Глава 11

Дрейфус устроился перед консолью, составляя запрос для поисковых турбин. Он искал предварительную информацию о семье Нервал-Лермонтовых. Том чувствовал, что уже слышал о ней, но не мог выудить подробности из перегруженных реестров своей стареющей памяти. Он ввел запрос и даже подумал, не протралить ли себя, как вдруг отсек содрогнулся. Казалось, в анклаве началось землетрясение.

Опасаясь худшего, Том поднял манжету, чтобы вызвать помощника. Он еще не произнес имя Спарвера, а консоль сообщила, что в зале турбин серьезное ЧП.

Дрейфус прошел через одежную стену и по каменным лабиринтам пробрался в отсек без центрифуги, в котором находились поисковые турбины. Уже на подступах к отсеку он понял, что случилась катастрофа. Префекты, лаборанты и роботы не бежали, а неслись навстречу. Когда Дрейфус добрался до вакуумного зала, медики уже выносили раненых. Раны были ужасные.

На транспортере Том проехал вглубь огромного зала и оцепенел от увиденного. Вместо четырех поисковых турбин теперь было три. Четвертый цилиндр исчез, остались только фикспункты там, где он еще недавно выступал над внутренней поверхностью камеры. Прозрачный кожух разлетелся на сотни осколков, острых как кинжалы; большинство вонзилось в стены. Дрейфус не представлял, что за сила разорвала броневой прозрачный кожух. Из такого стекловидного вещества корпусы звездолетов делают!

Само устройство, прежде вращавшееся под кожухом, превратилось в пыль, которая покрывала все вокруг слоем в несколько сантиметров и висела в воздухе удушающим сизым смогом. Турбина – и уровневые стеки данных, и неутомимые извлекающие лопасти – перемолола себя в мелкую крупку. Дрейфус вспомнил, что это входило в ее обязанности. В случае захвата резиденции «Доспехов» информация не достанется врагу. Однако самоуничтожаться в ходе нормальной работы турбине не следовало.

Дрейфус пригляделся к другим турбинам. На кожухе ближайшей к уничтоженной турбине появились глубокие трещины. Сама она вращалась, на глазах сбавляя обороты. Две другие также переходили в режим безаварийного отключения, хотя у них кожухи не пострадали.

Медики уже увезли тяжелораненых и занялись лаборантами, получившими порезы и ушибы от осколков взорвавшейся турбины. Стараясь не мешать, Дрейфус подошел к префекту Траяновой, которая отвечала за архив и считалась образцом компетентности. Том соглашался с этим мнением, но Траянову не любил и знал, что чувство взаимно. Он как-то брал ее в помощницы, но исключил из команды, потому что для полевой службы эта женщина не годилась. Она не простила, и их редкие встречи получались короткими и напряженными.

Тем не менее Дрейфус обрадовался, что Траянова отделалась глубокой ссадиной на щеке. Она прижимала к ссадине рукав – форма выделяла дезинфицирующие и свертывающие вещества. Наушники Траянова опустила на шею, очки подняла на лоб. Сизая пыль припорошила ей одежду и открытые участки кожи.

Траянова наверняка почувствовала красноречивый взгляд Дрейфуса.

– Предвосхищая твой вопрос, скажу: в чем дело, я понятия не имею.

– Я собирался спросить, как ты. В момент взрыва была здесь?

– За четвертым стеком, самым дальним от взорвавшейся турбины. Я тестировала скоростной поиск.

– И?

– Турбина просто рванула. Вращалась себе, а потом бабах… Без наушников я бы оглохла.

– Тебе повезло.

Траянова ухмыльнулась, убрала рукав от щеки и показала окровавленную манжету.

– Неужели? А по-моему, чертовски не повезло, потому что я оказалась здесь.

– Погибшие есть?

– Вряд ли. Навсегда мы не потеряли никого. – Траянова терла покрасневшие от пыли глаза. – Здесь был полный хаос. Самые страшные раны – от осколков корпуса. Как-никак гипералмаз.

– Это бомба? Серьезно, могла бомба вызвать такие повреждения?

– Думаю, не бомба. – Траянова отрицательно покачала головой. – Турбина просто взорвалась. Совершенно внезапно, до взрыва ни шума, ни вспышек не было.

– Турбины работают на критической скорости?

– В этом суть. Мы вращаем их предельно быстро. Стоит чуть замедлиться, ты первый заноешь из-за низкой скорости поиска.

– Могла турбина превысить предел?

– Так не бывает, – отрезала Траянова.

– А как насчет усталостного разрушения?

– Турбины по очереди замедляются и проходят текущий ремонт. Пользователи ничего не замечают, потому что мы перекладываем нагрузку на остальные три турбины. При последнем осмотре ту, что сегодня взорвалась, признали годной.

