ЧАСТЬ ВТОРАЯ

— Крепитесь, старушка…

Трабшо нагибался к Эвадне, которая сидела за одним из пластиковых столиков пустого буфета; ее лоб блестел, ее пенсне тоже блестело, ее лицо все еще хранило меловую бледность, какую обрело, когда она стала свидетельницей смерти Коры.

Успел миновать час. Полиция была тут же извещена и, несомненно, уже прибыла, а по указанию того же Трабшо никому из присутствовавших в павильоне в момент совершения убийства (возможно, под влиянием фильма, снимавшегося ими, все заранее решили, что случившееся не может быть ничем, кроме убийства) не было позволено уйти. Однако, видя состояние Эвадны, он, кроме того, высказал мнение, что самому ему будет лучше увести ее в какое-нибудь не столь людное место, более уединенное, такое, короче говоря, где она сможет прийти в себя вдали от любопытствующих посторонних глаз.

Никто не возражал. Воспоминания о применении власти воздействуют не менее самой власти, и, даже возникни у кого-либо желание возразить, никто не соблазнился бы возразить бывшему инспектору Скотленд-Ярда.

— Как вы себя чувствуете, Эви? — спросил он теперь поразительно нежным голосом. — Скрепили сердце, э?..

Она выдавила слабую улыбку.

— Юстес, вы удивительны.

— Удивителен? — повторил он. — Я?

— Да, вы. Мне прежде и в голову не приходило, что от грозных, больших, внушительных полицейских можно ожидать такой умелой и заботливой поддержки. Во всяком случае, ни за кем из них в моих «Ищи убийцу!» этого не замечалось, и теперь я понимаю, что клеветала на вас на всех. Не знаю, что бы я без вас делала. Сваляла бы, наверное, последнюю дурочку.

— Ш — ш-ш! Ш-ш-ш! Просто поразительно, как вы взяли себя в руки, особенно, если подумать, как близки были вы и… и мисс Резерфорд.

Хотя под конец он и актриса перешли на имена, такая посмертная фамильярность с ней казалась ему неприличной.

— Вы знаете, Юстес, — ответила романистка, — последние двадцать лет я тратила на то, чтобы блаженно убивать моих персонажей, сочиняя для них самые живописные способы смерти, и, полагаю, в самой глубине моего сознания я всегда гадала, как я среагирую, если подобная судьба постигнет кого-нибудь из моих знакомых. Роджер ффолкс уже был пробным камнем, но Кора! Как могло подобное постигнуть Кору?

Последние годы мы не общались, но вы знаете, что говорят о последнем вздохе умирающего, и когда умирает женщина вроде Коры, то перед глазами ее друзей мгновенно проносится вся ее жизнь. Столько чудесных часов, чтобы вспоминать… Она была той еще старой козой, и, Господи, какой молодой козой она была! О, у нее были свои недостатки. Стоило ее довести, и она становилась сущей дьяволицей, но на самом деле она никогда никому не желала зла. Просто не могла устоять перед соблазном дать сдачи покрепче. В половине случаев она искренне терялась, вдруг обнаружив, что обидела тебя.

— Понимаю, — пробормотал Трабшо, взвешивая. — Конечно, я ее едва знал, но, мне кажется, я узнаю ее в том, что вы сейчас говорили. Все эти ее поддразнивания — ну, будто она играла в пьесе, если вы понимаете, о чем я, будто любые ее слова подействуют на вас не больше, чем на актера, с которым она играла бы.

— Абсолютно так. В конце-то концов, вы же не станете набрасываться на актера, которого только что видели в роли Яго или Ричарда Третьего, если после спектакля встретите его на улице, ведь верно? Кора просто играла роль, роль, которую была рождена играть: острой на язычок, выпускающей коготки звезды сцены и экрана. А теперь она мертва. Бедная, милая, удивительная, возмутительная Кора. Небеса наконец стали Небесами, теперь, когда она там… Странно, — добавила она вполголоса, — не знаю почему, но я всегда была уверена, что из нас двоих первой умру я. Ощущение такое, будто она протолкалась без очереди… Кора мертва… — снова сказала она, все еще не в силах поверить.

