Глава 28
Элиас
Через год и две недели…
Я писал ей каждый день. Каждую неделю приезжал на свидание. Делал все, чтобы доказать Брей: мы по-прежнему вместе. И не только ей. Себе самому – тоже.
Брей приговорили к трем годам лишения свободы за непредумышленное убийство и бегство с места преступления, однако ее адвокат был уверен, что она проведет за решеткой менее половины срока. До этого у нее не было столкновений с законом, если не считать подростковых шалостей. Помогло ей и то, что она согласилась пройти тест на детекторе лжи. Поначалу суд противился тесту, поскольку против него почему-то возражали родные Джаны Макинтайр. В конце концов они перестали упрямиться.
Прошлое Джаны Макинтайр оказалось богатым на буйные выходки. Будучи подростком, она часто попадала в полицию, и ее хорошо знали в комиссии по делам несовершеннолетних. Почти везде в записях о причинах задержания фигурировала одна и та же фраза: «Агрессивное поведение с элементами насилия». Козырной картой адвоката Брей стало трехмесячное пребывание Джаны в колонии для несовершеннолетних. Туда она попала, жестоко избив в спортзале одноклассницу. В свете этой истории слова Брей о вынужденной самообороне выглядели более правдивыми. Она могла бы получить еще меньший срок, если бы не призналась, что поведение Джаны ее разозлило. Но в данном случае Брей сказала правду. Судья поверил, что Брей действительно оборонялась, однако, учитывая подробности ее стычки с Джаной, отметил, что сама Брей в тот момент не ощущала угрозы для своей жизни и ее действия были в большей степени продиктованы злостью, нежели страхом.
Помогли Брей и результаты вскрытия тела Джаны. Содержание алкоголя в крови погибшей втрое превышало допустимую норму. Помимо алкоголя, в ее организме было обнаружено изрядное количество наркотических веществ.
И еще Джана наврала о своей беременности. В отчете о результатах вскрытия об этом не было ни слова.
Что касается меня, я отделался гораздо легче. Мне дали два года условно за «оказание обвиняемой пособничества в ее бегстве с места преступления». Я остался на свободе. Но сознание того, что Брей обречена на одинокие дни за решеткой, делало и мою жизнь подобием тюремного заключения.
Брей заставила меня клятвенно пообещать, что я ни в коем случае не буду пытаться выступить в суде ее свидетелем. Такая мысль не оставляла меня и до нашего ареста, и после. Я придумал достаточно стройную историю, которой и собирался придерживаться в суде. Пока мы были вместе, Брей категорически не желала обговаривать детали. Потом такой возможности уже попросту не было. Но Брей помнила о моем намерении и на свидании сказала, что, если я попытаюсь осуществить задуманное, между нами все будет кончено. Она заявит суду, что меня в момент стычки с Джаной там не было и что я лишь пытаюсь ее выгородить.
Подумав, я понял, что она права и своими благими намерениями я бы только ей навредил.
Брей в тюрьме тяжело. Каждый раз, когда мы видимся, я замечаю, что она еще глубже погружается в свою внутреннюю тьму. С тех пор как нас разлучили, я плохо сплю. Стал пугаться телефонных звонков, каждый раз думая, что это звонит ее старшая сестра Райен с сообщением о новой попытке самоубийства Брей. Или, что несравненно страшнее, о факте самоубийства. Стараюсь успокаивать себя положительными мыслями. Убеждаю себя, что у Брей сильная воля и она умеет противостоять тьме. Но в глубине души чувствую совсем другое: причина не в силе воли, а в том, что у Брей сейчас нет никаких возможностей наложить на себя руки. Тюремная администрация знает, что Брей страдает биполярным расстройством второго типа и уже пыталась покончить с собой в Южной Каролине, поэтому за ней установлено особое наблюдение.
Мне тяжело навещать Брей. Всякий раз, когда я сижу с нею за белым пластиковым столиком, я чувствую, как она все больше отдаляется от меня.
– О чем ты думаешь? – спросил я ее на прошлом свидании.
Я взял ее за руки. Телесные контакты здесь не приветствуются, и мне пришлось опустить руки под стол. Мне хотелось ее согреть и ободрить.