– Ты уверена?

«Не оспаривай мою компетенцию, и я не буду оспаривать твою», – говорил взгляд Траяновой.

– В противном случае, префект, турбина не работала бы.

– Я должен был спросить. ЧП серьезнейшее. Могло оно случиться из-за некорректной формулировки запроса?

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что за секунду до аварии сам посылал запрос.

– За такой промежуток на турбины поступили миллионы запросов, – ответила Траянова.

– Миллионы? Разве у нас миллионы префектов?

– Большинство запросов сгенерированы механически. Анклав беседует сам с собой, укрепляет свою базу знаний. Турбинам нет разницы, кем сгенерирован запрос, человеком или машиной, – все имеют одинаковую важность.

– Тем не менее боюсь, что дело во мне.

– Запрос не мог вызвать аварию. Это абсурд.

– Возможно. Сейчас я веду важное расследование. Как только пошли подвижки, как только обнаружилась связь с прославленной семьей, как только я стал кому-то опасен, произошла диверсия, лишившая меня основного инструмента расследования.

– Тут что угодно, но не диверсия, – проговорила Траянова.

– Ты совершенно уверена?

– Если ты не в курсе, турбины – сверхнадежная установка на сверхзащищенной территории «Доспехов». В этот отсек вхожи лишь те, кто имеет допуск «Панголин», и никому, даже верховному префекту, не добраться до замурованных в камень турбин извне. По-моему, с таким уровнем защиты диверсию не устроишь.

– Но шанс был у любого префекта, – заметил Дрейфус. – Особенно у имеющего допуск «Панголин».

– Я рассуждала о том, что считаю теоретически возможным, – сказала Траянова. – На ум приходят миллионы причин атаки на поисковые турбины со стороны врагов. Но чтобы префект, сотрудник «Доспехов»…

– Я тоже теоретические возможности перечисляю. Предатель – не такая уж фантастика.

– Да, пожалуй, – медленно проговорила Траянова, пристально глядя Тому в глаза. – Тем более что в этот самый момент среди нас находится дочь предателя. Ты давно с ней общался?

– С Талией Нг? Она спит и видит, как бы блеснуть на полевом задании. – Дрейфус холодно улыбнулся. – По-моему, здесь делать больше нечего.

– Ну, если ты не хочешь помочь мне с уборкой…

– В этом я целиком полагаюсь на специалистов. Когда оставшиеся турбины заработают на полную мощность?

Траянова оглянулась на уцелевшие цилиндры:

– Турбины нужно тщательно проверить на стрессовые дефекты. Я бы их запустила не раньше чем через тринадцать часов, и то не на полную мощность. Извини, если это тебе неудобно.

– Дело не в том, что неудобно мне. Боюсь, это удобно кому-то другому. – Дрейфус потер глаза: в уголках собрались склизкие комки пыли. – Траянова, держи в голове вариант диверсии. Если что выяснишь, сообщи мне сразу же.

– Не объяснишь, что было в твоем волшебном запросе, вдруг поможет?

– Нервал-Лермонтов.

– Это фамилия, и что?

– Я хотел выяснить, где ее слышал.

В глазах Траяновой читалось холодное презрение.

– Дрейфус, поисковые турбины тут не нужны. На запрос могла ответить и я, и любой другой префект, поверхностно знакомый с историей Йеллоустона.

– И каков был бы ответ? – спросил Дрейфус, игнорируя шпильку.

– Восемьдесят, – произнесла Траянова, словно других объяснений не требовалось.

Корвет – корабль средней мощности, раза в два больше катера, а оружия на нем раз в восемьдесят больше. По правилам «Доспехов», это самый большой корабль, которым может управлять не пилот-профессионал, а обычный префект. Дрейфус умел водить корвет, но в отсутствие автопилота предпочитал доверять это помощнику.

– Смотреть особо не на что, – предупредил Спарвер. – По сути, необработанная каменная глыба с маяком, который говорит: «Лети отсюда, у меня есть хозяин».

– А именно семья Нервал-Лермонтовых.

– Фамилия по-прежнему кажется знакомой?

– Да, мне помогли ее вспомнить, – ответил Дрейфус, думая о малоприятном разговоре с Траяновой. – Видимо, Нервал-Лермонтовы связаны с Восьмьюдесятью.

– Неужели?

– Да, кое-что вспоминается. В ту пору я был ребенком, но Восемьдесят гремели по всей системе. Нервал-Лермонтовы возмущались больше всех.

– Они кого-то потеряли?

– Кажется, дочь. Она стала чем-то вроде символа Восьмидесяти. Лицо до сих пор перед глазами стоит, а имя на языке вертится…

– Шеф, я тоже домашнее задание сделал. – Спарвер поднял с колен и протянул Дрейфусу компад.

