Лифт спускался несколько минут, а потом вздрогнул так сильно, что Антуанетта испугалась: неужели кабина сорвалась с направляющих? Она уже приготовилась с криком полететь вниз, но лифт пошел дальше, плавно двигался секунд двенадцать, потом дернулся еще несколько раз – должно быть, снова и снова менял направление. Она даже приблизительно не представляла себе, где находится. Возможно, уже в нескольких сотнях метров под ватерлинией. Но даже будь у Антуанетты схемы, здесь от них не было бы проку. Мало того что до этих подводных уровней сложно добраться, так вдобавок их коридоры и отсеки подвержены внезапным и значительным архитектурным изменениям. Долго считалось, что эти перестройки не затрагивают шахты лифтов, но Антуанетта знала, что это не так и что ориентироваться здесь, полагаясь на знакомые неменяющиеся места, невозможно. С помощью инерционного компаса и гравитометра она могла бы определить свое местоположение в трехмерном пространстве с точностью до нескольких десятков метров… но у нее не было ни того ни другого. Оставалось лишь довериться капитану.

Лифт прибыл, открылась дверь, снова закапала в проеме липкая жидкость. Антуанетта потопала, стряхивая с обуви слизь; влажные штанины противно липли к икрам. Неподходяще она оделась для встречи с Бреннигеном. Что он подумает?

Она выглянула наружу и невольно ахнула от удивления и восхищения. Хоть и твердила себе, что каждая секунда сейчас драгоценна, несколько мгновений просто не могла сдвинуться с места, все смотрела на открывшуюся картину. Здесь, в глубине корабля, Антуанетта ожидала увидеть очередной сырой и мрачный коридор, в котором капитан снова соорудит себя из кучи мусора или вытворит что-нибудь похлеще.

Однако на сей раз Бренниген доставил ее в совершенно иное место. Перед Антуанеттой был зал, такой огромный, что поначалу казалось, у него вовсе нет стен. Над головой раскинулось бесконечное небо роскошной синевы. Куда ни кинь взгляд, росли деревья, поднимаясь ввысь; их ветви сливались с небом в сине-зеленую бесконечность. Дул свежий, напоенный приятными запахами ветерок, с ветвей лились голоса разнообразной живности. Перед Антуанеттой замшелые деревянные ступеньки вели вниз, к ровному, как зеркало, ручью. Вода с журчанием низвергалась в небольшой пруд, черный как ночь, если не считать кремовой пены под водопадиком. Она манила, суля дивную прохладу. Неподалеку от берега, на аккуратно подстриженной лужайке, стоял деревянный стол, вместо табуретов его окружали поленья.

Завороженно глядя на деревья и пруд, Антуанетта вышла из лифта. Позади нее закрылась дверь. Ничего другого не оставалось, как сойти по ступенькам к берегу ручья, где трава радовала глаз всеми доступными воображению оттенками зеленого и желтого.

Антуанетта слышала об этом уголке. В частности, однажды про него упоминал сам капитан. Ручей внутри «Ностальгии по бесконечности». Когда-то этот отсек можно было найти на любой карте, но после того, как могучий корабль опустился на Арарат и почти все люди покинули его, путь к парку затерялся. Несколько раз его пытались найти, снаряжали целые экспедиции, но они не добились успеха.

Ручей был прекрасен. И как громаден окружающий его парк, а значит, как громадна сама «Ностальгия»! У капитана были все возможности надежно спрятать это место. Он с легкостью менял расположение коридоров и лифтовых шахт. Да и все это – зал, водопад и прочее – можно без труда переместить в другой отсек. Так попавшая в человека пуля может медленно, год за годом, передвигаться внутри его тела.

Антуанетта подумала, что капитан привел ее сюда на своих условиях и, быть может, больше никогда не позволит увидеть этот парк.

– Антуанетта…

Шипящий голос казался искусственным – подражание падающей в пруд воде.

– Да?

– Ты снова забыла кое-что.

О чем он, о фонаре? Конечно нет. Антуанетта улыбнулась: она вовсе не такая забывчивая, как может показаться.