Она улыбнулась. Точнее, заставила себя улыбнуться. Я это почувствовал.
– О чем? Все о том же: как выбраться отсюда, – сказала она и отвела глаза.
– Ты получила мое письмо?
Она кивнула и заставила себя смотреть мне в глаза. Кажется, теперь ее улыбка, пусть и слабая, вполне настоящая.
– Я их получаю каждый день, кроме воскресенья.
В какой мере мои письма помогают ей держаться на плаву? Я часто думаю об этом. Я называю их письмами, хотя на самом деле часть из них – просто записки. Я пишу их не на обычной бумаге, а на том, что в данный момент подвернулось под руку. Рассказываю о своих повседневных эпизодах, вспоминая какие-то события из нашего прошлого, пишу о том, что хотел бы сказать ей сейчас.
Написано на оборотной стороне меню ближайшей закусочной:
Вспомнил, как однажды в десятом классе из-за грозы во всей школе погас свет. Вы с Лиссой сбежали в туалет и там курили. Потом всю неделю твои волосы пахли пепельницей. Я тогда думал: неужели за всю неделю ты ни разу не вымыла голову? А мне так не хватало запаха твоего любимого земляничного шампуня. Мне нравилось стоять возле шкафчика, когда ты перед ланчем запихивала туда книжки, и нюхать твои волосы. Глупо? Сам знаю, что глупо, но я все равно нюхал. Поэтому та неделя была для меня тяжелой. Я боялся, что твои волосы уже никогда не будут пахнуть земляникой… Люблю тебя и скучаю.
Элиас
А это я написал на обороте чека из супермаркета:
Сижу в машине у светофора – у того, что недалеко от дома твоих родителей. По-моему, он всегда горит только красным. Когда ты вернешься, мы займемся с тобой разными веселыми штучками. Возможно, даже в машине, возле этого светофора.
Люблю тебя.
Элиас
На бумажной салфетке из ресторана «Деннис»:
Привет, Брей!
Сегодня меня оштрафовали за превышение скорости. Опаздывал на работу и гнал на пятидесяти, а в том месте тридцать пять – предел. Кстати, у меня новая работа. Я теперь кровельщик. Конечно, летом на крыше – адское пекло, но платят хорошо. С первой зарплаты куплю тебе что-нибудь симпатичное. И разумеется, оплачу штраф.
Люблю тебя.
Элиас
А это я написал на добротной белой бумаге, вырванной из старой книжки. (В старых книжках любили добавлять чистые листы «для заметок».) Книжка лежала в комнате ожидания стоматологической клиники.
Сегодня доберутся до моего корневого канала. Ты же знаешь, как я «люблю» зубных врачей. Помнишь случай в четвертом классе? Думаю, что помнишь. Мать повела меня на осмотр, и я ревел, как девчонка. Целый час. Я до сих пор благодарен тебе за то, что ты не проболталась Митчеллу. Спасибо. Иначе он бы сегодня надо мной потешался. Спросишь, при чем тут Митчелл? В общем, мы с ним помирились. Он слез с этой дряни и становится все больше похож на прежнего Митчелла. Просил тебе передать, что очень сожалеет о своих пакостях. Еще он говорил, что ждет не дождется, когда ты выйдешь. Знаю: ты на него и сейчас сердишься, но я все-таки решил передать тебе его слова. Не волнуйся, он больше у меня не живет. В моей квартире есть место только для одного человека. Не стану скрывать: это женщина. И я очень жду ее возвращения.
Я люблю тебя.
Элиас
Каждое письмо я кладу в конверт, наклеиваю марку и в тот же день отсылаю. Я стараюсь, чтобы Брей постоянно получала мои письма. Во всяком случае, во все дни, когда в тюрьму привозят почту.
Брей тоже пишет мне, хотя и не каждый день. Я радуюсь ее письмам, но что-то в них начало меня тревожить. Часто ее письма бывают холодноватыми, лишенными эмоций. А то вдруг приходит письмо от прежней Брей, полное шуток и озорных слов. Она рассказывает, чем собирается заняться со мной по выходе на свободу, и о том, как мы будем жить. Читая такие письма, я улыбаюсь и думаю: наконец-то она вышла из тени и подставила лицо солнцу. Однако к концу письма Брей снова впадает в пессимизм. Я постоянно твержу себе: «Терпение, Элиас. Ее следующее письмо будет другим. Она не может измениться мгновенно. И так уже радостные фразы в ее письмах перевешивают грустные». Но приходит ее следующее письмо, и история повторяется.