– Прежде чем турбины стали?

– Они не понадобились. Помните дело, которым мы занимались пару лет назад? Речь шла о спорных правах на «карусель», построенную одной из семей. Тогда я скопировал себе кучу материала, связанного с Восьмьюдесятью, в том числе досье всех участников истории.

– И Нервал-Лермонтовых?

– Да вы сами посмотрите.

Дрейфус так и поступил, углубившись в историю Города Бездны. Текст оказался длинный, в тысячи строк, и это было резюме материала, который увеличился бы от десяти до ста раз, если бы Спарвер выбрал другие фильтры. Досье на главные семьи системы получилось исчерпывающим. Дрейфус добрался до Восьмидесяти. Одно имя тотчас бросилось в глаза, хотя минуло пятьдесят пять лет.

– Аврора, – с благоговением произнес он. – Аврора Нервал-Лермонтова. В мясорубку Силвеста она попала совсем молоденькой, двадцатидвухлетней.

– Бедняжка. Неудивительно, что родственники взъярились.

Еще как взъярились, Дрейфус прекрасно это помнил. А кто не взъярился бы? Кэлвин Силвест обещал семидесяти девяти добровольцам настоящее бессмертие. Мол, их мозг просканируют при субнейронном разрешении, а результат загрузят в неуязвимые машины. После переселения в компьютерную реальность трансмигранты Кэлвина не будут статичными копиями, а смогут чувствовать и думать дальше. Получатся настоящие симулякры альфа-уровня с разумом точь-в-точь как у прототипов из плоти и крови. Единственной загвоздкой было то, что сканирование надлежало проводить с разрушительной быстротой и точностью. От сканируемого разума отдирали кусок за куском, пока не оставалось ничего.

Удайся эксперимент, от загвоздки отмахнулись бы. Какое-то время все шло гладко, но вскоре после сканирования восьмидесятого добровольца – самого Кэлвина Силвеста – посыпались проблемы с первыми участниками. Их модели застывали, становились заложниками патологических циклов, погружались на разную глубину аутистической отрешенности от внешнего мира. Новоиспеченным альфам не хватало какой-то важной детали, оживляющего импульса.

– Спарвер, ты веришь в совпадения?

Гиперсвинья постучал по пульту. Каменная глыба удвоилась, ее сморщенная пепельно-серая поверхность теперь просматривалась яснее. Астероид шириной два с лишним километра формой напоминал картофелину.

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Потому что уже задумывался, по какой причине клан Силвестов снова и снова мелькает в нашем расследовании? Вот очередное появление.

– Силвесты как огромный спрут. Рано или поздно натыкаешься на щупальце.

– Значит, тебя это не удивляет?

– Силвесты не занимались благотворительностью. Право участвовать в эксперименте Кэлвина могли купить лишь самые богатые и влиятельные. И лишь самые богатые и влиятельные могут владеть камушком вроде этого. Нервал-Лермонтовы – вот интересующий нас клан, а не Силвесты.

– Нервал-Лермонтовы пытались уничтожить Силвестов, верно?

– Все пытались. Никто не смог. Это система принадлежит Силвестам, а мы в ней только живем.

– А Нервал-Лермонтовы? Со времен эксперимента Восьмидесяти о них ни слуху ни духу, так ведь? Они уже не крупные игроки, в противном случае фамилия вспомнилось бы раньше. Какого черта они влезли в дело Раскин-Сартория?

– Может, их использовали? Если покопаемся, глядишь, и выяснится, что астероид пересылал сигналы неизвестной нам стороны.

Эйфории у Дрейфуса заметно поубавилось. Неужели его хваленая интуиция в этот раз дала осечку? Если нужно, они высадятся и перечитают весь стек вызовов, как сделали на роутере «Аванганд-6». Спарвер не сомневался, что при необходимости действия можно повторить. Но вдруг повторное отслеживание сигнала окажется сложнее?

Пока Дрейфус размышлял, астероид открыл огонь.

Это случилось совершенно неожиданно – примерный ход событий Дрейфус сумел воссоздать лишь по окончании атаки. Казалось, на астероиде взорвался десяток маломощных мин – град крупных и мелких обломков тысячей молоточков застучал о корпус корвета.

Запищала сигнализация, на дисплеях замелькали отчеты о повреждениях. Потом завыли орудийные установки самого корвета, сообщая о готовности к бою. Спарвер пробурчал что-то нечленораздельное и склонился над пультом, координируя ответные действия.

