Глава 29

Час назад мне позвонила Райен и попросила приехать на «важный» разговор. Прежде чем согласиться, я заставил ее подтвердить, что с Брей все в порядке. Как я уже упоминал, каждый звонок от сестры Брей сразу пробуждает во мне самые мрачные опасения. Поскольку мы с Брей официально не женаты, в случае каких-либо происшествий тюремные власти сначала известят ее близких родственников и только потом меня. Хотя Брей говорила, что в списке контактных лиц первым у нее указан я.

Райен заверила меня, что разговор никоим образом не касается жизни и здоровья Брей. Слава богу!

Наш разговор происходит на кухне. У Райен почти такие же волосы, как у Брей: темные, длинные, раскиданные по плечам. Зато глаза у сестер различаются. У Райен они зеленые, миндалевидной формы. Сейчас эти глаза внимательно смотрят на меня. Она и Брейн внешне очень похожи, но в характере Райен есть что-то суровое и пугающее. Этим она здорово напоминает мне мистера Бэйтса, к которому я никогда не питал симпатии. К Райен, кстати, тоже.

– После освобождения моей сестре лучше приехать сюда, – вдруг говорит Райен.

Нижняя половина ее лица заслонена кофейной чашкой. Райен делает глоток и ставит чашку на стол, постукивая по ней своими наманикюренными пальчиками.

– Почему это ты хочешь, чтобы она приехала сюда? – спрашиваю я. – Брей должна быть со мной.

– Она и будет с тобой, – отвечает Райен. – Но с тобой она прошла через столько испытаний… – Ей не удается договорить.

Я шумно хлопаю ладонью по столу:

– Тем более Брей должна вернуться туда, где ее настоящий дом.

– Элиас, ты меня не понимаешь. – Райен склоняет голову набок. Темные локоны падают ей на глаза. – Я хочу, чтобы моя сестра знала: ты не единственный человек, кто о ней заботится.

– Да? – Я сухо смеюсь. – Надо понимать, ты говоришь о себе и своих родителях?

Взгляд Райен остается спокойным и невозмутимым.

– Элиас, не надо смешивать меня с родителями. Если они не лучшим образом относились к Брей… особенно в ее подростковом возрасте… это не значит, что я не люблю свою сестру. Я без конца пыталась сблизиться с нею, но она всякий раз отталкивала меня. Я не понимала почему и за что. Такое поведение выдавало в ней деструктивную личность. Я не хотела делать отношения между нами невыносимыми. Раз Брей не желала сближаться со мной, я оставила эти попытки. Но я всегда любила ее.

Я вздыхаю и качаю головой. Я не верю Райен. И никогда не верил.

– Нет, Райен. Ты вынуждала Брей тебя отталкивать. Ты не вставала на ее сторону, не пыталась ее понять. Ты предпочла легкий выход. Я неоднократно пытался поговорить с вашими родителями и помню, как это тебе не нравилось. – Я взмахиваю руками и откидываюсь на спинку стула. Я бы еще многое мог сказать Райен, но не хочу превращать разговор в ссору.

– Насчет родителей я с тобой согласна. Даже я понимала, что они просто устали от выходок Брейел. Но ведь я ненамного старше Брей. Всего на три года. А ты относишься ко мне, словно я всегда была с ними заодно. Обвиняешь меня в том же, в чем винишь их. Ты не понимаешь или не хочешь понять: моя жизнь в родительском доме была ненамного слаще, чем у Брей. Я хочу сказать… я знала, через что проходит моя младшая сестра, но не знала, как ей помочь. Я сама была слишком молода.

Не могу на нее смотреть. Не потому, что не согласен с ее словами, а потому, что не хочу, чтобы она оказалась права. Поскольку здесь нет их родителей, мне хочется свалить на Райен всю вину за страдания Брей.

– Ну привезешь ты ее сюда, что это тебе даст? – ледяным тоном спрашиваю я.

