Антуанетта надела очки. В них комната приобрела расплывчатые очертания, будто заполнилась дымом; по правому краю поля зрения побежали красные каназианские цифры. В первый миг ничего не изменилось. Неуклюжая машина, металлический скелет – явление третьего рода – по-прежнему стоял перед ней посреди хлама, из которого он был создан; рука, отдавшая очки, так и застыла протянутая.

– Капитан…

Но не успела Антуанетта договорить это слово, как явление и его мусорное окружение слились в единый фон, потеряв резкость и контрастность среди уходящих вдаль завалов. Очки работали плохо: на небольшом квадратном участке поля визуального восприятия фрагмент машины худо-бедно проглядывал, но все остальное будто скрылось в морском тумане.

Антуанетте это совсем не понравилось. Конструкция не угрожала, но не знать, где она находится, было страшновато. Женщина решила снять очки и уже дотронулась до них, как вдруг услышала гудящий голос:

– Оставь. Без них ты меня не увидишь.

– Это вы, капитан?

– Обещаю не причинить тебе вреда. Смотри.

Она посмотрела. Что-то медленно формировалось в поле обзора. Человеческая фигура, на этот раз совершенно нормальная, материализовалась в воздухе. Антуанетта непроизвольно шагнула назад, задела что-то фонарем и уронила его на пол.

– Не бойся меня, – повторил человек. – Ты ведь знаешь, зачем пришла?

– Теперь уже не уверена, – пробормотала она.

Человек словно вышел из истории космонавтики. На нем был древний скафандр, большущий, надутый, из гофрированного ржаво-оранжевого материала. Ладони перчаток и подошвы ботинок имели одинаковое темно-желтое покрытие, местами рваное – виднелись внутренние изолированные слои. На тускло-серебристом поясе во множестве крепились инструменты непонятного назначения. На груди висел обшарпанный квадратный ящик с многочисленными запечатанными в пластик пультами, достаточно большими, чтобы управляться даже в неуклюжих перчатках. Второй ящик, еще крупнее, находился на спине скафандра, поднимаясь выше шеи. Толстый ребристый шланг из яркого красного пластика выходил из ящика за спиной и тянулся над левым плечом; его конец свободно лежал на верхней панели грудного ящика. Серебристое соединительное кольцо на шее почти целиком пряталось за сложными запорными механизмами и черными эластичными прокладками. Над этим кольцом пестрели незнакомые Антуанетте логотипы и эмблемы.

Шлема не было.

Голова капитана казалась чересчур маленькой для такого скафандра. На этой голове – похоже, выбритой наголо – сидела черно-белая шапочка, из нее густо выходили провода. В дымчатом свете очков Антуанетта не смогла определить цвет кожи, гладкой, туго обтягивающей скулы, с неровной недельной щетиной. У капитана были тонкие, словно подбритые, брови, вопросительно изогнутые над широко расставленными, похожими на собачьи глазами. Она видела белки этих глаз между радужкой и нижним веком. Рот у него был характерный – прямой, тонкий, прекрасно подходящий для особого рода высокомерия, которое хотелось счесть странным, даже неестественным. Капитан был не из тех, кто болтает попусту. Обычно это качество в людях устраивало Антуанетту как нельзя лучше.

– Я принесла вам шлем. – Она наклонилась и подняла шлем с пола.

– Давай.

Она размахнулась, чтобы бросить шлем.

– Нет! – резко остановил он. – Дай. Подойди ближе и вручи шлем.

– Не знаю, смогу ли, – вздохнула она.

– Это жест взаимного доверия. Или ты передашь мне шлем из рук в руки, или разговор будет закончен. Я же сказал, что не причиню тебе вреда. Сомневаешься?

Она подумала о конструкции из утиля, которую ее очки превратили в скафандр с человеком внутри. Возможно, если она снимет очки и снова увидит явление в том виде, как оно есть…

– Очки не снимай. Это условие сделки.

