IX

Разделились они 20 мая 1252 года. Олег повел Нормана прямо к Владимиру-на-Клязьме, где он очень просился побывать перед отправкой назад, а Феликс с Шуриком отправились с деревенскими на север – решено было проводить их на всякий случай до Суздаля.

Олег, услышав от кузнеца Гордея, старшего из уходящих, что он с земляками решил переселиться в Устюжскую землю, подозрительно покосился на Феликса: не он ли подсказал этот выбор, чтобы им было по пути. Иначе откуда здесь, в мещерской глуши, знать про далекий город Устюг. Но Феликс только развел руками: ни при чем здесь я, брат боярин Олег Владимирович. Деланно, правда, развел, ну да ладно, что уж теперь о свершившемся говорить.

Спустя пять дней Феликс и Шурик сидели на высоком берегу Колокши, у ее слияния с Клязьмой, в восемнадцати примерно километрах к западу от Владимира. Тут они должны были встретиться с Олегом, который после возврата Нормана в 2246 год должен был явиться к великому князю Андрею Ярославичу и разведать, что и как с его казной. Было раннее утро, мир вокруг сузился до размеров небольшого круга – над обеими реками лежал густой туман.

Феликс против обыкновения почти не открывал рта, а Шурик, наоборот, говорил, не переставая. По пути он крепко подружился с сыном Гордея, Ефимом, а тот перезнакомил его со всеми деревенскими. И теперь Шурик был носителем массы разнообразных россказней и собственных впечатлений.

– А ты знаешь, что у них деревня никак не называется. Не называлась… Деревня – и все. Еще в округе были Выселки, Поселье, Поселки и Заводье. А там, ниже по реке…

– А почему называлась, а не называется? Случилось что?

– В смысле? – не понял Шурик. – Ушли же они… Значит, называлась. Не перебивай ты, Фил.

В следующие полчаса Феликс не перебивал и узнал, что леса, начинающиеся на правом берегу Бужи и тянущиеся на восток, к россыпи туголесских озер, и на северо-восток, к такой же группе – замошенской, называются у местных Дрежуть. И про несчастного, с которым экспедиция Олега встретилась после переброски, в деревне было известно.

– Они его злым лесовиком считают, – уточнил Шурик. – И зовут человечище.

Человечище, как считали местные, способно человека убить одним ударом, и даже медведи его сторонятся. Потом последовала небольшая пантомима: Шурик показывал, как именно оно убивает человека одним ударом и как именно медведи его сторонятся.

Это был грозный леший. С ним ни разу никому не удавалось сговориться, чтобы скотину, например, вернул. Ефим, вспоминал Шурик, рассказывал как-то у костра, шепотом, постоянно озираясь в темноту, что они против него и дорогу закрещивали, и лес грозили завязать, но ничего не помогало.

– Закрещивать – это, значит, взять дощечку или щепу, нарисовать на ней крестики, бросить на перекрестке дорог, на росстани, – пояснял Шурик. – И произнести вот такую примерно говорилку: «Царь лесной, царица лесная, маленькие детушки, нянюшки, служанушки! Отдайте мою милу божону скотинушку. А не отдадите, так я закрещу вам дорогу и не дам ходу по лесам, по водам и по всем сторонам». А завязать лес – это связать в трех местах верхушки деревьев и приговаривать: «Если ты корову, лесовой хозяин, не вернешь, не покажешь нам корову, мы весь лес завяжем твой».

– Да, жесткий лешак, – проворчал Феликс, почесывая правую ногу. Она совсем зажила, но иногда затекала, если долго оставишь ее в одном положении, и мучительно зудела.

– Ага, – подтвердил Шурик. В этот раз он решил, что Феликс его не перебивает, а только поддакивает. Поддакивание для любого рассказчика – лучше манны небесной. – Они считают, что появился лешак с юга, от Рязани. Гордей говорил, будто рязанских бог наказал, вот он и возник.

– За что наказал, не говорил?

– Грешники они большие. Там было несколько провалищ, некоторые совсем сгинули, а кто…

– Провалище – это что такое? – переспросил Феликс.