– Мне всего лишь хочется некоторое время побыть с ней вдвоем. Хочу убрать темные пятна в наших отношениях и убедить Брей, что, кроме тебя, у нее есть я. Мы же все взрослеем и начинаем понимать то, чего не понимали раньше. Больше я не стану отгораживаться от нее.

– А у Брей ты спросила, хочет ли она ехать к тебе? – с усмешкой спрашиваю я.

Ответ я знаю и так. После освобождения Брей ни за что не согласится ехать куда-то, кроме нашего дома. Но я стараюсь не показывать виду. Я же не мальчишка, чтобы гоготать и корчить рожи.

– Да, спросила. Я говорила с Брейел во время нашего последнего свидания. Она сказала, что поедет ко мне.

У меня самым настоящим образом отвисает челюсть.

– Что-о?

«Только не вздумай смеяться и подкалывать меня, иначе, Райен, ты получишь по полной», – думаю я. Не скажу, чтобы я был особо удивлен. Так и думал, что Райен устроит мне какой-нибудь подвох. Гены ее папочки. Для них обоих счастье Брей – как кость в горле. Хотя Райен редко вмешивалась в жизнь сестры и ее болезнь, каждое такое вмешательство оборачивалось для Брей лишь дополнительными страданиями.

Райен не собирается ни смеяться, ни подкалывать. Наоборот, она относится ко мне с пониманием и даже симпатией, отчего я чувствую себя полным придурком.

– Брей так сказала? Но почему?

У меня ноет сердце.

Райен отодвигает керамическую чашку и кладет на стол свои руки, унизанные кольцами. В ее глазах нет ничего, кроме искренности.

– Элиас, – тихо говорит она, – моя сестра очень сильно тебя любит. Я считаю, что даже чересчур сильно.

– Чересчур сильно? – Я сердито сощуриваюсь. – Как прикажешь понимать твои издевательские слова?

Вскакиваю на ноги, отталкивая стул, и тот несколько дюймов проезжает по линолеуму. Я никогда не вел себя подобным образом. Райен не сказала мне ни одного грубого слова, зато мне сейчас хочется наговорить ей кучу гадостей. Я с нескрываемой злостью смотрю на эту одинокую лощеную женщину, любимую дочку своих бессердечных родителей. Едва владею собой. Решение Брей просто не укладывается у меня в голове. Как она, не сказав ни слова, могла согласиться ехать не ко мне, а к сестре? К сестре, которая всю жизнь не была ей ни опорой, ни поддержкой? Я отказываюсь в это верить. Отказываюсь это принимать.

Это какая-то бессмыслица!

И вдруг я начинаю понимать, почему Брей написала мне такое письмо. И ее поведение во время свидания мне тоже становится понятно.

Глубоко дышу, пытаясь взять себя в руки. Даже закрываю глаза.

– Когда жизнь одного человека целиком вращается вокруг жизни другого человека, это слишком, – говорит Райен. – Я знаю чувства Брейел. Она считает, что без тебя она никто и ничто. Она без тебя жить не может. И это ненормально. Так не должно быть, и я хочу, чтобы ты об этом знал.

– Зато ты не знаешь, о чем говоришь, – огрызаюсь я. – Откуда у тебя такие сведения?

– От Брей.

Я запрокидываю голову и смеюсь. Потом склоняюсь над столом и упираюсь ладонями в его крышку, отделанную под дерево ценных пород. Недоверчиво смотрю на Райен и морщусь.