Она надела защитные очки и увидела тот же водопад. Разве что цвета стали ярче. В воздухе порхали птицы – стремительные красные и желтые пятнышки на фоне синей бездны неба. Птицы! Как же это здорово – снова увидеть птиц, пусть и созданных ее умными очками.

Вдруг Антуанетта заметила, что в парке она находится не одна. На всех чурках вокруг стола сидели люди.

Необычные люди. Удивительные.

– Присоединяйтесь, – указал один из них на свободное место.

Ее пригласил сам Джон Бренниген; она узнала капитана почти мгновенно. И снова он предстал немного иным.

Антуанетта вспомнила, как он выглядел раньше. В обоих случаях, насколько она могла судить, стиль был марсианским. В первый раз на капитане был такой старый скафандр, что она все высматривала дверцу, куда нужно бросать уголь. Второй скафандр был не новейшего образца, но определенно на поколение моложе предшественника. И сам Джон Бренниген казался старше минимум на десяток лет. А тот, кого она видела перед собой сейчас, еще старше, зато и его скафандр явно новее на добрых полвека.

В сущности, это был не скафандр, а, скорее, кокон из материала, похожего на загустевшую серебристую слюну насекомого. Сквозь этот полупрозрачный покров Антуанетта с трудом различала очертания плотно уложенных не то механизмов, не то анатомических органов, отдаленно напоминающих почки и легкие; все это пульсировало, вздымалось и опадало. По километрам зигзагообразных трубок, пронизывающих внутренность скафандра, струилась ярко-зеленая жидкость. Среди всего этого находился капитан – в чем мать родила. Антуанетта видела хитросплетение катетеров и других снастей для удаления отходов жизнедеятельности.

Капитан, казалось, не испытывал ни малейшего неудобства. Антуанетта видела перед собой человека из далекого прошлого, на удивление не похожего на тех двух Бреннигенов, с которыми она встречалась прежде.

Скафандр покрывал все, кроме головы. Капитан и впрямь сильно постарел, кожа так обтянула череп, что стали отчетливо видны все впадины. Антуанетта могла с легкостью различить под кожей каждый сосуд. Бренниген казался очень хрупким, словно мог сломаться от одного ее неосторожного движения.

Она села на предложенное место. Остальные присутствующие были облачены в такие же скафандры, с небольшим различием в деталях. Но помимо облачения, Антуанетта не усматривала сходства между ними. У некоторых недоставало значительных анатомических фрагментов. Их скафандры восполняли эту нехватку, размещая в пустотах сложную органомеханику с такими же, как у капитана, ярко-зелеными трубками. У женщины не хватало руки. На ее месте под оболочкой скафандра можно было различить стекловидную конечность с неясными очертаниями костей, нервов и мышечной ткани. У одного из мужчин не было лица, живая плоть льнула изнутри к прозрачной маске. Остальные на первый взгляд казались более или менее целыми, за исключением того человека, что с двумя головами: женская находилась почти на месте, а справа от нее, на плече, сидела голова молодого мужчины.

– Не обращай на них внимания, – сказал капитан.

Антуанетта вдруг поймала себя на том, что не может отвести взгляд от двухголового:

– Мне не…

Джон Бренниген улыбнулся:

– Это солдаты штурмовых войск Коалиции за невральную чистоту.

Антуанетте это ни о чем не говорило. Наверное, следовало лучше учить историю в юные годы.

– А вы? – спросила она.

– Я тоже был солдатом одно время. Когда это требовалось для достижения моих ближайших целей. Мы жили на Марсе и дрались с сочленителями, хотя не могу сказать, что мне это было по душе.

Антуанетта наклонилась вперед. По крайней мере, стол был вполне настоящим.

– Джон, нам нужно кое-что обсудить.

– Ох, не будь такой невыносимо деловитой. Мы с боевыми друзьями вспоминали тут веселые деньки.

– Но все эти люди мертвы. По самым грубым прикидкам, скончались триста – четыреста лет назад. Пожалуйста, вернитесь в настоящее. У нас неотложное дело.

Капитан подмигнул ей и кивнул на соседа:

– Видишь Коленкову? Ту, что с двумя головами?

– Ее трудно не заметить, – вздохнула Антуанетта.

– У нее на плече брат. Вместе пошли служить, он угодил под паучью «метлу». На Деймосе для него выращивают новое тело. До тех пор голову можно держать в машине, но ей всегда лучше сидеть на нормальном теле.