Но атака еще не началась по-настоящему. Это лишь облупился камень, маскировочный слой толщиной десять-двадцать метров. Обнажившиеся кинетические пушки начали обстреливать корвет. Дрейфус вздрогнул, когда сжалась кабина, но холодный рассудок тотчас напомнил: это корвет старается защитить свой экипаж. За мгновение стены кабины обволокли префекта с ног до головы – получился отформованный по фигуре кокон. Затем корвет отклонился от курса так резко, что при иных обстоятельствах у Дрейфуса рассыпались бы кости. Теряя сознание в плену тесного кокона, Дрейфус надеялся, что корвет и о Спарвере позаботился.

Отклонение от курса спасло корабль. Первый кинетический снаряд мог угодить в носовую часть, где броня наиболее тонка, а так он лишь прочертил длинную борозду на борту, вывел из строя орудийные установки и сенсорные модули. Даже в защитном коконе гул подбитого корвета казался оглушительным. Корабль свернул пару раз, получил еще две раны и лишь тогда начал огрызаться.

Часть орудийных установок пострадала от кинетических снарядов, часть при использовании заставила бы повернуть корвет профилем к неугомонным пушкам, то есть превратить в сверхудобную мишень. Зато он мог отвечать разрушительным огнем высокой плотности. Рев миниганов Дрейфус не услышал, а скорее почувствовал. На корвет снова посыпался каменный град – это миниганы дробили поверхность астероида, и обломки разлетались по сторонам. Потом были четыре толчка подряд – корабль выплевывал торпеды, как косточки. Начиненные металлизированным водородом, они самонаводились и оставляли на поверхности астероида кратеры в сотни метров шириной.

Миниганы возобновили обстрел, но вдруг воцарилась тишина, нарушаемая звоном, когда о корпус ударялись мелкие обломки астероида.

– Остаюсь в режиме полной боеготовности, – сообщил корвет с обескураживающим спокойствием, словно зачитывал прогноз погоды. – Анализ ситуации показывает, что опасность атакующего элемента понижена до категории гамма. Настоящий анализ может быть недостоверным. Если желаете перевести меня в состояние средней боеготовности, прошу отдать соответствующий приказ.

– Объявляю среднюю боеготовность, – проговорил Дрейфус.

Кокон разжался. Дрейфус чувствовал, что его тело – один сплошной синяк, да еще болела голова. Зато он остался жив и ничего не сломал.

– По-моему, это расследование больше нельзя считать второстепенным, – сказал гиперсвинья.

Дрейфус плюнул кровью: во время атаки он прикусил язык.

– Как наш корвет? – поинтересовался он.

Спарвер глянул на панель состояния.

– Если говорить о плюсах, у нас по-прежнему есть энергия, контроль циркуляции воздуха и маневрирования.

– А если о минусах?

– Датчики уничтожены, дальняя связь пропала. В общем, с домом не связаться, помощь не запросить.

Дрейфуса злила нелепость положения. Они на Блистающем Поясе, в самой гуще человеческой цивилизации, буквально в тысяче километров от ближайшего анклава, а при этом беспомощны, словно в межзвездном пространстве, далеко за пределами системы.

– С кем-то еще связаться можем? – спросил он. – У нас есть сигнальные лазеры. Может, визуальный сигнал привлечет внимание пролетающего корабля?

Спарвер уже попросил навигационный дисплей показать весь космотранспорт в радиусе пяти тысяч километров. Дрейфус сверлил дисплей взглядом, но сферическая отображающая поверхность работала неисправно – из-за серьезных повреждений корвета показывала ложные сигналы.

– Со спасателями негусто, – заметил Спарвер. – По крайней мере, в зоне неавтоматической сигнализации.

Дрейфус ткнул пальцем в устойчивый эхо-сигнал – сканируемую зону медленно пересекал некий объект.

– Вот, он настоящий и, видимо, недалеко. Что это?

– Судя по иконке транспондера, грузовой робот. Наверное, от Глаза Марко летит – там сверхмощные фабрики.

– Он пройдет в трех тысячах километров от нас. Это же рукой подать!

– Пройдет, но не ответит, даже если попадем лазером прямо в него. По-моему, единственный вариант – плестись домой и надеяться, что никто не собьет.

Раздосадованный Дрейфус кивнул. В воздушных коридорах Блистающего Пояса так тесно, что корабль с неисправными датчиками крайне опасен. Вдвойне опасен корабль, замаскированный почти до невидимости.

– Сколько времени уйдет?

Спарвер закрыл глаза и быстро подсчитал:

– Девяносто минут или чуть меньше.

– Потом еще час, чтобы вернуться сюда на исправном корабле. Дольше, если придется забирать корабль, предназначавшийся кому-то другому. Слишком долго, – покачал головой Дрейфус. – Интуиция советует не улетать.

– Оставим разведывательный дрон. Один у нас есть.

– Дрон не поможет, если кто-то решит сбежать, едва мы скроемся из вида.

– Думаю, там никого нет.