– А ты, оказывается, даже не знаешь, что происходит с твоей сестрой, – упрекаю я Райен. – Мне просто не верится. После всего, что было и через что Брей прошла… после ее попытки покончить с собой… после невыносимого житья рядом с тобой и вашими родителями… Вечно недовольный отец. Мать, которая ни разу не вступилась за свою дочь… – На лице Райен не дрогнул ни один мускул, и это распаляет меня еще сильнее. – Да, я оказался единственным, кому было не наплевать на Брей. Конечно, она говорит и будет говорить, что жить без меня не может. Иногда Брей даже в это верит. А ты, Райен, хочешь знать правду? Тогда я тебе кое-что расскажу. – Я отталкиваюсь от стола. – Ты видишь только часть картины, но не всю картину целиком. Ты видишь только то, что хочешь видеть. Ты сидишь слушаешь слова младшей сестры, но даже не пытаешься понять, что на самом деле с ней происходит и почему она так себя ведет. Вместо этого ты начинаешь винить меня и игнорируешь очевидный факт. А ведь если заглянуть глубже, окажется, что винить нужно не меня. Винить нужно тебя и ваших с Брей родителей. – Моя рука разрубает воздух. – Пойми, Райен: Брей больна. У нее серьезное психическое расстройство. И когда на нее накатывает, в этом не виноват никто: ни я, ни ты, ни даже ваши родители. Точнее, частично виноваты, поскольку когда-то, еще давно, не убедили, не заставили ее пройти курс лечения. Даже я в этом виноват. В прошлом году, когда случилась эта трагедия, я не должен был ехать с ней. Одна она не поехала бы. Так что этим бегством я лишь усугубил ее болезнь. – Я снова упираюсь ладонями в стол. – Но я хотя бы не знал, что с ее психикой не все в порядке. Узнал только во время нашего бегства. Я и понятия не имел, что еще подростком она наблюдалась у психотерапевта. Не знал, что в Южной Каролине она пыталась покончить с собой. Для меня это было чудовищным открытием. Я и подумать не мог, насколько глубоко затронута ее психика. А хочешь знать, почему вплоть до прошлого года я находился в неведении?

Стол получает от меня новый удар. Райен моргает и откидывается на спинку стула.

– Я всегда любил Брей такой, какая она есть. Я никогда не отталкивал ее. Я принимал ее со всеми ее странностями. Почему мое отношение к ней отличалось от отношения всех остальных? По одной-единственной причине: я любил ее. А ты, ваши родители и так называемые друзья лишь загоняли Брей в угол, потому что она не была похожа на вас. Вы не брали на себя ни малейшего труда ее понять… Со мной она чувствовала себя здоровой, поскольку мое отношение было для нее лечением. По крайней мере, когда у нее не случалось обострений. – Я замолкаю и глубоко дышу. Спокойствие. Мне нужно сохранять спокойствие. – Я намерен оказать ей помощь, в которой она нуждается. Если это даст результаты, я буду просто счастлив. Но Брей верит мне. Она любит меня.

Райен сглатывает и отводит глаза. Хочется думать, что пусть и частично, но она поняла, о чем я говорил. Поняла, что сильно недооценивала серьезность психического состояния Брей. Наконец поняла ошибочность собственной позиции.

Я помню каждое слово, которое говорил Брей, когда мы сидели на полу в том проклятом магазине и когда потом она стояла, приставив пистолет к своему подбородку. Я говорил, что готов умереть ради нее или вместе с нею. Я был готов тогда, я буду готов завтра, через год, через несколько лет. Если понадобится, я умру за нее или вместе с нею. Двое способны любить друг друга так сильно, что даже смерть не сможет их разлучить. Но я не верю и никогда не поверю, будто любовь двоих может быть чрезмерной. Мы с Брей чувствуем, что не можем жить друг без друга. Но когда один человек пытается покончить с собой якобы из-за другого, дело не только в том другом. Есть множество скрытых причин, заставляющих человека сводить счеты с жизнью. И другой, который видится единственной причиной самоубийства, не может становиться мишенью для обвинений.

Грустно, что я единственный человек в жизни Брей, который это понимает.

Да, я умру ради нее. Да, я умру вместе с нею. И сейчас, и в каждый последующий день. Но совсем другое, когда такой кардинальный шаг совершается не из любви и верности, а по причине депрессии и душевной болезни.

Я поворачиваюсь к Райен спиной и скрещиваю руки на груди.

– Брей сказала, домой она поедет со мной, – говорит она.

Мне хочется ударить эту самодовольную дуру. Я ее ненавижу. Ненавижу за то, что все мои слова она пропустила мимо ушей. Райен прислушивается лишь к тому, что приятно и выгодно ей, а все остальное отбрасывает.