– Не сомневаюсь. Капитан…

– Вот Коленкова и решила временно поносить голову брата. Они и в бой так ходят. Сам видел. Не то чтобы пауков это сильно пугало, но в бою одна голова хорошо, а две всяко лучше…

– Конечно, Джон. Послушайте, нам нужно обсудить то, что происходит сейчас. Мы на Арарате, помните? И у нас возникли проблемы. Мы ведь уже говорили с вами об этом…

– А, вот вы о чем? – проговорил Бренниген тоном школьника, которому на каникулах напомнили о домашнем задании.

Антуанетта так сильно ударила кулаком по столу, что ушибла руку:

– Джон, я понимаю, вы не хотите думать об этом, но нам все равно придется поговорить. Нельзя забыть о происходящем просто потому, что оно вам не нравится. Вы можете спасти тысячи людей, но больше, гораздо больше при этом погибнет.

Люди вокруг изменились. Антуанетта по-прежнему сидела за одним столом с солдатами, но теперь они выглядели так, словно прошли через годы сражений. Тяжелых сражений. У капитана вместо руки появился протез. Скафандры уже не походили на засохшую слюну насекомых, а состояли из скользящих друг по другу пластин. Материал имел очень высокую отражающую способность и напоминал растекшуюся ртуть.

– Чертовы демархисты, – проговорил капитан. – Стараемся до последней возможности обходиться без биотехнологической ерунды. Мы задали паукам жару, и тогда у нас отобрали лицензию: мол, нарушаем условия использования. И вся эта хитромудрая дрянь вдруг расплавилась, к такой-то матери. Биопротезы, скафандры – ничего не стало. Посмотри, с чем нам теперь приходится работать.

– Уверена, что вы найдете выход из положения, – ответила Антуанетта. – Капитан, прошу, послушайте меня. Жонглеры хотят передвинуть корабль в безопасное место. И мы просим вас дать им на это время.

– У них есть время, – ответил капитан.

Казалось, на несколько благословенных мгновений к нему вернулся рассудок и появилась связь с настоящим.

– Но этого времени недостаточно, – возразила Антуанетта.

Новая, стальная рука сжалась в кулак.

– Ты не понимаешь. Нужно улететь с Арарата. Над нами открылось окно.

У нее на затылке зашевелились волосы.

– Окно, Джон?

– Я чувствую его. Я многое чувствую и слышу. Ведь я же корабль, черт побери.

Внезапно они остались вдвоем, только Антуанетта и капитан. Она видела в сверкающей броне отражение порхающих наверху птиц.

– Вы корабль. Хорошо. Тогда пусть корабль прекратит ныть и начнет вести себя так, как и положено кораблю, для которого всего важнее его команда. В том числе и я. Что за окно вы чувствуете?

Капитан ответил не сразу. Удалось ли прорваться, или, наоборот, Антуанетта оттолкнула его и он окончательно ушел в лабиринт своих видений?

– Возможность бежать с планеты, – наконец ответил он. – Свободный проход. Иногда наверху, в космосе, открываются окна. Потом закрываются.

– Возможно, вы ошибаетесь. Если это так, то все может закончиться очень плохо.

– Думаю, я прав.

– Мы надеемся, ждем весточки, – сказала Антуанетта. – Должно прийти сообщение от Ремонтуара. До сих пор с ним не было связи.

– Возможно, он все время пытается связаться с вами, но не слишком преуспел.

– Нам нужно еще несколько часов, – сказала она. – Вот все, о чем мы просим. Этого хватит, чтобы корабль оказался на безопасном расстоянии от лагеря. Пожалуйста, Джон.

– Расскажи мне о девочке. Об Ауре.

Антуанетта нахмурилась. Она помнила, что говорила капитану о девочке, но была уверена, что не называла ее имени.

– С Аурой все в порядке, – наконец ответила она. – А что такое?

– Что она говорит о происходящем?

– Считает, мы должны доверять жонглерам образами.

– А еще?

– Повторяет название одной луны – Хела. И имя человека – Куэйхи.

– И все?