– Это неизвестно. – Дрейфус выбрался из кокона, чтобы размять спину, гудевшую после костоломных маневров корвета. – Поэтому и нужно проверить. Если найдем передатчик, вызовем серьезную подмогу.

Талия поправила примявшийся воротничок, собрала инструменты и, пока шлюз наполнялся воздухом, постаралась успокоиться. Плечи расправлены, подбородок поднят, глаза блестят. Она устала, ее расстроило увиденное пару часов назад, но служба есть служба. Местные не знают и не хотят знать, что для Талии их анклав – последний этап тяжелого задания, последняя преграда, отделяющая от сна, отдыха и скупой благодарности старших префектов. Впрочем, она сильно опережает предварительный график и, если все пройдет нормально, вернется в анклав «Доспехов» через полтора дня после отлета.

В Самбуковой Шевелюре никаких проблем не возникло, но ее задержали, заставив судить импровизированный турнир. Неприятное и утомительное мероприятие оказалось чем-то средним между конкурсом красоты и гладиаторскими боями, все участники были биомодифицированными, с клыками и когтями. Талию заверили, что большинство растерзанных, окровавленных и опозоренных приведут в нормальный вид, но судейство оставило мерзкий осадок: ее использовали.

В Шлюмпере Ониле было даже хуже, но по иной причине. Шлюмпер Онил – анклав с добровольной тиранией, которая стала уродливой, а изменить ситуацию не представлялось возможным.

Добровольная тирания не оставляет гражданам никаких прав и свобод. У них нет средств волеизъявления, кроме стандартных форм голосования. Вся их жизнь проходит под авторитарным контролем режима, господствующего в том или ином анклаве. Как правило, им гарантируется удовлетворение насущных потребностей – еда, вода, обогрев, минимальное медицинское обслуживание, место для ночлега, даже секс и примитивные развлечения. Взамен следует работать, точнее, ежедневно выполнять определенные действия, какими бы нудными и бессмысленными они ни были. Граждан лишают всего личного, заставляют одинаково одеваться, а самые радикальные тирании требуют делать пластические операции, нивелируя внешность.

Некоторым – малой, хотя и не ничтожной по численности части населения Блистающего Пояса – жизнь при добровольной тирании кажется извращенно расслабляющей, потому что позволяет выбросить из головы уйму тревог, связанных с властью и подчинением. Их направляют и опекают. Это все равно что впасть в детство, на лифте физической взрослости опуститься в подвалы полной зависимости.

Но порой добровольная тирания принимает извращенные формы.

Неизвестно, что провоцирует перемену косного благоденствия в сущий кошмар, но происходит это часто и кажется неминуемым, как распад неустойчивого изотопа. Безмолвная серая безликость загнивает. Ропщущих сгоняют в одно место и наказывают. «Доспехи» не имеют возможности вмешиваться, пока не получают соответствующего мандата от большинства граждан Блистающего Пояса или пока тирания не лишает своих «подопечных» права голоса и доступа к абстракции.

Шлюмпер Онил наглядно показывал, как плачевно все может закончиться.

Представители внутренней администрации проводили Талию к центру голосования, очень стараясь отгородить ее от простого народа. Но она увидела достаточно, чтобы получить представление. Пока Талия готовила анализаторы, старик прорвался сквозь кордон и бросился к ней. Он упал на колени, стиснув штанины Талии заскорузлыми от артрита пальцами.

– Префект, вы должны нам помочь! – прошамкал он беззубым ртом. – Прошу вас, помогите, пока еще не поздно.

– Извините… – Талия была настолько потрясена, что едва могла говорить. – Я хотела бы, но…

– Пожалуйста, помогите нам!

Подоспевшие полицейские выстрелили в старика электрострелами и поволокли прочь от Талии. Тело несчастного так и пульсировало от тока. Говорить он не мог, но смотрел на префекта, и этот взгляд был полон мольбы. Кордон загородил несчастного, но Талия углядела, как тщедушного старика лупцуют кулаками и дубинками.

Талия обновила программы, стараясь не думать об инциденте. Она надеялась, что последняя установка пройдет глаже. Поскорее бы вернуться в анклав «Доспехов» и стереть с губ привкус соучастия. Хорошо, что напоследок остался Дом Обюссонов. Этот этап обещал стать самым легким и необременительным.

Анклав имел форму полого цилиндра, который медленно вращался вокруг продольной оси, чтобы обеспечить гравитацию. Стряхивая сонливость после нудного перелета, Талия увидела бледно-зеленую колбасу длиной шестьдесят километров и чуть более восьми шириной, исполосованную рядами окон, которые блестели, когда на них падал свет солнца. На ближнем конце трудился сложный механизм – стабилизированный стыковочный агрегат. Рядом с этим исполином корабли казались микроскопическими.