– Это города, деревни или отдельные дома, которые под землю уходят или под воду, – ответил Шурик. – Жители или совсем пропадают, или спасаются, но остаются полулюдьми. У них появляется что-то от зверей: рога, медвежья голова там, или копыта… Много вариантов есть. Это, вообще, очень интересная тема. Принято считать, что провалища бывают за грехи – это и Атлантида, и Содом с Гоморрой, и Свитязь, и Дураццо. Но я не совсем согласен! Как тогда с Китежем быть? Вроде чистой воды провалище, но там жители грешниками не были…

Шурик долго еще что-то говорил, но Феликс уже не слушал – так зацепило его слово «провалище».

«Провалище, – крутилось у него в голове. – Живешь-живешь – и на тебе: провалище… Или нашествие какое-нибудь. Грешил типа много. Или соседи твои. Хорошая отмазка… Враги пришли? Грабят, жгут, насилуют? Убивают и гонят в полон? Смиритесь, это – за грехи».

Он встал и начал прохаживаться вдоль обрыва. Солнце между тем поднималось, становилось теплее. Туман, окружавший их, зашевелился, начал отползать в тень, и внимание Феликса привлекло неопределенное движение на северном берегу Клязьмы, там, где шла дорога на Владимир. «Что это вообще может быть? – думал он. – Не разглядишь пока… Что за тени? Как будто толпа лосей…»

Тени были большие и бесформенные, а движения ритмично-покачивающиеся. Сначала Феликс просто лениво щурился, потом щуриться перестал, начал внимательно вглядываться. Через несколько минут благодушное выражение слетело с его лица, и он довольно нервно схватился за футляр с подзорной трубой, висевший на груди.

Но сразу успокоился – над головами конных дружинников слегка колыхался большой стяг, на котором был изображен седой старик с поднятой в левой руке книгой, которого Олег на прощание подробно описал. Звали старика Андрей Критский, жил он в VIII веке, был архиепископом Гортины, а потом благодаря проповедям и стихам стал христианским святым. На Руси его изображение использовал только князь Андрей Ярославич, а потому сомнений быть не могло: именно его войско подходило сейчас со стороны Владимира к слиянию Клязьмы и Колокши.

Феликс очень любил все, что было связано с военным делом, и когда рассматривал воинский строй, внутри всегда поднимался замешанный на затершихся детских впечатлениях благоговейный тихий восторг, реальная жизнь растворялась в многочисленных «а если бы». Он представлял себя на патрульном космоджампере с обязывающим названием вроде «Бесстрашный», «Генерал Горбатов» или «Этони Маколифф». Или в засаде на пиратов, например около Новой Гвинеи: опустишься под воду, почти не двигаешься, еле шевелишь руками и ногами; выставишь перископ на пиратов и смотришь: клюнут ли они на яхту с девушками из спецбатальона, чтобы взять их с поличным? Или, на худой конец, где-нибудь на китайской границе в камуфляжном комбинезоне с ооновскими шевронами отбивающим у полицейских беженцев, для которых взятка за спокойный переход границы оказалась слишком высокой и которые теперь пытаются пересечь ее тайком.

Он смотрел за реку, не отводя глаз. Иногда опускал подзорную трубу, чтобы охватить всю панораму, а по большей части разглядывал лица воинов и их амуницию, то радуясь, то досадливо покряхтывая. Дружинная конница и по вооруженности, и по подбору воинов была на порядок выше даже тяжелой монгольской кавалерии, а любой из воинов княжеского двора легко мог противостоять пяти-шести противникам. Но мало было дружинников, мало, тысяча, не больше.

Пехотинцев тоже было немного, около трех тысяч. Колонна, появившаяся чуть позже из тумана, втянулась на песчаный треугольник между левыми берегами Клязьмы и Колокши и превратилась в толпу устраивающихся на отдых людей, понимающих, что он будет недолгим и старающихся использовать каждую минуту. Копья, рогатины и топоры длиной почти в человеческий рост ставились в вигвамообразные сооружения, которые в эпоху винтовок стали называть козлами; аккуратно, как младенцы в колыбель, укладывались на землю мечи, стягивались сапоги, открывались котомки.