В тюрьме есть психиатр, и Брей получает необходимую помощь. Но я все равно подыскиваю ей хорошего специалиста, поскольку ей одной со своей «подкожной тьмой» не справиться. Перешерстил телефонный справочник, лазал по Интернету. Я хочу, чтобы Брей помогал самый лучший психиатр, и обязательно найду такого.
Год ее тюремного заключения уже прошел. Из трехсот семидесяти девяти дней ей осталось провести за решеткой всего четырнадцать. Сегодня я поеду к ней на свидание. Казалось бы, мы оба должны считать дни и радоваться, однако на душе у меня тревожно. Меня насторожило письмо Брей, полученное пять дней назад. Не его содержание, а то, что осталось между строк.
Дорогой Элиас!
Я знаю, ты не пропустил ни одного дня свиданий. Хочу быть уверенной, что ты приедешь и в этот раз. Очень важно, чтобы ты приехал.
С любовью.
Брей
Вылезаю из машины, вхожу в здание тюрьмы, называю дежурному себя и к кому иду на свидание. Обычная еженедельная процедура. Слева от входа – камера хранения. Выкладываю в свободную ячейку бумажник, мобильник и ключи, запираю ее. Затем пересчитываю ряды ячеек и их число в каждом ряду. Для чего? Скорее всего, потому что нервничаю. Тяжелая дверь, за которой находится комната свиданий, всегда вызывала у меня настороженное чувство. Это и понятно: за ней – совершенно иной мир. Почему-то всегда я читаю объявления о времени свиданий и о том, как вести себя в случае пожара. Здесь же висит список запрещенных к проносу предметов. Под ним – предупреждение об ответственности за нарушение правил. «В случае попытки передать заключенным…» Я всегда останавливаюсь на слове «заключенные». Оно вызывает у меня чисто физическую боль, словно кто-то лезет мне в грудь и сжимает в кулаке мое сердце.
Иду по ослепительно-белому коридору. Здесь все белое: плитки пола, плитки стен. Стерильность, как в операционной. С потолка льется яркий люминесцентный свет; настолько яркий, что я почти вижу на полу собственное отражение. Шагаю не спеша. Прохожу мимо дверей. Что за ними – не знаю и не горю желанием узнать. Мне навстречу идет женщина, ведя за руки двоих маленьких детей. Скорее всего, ходили на свидание к мужу и отцу. Меня в который раз ударяет мысль: «Но почему Брей должна находиться за решеткой?» Она не преступница. Для общества она не опасна. Она никого не убивала из садистских наклонностей или вследствие помрачения рассудка. Она не воровка, не торговала наркотиками. Ни над кем не издевалась. Ей здесь нечего делать! Впрочем, тюремным камерам все равно, кто в них сидит.
Коридор кончается поворотом. За углом – вход в комнату свиданий. Охранник показывает на свободный столик. Садись и жди. Слева от меня, на стене, – часы. Обычные черно-белые, тоскливого вида. Комната свиданий уставлена круглыми белыми пластиковыми столиками. Восемь из них уже заняты ожидающими. Люди пришли семьями. Только я явился в одиночестве. Вожу пальцем по поверхности столика и чувствую бороздку. Чем ее могли проделать? Наверное, чем-то острым, вроде распрямленной канцелярской скрепки. В воздухе пахнет чистящими средствами. От них у меня начинают чесаться ноздри. Делаю глубокий вдох, стараясь не чихнуть.
Смотрю на часы. Брей должна вот-вот прийти. Прижимаю руку к груди. Сердце колотится быстрее обычного. Почему для Брей было важно, чтобы сегодня я обязательно пришел? Что она собирается мне сказать?
Я погрузился в свои мысли и не сразу замечаю Брей, идущую ко мне. На ней обычный тюремный наряд: оранжевый комбинезон, белые носки и белые сандалии на толстой скрипучей подошве.