И как раз повторила «Кора мертва», когда дверь в буфет отворилась и вошла Летиция Морли. А за ней — красивый, мальчишеского вида молодой человек в поношенном светло-коричневом дождевике и с чопорным черным котелком в руках.

— Вот, пожалуйста, мисс Маунт, — сказала Летиция, протягивая видавшую виды серебряную карманную фляжку. — Гарета Найта. Боюсь, шотландское виски, а не коньяк, но оно вполне сойдет. Глотните.

— О! Благодарю вас, дорогая, вы очень-очень милая девочка.

Эвадна отвинтила крышку, поднесла фляжку к губам и сделала длинный булькающий глоток. Почти немедленно на обеих ее щеках проступила краска.

— А-ах! — вздохнула она. — В самый раз.

Почувствовав, что момент благоприятен, оплащенный молодой человек шагнул вперед и почтительно обратился к старшему инспектору:

— Мистер Трабшо, сэр?

— И что? — Трабшо бросил на него проницательный взгляд. — Извините, мне, как будто, следует вас узнать…

— Ну, я вас, безусловно, узнал бы где угодно, — сказал молодой человек с неуверенной улыбкой, его беспокойный кадык подскакивал вверх-вниз, — даже хотя мы не виделись чуть не пятнадцать лет. Я Том Колверт.

Трабшо прищурился на него.

— Да, конечно же! Регулировщик Том Колверт. Вернее — приношу извинения — инспектор Томас Колверт, уголовная полиция Ричмонда, как я читал. Поздравляю, малыш!

Молодой полицейский кивнул, застенчиво покручивая свой котелок.

— Спасибо. Своим успехом я обязан вам больше, чем кому-либо. И, позвольте сказать, сэр, просто потрясающе, как за все эти годы вы ни чуточки не изменились.

— Почему-то я думал, что вы обязательно это скажете, — ответил Трабшо с сардонической улыбкой.

— Но почему?

— Да без всякой причины. Без малейшей. Так вам поручили и это дело тоже, а?

— Тоже?

— Ну, я читал, как вы расследовали пожар на вилле Аластера Фарджиона в Кукхеме, а вот теперь вы тут.

— Так вы про это дело слышали?

— Не просто слышал, но и следил за ним со всем вниманием, даже въедливее, чем вы могли бы вообразить.

— Ну, сэр, представлялось только логичным отдать и это дело мне. Не то, что по-нашему между ними есть какая-то связь, за тем исключением, что Фарджион, как, думается, вам известно, предполагался в продюсеры фильма, который они сейчас тут снимают.

— В режиссеры, — сухо сказал Трабшо.

— Что-что?

— Положитесь на меня, Том, мой мальчик. В режиссеры, не в продюсеры.

— Спасибо, сэр. Как вижу, вы освоили их арго.

— И еще как! Видите ли, я проводил здесь день с… — он обернулся к Эвадне, — с известной писательницей детективных романов Эвадной Маунт.

— Ах да, конечно! — с сердечной теплотой сказал Колверт, пожимая ей руку. — Очень рад поддержать знакомство с вами, мисс Маунт. И позвольте выразить глубочайшее сочувствие. Я знаю, Кора Резерфорд была вашей давней подругой.

— Поддержать знакомство с ней? — сказал озадаченный Трабшо. — То есть как это?

— Или вы забыли, Юстес? — сказала романистка. — Когда мне захотелось пригласить вас сюда, именно мистер Колверт был столь любезен, что снабдил меня вашим домашним адресом.

