ЭПИЛОГ

Как весенний разлив сметает все на своем пути, так и деяния Османа раздвигали границы его бейлика. Кто приходил сам проситься под его руку, устав бороться с соседями. Кто просил помощь, откупаясь покоренным бейликом. Но все, кто оказались под его стягом, вскоре убеждались в одном: жизнь для них становилась гораздо лучше. Никто не угонял их стада, не жег шатры, не уводил в рабство. Ложась спать, не надо было бояться непрошеных гостей. Да и голодных трудно было найти. А что другое дает славу человеку, создавшему такую жизнь? И росла слава Османа не только в процветающей Османии. Захватила она почти всю Малую Азию, перекатываясь через горы и реки.

Растущая слава одного пугает другого. Не могла она не настораживать Византию. Но что могла сделать старая загнанная лошадь, отягощенная многими внутренними болезнями, молодому, полному сил жеребцу? Византия только радовалась, что Осман до поры до времени оставляет ее в покое.

Интересно, стерла ли слава из памяти Османа деяния его странно исчезнувшего брата? Как жилось тем, кто был с ним близок?

Осман не забыл тех, кто когда-то бок о бок с ним закладывал первые, самые трудные камни в фундамент его будущих успехов.

Рос и мужал молодой Санд. Счастливо жила Арзу, любуясь сыном, вспоминая свою первую, единственную любовь. Не забыт был и Адил. По истечении года его отсутствия Осман отправил в Иудею посланцев, чтобы они нашли Адила и узнали, как его дела, какая нужна ли ему помощь. Долго они искали в гудящем, как улей, Иерусалиме того знаменитого лекаря. Когда нашли, увидели там и Адила.

Он встретил их с забинтованным лицом, но горящими от счастья глазами. Во рту торчала трубка. Удивила она посланцев. Но лекарь пояснил, что она нужна, чтобы кормить больного. Спросили его, нужны ли еще деньги. Старый добрый еврей только покачал головой, сказав:

– Я цену сказал, деньги получил. Лишнего мне не надо.

На вопрос, когда можно приехать за больным, ответил кратко:

– Через год.

Потом похвалил больного:

– Таких терпеливых, желающих выздоровления я не встречал. Он терпит адские боли во имя того, чтобы скорее вернуться на Родину. Он спит и видит ее. Эта его мечта придает ему силы.

Прощаясь, они по его глазам видели, как счастлив был Адил. Все было доложено по приезде домой Осману. Радовался он, что счастлив Адил. Но отругал их за то, что не оставили ему денег.

Прошел ровно год, и Осман без всякого напоминания вновь отправил их забрать Адила. Старшему наказал:

– Как подъедете к нашей границе, пошлите ко мне вестового.

И вот прискакал вестовой с одним словом:

– Едет!

Еще издали увидел Адил всадников на высоком холме. Дрогнуло сердце: «Уж не вражина ли какая поджидает?» Рука потянулась к рукояти мяча. Глянул на охрану. Спокойно взирает она на происходящее. Отлегло от сердца. А тем временем заметили и их. Кони сорвались с места и вскачь понеслись навстречу.

Жадно вглядываясь вперед, Адил разглядел встречающих: «Осман, Арзу и Евренос! А кто впереди? Какой-то юнец, скорее, мальчик с черной как смола головой, но до боли знакомым лицом. А посадка… да это вылитый воевода!» Сердце забилось от счастья. Вот оно, великое предвидение Сечи! Нет, не пал Козельск, не пал! Выстоял и стоит! И здесь стоит! Заблестели глаза князя. Родина протянула ему руку!

Горячей была их встреча. Объятия и поцелуи. А потом, как приказ, короткое Османское:

– Покажи!

Адил развязал платок, закрывавший нижнюю часть лица. О чудо! Не узнать, не узнать Адила. Волшебник тот еврей, а не лекарь. Больше не тянет веко рубец. Да от него почти не осталось и следа. Легкий, едва заметный шрам, прикрытый бородкой. Но главное: он заговорил! Это было второе чудо, которое всех поразило. Правда, некоторые слова давались с трудом, но, как сказал еврей:

– Со временем и это исчезнет.

Но встреча на этом не кончилась.

Когда Адил миновал холм, перед ним вдруг раскрылась удивительная картина. Его как великого полководца встречают… войска. По одну сторону – янычары, по другую – акынжи. Все отлично вооружены и одеты. На всех сияющая красками чалма, рубахи из шелка, черные, невыгоревшие шаровары.

Три дня был праздник в Османии по случаю возвращения Адила. А на четвертый к князю зашел Осман.

– Нагулялся?

– Да уж, пора и за дело, как говорят у нас на Руси!

– Хорошо говорят! С этим и пришел. Предлагаю тебе быть моим главным военным визирем.

Посуровело лицо князя. Серьезное, подкупающее предложение. Не думал он там, в далекой Иудее, что дело может так обернуться. Думал он там совсем о другом. Дал себе слово, что если у еврея получится, то ему одна дорога: на Русь. Домой! А тут на тебе! Видать, широко шагает бей, если своих визирей заводит. Заманчиво! Но… «Когда все эти боли терпел, все делал только ради того, чтобы вернуться на Родину. Неужели променять свою мечту… Но как поступить правильно? Осман подумает, что я неблагодарный человек. Господи, помоги!»

– Я знаю, о чем ты думаешь, – нарушил его размышления Осман.

– О чем? – удивленно спросил он.

– На Русь тебя потянуло, к своим.

– Чужих здесь нет, Осман. Какой ты чужой?

Глаза Османа повеселели. Он прошелся по шатру. На низком столике с витыми ножками-лапами лежали фрукты, шербет, орехи. Осман взял горсть орехов и стал по одному кидать себе в рот.