Встаю, улыбаюсь ей. Брей тоже улыбается, но я чувствую искусственность ее улыбки, и у меня сжимается сердце.
– Привет, малышка, – говорю я и слегка обнимаю ее.
Как я уже сказал, физические контакты здесь ограниченны.
Она крепко обнимает меня. В отличие от улыбки ее объятие вполне искреннее, но это лишь ненамного поднимает мне настроение. Волосы Брей увязаны в тугой конский хвост. На лице, естественно, никакой косметики. Чувствуется, она устала и физически, и морально. И все равно Брей остается для меня самой красивой женщиной.
Мы садимся.
– Две недели, – говорю я и широко улыбаюсь, пытаясь прогнать тягостное настроение. – Оглянуться не успеешь, и ты уже дома.
– Элиас, – произносит Брей, и у меня замирает сердце.
Сам не знаю почему, но меня охватывает дурное предчувствие. Сглатываю, пытаясь прогнать спазм в горле, но на его месте тут же появляется другой.
– Что-то случилось? – спрашиваю я.
Она делает глубокий вдох, потом вытирает под левым глазом. И вдруг… улыбается! Я совершенно не понимаю ее состояния. Меня охватывает любопытство. Может, она решила меня разыграть? Я тоже улыбаюсь.
– В чем дело?
– Ни в чем, – отвечает Брей и тянется к моим рукам.
Ее пальцы такие хрупкие и совсем холодные. Она наклоняется и целует мои теплые мозолистые пальцы. Охранник имеет право пресечь наши нежности, но сейчас я об этом не думаю.
– Тогда почему в письме ты написала, чтобы сегодня я обязательно приехал?
– Просто хотела тебя видеть. – Она отводит руки.
– Но ты же знала, что я обязательно приеду. В твоем письме было что-то… тревожное. Во всяком случае, я так почувствовал. Малышка, может, есть что-то еще, о чем ты мне не рассказываешь?
– В общем… да. – Она вздыхает. – Но это так, ничего страшного.
– Но что это?
– Дату моего освобождения перенесли на девятое, – помявшись, нехотя отвечает Брей.
– Но почему? Конечно, четыре лишних дня – это совсем не много, однако…
– Мне объяснили… они не успевают подготовить документы.
Сейчас главное – не показать Брей, что я огорчен, и поддержать ее.
– Малышка, в тюрьме тоже есть бюрократия, – снова улыбаюсь я. – Жаль, конечно, этих четырех дней. Но у нас впереди целая жизнь. Все будет отлично. Согласна?
Она кивает.
Причина названа, но легче мне не становится. Возникает ощущение, что Брей мне врет. Но зачем? С какой стати ей врать?
По-моему, все эти мои беспокойства – чистой воды паранойя. Даже смешно. Только еще не хватает упрекать Брей во лжи! Особенно сейчас, когда мы в неравном положении. Я пришел к ней не затем, чтобы портить ей настроение.
– Вот и отлично, – говорю я и тянусь к ее рукам.
– Расскажи мне про Митчелла, – просит Брей.
– Он… С метом он завязал. Устроился работать в автомастерскую неподалеку от нашей школы. Очень переживает за то, что сделал тогда. И не только по отношению ко мне. К нам обоим.
Судя по улыбке Брей, она готова простить Митча. Так оно и есть.
– Передай Митчеллу, что все нормально. Я не сержусь на него. Что было, то было… А как твоя мама? Как отец?
– У них все нормально. Мама помолвлена с Джеймсом. Я об этом узнал только в прошлый четверг. Собрались пожениться в марте. А отец – без перемен. Одинокий трудоголик. Приглашал нас в Саванну, когда ты выйдешь. Сказал, что ты ему всегда нравилась.
На мгновение глаза Брей загораются. Она улыбается, но тут же снова начинает разглядывать стол. Моя улыбка меркнет. Есть вопрос, который мне не хочется ей задавать, однако удержаться от него я не могу.
– А твои родители и Райен… Они часто тебя навещают?