– А у этого Неврюя, у него сколько солдат? – Феликс обернулся к Шурику, который стоял рядом.

Шурик чуть было не расплылся в улыбке, но изо всех сил сжал челюсти, чтобы не показать, как ему понравилось, что его расспрашивают о серьезных вещах. И не кто-нибудь, а знаменитый Феликс Чирадзе, у которого в экспедициях ни разу не погиб ни один сопровождаемый. И голосом справочного автомата начал рассказывать:

– Неврюй послан в 1252 году с большим войском, до шестидесяти тысяч воинов, против великого князя Владимирского Андрея Ярославича. Перед этим брат Андрея, Александр Невский, поехал в Орду, а там или хан Батый, или его сын-соправитель Сартак выдали ему ярлык на княжение во Владимире. Некоторые историки считают, что Александр навел Орду на брата, а другие утверждают, что это не так, а совпадение по времени похода Неврюя и поездки Невского на поклон к хану – случайность. Есть также мнение, что именно присутствие князя Александра в ставке ордынского хана позволило ограничить масштаб новой степной интервенции. Поэтому она была направлена только против князя Андрея и к повсеместному разгрому городов не привела.

Шурик замолчал, подняв к глазам подзорную трубу. Туман исчез совсем, и вдалеке, почти на пределе видимости, можно было разглядеть большой обоз и приближающуюся быстрой рысью группу из трех десятков всадников, над которой весело прыгали из стороны в сторону красное треугольное знамя и ослепительно белый бунчук.

«Чолка стяговая это! Чолка стяговая, Крутюнов! – вспомнились Шурику слова привставшего от негодования экзаменатора по древневнерусской вексиллологии с фамилией Вин. – И как же я его тогда назвал, бунчук-то?» Он попытался припомнить, но не вышло. А ведь ошибка была очень забавной, она стала главным анекдотом послесессионной вечеринки. Правда, самому Шурику было не очень весело. Ему пришлось первые три дня каникул сидеть в библиотеке и писать доклад «Сравнительный анализ изображений древнерусских знамен на миниатюрах Разивилловской летописи и Лицевого летописного свода». Только в обмен на него Вин согласился поставить ему приемлемую оценку.

Всадники обогнали обоз, быстро приближались, и Шурик уже мог разглядеть их лица. Он навел подзорную трубу на того, кто скакал первым и поразился: до чего же точным оказался составленный у них в ЦПХ по довольно скудным источникам портрет этого человека. Почти никогда не разглаживающаяся складка на переносице от озабоченно сдвинутых бровей, печальные и недоверчивые серые глаза, нижняя губа, которая постоянно прихватывает верхнюю, скрывая старый, еще детский наверное, разрыв, русая, с небольшой рыжинкой борода. Шурик начал вспоминать недавно прочитанное об этом человеке.

Карамзин. Князь Андрей Ярославич имел душу благородную, но ум ветреный, неспособный отличать истинное величие от ложного. Это значит, что он не мог отрешиться от обычных представлений о чести властителя, от обольщения славою мира, не понимал, как его старший брат Александр, что истинное величие состоит в отдаче всего себя труду, которого не могут понять и оценить современники, значение которого сделается ясным разве что для отдаленного потомства.

Хитров. Этот князь – из числа тех личностей, которые отличаются хорошими природными дарованиями, благородством характера, отвагой, энергией при достижении намеченных целей. Добродушие нрава соединяется у них с ласковым, любезным обращением с другими, они умеют снискать симпатии и поразить воображение современников. Они не прочь совершить громкий подвиг, в особенности при сочувствующих им зрителях. Но при всем том им часто не хватает глубины характера, стойкости и выдержанности воли, самоотвержения, вследствие чего они оказываются неспособными к непрерывному труду, к тяжелой, будничной, если можно так выразиться, черной работе, вызываемой глубоко сознаваемым чувством долга… Они самонадеянны и часто дерзки до отваги, когда им благоприятствуют обстоятельства и удача венчает их усилия, но при этом малодушны и готовы падать духом при первом серьезном испытании. Ум у них гибкий, находчивый, соображение быстрое, они способны создавать смелые планы, но им недостает вдумчивости, глубины, охоты к серьезному изучению всех обстоятельств дела, всей наличной действительности…