Прежде чем Трабшо успел ответить, Колверт, сумев подавить улыбку, услышав крещеное имя старшего инспектора, объяснил:

— Да-да, сэр. Я дал мисс Маунт ваш адрес. Я знаю, это не положено, даже когда дело касается отставников вроде вас, но она настаивала, что вам будет приятна весточка от нее, и я полагал…

— Ничего, ничего, — отозвался Трабшо благодушно. — Честно говоря, я-таки был крайне рад. К несчастью, то, что началось так приятно, теперь обернулось кошмаром.

— Да, хуже придумать трудно.

— Так ее отравили, я полагаю?

— Все указывает на это, сэр. Конечно, доктор только сейчас приехал, но и он не сможет сказать нам ничего окончательного, пока не произведет вскрытие. Однако яд выглядит наиболее вероятным. Но вот какой именно яд, вопрос другой.

— Никакого остаточного аромата горького миндаля, я полагаю, — сказала Эвадна Маунт.

— Не знаю, — сказал Колверт, — но, боюсь, мисс Маунт, поскольку мы здесь в реальном мире, то не можем полагаться, что нам такого рода улику сервируют готовой на блюде. Увы, это не один из ваших «Ищи убийцу!». — Он опять повернулся к Трабшо. — Медэксперт… Кстати, вы, вероятно, знаете его с прежних времен, доктор Бекуит… — Трабшо кивнул. — Ну, он перестраховщик. Из тех, кто избегает что-нибудь говорить, пока не будет на сто процентов уверен в своих фактах и цифрах. Но я-таки добился от него, что, по его мнению, это скорее всего яд на кислотно-щелочной основе. Такие яды, понимаете, совершенно бесцветны и безвкусны, и хотя глотать их — жуткое дело, через десять секунд все кончено. Но, как я сказал, до вскрытия мы ничего толком знать не будем.

— Коварное дело, Колверт, — сказал Трабшо, — когда тут топчется столько народу.

— И не говорите, — отозвался Колверт со вздохом. — Между перерывом в съемках и моментом, когда Кора Резерфорд упала мертвой, на съемочной площадке перебывало не меньше сорока трех человек. И у каждого был удобный случай добавить яд. Мы уже знаем, когда лимонад был налит в фужер и кем, но это все.

— Лимонад? Я думал, шампанское.

— Кто же разрешит актерам хлебать шампанское? Нет, это была какая-то прозрачная содовая шипучка. Пока доктор осматривал тело, подошел этот тип, почти в слезах, он заведует реквизитом, и в час дня перед самым началом дневной съемки он открыл бутылку шипучки и наполнил фужер до половины, согласно полученным инструкциям. Он хотел доказать свою непричастность до того, как ему стали бы задавать вопросы, и, правду сказать, я его не виню. Первым, за кого мы бы взялись, был бы тот, кто налил фужер.

— И вы думаете, ему можно верить?

— Собственно, почему бы и нет? Никакого мотива, понимаете. Тридцать лет работает в кино, по его словам. И, самое главное, у него есть свидетели.

— Свидетели?

— Выяснилось, что его помощник, тот, который принес бутылку лимонада из столовой студии, задержался настолько, что увидел, какой свинтил крышку. А мисс Морли, — он кивнул на Летицию, — тоже присутствовала и подтверждает, что в фужере количество жидкости точно соответствовало отлитой. — Он поколебался и посмотрел на Летицию, предлагая ей завершить объяснение. — Мисс, вы не повторите то, что сейчас рассказали мне?

Летиция ответила с характерной невозмутимостью.

— Суть в том, — сказала она Трабшо, — что я, помимо всего, отвечаю еще и за так называемую непрерывность, слежу, чтобы красный носовой платок в нагрудном кармане актера в одном кадре не превратился бы в следующем в желтый носовой платок в кармане брюк. Вот за такими деталями. Ну, когда Реквиз (настоящее его имя Стэн, но его все зовут Реквизом) пришел на площадку с бутылкой лимонада, я должна была присутствовать и проверить, что в фужере мисс Резерфорд «шампанского» в дневном кадре было ровно столько же, сколько в утреннем. И могу показать под присягой, что Реквиз открыл бутылку у меня на глазах.

