Веймар, как человек аккуратный и обязательный, прислал обещанный список в дом бургомистра рано утром, когда он и фрайшефен ещё почивали.

Курт, воспользовавшись тем, что господа ещё спят, устроился в зале, в кресле рядом с камином, и развернул свиток, испещрённый ровным, убористым почерком лекаря Веймара.

«Да, достаточно состоятельных горожан страдают бессонницей… – подумал он, насчитывая пятнадцать человек по списку. – И что мне это даёт? – далее размышлял майордом. – У кого из них были явные причины убить фон Брюгенвальда?»

Курт ещё раз пробежал глазами по пергаменту: получалось, что все перечисленные люди не имели ни малейшего отношения к фрайшефену. Насколько помнил Курт – а память у него была отменной – в Мюльхаузене было не так много громких фемов, завершившихся смертным приговором. Да и были они достаточно давно – последний шесть лет назад.

«Неужели тот, кто хотел отомстить, ждал так долго? Нет, что-то здесь не то… Не сходится…»

Неожиданно глаза Курта остановились на имени Хиллера Боргофорте.

«Кто бы мог подумать, что настоятель храма Святой Каталины страдает потерей сна… Может, совесть не чиста? Или наслушается исповедей горожан, что потом заснуть не в силах?..»

У Курта возникло неприятное чувство.

«Так ведь я исповедался ему прямо перед убийством Одри! Что я ему тогда сказал… Да, вроде, ничего особенного: про грехи молодости в основном… И что-то ещё говорил… Точно, точно, говорил, но не помню, о чём… Странно, память у меня отменная… Ничего не понимаю…»

Фрайшефен и бургомистр пробудились лишь к полудню. Бургомистр вообще не помнил ничего, считая, что прекрасно выспался после выпитого вина из подвалов своего зятя.

Эрик же, отлично помня блеснувшее лезвие кинжала в руках слуги, попытался разобраться в случившемся и обсудить это с Куртом. Майордом, в свою очередь, посвятил господина в предпринятые им меры и показал список с именами пятнадцати горожан. Высказанная им догадка, что покушение – это запоздалая месть, не нашла поддержки у фрайшефена. Они оба понимали, что здесь не всё так просто, как кажется на первый взгляд.

Более всего Курта смущало то, что он как человек, редко исповедующийся и не страдающий потерей памяти, отчего-то не помнит того, во что посвятил настоятеля Хиллера. И это давало повод для размышлений.

Смутно Курт понимал, что Хиллер не так прост – уж очень он быстро преуспел в забытом Богом Мюльхаузене, где царило учение вальденсов и небезызвестный отец Конрад чуть не сжёг добрую половину города по обвинению в ереси.

Теперь же Мюльхаузен – оплот Римской церкви, а храм Святой Каталины – чуть ли не местный Ватикан.

Курт вспомнил, как он собственноручно отстегнул напоясный кошель, набитый серебром и положил его на поднос клирика в храме после проповеди. Почему он это сделал? Курт не находил ответа… Он никогда не жертвовал на церковные нужды такие суммы, ну разве что пару-тройку серебряных монет, не более. Затем Курт попытался припомнить саму проповедь, но и это ему удавалось с трудом…

«Мы вошли в храм с Одри, уже было полно народа… Поэтому мы разместились рядом со входом, на скамейках… Затем на кафедре появился настоятель Хиллер… Что он говорил? Кажется, о любви к Богу: чем больше ты любишь Бога, тем больше ему отдаёшь. Но было что-то и ещё… Помню, меня охватило странное чувство, будто я воспарил под своды храма с ангелами и они пели прекрасными голосами…»

Неожиданно Курта осенило: «Да, да, именно так оно и есть! Но необходимо всё проверить!»

Курт направился на центральную площадь Мюльхаузена: вот он – храм Святой Каталины, стоит во всей красе. У него ёкнуло сердце, но, превозмогая появившееся чувство тревоги, он вступил под своды готического храма и проследовал внутрь.

Курт подошёл к исповедальне. Неожиданно появился настоятель Хиллер, лицо его озаряла слащавая улыбка.

– Вы желаете исповедаться, сын мой?

– О да! Очень желаю…

– Тогда прошу вас в исповедальню.

Курт и Хиллер заняли надлежащие им места.

– Святой отец, – начал майордом, – я грешен.

– Да, сын мой… Увы, все мы грешники на этой бренной земле. Поведай мне, что тяготит тебя… Открой мне свою душу, я помогу тебе и избавлю от мук совести. Ты искупишь свои грехи, и тебе станет легче… Душа твоя воспарит под небеса, и ты познаешь чистоту помыслов и услышишь глас Божий!

Курт почувствовал, как сознание его уплывает, и его охватывает необъяснимое чувство. Ещё немного – и он был бы готов снова рассказать настоятелю обо всех грехах молодости, да ещё во всех ужасающих подробностях.

Курт приготовился к исповеди весьма обстоятельно. Опыт прошлой исповеди, когда он не помнил, что именно рассказывал настоятелю, не повторится. Курт извлёк валет из пряжки своего роскошного кожаного ремня, отделанного серебряными бляхами, и вонзил в руку со всей силы. Рукав его атласной куртки обагрился кровью, но резкая боль сразу же вернула его к реальности.