– Если Брейел скажет, что не хочет ехать ко мне, я сама отвезу ее к тебе. Я всего лишь прошу тебя держаться на расстоянии и не вмешиваться. Прояви уважение к ее желаниям.

Слышу, как Райен допивает кофе, потом снова ставит чашку на стол.

Все-таки поворачиваюсь к ней, пробую говорить, но слова застревают в горле.

Раздвижная дверь с шумом закрывается за мной. Я выскакиваю на крыльцо и по бетонным ступенькам сбегаю вниз.

– Слушай, старик, это какая-то дерьмовая история, – говорит мне Митчелл.

Мы сидим у него в гостиной. Я заехал к нему после работы. Мой разговор с Райен состоялся несколько дней назад. Его я пересказал Митчеллу лишь в общих чертах, убрав все личные подробности.

– Я тут вспомнил один случай. Мы тогда учились в восьмом классе. Как-то после уроков Райен заехала за Брей. Они почти сразу начали ссориться. Собственными ушами слышал, как Райен ей бросила: «Покончила бы ты с собой. Всем бы легче стало». – (Не знаю, верить ли ему.) – Я тогда не придал этому особого значения, – продолжает Митчелл. – Братья и сестры еще и не такого наговорить могут.

Киваю, хотя меня коробит от слов Райен. Возможно, она действительно сказала это в запале, даже не подумав, какой удар наносит по психике Брей.

– И что ты теперь намерен делать? – спрашивает меня Митчелл.

Мотаю головой, затем приваливаюсь к спинке диванчика. Смотрю на вращающиеся лопасти потолочного вентилятора. Комната освещается стеклянным шаром, утыканным лампами. От шара тянется шнурок выключателя.

– Я не собираюсь мешать Брей. До сих пор не понимаю ее решения, но не буду становиться между ней и сестрой. Особенно теперь, когда Райен стремится восстановить отношения. Пусть и поздно, но лучше поздно, чем никогда. – (Митчелл молча слушает.) – И потом, если Брей захочет меня видеть, никакая Райен ее не удержит. В случае чего Брей быстро начистит сестре задницу. Я не боюсь, что Райен запрет ее у себя дома или что-то в этом роде.

– Да, Брей всегда была решительной девчонкой, – смеется Митчелл.

– Верно, – подхватываю я и тоже смеюсь.

– Хочешь совет? – спрашивает он.

Вообще-то, мне не нужны советы отъявленного придурка, у которого еще недавно мозги были густо забиты метом. Но Митчелл – мой старый друг. У кого не бывает в жизни черных полос?

– Валяй, – соглашаюсь я.

– Скажи ее ушибленной сестрице, чтобы не совалась, грузи Брей в машину и вези к себе, – говорит Митчелл и жадно припадает к бутылке с газировкой. – Такое мое мнение.

«Спасибо за совет, Митч. Я бы рад им воспользоваться, но мы уже не в восьмом классе, и я поведу себя как взрослый». Вслух я этого, естественно, не высказываю.

– Так когда она выходит? – спрашивает Митчелл.

– Через два дня. Ей на четыре дня передвинули дату освобождения, иначе она уже была бы на свободе.

– Странно как-то, – задумчиво кривит губы Митчелл.

– Ничего странного, – отвечаю я, сам не зная, почему верю в это.

– Конечно, дату освобождения могут передвинуть, но не просто так. Обычно таким образом наказывают за нарушение тюремных правил, драку или что-нибудь в этом роде. И тогда речь идет не о четырех днях, а о паре месяцев. Потому это и кажется мне странным.

Подумав, я мысленно во многом с ним соглашаюсь. Но, зная Митчелла столько лет, я привык не особо доверять его словам.