— Следовательно, он отпадает. — Колверт вздохнул еще раз. — И мы остаемся ровнехонько с сорока двумя подозреваемыми, из которых любой мог добавить яд. Я уже выяснил — киношники эти народ очень болтливый, — я уже выяснил, что на подготовку нового кадра как они выражаются, уходит масса времени, и фужер стоял на столе почти час, пока все занимались своими обязанностями, устанавливали прожектора, протягивали кабели, гримировали актеров и актрис, и уж не знаю, какими еще. У меня нет ни малейшей идеи, с чего начать. Вернее, у меня нет ни малейшей зацепки. Точка.

— Так не могу ли я предложить вам одну? — сказала Эвадна Маунт, не упустившая ни единого слова в разговоре Колверта с Трабшо.

— Одну — что?

— Зацепку. И очень существенную, если я не ошибаюсь.

— Буду весьма благодарен, мисс Маунт, и за самую пустячную.

— Ну, — сказала она, — как подтвердит Юстес, мы вместе наблюдали утреннюю съемку, прежде чем пойти в буфет перекусить с Корой. И за столом она упомянула, как Рекс Хенуэй, режиссер, по завершении съемки отвел ее в сторону, чтобы сообщить новую, только что его осенившую идею для большого эпизода, который предстояло отснять. Идея заключалась в том, что в фужере должно остаться немного шампанского или там лимонада, и Кора должна его допить одним глотком перед тем, как запустить фужер в Найта. По сценарию, видите ли, она должна была просто схватить пустой фужер, и, естественно, все ожидали, что эпизод будет сниматься именно так. Ergo, — заключила она, с явным удовольствием услышав, как латинское слово соскакивает с ее языка, — кто бы ни решил отравить Кору, он мог выпестовать свой план только между двенадцатью дня, когда Хенуэй обрел эту идею, и двумя часами, когда она сама выпила лимонад.

— Проклятие! — обрушился Трабшо на себя. — Почему я не додумался до этого сам?

— А значит, — продолжала романистка, вновь воздев руку, будто регулировщик, дирижирующий движением разговора, а главное, чтобы предостеречь старшего инспектора не вторгаться в то, что она уже считала своей личной улицей с односторонним движением, — убийца должен так же безусловно принадлежать к, так сказать, группе избранных. Иными словами, только к тем, кто мог узнать об изменении плана Хенуэя.

И Колверт, и Трабшо мгновенно уловили справедливость и значимость ее вывода.

— Бог мой, Эви! — вскричал Трабшо. — Бедная старушка Кора была убита только-только, а вы уже установили важную улику. Вы — самое оно!

— Да, браво! — подхватил Колверт. — Одно это ваше вдохновенное заключение заметно сузило поле расследования. Теперь нам просто остается составить список тех, кого в силу их обязанностей должны были проинструктировать об изменениях в связи с фужером. Честное слово, во всяком случае, мы сдвинулись с места.

— Есть ли какие-нибудь причины, мистер Колверт, которые мешали бы нам начать немедленно? — осведомилась романистка. — Это преступление само себя не раскроет.

— То есть как — немедленно?

— Начать составлять список. Много времени это не займет. Не верю, что кому-нибудь из этих… как бишь назвала их Кора?.. хватов и растамшей сообщили бы про изменение. Как я сказала, это могут быть только несколько избранных. Я даже думаю, что парочка первоочередных подозреваемых сидит прямо здесь, в этом помещении.

При последних словах Колверт, кивавший на каждую деловую подробность, всплывавшую в разговоре, весь напрягся, будто без отлагательств намеревался задержать (с помощью наручников, если понадобится) двоих преступников, едва на них остановится указующий перст.

Со своей стороны Трабшо только улыбнулся.