– Все. Может быть, это и не важно. Сама Аура пока не способна говорить – она общается через мать. Не думаю, что Скорпион принимает все это всерьез. Да я и сама не принимаю, если честно. Но все считают или хотят считать, что Аура исключительно ценна, должно быть, потому, что она обошлась нам так дорого. Что, если она никакой ценности не представляет? Что, если она обыкновенный ребенок? Или ей действительно что-то известно, но совсем не так много, как хотелось бы?

– Что говорит Малинин?

Вопрос поразил ее.

– А при чем тут Малинин?

– Они говорят про этого человека. Я слышу их. Я и об Ауре узнал от них же. Все эти тысячи людей внутри меня нашептывают свои тайны. Им нужен новый вожак. Таким вожаком может стать Малинин. Или Аура.

– Официально о существовании Ауры еще не объявлено, – ответила Антуанетта.

– И ты всерьез считаешь, что никто ничего о ней не знает? Всем давно все известно. Тайны так не хранят, Антуанетта.

– У нас уже есть лидер, – сказала она.

– Им нужен новый – умный и чуточку грозный. Способный слушать других и брать на себя ответственность в смутные времена. Скорпион не таков.

Капитан умолк, погладив свою железную конечность изборожденной шрамами рукой.

– Окна над нами пока еще открываются. И закрываются. Я чувствую, как растет напряженность. Если за этим стоит Ремонтуар, то он сражается на пределе сил. Пытается дать нам путь к бегству. И скоро, очень скоро я должен буду сделать свой ход.

Антуанетта поняла, что зря теряет время. Поначалу она думала, что допуск в этот парк означает новый уровень доверия, но на самом деле их с капитаном отношения нисколько не изменились. Она рассказала о своих проблемах, а он просто выслушал ее.

– Я бы не торопилась, – сказала она.

– Антуанетта, послушай. Ты нравишься мне гораздо больше, чем тебе кажется. Ты всегда относилась ко мне по-доброму, с уважением. И поэтому я хочу, чтобы ты осталась жива.

Антуанетта посмотрела капитану в глаза:

– К чему это вы, Джон?

– Ты можешь идти. У вас есть время. Хотя и немного.

– Спасибо, – ответила она. – Но если, конечно, вы не против, я бы осталась на борту до самого взлета.

– У тебя особая причина?

– Да как сказать, – ответила она, озираясь. – Сдается мне, что это единственный приличный корабль на планете.

Скорпион шел по шаттлу. Он уже сделал прозрачной бо́льшую часть фюзеляжа, кроме полосы, означающей пол, и места, где находились Хоури, Аура и доктор Валенсин. Выключив все внутреннее освещение, он видел внешний мир так, словно плыл сам по себе в вечернем небе.

С наступлением ночи стало очевидно, что космическое сражение подошло к Арарату вплотную. Облака рассеялись, быть может, оттого, что верхние слои атмосферы теперь непрерывно подвергались воздействию потоков энергии. Сообщения о падении в море различных объектов поступали слишком часто, на них не успевали реагировать. Чуть ли не ежеминутно небо от горизонта до горизонта пересекали огненные полосы, это космические корабли, ракеты или устройства, для которых у колонистов не было названия, на большой скорости вонзались в атмосферу Арарата. Иногда такие объекты появлялись поодиночке, иногда проносились по небу в загадочном и зловещем строю. Огненные траектории часто менялись самым невероятным образом, вплоть до мгновенного перехода на противоположный курс. Было понятно, что в небесах враждующие стороны применяют системы управления инерцией, и от такой лихости у Скорпиона холодело внутри. Используя мать в качестве рупора, Аура уже немало рассказала об этой технологии. Стало ясно, что с тех пор, как Клавэйн и Скади испытывали выдержку друг друга в долгой погоне от Йеллоустона до Ресургема, машины для подавления инерции удалось серьезно усовершенствовать. В колонии ходили жуткие истории о том, что происходило, когда такая техника вдруг вырывалась из-под контроля. Теряя стабильность, машины управления инерцией творили кошмарные чудеса с телом и разумом своих неосторожных хозяев. Если такая техника используется как штатное вооружение – еще одна игрушка в песочнице, – то страшно даже подумать о том, что же сейчас понимается под опасными военными новинками.