Смеркается. Прощаюсь с Митчеллом и еду домой. Все мои мысли заняты Брей. Останавливаюсь возле своего дома, выключаю двигатель. Июль, ранний вечер. Жарко, даже душно. Поворачиваю ключ зажигания и открываю окна салона. Потом вытаскиваю ключ, бросаю на колени. Огоньки на приборной доске гаснут. Прислоняюсь к подголовнику сиденья и закрываю глаза. Лицо обдувает теплый ветер. С наступлением темноты оживают сверчки и лягушки. Их песни довольно шумны, но действуют успокаивающе. Ничто не сравнится с летом на Юге. Мы с Брей выросли в этом климате. Мы любим жару и влажность, ночи, полные природной разноголосицы. Едва рассветет, просыпаются и начинают щебетать птицы. А как нам нравилось ловить в ручьях рыбу и раков. И конечно же, мы собирали светлячков.

Мы всегда собирали светлячков.

Еще два дня – и Брей выйдет на свободу. Она получит возможность распоряжаться своей жизнью и строить счастье, о котором всегда мечтала и за которое всегда сражалась. Счастье со мной. Она заслуживает счастья. Я представляю ее лицо, ее радостную улыбку. Улыбку свободного человека. Долго сижу в жарком салоне. Моя рубашка становится мокрой от пота. Я погружен в воспоминания. В них я вижу лицо Брей и ее яркую улыбку, которая всегда меня завораживала. Вижу, как ветер играет ее волосами, прибивая их к ее нежным щекам. Вижу блеск ее синих, таких искренних глаз. Передо мной мелькают эпизоды нашей жизни. Они похожи на старый фильм, когда пленка успела приобрести мелкие царапины и местами выцвести. Слышу звук вращающихся бобин проектора, но не слышу голосов. Брей несется впереди, по нашему любимому пастбищу. Ветер развевает ей волосы. Она оборачивается, улыбается и что-то кричит мне. Наверное, говорит, чтобы я бежал быстрее.

Догоняю ее и обнимаю за талию. Мы падаем в пожелтевшую траву, высокую и колкую. Я оказываюсь сверху и смотрю в большие, невыразимо прекрасные глаза Брей. Она тяжело дышит после быстрого бега.

Мы молча смотрим друг на друга. Я хочу ее поцеловать. В глубине души я знаю: Брей хочет того же. Мне тогда было пятнадцать, ей – четырнадцать. Если бы в тот день я поцеловал ее и сказал, что больше всего на свете хочу прожить с нею всю жизнь. Если бы я решился сказать ей об этом. Но я тогда встречался с другой девчонкой, а она – с другим парнем. Если бы я тогда поддался желанию сердца, все пошло бы по-иному. Если бы я только послушал свое сердце…

И я поддаюсь желанию сердца. На этот раз я поступаю правильно. Выбрасываю из головы все лишнее и мешающее: песни сверчков и лягушек, шелест ветра на лице. Я возвращаю реальность того дня.

– Почему ты на меня так смотришь? – спрашивает Брей.

Ее волосы разметались по траве.

Разглядываю очертания ее мягких губ и представляю, как сладостно целовать эти губы. Я очень давно не касался их, с тех самых пор, когда Брей захотела, чтобы я научил ее целоваться «по-настоящему». Ее пальцы слегка теребят мою рубашку. Они служат границей между нашими телами.

– Потому что я люблю тебя, – отвечаю я, и она краснеет.

– Ты меня любишь?

Я киваю.

– Я люблю тебя и хочу, чтобы мы всегда были вместе, – говорю я и снова смотрю на ее губы.

Едва сдерживаюсь, чтобы не поцеловать ее.

Ее пальцы тянутся к моим щекам. Брей проводит по моей щеке, потом по бровям. Ее палец замирает на переносице.

– И я тоже люблю тебя, Элиас, – шепчет она. Теперь ее палец достиг моих губ. – И хочу быть с тобой всегда.

Я крепко целую ее. Ее сердце бьется рядом с моим.

Мои грезы кончаются. Я открываю глаза и сквозь лобовое стекло машины вижу Райен. Она стоит на тротуаре. В правой руке зажат клочок бумаги. Я сразу же понимаю: с Брей что-то случилось. Мое сердце уходит в пятки. Точнее, превращается в раскаленный камень, ударяющий мне по ногам.