— Если я не ошибаюсь, Том, — сказал он, — она подразумевает нас, меня и себя. Я прав, Эви, верно?

Романистка согласно кивнула, и Колверт покачал головой.

— Вы двое — подозреваемые? Послушайте, мисс, будьте серьезны.

— Уверяю вас, я вполне серьезна, смертельно серьезна. Какой смысл составлять этот список, если он не будет исчерпывающим и беспристрастным? Мы с Юстесом самые первые услышали из собственных уст Коры о новой находке. И пусть даже весь этот день мы все время находились в поле зрения друг друга, а к тому же нас — как всего лишь посетителей, если не сказать наглых вторженцев, — к съемочной площадке и близко не подпускали, тем не менее мы физически находились возле места преступления и вполне могли бы совершить его поодиночке или в сговоре, при помощи какой-то хитрейшей манипуляции. Такое вот невозможное преступление, о которых вы читаете в антологиях.

— Хорошо, мисс Маунт, будь по-вашему, если вы настаиваете. Вы с мистером Трабшо — подозреваемые номер первый и второй. Теперь не перейти ли нам к делу? Третьим подозреваемым, а что касается меня, то и первым в точном смысле слова, должен быть этот Рекс Хенуэй. В конце-то концов идея принадлежала ему.

— А! Но разве вы не видите, инспектор, что, если только я не крайне ошибаюсь, самый факт, что Хенуэй режиссерски предложил Коре выпить из фужера лимонад, оказавшийся отравленным, служит ему алиби.

— Алиби? Как так? Это же прямая противоположность алиби.

— Вовсе нет, — возразила она. — Просто слышу, как он может прореагировать на подобное ваше обвинение. «Мой дорогой инспектор, — продолжала она, колдовски воспроизводя ограненные гласные режиссера, — планируй я на самом деле убить милую бедняжку Кору, вы полагаете, я бы сказал ей — причем, заметьте, публично, — чтобы она выпила из бокала, который, как я уже знал, содержал отраву?»

— Хм, — сказал Колверт, поглаживая щеку, на которой почти не было заметно следов огрубляющих забот бритвы, — я понимаю ваш довод…

Теперь настал черед Трабшо заговорить:

— Погодите-ка, — сказал он. — Да, Эви очень проницательно указала, что серьезно рассматривать нам нужно заметно меньше подозреваемых, чем первоначальные сорок два. Шапки долой перед ней, даже хотя, — добавил он чуть-чуть не слишком галантно, — вы или я сам пришли бы в конце концов к этому выводу. Но есть кое-что, о чем она словно бы забыла.

— О? — сказала Эвадна. — И что же это, дозволено ли мне спросить?

— Ну конечно, я не претендую, будто хорошо знаю киношников, но зато с убийцами опыт у меня большой. Так вот, кто-то, лелеющий предумышленное намерение убить, вполне мог явиться на место своего намеченного преступления с пистолетом, револьвером или даже с ножом, спрятанным на нем в надежде, что возникнет удобный момент для совершения преступления. Но яд? До самого перерыва и вопроса не вставало о том, что Кора будет пить из фужера. Неужели вы двое серьезно думаете, будто ее убийца расхаживал последние дни по павильону — с того момента, как они начали снимать этот проклятый фильм — с фляжкой отравы в кармане? Э? И где они могли надеяться раздобыть такую фляжку за два или около того часа, которые миновали между тем, как Хенуэй обрел свою новую идею и как Кора проглотила яд? Ответьте-ка мне.

Брови Колверта подтвердили логичность довода старшего инспектора.

— Д-а-а, бесспорно, это еще один момент, который нам следует учесть.

— Еще бы, — сказал Трабшо. — А это значит, что Хенуэй остается вашим подозреваемым номер один.

— Ладно, — сказал Колверт, — итого нам известны трое. Вы двое и Хенуэй. Кто-нибудь еще, по-вашему?