Скорпион на секунду вспомнил Антуанетту – удалось ли ей встретиться и договориться? Он не тешил себя надеждой, что она уговорила капитана изменить решение. Хотя до сих пор ни у кого не было полной уверенности в том, что капитан готовит отлет. Быть может, он просто опробовал сочленительские двигатели корабля, желая убедиться, что при необходимости сможет стартовать в любое время. И это вовсе не означало, что корабль взлетит через несколько часов.

Отчаянный, безнадежный оптимизм до сего дня был чужд Скорпиону, и в свое время (на Йеллоустоне, в Городе Бездны) он ни за что не позволил бы себе подобного безрассудства. По натуре он был пессимист. Быть может, поэтому никогда не умел строить планы, рассчитывать хотя бы на несколько дней вперед. Если в душе ты уверен, что дальше может быть только хуже, какой смысл в работе на перспективу? Решать самые злободневные проблемы – это все, на что хватает твоих способностей.

Но теперь он упрямо надеялся, несмотря на отсутствие малейших к тому оснований, что корабль все-таки останется на Арарате. Что-то перемкнуло в мозгу Скорпиона, раз он с самого начала рассчитывал на такой исход.

Далеко ходить, чтобы найти причину, не требовалось. Всего несколько часов назад он нарушил самодисциплину, которую неукоснительно соблюдал двадцать три года. Когда рядом был Клавэйн, Скорпион старался жить по древним человеческим законам. Как же он ненавидел базово-линейных людей за то, что они делали с ним во времена проклятого рабства! Если этого мало, чтобы выйти из себя, достаточно вспомнить, кто он – помесь человека и свиньи, неуклюжий толстяк, уродец, в котором собраны лишь пороки обоих предков и нет ни единого достоинства.

Скорпион отлично знал перечень своих недостатков. Он плохо ходит, у него недоразвиты руки – не могут держать предмет так же крепко, как человеческие. Зрение и слух тоже оставляют желать лучшего. Ряд цветов не различается вообще. Медлительное мышление, слабое воображение, плохая восприимчивость к абстракциям. Музыка для Скорпиона представлялась последовательностью звуков, лишенной какой бы то ни было эмоциональной нагрузки. Предначертанный ему срок жизни составлял две трети человеческого, если не подвергаться омолаживающей терапии или генной модификации. Ко всему прочему – так говорили люди, когда считали, что их не слышат свиньи, – даже на вкус он не таков, как задумывала природа.

От всего этого хотелось лезть в петлю.

Но он осмелился поверить, что все унижения остались в прошлом. Ну или в долгом ящике памяти, под надежным замком. Если Скорпион и достанет их оттуда, то лишь в самый тяжелый час.

Все эти двадцать три года он держал обиду в узде, делая ее источником силы и решительности. Даже старался стать лучше, чем от него ожидали. Он решился возглавить колонию – вот уж чего никогда от себя не ожидал. Он еще всем покажет, на что способны свиньи. Он будет лидером не хуже Клавэйна – справедливым и прозорливым, жестоким или добрым, когда того требуют обстоятельства.

И на протяжении двадцати трех лет у него получалось. Но только сейчас Скорпион понял, что все это время он оставался в тени Клавэйна. Даже удалившись на необитаемый остров, старик вовсе не лишился власти.

И вот теперь, когда Клавэйна не стало, когда новый режим существует несколько десятков часов, когда Скорпион в полной мере ощутил беспощадное бремя настоящей власти, он проиграл. В минуту гнева Холлатт олицетворял для него все базовое-линейное человечество. Конечно, нож метнул Кровь, но с равным успехом Скорпион мог сделать это собственной рукой. Кровь был лишь исполнителем его воли.

Конечно, Холлатт никогда не нравился Скорпиону. Этот человек оказался в совете потому, что раньше входил в тоталитарное правительство Ресургема. И хотя не было доказательств причастности Холлатта к избиению задержанных на допросах, о казнях по распоряжению властей, он, по крайней мере, не мог обо всем этом не знать. Но беженцы с Ресургема должны были иметь в совете представителя. В дни эвакуации Холлатт сделал много хорошего. За него готовы были поручиться люди, которым Скорпион доверял. Да и кто без греха? Если покопаться в личных данных каждого переселенца с Ресургема, обязательно найдется какое-нибудь пятно. На Арарат прилетели сто шестьдесят тысяч беженцев, и лишь единицы из них не были так или иначе связаны с правительством. Нельзя есть, пить, спать и дышать, не будучи при этом хоть самым малым винтиком машины.