Слабость гравитации чувствовалась, даже когда Талия пристыковала катер и прошла через несколько вращающихся шлюзов. Она думала, что попадет в битком набитый вестибюль, а оказалась в зале дипломатических делегаций. Шарообразный зал с нулевой гравитацией был выложен бледно-розовым мрамором с монохромным фризом и картинками, посвященными началу освоения космоса. Талия смотрела на людей в пузырящихся скафандрах из ткани, похожей на полотно; на шаттлы для рейсов между орбитой и планетой, похожие на пучки бенгальских огней; на космические станции, такие хлипкие, что могли развалиться от первого порыва солнечного ветра. «Смешно, – подумала она, – ага, умора».

Но если бы не было этих полотняных скафандров, бенгальских огней и станций-шалашей, не парить бы сейчас Талии Нг, младшему префекту «Доспехов», в мраморном зале на борту анклава длиной шестьдесят километров. Дом Обюссонов, один из десяти тысяч пристанищ для сотен миллионов душ, вращается вокруг заселенной планеты, на которой стоит самый прекрасный город в истории человечества; вокруг планеты, которая вращается вокруг солнца совершенно другой системы. Эта система – торговый и культурный центр цивилизации, состоящей из множества таких планет, множества звезд, связанных чудо-кораблями, которые пересекают межзвездный мрак за считаные годы.

«Таким видели будущее, – думала Талия. – Так представляли волшебный, дивный век».

А она смеет чувствовать усталость!

В центре зала парил серворобот, механическая сова из чеканной бронзы. Сова расправила крылья, с механическим щелчком распахнула клюв и заговорила писклявым голосом доисторического робота:

– Добро пожаловать, младший префект Талия Нг! Я Чудо-Птица. Приветствую вас в Доме Обюссонов. На посадочной площадке с половинной гравитацией вас ждет группа встречающих. Прошу следовать за мной.

– Группа встречающих, – сквозь зубы процедила Талия. – Вот счастье!

Вслед за бронзовой птицей Талия попала в лифт, отделанный полированным тиком и ямчатым бордовым плюшем с кремовым японским орнаментом, но без единого окна. Разворот – и сова вцепилась когтями в крюки на стене, которая, вероятно, должна была стать потолком. Зажужжали зубчатые колеса – сова повернула голову.

– Сейчас поедем вниз, гравитация увеличится. Пожалуйста, сядьте и пристегнитесь.

Талия устроилась на раскладном сиденье, зажав цилиндр между коленями. Из-за большого ускорения кровь устремилась в макушку.

– Мы снижаемся, – сообщила птица. – Ехать довольно далеко. Хотите смотреть в окно?

– Да, если это не очень сложно устроить.

Панель напротив стала прозрачной – теперь Талия смотрела вниз и видела всю шестидесятикилометровую протяженность Дома Обюссонов. По внутренней поверхности от «полюса» лифт повез ее к стыку полусферической оконечности с торцом цилиндра. Траектория лифта выполаживалась, хотя кабина оставалась под тем же углом к продольной оси анклава. Вроде бы и долго едет, а до поверхности по-прежнему четыре километра, с такой высоты все кажется игрушечным. Безликую белую гладь – плавленый реголит, добытый на Глазе Марко, – местами прерывали громоздкие, в стиле ар-деко, устройства контроля окружающей среды.

Если не считать выпуклых «полюсов», всю внутреннюю поверхность анклава благоустроили. В шестидесяти километрах от лифта воздушная дымка растворяла цвета и детали в мерцающей голубизне, не отличимой от неба или океана. Ближе, примерно посредине цилиндра, сеткой и завитушками – точь-в-точь отпечатки пальцев на глине – виднелись признаки цивилизации. Вместо мегаполисов малые города и деревушки – они теснились меж густой зелени, изгибались на берегах искусственных морей, озер, рек и ручьев. Там были холмы, долины, скалы и водопады. И клубы тумана, расцвеченные радугой. И низкие облака, словно приклеенные к холмам. Еще ближе Талия разглядела не просто признаки цивилизации, а отдельные здания, причалы, площади, сады, парки, спортплощадки. Лишь у немногих зданий высота превышала сто метров, словно строители боялись нарушить бескрайнюю голубую пустоту, доминировавшую в анклаве. Внутренних источников света не усматривалось, зато со снижающегося пункта наблюдения Талия без труда заметила ряды окон, которые уже видела снаружи. Теперь на длинную часть анклава она глядела сверху вниз, и окна превратились в темные концентрические кольца. Талия насчитала более десяти, пока они не слились из-за дымки и изменившегося ракурса. В каждую из девяноста девяти минут движения по орбите Дом Обюссонов мог оказаться в тени Йеллоустона, только анклав почти наверняка пользовался двадцатишестичасовым суточным циклом Города Бездны. Чувствительные зеркала, расположенные выше и ниже плоскости эклиптики Блистающего Пояса, направят свет на полосы окон, даже когда Дом Обюссонов будет заслонен от солнца Эпсилон Эридана.