Она шагнула к капитану. Понятно, что выбора у нее нет.

– Хорошо. Теперь отдай мне шлем.

Еще шаг. Потом еще. Капитан ждал, его руки висели вдоль туловища, глаза ободряюще смотрели на Антуанетту, предлагали сделать новый шаг вперед.

– Ты боишься, и это естественно, – сказал он. – Но в этом весь смысл. Если бы ты не боялась, ни о каком доверии не было бы и речи, ничего не пришлось бы доказывать, верно?

– Мне просто интересно, зачем вы это все затеяли.

– Я хочу знать, что ты меня не подведешь. Теперь отдай мне шлем.

Она подчинилась, вытянув руку как можно дальше. Очки немного сбоили, поэтому, когда Бренниген забирал шлем, на миг стала видна машина. Рука в перчатке сжала соединительное кольцо, металл звякнул о металл.

Капитан отступил.

– Хорошо, – с одобрением проговорил он.

Потом повертел шлем в руках, рассматривая царапины. Антуанетта заметила сбоку открытый разъем, в который, наверное, должен был вставляться красный пластиковый шланг.

– Спасибо, что принесла его. Я ценю твою заботу.

– Вы оставили этот шлем Пэлфри. Случайно или намеренно?

– Думаю, намеренно. Как ты его назвала? Визитная карточка? Очень точно.

– Я решила: этот жест означает, что вы хотите с кем-нибудь поговорить.

– Да ты и сама очень хотела со мной повидаться, – сказал капитан.

– И не я одна.

Антуанетта смотрела на явление со смесью страха и тревоги, одновременно испытывая облегчение.

– Можно кое о чем спросить? – Ответное молчание она приняла за знак согласия. – Как мне обращаться к вам? Слово «капитан» кажется не совсем правильным, особенно теперь, когда мы прошли испытание взаимным доверием.

– Верно замечено, – задумчиво проговорил он, хотя и без убежденности в голосе. – Можешь звать меня Джон.

– Отлично, Джон. Так что же я сделала, чтобы заслужить такое расположение? Любой мог принести вам шлем.

– Как я уже сказал, ты очень хотела со мной повидаться.

Антуанетта нагнулась и подняла с пола фонарь.

– Я пыталась достучаться до вас много лет, но безуспешно. Что изменилось?

– У меня теперь другие ощущения, – ответил капитан.

– Как будто вы спали и вдруг проснулись?

– Почувствовал, что нужно проснуться. Я ответил на твой вопрос?

– Не знаю. Может быть, это прозвучит невежливо… но с кем именно я разговариваю?

– Ты разговариваешь со мной. С таким, какой я есть. С таким, какой я был.

– Никому не известно, Джон, каким вы были. Мне кажется, это очень старый скафандр.

Рука в перчатке поднялась к грудному ящику, ощупала переключатели один за другим. Выглядело так, будто капитану захотелось перекреститься, но это, возможно, была рутинная проверка системы. Воздух, давление, обогрев, связь, обработка отходов… Она и сама помнила эту последовательность, как молитву.

– Я был на Марсе, – наконец произнес он.

– А я никогда, – сказала она.

– В самом деле? – Капитан как будто слегка растерялся.

– Если честно, не так уж много миров я повидала. Была на Йеллоустоне, недолго на Ресургеме, и вот сейчас я тут. А на Марсе ни разу. И какой он?

– Другой. Дикий. Холодный. Смертельно опасный. Не прощающий ошибок. Жестокий. Нетронутый. Тусклый. Прекрасный. Как страстная любовница.

– Но это было давно, верно?

– Давно. Сколько, по-твоему, лет этому скафандру?

– Похоже, настоящий антиквариат.

– Такие скафандры делали в двадцать первом веке. Ты считаешь Клавэйна дряхлым стариком, реликтом истории. Но я был стар, когда он сделал первый вдох.