При всех своих недостатках, Холлатт не был ни извергом, ни тунеядцем. Получается, что Скорпион нанес рану честному человеку, который случайно подвернулся под горячую руку. Холлатт всего лишь выразил вполне оправданный скептицизм в отношении Ауры, и этого хватило, чтобы довести свинью до бешенства. На месте этого старейшины мог оказаться кто угодно. Где гарантия того, что в следующий раз Скорпион не поднимет руку на того, кто вообще не вызывает у него отрицательных эмоций – или даже вызывает симпатию, – на Антуанетту, или на Ксавьера Лиу, или на другого человека из руководства?

Еще хуже то, как повели себя остальные. Когда ярость прошла, когда ужас содеянного начал проникать в сознание, Скорпион был готов к бунту. По крайней мере, ожидал, что кто-нибудь прямо поставит вопрос о его несоответствии должности главы колонии.

Но никто ничего не сказал. Все словно отвернулись от Скорпиона, притворившись, что ничего не произошло, сожалея о его поступке, но принимая такие безумные выходки как данность, как неотъемлемое свойство истинного вождя. К тому же он свинья, а от свиней ничего хорошего ждать не приходится.

Скорпион не сомневался, что все именно так и думают. Наверное, даже Кровь.

Холлатт выжил. Нож не задел важных органов. Скорпион не знал, отнести это на счет мастерства Крови или, наоборот, на счет его досадного промаха.

Да и знать не хотел.

Холлатта не любили. Дни этого человека в руководстве колонии были сочтены, его неверие в помощь Хоури только усугубило ситуацию. И поскольку Холлатт был не единственным представителем ресургемцев, его принудительная отставка не повлекла за собой драматических последствий. Обстоятельства его смещения остались засекречены. Правда, кое-что обязательно просочится – поползут слухи об акте насилия в высшем эшелоне власти, и в этой жуткой истории будет фигурировать имя Скорпиона.

И пусть фигурирует. С этим грехом он уживется легко. Не впервой ему поступать круто, хотя обычно слухи преувеличивали его жестокость. Со временем все забудется…

Но насилию не бывает оправдания. Пусть и не стояла за этим насилием затаенная ненависть или желание отомстить за зло, причиненное людьми свиньям. Это не было вынужденной мерой. Он расправился с Холлаттом по личным причинам, не имевшим ничего общего с безопасностью планеты.

Он сам себе навредил – и одновременно подставил под удар Арарат.

– Скорп? Ты как?

Это была Хоури, она сидела в темной части салона. Медицинские сервороботы неустанно следили за инкубатором, и Хоури могла отвлечься и оглядеться. Раз или два свинья слышал, как она тихо говорит с ребенком, что-то напевает. Это показалось ему странным, ведь мать и дитя имеют связь на нейронном уровне.

– В порядке, – ответил он.

– Ты расстроен. Думаешь о случившемся на айсберге? Или о чем-то другом?

Слова Хоури удивили его. Очень редкие люди понимали выражения лиц свиней.

– Ну, если не считать небольшой войны у нас над головой и перспективы не дожить до следующей недели, то размышлять, собственно, не о чем…

– О войне мы все думаем, – сказала Хоури, – но тебя заботит что-то еще. Когда мы отправлялись на поиски Ауры, ты был другой.

Скорпион приказал шаттлу соорудить кресло для взрослой свиньи и сел рядом с Хоури. Он заметил, что Валенсин клюет носом, но борется со сном. Они все очень устали, в последнее время работали на пределе выносливости.

– Любопытно, что ты решила поговорить со мной, – сказал он.

– А почему бы нам не поговорить?

– Ты просила, а я отказал. – На случай, если она не поняла, свинья указал на Ауру. – Думал, ты возненавидишь меня за это. Имеешь полное право.

– Я не такая.

– Ну что ж. – Он протянул руку, чтобы пожать кисть Аны.