— Филипп Франсэ, — рекомендовала Эвадна Маунт.

— А это вообще кто?

— Французский кинокритик.

— Все ясно. Я и сам критиков не очень жалую. Ничего не делают, только критикуют.

— Один из величайших поклонников Фарджиона, пишет о нем книгу, то есть так он утверждает. И в Элстри он, чтобы наблюдать за съемкой фильма. Кроме того, должна вам сказать, он по собственному приглашению подсел за столик к Юстесу, Коре и ко мне в буфете. Так что он знал про фужер все.

— А предположительный мотив?

— Вот так прямо, Том? — сказал Трабшо. — Мы впервые увидели этого малого не далее как два-три часа назад. Оставьте шанс нам, старым рецидивистам.

— А ваше мнение, мисс Маунт?

— В этом я должна согласиться с Юстесом. Правда… правда, было кое-что…

— Кое-что?

— У меня было такое чувство, — ответила она, на мгновение задумавшись. — Даже не наитие. Ничего, что стоило бы сообщать. Во всяком случае, пока.

— Вот так. У нас теперь есть четверо подозреваемых. Кто еще?

— Я.

Вздрогнув от неожиданности, все обернулись и увидели Летицию Морли.

— Вы, мисс? Вы признаетесь, что вас следует подозревать?

— Я ни в чем не признаюсь, — ответила она с тем всегда слегка обескураживающим самообладанием, которое, казалось, было ее определяющей чертой. — Я говорю только, что если я приму критерии, на которые опирается ваш процесс определения подозреваемых, то, по-честному, я не могу себя исключить.

— Простите, но вы?..

— Летиция Морли. Я личный ассистент Рекса… мистера Хенуэя, следовало бы мне сказать. В качестве таковой я, разумеется, обязана знать все, что его осеняет, сразу же в момент осенения. Когда он предложил мисс Резерфорд выпить шампанское, он тут же сообщил об этом мне, а я пошла и сказала Реквизу, чтобы наполовину наполненный фужер находился именно там, где ему полагалось находиться, когда Рекс будет готов приступить к съемке этого кадра.

— Понимаю, — сказал Колверт. — Благодарю вас за вашу откровенность. Это так необычно, так освежающе.

— Ни на секунду, поймите, — продолжала она невозмутимо, — я не намекаю, будто я убила Кору Резерфорд. Пусть даже непрофессиональные выходки этой женщины и допекали меня, в моем неприятии ее не было ничего личного и, поскольку мое профессиональное будущее зависит от того, как я проявлю себя на съемках этого фильма, с моей стороны было бы очень глупо поставить свое будущее под удар, прикончив актрису или актера, занятых в нем. Однако, — добавила она, к нарастающему изумлению своих слушателей, — раз уж вы определили всевозможные хитроумные улики, думаю, мне следует коснуться моей собственной, прежде чем она обратится против меня. В свое время я прочитала немало «Ищи убийцу!» — в том числе ваши, мисс Маунт, — и если я что-то почерпнула из них, так это идею, что яд — традиционное женское оружие. — Она посмотрела на Эвадну Маунт. — Ведь это так?

— Ну-у… — сказала романистка, против обыкновения почти онемев, — полагаю, это условность жанра. Но отсюда не следует, будто мы, авторы «Ищи убийцу!», верим, что всякий раз, когда кого-нибудь отравляют, это по необходимости сделала женщина.

— Да? — сказала Летиция. — Бесспорно, читателям вы внушаете именно такое убеждение.

— Не забывайте, — сказал Трабшо, — если вы действительно читали романы Эви, вы должны знать, что убийца-мужчина вполне может использовать яд как раз для того, чтобы сбить полицию со следа, в надежде, что искать будут женщину.

— Может быть и так, не спорю. Я всего лишь упомянула эту условность, как ее назвала мисс Маунт, только для того, чтобы напомнить вам: на первый взгляд, тот факт, что мисс Резерфорд отравили, теоретически делает из меня даже еще более вероятную подозреваемую, чем прочие в вашем списке.