Борлов. На князя Андрея Ярославича, молодого еще человека, чрезвычайно глубокое влияние оказал тесть, князь Даниил Галицкий, для которого в политике на первом месте стояла независимость русских земель от Орды, независимость, которая означала сохранение сложившихся политических и общественных традиций, отличавшихся серьезным весом народного самоуправления, спасение национального характера, сохранение национального богатства и в конечном итоге положительной динамики развития страны. Главный поступок жизни князя Андрея – борьба с Ордой в статусе великого князя Владимирского – стала примером для тех представителей верхов, которые не хотели подчинения варварскому степному государству. Он решился на нравственно безупречный размен спокойной доли вассального монарха, за спиной у которого стоит недолговечная, но страшная держава, на борьбу с этой самой державой ради сохранения самобытности и самостоятельности собственной родины…

– А вон и цель наша! Трубку на два часа сдвинь, – это Феликс ткнул Шурика в плечо. Там, куда нужно было посмотреть, был обоз, который обогнал князь Андрей и его свита. Больше сотни лошадей с громадными вьюками под охраной пятидесяти конных воинов.

– Ты все о деньгах… – попробовал съязвить Шурик.

– Ну-ну, чья бы корова… – откликнулся Феликс. – Я не просто о деньгах, а о хороших деньгах! А теперь трубку на пять. И наш боярин здесь.

Олег стоял на южном, правом берегу Клязьмы, ровно напротив импровизированного лагеря войска князя Андрея, и наблюдал, как несколько спешившихся ратников привязывают к небольшим бревнам кого-то в разорванной рясе. Проверил веревки, удовлетворенно кивнул, показал спутникам в сторону брода, расположенного выше по течению, а сам, обняв за шею коня, столь безукоризненно белого, что иного имени, кроме как Сполох, ему дать и нельзя, вошел в реку. Конь несколько раз фыркнул, повертел недовольно головой, но поплыл, буксируя за собой плот с пленником. Олег держался рядом, а на берег вышел как раз в тот момент, когда князь Андрей, проехав через лагерь, стал у воды.

– Еще изловили? Помню лик сей. Из владыкиных людей. Навстречу бичу божию ринулся? – князь пнул сапогом схваченного монаха и велел увести. А потом повернулся к Олегу:

– Здравствуй, боярин!

Олег молча поклонился и сделал вид, что для него нет ничего важнее, чем отскрести со своих доспехов прилипшие к ним водоросли и отжать одежду.

– Ладно-ть, боярин, не будь хмур, не вспоминай вчерашнее, – усмехнулся князь.

Вчерашний их разговор действительно не удался. Около полудня Андрею Ярославичу доложили, что отправленный к брату Александру в Орду гонец вернулся без языка, а в Переславле-Залесском, городе Невского, были пойманы присланные с Волги наушники, призывавшие затвориться от великого князя Владимирского, потому что недолго ему осталось властвовать. Потом еще явился епископ, который опять затеял разговор про то, что ордынцы кара божья за грехи, а каре божьей противиться нельзя, надо смириться и терпеть, как князь Александр Ярославич терпит. Поэтому к вечеру князь был крайне зол и разговаривал с Олегом не как с посланцем союзника тестя, а будто с соглядатаем от двора недружелюбного, если не враждебного государя.

– И тебе добрых долгих лет, княже, – Олег снова поклонился, скинул кольчугу и начал переодеваться в сухую одежду.

– Каждый раз новые слова находишь, боярин, – князь спрыгнул с коня. – Давай о делах поговорим.

И опять закрутился разговор – с того же, с чего начался вчера, но с поправкой на то, что Олег обвыкся в новой обстановке, наслушался разговоров и готов был говорить без экивоков. Князь спросил, придет ли помощь с Волыни, и вместо вчерашнего «вряд ли» в ответ услышал твердое «нет», потому как к галицким землям подошел Куремса, не менее опасный, чем Неврюй у границ Великого княжества владимирского.