– Мы почти на месте, – объявила металлическая сова, когда за окном замелькала посадочная площадка.

Дверца открылась, Талия вышла из кабины. Из-за половинной гравитации ноги так и пружинили. На площадке спиной к окнам выстроилась разномастная делегация, всего двенадцать человек, мужчины и женщины в гражданском. Талия беспомощно озиралась, не зная, к кому обратиться. Вперед выступила полная женщина с румяными щеками.

– Здравствуйте, префект! – Голос у нее дрожал, слово она не привыкла говорить прилюдно. – Добро пожаловать в наш дом. Мы встретили бы вас на стыковочном узле, да успели отвыкнуть от невесомости.

Талия поставила цилиндр на пол.

– Ничего страшного, я человек самостоятельный.

– Чудо-Птица сообщила вам все, что нужно? – поинтересовался долговязый сутулый мужчина.

– Она ваша?

– О да, – с улыбкой ответил мужчина.

Он поднял руку и согнул в локте. Сова вылетела из лифта, пронеслась мимо Талии и спикировала мужчине на рукав.

– Я птица чудесная! – похвасталась сова.

– У меня хобби такое, – проговорил мужчина, поглаживая членистую шею Чудо-Птицы. – Мастерю механическую живность, используя лишь технологии, доступные докэлвинистам. Отвлекает от улицы, как говорит моя жена.

– Замечательное хобби, – отозвалась Талия.

– Хотели привлечь одного из роботов Бакома, пока не вспомнили, чем закончилась последняя поломка. Так Чудо-Птица и стала первой по списку.

– По какому еще списку? – Талия пригляделась к странноватой компании. Вроде бы все чистые-аккуратные, одеты хорошо, в меру ярко, ухожены, держатся с достоинством, но… слишком разные. Словно цирковая труппа, а не гражданская делегация. – Кто вы?

– Встречающие, – ответила полная женщина.

– Это мне сова сказала.

Вперед выступил еще один мужчина, в обтягивающем пепельно-сером костюме. Вокруг рта глубокие морщины, жесткие седые волосы коротко пострижены – мужчина сложил замком длинные пальцы и заговорил низким, успокаивающим голосом, заставившим Талию подумать о темном суковатом дереве, отполированном руками нескольких поколений:

– Пожалуй, стоит объяснить. В Доме Обюссонов эгалитаризм проявляется, как ни в одном другом анклаве Блистающего Пояса. Мало кто применяет истинно демархистские принципы в собственном жилище, но в Доме Обюссонов получилось именно так. Вы небось ждали официального приема и высокопоставленных чиновников?

– Возможно, – признала Талия.

– В Доме Обюссонов высокопоставленных чиновников нет. Управляет анклавом коллективная воля. Благодаря демократической анархии политическая власть разделена между всеми гражданами. Вы спросили, кто мы, и я представлюсь первым. Жюль Келлибо, ландшафтный архитектор, недавно занимался перепланировкой ботанических садов в квартале, примыкающем к зеленому театру в Валлотоне, поселении между пятым и шестым окном. – Келлибо показал на полную женщину, говорившую первой.

– А я вообще никто, – гордо, чуть ли не с вызовом заявила та. Недавняя нервозность исчезла бесследно. – О Жюле у нас некоторые слышали, а меня знать никто не знает. Я Пола Тори. Держу бабочек. Ни красивыми, ни редкими их не назовешь.

– Здравствуйте! – сказала Талия.

Пола Тори подтолкнула создателя совы.

– Ну, давай! Ты же спишь и видишь, как бы ей представиться.

– Я Бродерик Катбертсон. Мастерю механических животных. У меня такое…

– …хобби, – с улыбкой досказала Талия. – Вы уже объяснили.

– В Доме Обюссонов есть субкультура роботов-строителей. Настоящих роботов-строителей. Исключительно докэлвинистских. Иначе это обман.

– Да, понимаю.

– Мэриэл Редон, – представилась хрупкая девушка, неуверенно поднимая руку. – Я делаю деревянную мебель.

– Сайрус Парнасс, – назвался еще один мужчина, тучный, краснолицый, картавящий, эдакий крестьянин из Средневековья. – Я хранитель Музея кибернетики.

– Я думала, Музей кибернетики в Доме Силвестов.

– Наш не такой большой, не пафосно-примитивный, но мы его любим.

Один за другим представились остальные встречающие. Словно повинуясь коллективному решению, принятому незаметно для Талии, все снова посмотрели на Жюля Келлибо.