– Дело не в тебе, Скорп. В другой ситуации ты не возражал бы против возвращения Ауры в мою утробу. Дело как раз в той ситуации, в которой мы оказались, во всей этой неразберихе. Ты поступил так, как считал правильным. Я с этим не смирилась, но не казни себя, хорошо? Идет война. Чувства причиняют боль. А моя дочь со мной.

– Она очень красивая, – сказал Скорпион.

Он так не думал, но в сложившихся обстоятельствах эти слова казались самыми подходящими.

– Правда? – спросила Хоури.

Скорпион посмотрел на красное сморщенное тельце:

– Да.

– Я думала, ты ее возненавидишь. За то, что тебе пришлось сделать.

– Клавэйн не считал цену слишком высокой, – ответил он. – И для меня этого достаточно.

– Спасибо, Скорп.

С минуту они молчали. Наверху, видимое сквозь прозрачный корпус, продолжалось световое шоу. В космосе близ Арарата прочерчивались кривые, прямые и ломаные линии, и каждая на несколько секунд оставалась в пурпурно-черном небе, прежде чем растаять. Эти рисунки бередили разум Скорпиона, в них чувствовался какой-то смысл – и оставалось лишь жалеть о том, что мозг свиньи чересчур слаб, чтобы справиться с этой загадкой.

– Это еще не все, – сказал он тихо.

– Насчет Ауры?

– Вообще-то, насчет меня. Сегодня я ранил человека.

Скорпион взглянул на свои маленькие, почти детские, сапоги. Он немного ошибся с высотой сиденья, и ноги доставали до пола только носками.

– Не сомневаюсь, что у тебя была причина, – проговорила Хоури.

– В том-то и штука: причины не было. Я чуть не убил его в припадке ярости. Внутри меня что-то сломалось – я ошибался все эти двадцать три года, считая, что способен себя контролировать.

– У каждого бывают такие дни, – сказала она.

– С тех пор как мы сюда перебрались, я очень старался жить, не совершая ошибок. И вот сегодня сорвался. Все испортил в одну-единственную минуту слабости.

Хоури промолчала. Скорпион решил, что от него ждут других слов:

– Было время, когда я ненавидел людей. Считал, что у меня есть на то все основания.

Скорпион расстегнул свою кожаную куртку, обнажив правое плечо. По прошествии многих лет шрам стал не таким заметным. И все равно вид старой раны заставил Хоури отвести глаза.

– Кто это сделал?

– Никто. Я сам, лазером.

– Не понимаю.

– Кое-что выжег. – Скорпион обвел пальцем границы шрама, прошелся по всем фьордам, полуостровам и перешейкам неровно зажившей плоти. – Здесь была татуировка, зеленый скорпион. Знак хозяина. Сначала я этого не понимал. Мне казалось, что я удостоился чести – вместе с клеймом получил привилегию.

– Понимаю, Скорп.

– За это, Ана, я их ненавидел. За то, кем я был. Но я расплатился сполна. Бог свидетель, расплатился.

Скорпион поправил куртку, Хоури помогла ему застегнуться. Застежки были большие, специально для неловких пальцев свиньи.

– Ты был в своем праве, – сказала она.

– Я думал, что с этим покончено. Что я распрощался с прошлым.

Она покачала головой:

– Так не бывает, Скорп. Поверь, старые обиды не забываются. Конечно, то, что со мною случилось, несравнимо с пережитым тобой – тут и спору нет. Но мне знакома ненависть к тому, что невозможно победить, что гораздо сильнее тебя. Я лишилась мужа, Скорп. Безликие армейские чинуши отобрали его у меня.

– Он погиб? – спросил свинья.

– Нет. Просто он далеко, за тридцать с лишним проклятых световых лет. Все равно что погиб, в сущности. Может, и хуже.

– Ты ошибаешься, – сказал он. – Это не лучше того, что сделали со мной.

– Может, и так. Не мне рассуждать и сравнивать. Знаю только одно: я пыталась простить и забыть. Смирилась с тем, что больше никогда не увижу Фазиля. Я даже привыкла к мысли, что он наверняка давно умер. У меня ребенок от другого мужчины. Я решила, что главное – идти вперед.