– Я тебя не буду торопить. Подумай. Я бы хотел, чтобы ты остался. Но понимаю и тебя. Поэтому, какое бы ты ни принял решение, я выполню его. И никакой обиды у меня не будет. Если мы с Сандом были братья, то ты для меня навсегда останешься дядей. Я пойду, – сказал и вышел, оставив Василия с тяжелой думой.

– Но все же моя совесть велит быть на той земле, помочь ей подняться с колен. Конечно, тяжело расставаться с Османом, молодым Сандом. Как-никак он мой родственник. А что ждет меня там? Где Михаил? Как посмотрит Даниил? А может, их уже нет в живых? Кто и что меня встретит?

Долгие размышления все равно приводили к первоначальной думке. Осман не торопил. Отношения не осложнял. Но всему есть предел. Он встретился с Арзу, они долго беседовали. И он ей первой признался, что решил ехать на Родину. В глазах Арзу показались слезы. Ей жаль было расставаться с тем, кто это все время был рядом с ней, был ее опорой и другом, деля горе и радости. Но и ее сердце поняло зов в груди Адила.

– Если не поедешь, будешь мучиться. Мне жаль, очень жаль расставаться с тобой, но я хочу, чтобы небо отблагодарило тебя за все твои мучения. Сделай так, чтобы не болело твое сердце и ты себя не смог никогда упрекнуть.

Он посмотрел на нее, поцеловал на прощание по русскому обычаю и пошел к Осману.

Тот выслушал его. Уговаривать не стал, только сказал:

– Мне жаль, что ты принял такое решение. Но я его одобряю, потому что так поступают только те, для кого Родина дороже всего на свете. Я дам тебе много денег.

Василий решительно запротестовал:

– Возьму только на дорогу.

– Тогда я тебя не отпущу! – ответил Осман. – Тебе же там надо будет заново возводить свои каменные или деревянные шатры. Я видел это в Константинополе, куда я ездил с братом.

– Не обижайся, Осман, – Василий положил руку на его плечо, – ты и так столько для меня сделал, что мне век с тобой не рассчитаться. Тебе самому деньги нужны. Сколько нищих ты поддерживаешь! А сколько еще к тебе придет! Я рад твоим успехам. Ты создаешь хорошую Османию.

– Что? – удивленно спросил Осман, – Османию? Впервые слышу.

– Так говорит твой народ.

Провожать Василия Осман решил сам. Они выбрали Никомедию, порт, где много бывает русских купцов. Приезд их был не очень удачным, так как почти не было русских ладей. На рынке, куда они заехали, Василий услышал русскую речь. Он так обрадовался, что, забыв все на свете, бросился к этому человеку, который оказался купцом. Местный глава не выпускал его, требуя с него огромный налог.

Василий рассказал об этом Осману. Тот приказал привести к нему этого чинушу. Узнав, кто перед ним, он упал на колени, моля о пощаде. Решение бея было таким:

– Выплатишь ему, – он показал на купца, – один юк, дашь продовольствия и воды. Это тебе в наказание. А ты, – он повернулся к купцу, – отвезешь его и его слуг до… – он посмотрел на Василия.

– До Киева, – подсказал он.

– До Киева. Если обманешь, дорога сюда будет закрыта! Понял?

– Понял, господин султан! – купец от радости повалился ему в ноги.

– А куда ты дальше будешь держать путь? – подымаясь и глядя на Василия, спросил купец.

– Дальше мой путь до Козельска.

– Господин султан! – купец вновь смотрит на Османа, – я клянусь, что довезу его до Козельска.

Пришло время прощанья.

– Возьми двести человек для охраны, – сказал Осман.

Василий рассмеялся:

– Ты посмотри на эти ладьи. Там бы нам разместиться.

– Тогда вот, – он протянул тяжелый мешочек, – здесь всего два юка.

Василий спорить не стал. Ему непреодолимо захотелось домой.

Они обнялись, троекратно расцеловались.

– Когда вступишь на свою героическую землю, поклонись ей от меня и моего народа. Я хочу, чтобы наши народы всегда жили в мире, – сказал Осман и добавил, – и, как у вас говорится, с Богом!

И вот ладьи выгребают на большую воду, ставят паруса. Осман стоял на берегу до тех пор, пока ладьи не скрылись из глаз.

Купец Османа не обманул. Небо способствовало путешествию. Они спокойно пересекли Черное море. Татары, прогнав половцев, обезопасили дорогу до Киева. А потом повез Василия в Козельск. И вот Василий стал узнавать родные места. Остановил коня.

– Ну, Иван, – он повернулся к купцу, – давай прощаться. Спасибо тебе за все! Бог даст, увидимся!

– Я же обещал до города, – заартачился купец.

– Ты свое обещание выполнил. А дальше позволь мне самому, – отрезал козелец.

– Как знаешь, Василий, – он посмотрел на своих людей.

Те поддержали Василия.

– Счастья тебе!

И они простились.

За столько лет места не изменились. Сердце его билось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Впереди показалось что-то до боли знакомое. Господи! Да это ж Козельск! Василий слез с коня. В ногах вдруг не стало силы. Он медленно опустился на колени и поцеловал землю. И в этот миг в его ушах вдруг раздалось давно забытое, но внезапно воскресшее в его памяти грозное: «Уррагх!» Господи, опять они идут, эти несметные полчища! Но что это за звуки? То звучит боевая труба! В воздух взвивается чей-то стяг. Кто-то оказывается рядом с ним. Да это ж Андрей Сеча! Воевода, достающий свой меч! И он, князь, становится рядом с ним! За Русь! В груди резануло, и все стихло.