Потом был вопрос, не стоит ли тогда пойти на выручку Даниилу Романовичу. Может, хоть в одном месте татаровье получится прогнать, интересовался князь. На это Олег ответил, что теоретически это было бы правильным решением, но вряд ли выполнимо – не пойдут городовые полки на юг.

Беседу прервал протяжный звук трубы. Олег обернулся. К лагерю приближался еще один конный отряд – довольно внушительный. Стяги были свернуты, поэтому нельзя было определить, кто это. Потом один из знаменосцев ловко, на ходу прикрепил к древку полотнище, по ветру заплескалось синее знамя с каким-то водным чудовищем, и Олег понял, что к войску великого князя присоединился его двоюродный брат Болеслав Святославич Юрьев-Польский. А вскоре стало понятно, что он не один: чуть сбоку от основной колонны всадников ехал молодой человек, удивительно похожий на князя Андрея – это был Ярослав Ярославич Тверской, его младший брат.

Тверского князя сопровождали слуги, двое трубачей, небольшой конвой вокруг вьючной лошади с красивым ларцом на спине и знаменосец, обративший на себя внимание Олега. В седле он держался неестественно ровно, смотрел прямо перед собой. Бесстрастно невозмутим, невозмутимо бесстрастен.

Князья встретились, поприветствовали друг друга, а Олег все пытался поймать взгляд знаменосца: ему казалось, что в его глазах должно быть что-то особенное. Но шлем у того был с большой маской, поэтому ничего разглядеть было нельзя.

– Он слеп, – проследил за его взглядом князь Андрей.

Олегу стало неудобно. По-особенному неудобно. Такой спазм душевный ему был знаком. То же он испытывал несколько раз, когда работал по теме «Необъяснимые социальные проблемы» и ездил по российским приютам в 2010-х годах, переполненным, несмотря на благоприятную в целом ситуацию в стране. Бывало, приходилось ему смотреть искоса на какую-нибудь девочку-подростка с неудобным протезом, особенно ужасным в сравнении с живой ногой – стройной, красивой… А девочка вдруг обернется, поймает взгляд и спросит глазами: ты за мной? нет? чего тогда, скотина, уставился?! Он и чувствовал себя бестактной скотиной, краснел, отводил глаза, неуклюже разворачивался и уходил – вроде бы и не спеша, а самом деле бежал сломя голову.

Олег отвел глаза и увидел, что Андрей Ярославич уже велел снять с вьюка ларец, привезенный тверским князем, открыть его и теперь стоял перед дружинниками с образом Андрея Первозванного в руках.

– Владыка благословения так и не дал, но икону мы все-таки увезли.

Послышалось несколько возбужденных голосов. Сначала Олег подумал, что сможет наконец-то задокументировать пример публичного несогласия светской элиты с духовной в землях под юрисдикцией митрополита Московского, но, приблизившись, понял, что о епископе не говорят. Прибывшие с тверским князем сообщали, что отсутствие благословения дало возможность князьям уклоняться и от личного участия в сражении с Неврюем, и от присылки войск, хотя великий князь Владимирский и объявил поход. Из Нижнего Новгорода, из Городца, из Костромы и Ростова ответили в том духе, что без благословения идти на рать – грех.

Андрей Ярославич, послушав стоящих вокруг, помрачнел, резким движением головы подозвал слугу, отдал ему икону, вскочил на коня, поднял его в галоп и поскакал в сторону от лагеря. Несколько седобородых дружинников, владимирские бояре, помнившие еще отца князя Андрея, Ярослава Всеволодовича, иронично переглянулись. Олег знал, о чем они думают. «Плетью обуха не перешибешь» – что-то вроде этого говорил один из них, Путята, накануне на совете у князя.

«В данниках хочешь ходить!» – выкрикнул тогда в ответ Пимша, один из самых молодых в думе, сам княжеского рода, но из изгоев, потомок младшего из сыновей знаменитого Ивана Берладника, на закате дней переселившегося в Залесье и отвоевавшего большую вотчину за Костромой, у Чухломы. Дело чуть не дошло до схватки, и только князь, неожиданно продемонстрировавший способность взреветь чуть ли не громче медведя, заставил всех усесться на места.