– Мама несколько раз приходила. – Брей качает головой. – Она чувствует себя виноватой. Мне так показалось. Отец… Да, он тоже приходил, но, как всегда, из чувства долга. Но я ему прощаю. Не хочу ни на кого злиться. Не хочу никого задевать. Хочу быть свободной. Не просто свободной от камеры, а свободной сердцем. Понимаешь? – спрашивает она, склоняя голову набок.
Возможно, я не понимаю смысла, скрытого в ее словах. Но у меня снова возникает ощущение, что Брей чего-то недоговаривает. Мне становится тревожно. Я пытаюсь уловить причину и не могу. От этого моя тревога лишь усиливается.
– Вполне понимаю твое желание… – отвечаю я, чтобы не будить в ней подозрения, и киваю. – Но ты мне так и не ответила про Райен.
– Она была несколько раз. – Улыбка Брей становится чуть ярче. – Обычно в первой половине дня.
Я рад этому. Время нашего свидания с Брей должно принадлежать только нам. Так, как сейчас. Я всегда приезжаю ближе к вечеру, после работы.
– Но Райен мне часто пишет, – добавляет Брей.
– И что ты чувствуешь по этому поводу?
– Сама не знаю, – пожимает плечами она. – Я рада, что Райен делает шаги навстречу, но мне сложно поверить в искренность ее намерений.
Эти слова мне хорошо понятны.
Брей, как обычно, держится на расстоянии. Мне хочется протянуться через стол и обнять ее. Меня угнетает, что тюремными правилами это запрещено. Почему я не могу обнять любимую женщину, поцеловать ее и вернуть ей улыбку? Чувствую себя совершенно беспомощным.
Брей по-прежнему смотрит мимо меня. На стену за моей спиной. На дверь, через которую вошла. На пестрый прямоугольный стол у стены, за которым сидит охранник. На что угодно, только не на меня.
Я оглядываюсь через плечо и вижу, что охранник читает газету. Воспользовавшись этим, я придвигаю стул поближе к стулу Брей. Наконец Брей снова смотрит на меня. Я улыбаюсь ей во весь рот. Улыбка получается глупой. Я это чувствую по изумленному взгляду Брей. Моя улыбка становится проказливой. Брей краснеет. Чувствую, она поняла.
Я беру ее левую руку в свои.
– Когда ты отсюда выйдешь, – почти шепотом говорю я, – мы с тобой займемся безостановочным сексом и наверстаем потерянное время.
Она снова опускает глаза, но теперь уже от смущения. Ее лицо густо покраснело. Я мизинцем глажу ей ладонь, смотрю ей в глаза и лукаво улыбаюсь.
– Во всяком случае, мы целую неделю только и будем валяться в постели. По-всякому, во всех позах. Я не пропущу ни одного уголка твоего тела.
Я выразительно облизываю губы, продолжая гладить ей руку.
Ее ресницы вздрагивают.
Я говорил это с единственной целью – создать у Брей ощущение, что все идет нормально. Но сами слова и мое поглаживание ее руки привели меня в сильное возбуждение. Я уже знал, чем займусь сразу по возвращении домой.
– Очень по тебе скучаю, – говорит Брей.
Улыбаюсь и, прежде чем выпустить ее руку, целую ей костяшки пальцев.
– Я тоже по тебе скучаю. Но осталось совсем немного, и ты вернешься домой. В наш дом. Мне хочется столько всего тебе рассказать и показать. Мы ведь с тобой знакомы почти всю жизнь. И все равно, когда ты выйдешь отсюда, в нашей жизни откроется новая страница. Это будет новое начало. И теперь нам никто и ничто не помешает.
Лицо Брей озаряется улыбкой. Она смотрит на меня с любовью, нежностью и… как будто с сочувствием.
Мы не замечаем, как проходят все тридцать минут свидания. Брей встает.
– Брей, я люблю тебя, – говорю я ей вслед. – Больше всего на свете.
Она – последняя в очереди оранжевых комбинезонов.
– И я тоже люблю тебя, Элиас, – успевает произнести Брей, повернувшись ко мне.
Глаза ее полны любви, однако меня насторожил ее голос: искренний, но какой-то безжизненный.
Цепочка заключенных покидает комнату свиданий. Мне не отделаться от ощущения, что я вижу Брей в последний раз.
