коротко дал Сакромозо по шее.

— Легко бить безоружного…

Лучше бы Сакромозо этого не говорил! С молниеносной быстротой он был развязан, поставлен на ноги, в руке его опять очутилась шпага. На этот раз кучер их не разнимал, он даже головы не повернул в их сторону, только помешивал свое варево. Раз, два, три, выпад — укол! Сакромозо и сам не понял, как был ранен. Видно, азарт вытек из него, как вино из старого бурдюка. Рана была несерьезной, только крови было много, рукав его наполнился этой липкой, неприятной жидкостью. Александр сам стащил с него камзол, сам перевязал рану. Сакромозо, стиснув зубы, перенес всю операцию без стона, об одном он молил Бога — не упасть в обморок, это так унизительно! Сакромозо не оставляла уверенность, что Белов мог без труда проткнуть ему сердце, но сознательно выбрал предплечье.

Он нужен им живым. А это значит, допросы, очные ставки, может быть, пытки.

От еды Сакромозо отказался. На него навалилась смертельная усталость. Конечно, он потерял много крови, поэтому дух его ослаб.. Он уже верил, что два эти негодяя довезут его до русской армии. Он проиграл. Звезды против него.

Утренняя встреча с русским дозорным отрядом прошла мирно. Лядащев сразу назвал столько важных имен, что офицер немедленно доставил их вместе с Беловым к начальнику лагеря — генерал-майору Зобину. Около кареты был поставлен крепкий караул.

— Зобин, говоришь? Ну не насмешка ли это судьбы, — ругался Белов по дороге к генеральской палатке. — Бежать к своим, чтобы угодить к чужому! Этот Зобин меня ненавидит.

— А чего бы ему тебя ненавидеть? — спросил Лядащев.

— Он меня в Нарве на губу посадил, когда я приехал к фельдмаршалу Апраксину с бумагой из Петербурга.

— За дело посадил?

— Если считать делом его дурной характер, то да.

— Да он и думать о тебе забыл. Не забивай голову глупостями!

Зобин принял их радушно. Генерал был совершенно искренне обрадован избавлению Белова из плена и ни намеком не дал понять, что помнит о давешней встрече в Нарве. Лядащева он поздравил с захватом важного прусского агента. Дальнейший разговор был деловит и четок.

— Завтра утром я должен ехать в Петербург, — сказал Лядащев. — Мне нужна карета и охрана.

— Предоставим.

— Я должен также послать депешу — в Кенигсберг в секретный отдел.

— Отошлем.

— Депешу нельзя доверить обычной почте. Ее должны везти два проверенных офицера. Все должно содержаться в тайне.

— Обеспечим.

.Александр решил было, что все его неприятности уже позади, но генерал Зобин остался верен себе, припася бомбу напоследок.

— Я должен вернуться в полк, — сказал Белов, и тут генерал, не утратив своего благодушия, заметил озабоченно:

— Боюсь, полковник, что у вас нет такой возможности. Вас давно разыскивают по всей армии. Вы должны срочно ехать в Петербург, чтобы выступить свидетелем по делу экс-фельдмаршала графа Апраксина.

— Вот и отлично, — бодро воскликнул Лядащев, хлопнув Александра по плечу. — Поедем вместе!

— Василий Федорович, сознайтесь, вы знали об этом? — спросил Белов, когда они вышли от генерала.

— Клянусь, нет!

— Я вам не верю. Теперь вы повезете под конвоем двоих, меня и Сакромозо.

— Ты несешь вздор, Белов!

— Если быть логичным, как говаривал недавно некий прусский банкир, он же маркиз, он же шпион, вы уже от самого Кистрина везли двоих, только я не знал об этом.

— Белов, какая же ты балда! Я действительно не знал, что тебя затребует Петербург. Но если бы и знал, это никак не повлияло бы на общую картину. Одному мне с Сакромозо было никак не справиться, а на тебя всегда можно положиться. Ты верный человек, Белов! И хитрый… придумать в армии прятаться от следствия не каждым мозгам под силу. Только вот что я тебе скажу. Твой вызов в Петербург — чистая формальность. Дело Апраксина давно уже никого не интересует. Но, видно, кто-то брякнул твою фамилию сдуру, она и всплыла

— Да ни от кого я не прятался. Я воевал!

— А бумаги пустоты не терпят, — продолжал Лядащев, словно не слыша последних слов. — Бумаги надо оформить должным образом. Не грусти. Приедешь в столицу, с женой повидаешься, в баню сходишь, как человек, выспишься в своей кровати…

— Эх, сидеть бы мне лучше в тихой Кистринской крепости. И зачем я только с вами связался.

— А как же, — весело подмигнул Лядащев. — .Знаешь пословицу? С собаками ляжешь, с блохами встанешь! Пошли завтракать.