Вчера на этом совете Олег оставался спокойным, он мемографировал, пользуясь привилегией гостя тихо сидеть в углу, а сегодня рассвирепел от этих ухмылок. Неожиданно для него самого в руке вдруг оказался боевой топор, а в следующее мгновение ларь от иконы, только что стоявший на большой колоде, вдруг отлетел в сторону, а колода разлетелась на две части. Никто не успел заметить, как это случилось – все увидели только топор, по рукоять ушедший в землю. Все шарахнулись в стороны, а Олег взлетел на спину Сполоха и погнался за князем.

Чудесный конь выбрал его. Именно выбрал. После стычки у деревни делили лошадей, конь подошел к Олегу и ткнулся мордой в грудь: я с тобой, мол, буду.

Князя нагнали – не прошло и пяти минут, но тот свернул с дороги, уходящей к Владимиру, на небольшую тропку, что вела на возвышающийся над рекой косогор. «Не дай бог, прыгнет», – уколола Олега мысль, но, как ни просил Сполоха, на подъеме конь не мог соревноваться с шустрой лошадкой князя.

Конечно, Олег знал, что у Андрея Ярославича другая судьба, что ему не суждено умереть в минуту душевной слабости, сорвавшись с косогора над Колокшей, но в экспедициях сиюминутные ощущения часто доминировали над знаниями. «Ты представляешь, – говорил он Андрею каждый раз после возвращения, – мне опять казалось, что все может пойти по-другому».

Мысли броситься вниз, судя по всему, у князя не было. Оказавшись на верхотуре, Олег видел, что князь, спешившись, смотрит на лежащую внизу лесистую заречную долину, резко жестикулирует и что-то выкрикивает. Из-за ветра, сильного на высоте, невозможно было разобрать, к кому князь обращается и о чем говорит, и расслышал его Олег, только когда подошел вплотную.

– Что это, господи? Что это? – говорил князь. – Покуда нам между собою ссориться и наводить друг на друга татар, лучше мне бежать в чужую землю! Лучше, чем дружиться с татарами и служить им. Господи! Что это, господи?

Это подобие мантры прозвучало раз пять, пока Олег не решился ее прервать.

– В чужую землю, княже, не грех удалиться. Беды здесь нет, не один владетель так поступил. Но горько бывает, если такой владетель поймет, что не все для своей земли перед этим сделал.

Князь взглянул на него молча, как бы не узнавая. Постоял, ковыряя носком сапога землю:

– Поучать, пример не показывая, – невелико мудрство. А ты, боярин Олег Владимирович, с нами ли? – спросил колючим тоном.

К счастью, уместный ответ был и правильным, и правдивым. А если бы нет?

– С тобой, князь. Жалко только, что… – Олег повернулся в сторону хорошо видного отсюда холма за рекой, где должны были ждать его Феликс и Шурик, и зашевелил губами.

– Молишься? – спросил Андрей Ярославич и усмехнулся: – А сказать что хотел? Жалко, что воинов мало? Ничего! Немец твой – добрый воин. Один десятка стоит.

Князь отступил от обрыва, вынул из-за пояса рог и резко протрубил. Сразу откликнулись где-то рядом, и на косогор вылетели Ярослав Ярославич, Пимша и еще несколько дружинников. Тверской князь выглядел обеспокоенным, настороженно поглядывал на Олега и резко, без предисловий выкрикнул:

– Не собираешься ли, брате, на поклон в царскую псарню?

Глаза князя Андрея на секунду налились гневом, но ответил он совершенно спокойно:

– Нет, брате, другая дума была, но и ту отринул. Поднимаем войско.

И велел Пимше трубить конец привала.

В этот момент на другом берегу Колокши Феликс опустил подзорную трубу.

– Давай, Саша, собираться. Поедем к Переславлю. Олег говорит, что у него все в порядке. Он остается с князем, а нам с тобой со стороны за нашими сокровищами следить.

– Говорит? – непонимающе переспросил Шурик.

– Ну, не глупи, – Феликс уже бежал к лошадям. – По губам я прочитал.