Майордом словно очнулся, его разум освободился от вкрадчивого шёпота Хиллера, и с глаз спала пелена. Он вновь услышал:

– Говори мне всю правду, сын мой. Я помогу тебе и избавлю от мук совести, – вещал настоятель.

Кровь струилась по рукаву Курта и капала на бархатное сидение исповедальни. Боль позволила майордому сосредоточиться на том, ради чего он пришёл в храм.

– Да, святой отец, я готов очистить свою совесть. Что я должен сделать?

– Всё просто, сын мой. Возьми кинжал и убей фрайшефена Эрика фон Брюгенвальда, а затем и сам сведи счёты со своей никчемной жизнью.

– Я сделаю всё, как вы велите, святой отец! – сказал Курт и покинул исповедальню.

Тюремный палач, которому была вверена на попечение Ванесса Дальмерштадт, оказался бессилен при всей своей безупречной репутации. Как он ни радел, Ванесса не созналась в убийстве Одри. Как и положено, палач руководствовался указанием фрайшефена Брюгенвальда и применял к женщине только регламентированные пытки. Но, увы, при помощи столь мягких средств никого не разговорить! Уж в этом палач был уверен!

Писарь тщательно фиксировал всё, что говорила Ванесса, и более того, он настолько был ответственным за своё дело, что дополнял запись сведениями о движениях и поведении обвиняемого.

Фрайшефен сидел в кресле около камина в доме бургомистра, тщательно изучая материалы допроса. Сомнения обуревали его: «Ванесса выдержала регламентированные пытки – стало быть, она не виновна. Неужели кристалл ведьмы сыграл со мной злую шутку? Поистине, дьявольская вещица! Кристалл просто опасен!»

В зал вошёл Курт.

– Мой господин, прошу вас, выслушайте меня!

– Курт! Что случилось? – фрайшефен рассеяно посмотрел на своего майордома, но тут же взгляд его поменялся и стал жёстким – он заметил кровь на рукаве куртки. – Говори! На тебя напали?

– Нет, господин. Всё гораздо сложнее и запутаннее.

– Тогда постарайся распутать и объяснить мне.

– За этим я и пришёл, господин. Вы позволите…

– Говори, не медли! – приказал фрайшефен.

– Так вот… Настоятель Хиллер воздействует на умы горожан. Отсюда и богатство храма Святой Каталины. Если вы помните, мой господин, – храм стоял полуразрушенный, да и Тюрингия придерживалась учения вальденсов. А что же теперь?!

Фрайграф кивнул в знак согласия:

– Продолжай, Курт!

– Теперь храм процветает, а с ним и настоятель Хиллер! Он читает проповеди и они, поверьте мне, весьма опасны! После них люди сами отдают все деньги. Я же отстегнул целый кошель серебра и передал клирику храма! Да не в этом суть дела! Я понял, что Хиллер охотится за вами, мой господин! Он специально убил Одри. Возможно, не сам, а приказал кому-то!

– Что ты говоришь, Курт! Святой отец – убийца?! – фрайшефен негодовал.

– Да, ваша милость! Вы совершенно правы: он – убийца! Если вы наберётесь терпения, то я всё объясню.

– Хорошо, Курт, я внимательно выслушаю твои соображения, – фрайграф отложил бумаги на маленький резной столик и сел поудобней.

– Помните, не так давно я посещал Мюльхаузен: эти дни я провёл с Одри. Мы посещали храм Святой Каталины, и я имел неосторожность исповедаться…. Возможно, я сказал лишнее, но, увы, не помню, что именно! Господин, простите за дерзость, но нам есть что скрывать, даже на исповеди!

Фрайграф кивнул.

– После моего отъезда, – продолжал Курт, – Одри убили. Вопрос: для чего? А для того, чтобы выманить вас из Брюгенвальда! Сегодня я был в храме, якобы желая исповедаться, и выслушивал вкрадчивый шёпот настоятеля Хиллера. О да! Он умеет подчинить своей воле! Знаете, что он приказал мне совершить, дабы очиститься от грехов прошлого?

– И что же? – спросил фрайшефен.

– Он приказал убить вас! А затем и самому покончить счёты с жизнью!

Фрайшефен обомлел.

– Ты в уме, Курт?

– Абсолютно, мой господин!

– Тогда объясни, зачем настоятелю вдруг понадобилась моя смерть? – недоумевал фрайшефен.

– Всё просто… Я сказал на исповеди то, чего не должен был говорить никогда.

– Что же это?

– В том-то всё и дело, мой господин, что я не помню. Настоятель словно заворожил меня. Но в этот раз я специально поранил руку валетом, дабы нестерпимая боль не позволила мне подчиниться его воле.

– Мы столкнулись с необъяснимой тайной, Курт. Несомненно, мы пересекались с Хиллером давно и не помним, при каких именно обстоятельствах. Зато он прекрасно всё помнит, вот и решил отомстить. Но в чём же ты покаялся настоятелю?