Ее тираду они дослушали, покачивая головами и от недоумения, и от нескрываемого восхищения. Молчание наконец нарушил Колверт:

— Очень хорошо. Видимо, это делает вас Подозреваемым номер пять. И раз уж вы были так похвально откровенны в высказывании ваших мнений, мисс, а к тому же знакомы со студией лучше кого-либо из нас, так, может быть, вы сами выдвинете кандидата на номер шестой.

— Конечно, — сказала Летиция с тем же непробиваемым апломбом, который демонстрировала с самого начала. — И не только номер шестой, но и номер седьмой. Поскольку кто-нибудь рано или поздно укажет вам на них, с тем же успехом это могу сделать я, и теперь же. Гарет Найт и Леолия Дрейк также должны считаться подозреваемыми.

— Гарет Найт, э? — сказал Колверт. — Это имя мне как будто знакомо?

— Еще бы! Он играет главную роль в «Если меня найдут мертвой». И я сама лично предупредила мистера Найта. Ему было необходимо знать об изменении сценария, поскольку в этом кадре ему предстояло играть с мисс Резерфорд. Я предупредила его перед перерывом.

— А мисс Дрейк?

— В тот момент она болтала с мистером Найтом. Естественно, ей стало известно про фужер, хотя изменение это никак не влияло на ее собственные эпизоды.

— Ну, опять благодарю вас, мисс Морли, вы были крайне полезны, даже много больше того, на что я имел право рассчитывать.

Он потер розовощекие ладони и обернулся к Эвадне Маунт и старшему инспектору.

— Послушайте, — сказал он, — я теперь разрешу всем разойтись по домам — не вижу смысла, чтобы они болтались тут дольше, — но, и конечно, я не знаю, как вы к этому отнесетесь, и особенно вы, мисс Маунт, учитывая в какой дружбе вы были с жертвой, — но я очень хотел бы перейти к предварительному допросу этих пяти наших подозреваемых — на вас двоих, с вашего разрешения, я время тратить не стану, — и как можно быстрее. Завтра днем, пожалуй, и здесь, я полагаю, а не в Ярде. И я подумал, учитывая, как много мы уже установили в кратеньком этом обсуждении без протокола… ну, я надеялся, что вы со старшим инспектором согласитесь поприсутствовать.

Первым ответил Трабшо.

— Том, я буду очень рад оказать тебе любую помощь, какая может потребоваться, очень-очень рад. Будто вернулись старые деньки, когда я работал с твоим покойным отцом.

— Да, но… — сказал Колверт, — мой отец пока еще не покойный. То есть он все еще жив, знаете ли.

— Да? — сказал растерявшийся Трабшо. — Я крайне, крайне сожалею.

Затем в попытке загладить свою оговорку он объяснил:

— Нет-нет, я хочу сказать… я, конечно, хочу сказать, я в восторге, что он жив. В восторге. Не понимаю, почему я подумал, будто он умер. Наверное, у меня создалось впечатление, будто все мои ровесники, с кем я сотрудничал, поумирали, так как никаких известий я от них не получаю.

Спохватившись, что вот-вот допустит новую непростительную оговорку, он быстро сменил галс.

— Повторяю: я буду очень рад поддержать вас. Не скажу за Эви, но, полагаю, убийство Коры совершенно ее потрясло.

— Да, крайне, — сказала романистка, — и это дополнительная причина, почему я настаиваю на том, чтобы присоединиться к вам. — Она повернулась к Колверту. — Много-много лет назад старший инспектор Трабшо и я уже прекрасно сотрудничали в расследовании другого убийства. На этот раз, однако, оно затрагивает меня гораздо больше. Несравненно больше.

Она с силой нахлобучила на голову свою треуголку.

— На этот раз, — докончила она, монументально насупив брови, — оно мое личное.