– Мы здесь оказались неожиданно для себя, – объяснил тот. – Когда пришло известие, что к нам летит префект «Доспехов», центр голосования перетасовал имена восьмисот граждан и выбрал двенадцать. Нет, получилось чуть сложнее. Наши кандидатуры представили на суд избирателей, чтобы те решили, годимся ли мы. Большинство проголосовало за нас. Лишь один кандидат набрал слишком много голосов против, и центр его не пропустил. Видимо, какой-то ловелас – нажил себе врагов и упустил единственный шанс прославиться.

– Тоже мне слава, – буркнул хранитель музея Парнасс. – Через пару часов девушка отсюда улетит, а мы вернемся в заслуженную безвестность. Надеюсь, обойдемся без неприятных сюрпризов. Если собираетесь наложить блокировку, то нас не предупреждали.

– О таком не предупреждают, – сухо проговорила Талия, которой не понравилось ворчание Парнасса. – Впрочем, это не блокировка, а текущее обновление программ центра голосования. Гордитесь вы участием в церемонии или нет, я за встречу благодарна. – Талия подняла цилиндр: здесь, при половинной гравитации, он такой легкий! – Пусть кто-нибудь проводит меня к центру, хотя, если это несложно, я могу найти его сама. Желающим не возбраняется присутствовать при установке программ.

– Сразу пройдете к центру голосования? – спросил Жюль Келлибо. – Или сперва выпьете чаю, подкрепитесь, погуляете по садам?

– Нетрудно догадаться, чьи это сады, – хихикнул кто-то.

Талия подняла руку: спокойно!

– Спасибо за предложение, но мое начальство не обрадуется, если я задержусь.

– К центру мы доберемся минут за двадцать, – пообещал Жюль Келлибо. – Он сразу за второй полосой окон. Его и отсюда видать.

– Неужели?

Талия думала, что центр расположен под поверхностью земли, словно имплантат под кожей.

– Позвольте, я покажу. Новое место очень элегантно, хотя это, конечно, на мой вкус.

– На вкус и цвет товарищей нет, – чуть слышно буркнул Парнасс.

Талию подвели к окну. Последние два километра траектория движения лифта изгибалась вниз, навстречу основному цилиндру. Ландшафтный архитектор Келлибо встал рядом с Талией и показал на середину цилиндра.

– Видите первую и вторую полосу окон? – шепотом спросил он. – Теперь внимательно смотрим на белый мост, пересекающий вторую полосу неподалеку от почковидного озера. Провожаем взглядом линию моста до кольца строений вокруг высокого ствола, оно в паре километров.

– Вижу, – кивнула Талия.

Ствол находился прямо перед ней и соответствовал местной вертикали настолько, что совпадение исключалось, особенно если учесть трехсотшестидесятиградусную кривизну анклава. Вероятно, ради центра голосования ее и привезли вниз на этом лифте.

– Ничего вам не напоминает? – спросил Келлибо.

– Не знаю. Разве что молоко, капающее в молоко. Кольцо стволов с шаром наверху у каждого, а в центре еще один высокий…

– Так и есть, – кивнул Парнасс. – Идеальное изображение физического момента. Там изначально был Музей кибернетики. Потом Комитет по гражданскому проектированию решил, что для центра голосования необходим огромный ствол с шаром наверху. Разумеется, чистота исходного замысла была нарушена. Как ни старайся, и центрального ствола с шаром, и кольца стволов одной струей не создашь.

– Зачем потребовалось перемещать центр голосования?

– Так ведь не требовалось! – ответил Парнасс, не дав другим и рта открыть. – Центр чудесно работал на старом месте, никому не видный и не слышный. Но Комитет по гражданскому проектированию решил, что нужно воспеть нашу приверженность истинным демархистским принципам и сделать центр голосования видимым с любой точки анклава.

– Большинству новшество понравилось, – заметил Келлибо с натянутой улыбкой.

– Ты так говоришь, потому что ради нового ствола уничтожили старый сад, – заявил Парнасс, явно не собиравшийся уступать. – Тот, который разбил твой конкурент. Если бы ты работал в музее, то рассуждал бы совершенно иначе.

Талия прочистила горло: самым разумным казалось сохранить нейтралитет. Перемещение центра голосования – случай исключительный, но «Доспехи» наверняка были уведомлены. Если бы нашлись технические противопоказания, центр остался бы нетронутым.

– Не знаю, кто прав, но мне нужно подойти к самому центру, – проговорила она.

– Добираться туда недолго. – Келлибо развернулся и показал на открытые дверцы лифта. – Помочь вам с инструментами? На поверхности анклава они потяжелеют.

– Я сама, – отозвалась Талия.

Чудо-Птица раскрыла металлический клюв, разразилась хриплой трелью и порхнула к лифту.