Скорпион знал, что отец ее ребенка тоже погиб, но по ее голосу об этом нельзя было бы догадаться.

– Не надо идти вперед, Ана. Надо просто жить.

– Я знала, что ты поймешь, Скорп. Но поймешь ли ты также, что значит простить и забыть?

– Этого не будет, – ответил он.

– Никогда, даже через миллион лет. Если бы сейчас сюда вошел кто-нибудь из болванов, которые пустили под откос всю мою жизнь, думаю, я бы не сдержалась. Я хочу сказать, что злость съеживается, но при этом становится жарче. Мы просто прячем ее поглубже и следим за огоньком, который не должен погаснуть. Злость помогает нам жить дальше, Скорп.

– Только не мне.

– Ошибаешься! – пылко возразила Хоури. – Скорп, врагу не пожелаешь того, что случилось с тобой на айсберге. Я знаю, кем был для тебя Клавэйн. И на Земле ты прошел через ад. Не то удивительно, что ты один раз сорвался, а то, что продержался двадцать три года. Нельзя быть к себе слишком строгим. Мы сейчас не на увеселительной прогулке. Ты заслужил право выдать пару тумаков.

– Парой тумаков не обошлось.

– Но ведь этот человек выжил?

– Да, – хмуро подтвердил свинья.

Хоури пожала плечами:

– Тогда не о чем беспокоиться. Всем нам нужен лидер. Лидер, а не слюнтяй, который носится со своими рефлексиями.

Скорпион поднялся с места:

– Спасибо, Ана. Спасибо.

– Я хоть немного помогла или только все окончательно испортила?

– Помогла.

Кресло Скорпиона снова слилось с полом.

– Хорошо. Знаешь ли, я не умею красиво говорить. Скорп, в душе я обычная пессимистка. Судьба забросила меня к черту на кулички, мою голову нашпиговали всякой технической дрянью, и вряд ли я когда-нибудь смогу понять родную дочь. Правда, я пессимистка от безысходности.

– Я всегда старался прислушиваться к пессимистам, – улыбнулся Скорпион. Настал его черед подыскивать слова. – Я тебе очень сочувствую. Надеюсь, когда-нибудь…

Скорпион оглянулся, заметив краем глаза, что по темной дорожке «палубы» вдоль прозрачного фюзеляжа к уголку, в котором лежала Аура, идет Васко.

– Я не знаю, что сказать. Может быть, однажды ты кого-нибудь встретишь, и ему удастся притушить в тебе огонь злости. Или даже погасить его насовсем.

– Думаешь, мне станет от этого легче?

– Не знаю.

Хоури улыбнулась:

– Я тоже не знаю. Поживем – увидим.

– Скорпион! – позвал Васко.

– Что?

– Хочу вам кое-что показать. И вам, Хоури.

Они разбудили Валенсина. Васко отвел всех троих в другую часть шаттла, увеличил там прозрачность корпуса и усилил проходящий снаружи луч света, чтобы скомпенсировать излучение термоэлементов под крыльями шаттла. Все ясно увидели ночное небо. Свои манипуляции Малинин проделал так быстро и уверенно, словно всю жизнь, а не считаные дни работал с такими умными системами.

Наверху Скорпион заметил только все те же появляющиеся и исчезающие полосы света. Снова проснулось тревожное подозрение, что они несут некий важный смысл. И снова не возникло никаких догадок.

– Я ничего не вижу, Васко.

– Сейчас сделаю задержку изображения, чтобы знаки подольше не пропадали.

– А это возможно? – удивился Скорпион.

– Проще простого. – Малинин похлопал ладонью по прохладной и гладкой внутренней поверхности корпуса шаттла. – Эта старая техника столько всего умеет, что диву даешься. Нужно только правильно с ней обращаться.

– Так действуй, – сказал Скорпион.

Все смотрели в небо. Валенсин уже совсем проснулся, его глаза за толстыми очками напоминали щелки.

Полоски света наверху теперь держались по десятку секунд. Прежде полосы возникали по одной, максимум по две. Теперь в небе висел сразу десяток линий, и они были очень четкими, хотя садящееся за горизонт солнце жгло сетчатку глаз.

Наконец стало ясно, что означают эти полосы.

– Господи! – прошептала Хоури.