Ее удивило, что он упомянул Клавэйна. Очевидно, капитан всегда был очень неплохо осведомлен о происходящем на борту корабля, лучше, чем считали многие.

– Вы проделали долгий путь, – сказала она.

– Да, долгий и удивительный. И погляди, кем я стал в конце концов.

– И вы, конечно, можете рассказать немало.

Антуанетта подумала, что есть две безопасные темы для разговора: настоящее и далекое прошлое. Меньше всего ей хотелось, чтобы капитан пустился в описание своих болезней и загадочных метаморфоз.

– Не все из пережитого хочется вспоминать, – сказал он. – У каждого в жизни были неприятные моменты.

– С этим не поспоришь.

Тонкие губы капитана чуть изогнулись в улыбке.

– В твоем прошлом, Антуанетта, тоже есть мрачные тайны?

– Ничего такого, чтобы плохо спалось. Особенно когда есть более насущные проблемы.

– Вот ты о чем… – Руки в перчатках повертели шлем. – Да, проблемы есть, и они непростые. Я многое чувствую и знаю, пожалуй, больше, чем тебе кажется. Например, мне известно, что в системе находятся корабли.

– Вы их видите?

– Это их шум оторвал меня от сладких снов о Марсе.

Бренниген осмотрел надписи и картинки на шлеме, потер их тупыми пальцами перчатки. «И какие же воспоминания, – подумала Антуанетта, – воскрешают эти символы, насколько далеко уносят в прошлое? На пятьсот лет, на шестьсот? Память, покрытая серой пылью веков…»

– Мы знали, что вы просыпаетесь, – сказала она. – В последние недели все чаще ощущали ваше присутствие. Это не может быть совпадением, особенно в свете рассказа Хоури. Уверена, что вы помните Хоури, Джон, иначе не позвали бы меня сюда.

– Где она?

– Сейчас с Клавэйном и остальными.

– А Илиа? Где Илиа?

У Антуанетты по спине заструился пот. Соблазн обмануть, предложить успокоительный паллиатив был огромен. Но капитан непременно увидит ложь.

– Илиа умерла.

Черная с белым шапочка чуть опустилась.

– Я думал, мне это приснилось, – сказал капитан. – У меня проблема – с трудом отличаю явь от снов. Возможно, и ты мне снишься.

– Я настоящая, – сказала Антуанетта, словно это уверение могло что-то значить. – А Илиа умерла. Вы же наверняка помните, как это случилось.

Его голос звучал тихо и задумчиво, как у ребенка, который вспоминает важный эпизод услышанной от няни сказки.

– Я помню, как на корабле мы оставались вдвоем. И как потом она лежала на койке, а вокруг были люди.

Что сказать теперь? Что Илиа была ранена, когда пыталась предотвратить самоубийство капитана, обратившего одно из орудий из тайного склада против корабля? Шрам, оставленный тем выстрелом, и сейчас виден на боку субсветовика. Она была уверена, что в глубине его памяти хранятся эти воспоминания. Но сейчас не стоит их извлекать.

– Илиа погибла, – сказала Антуанетта, – спасая нас. Я отдала ей свой корабль «Буревестник», после того как мы вывезли с Ресургема последних колонистов.

– Я помню, что она была нездорова.

– Это не мешало ей вести корабль. Видите ли, Джон, она хотела искупить свою вину. Помните, что она сделала с колонией, когда ваша команда искала Силвеста? Имитировала уничтожение целого поселка, чтобы убедить население планеты в своей жестокости. На Ресургеме ее хотели арестовать как военную преступницу. Под конец мне казалось, что она и сама верит в свою вину. Почем мы знаем, что творилось у нее в голове? Если столько людей ненавидит тебя, легко поверить, что они не так уж и не правы.

– Она не была ангелом во плоти, – проговорил капитан, – но не была и чудовищем, за которое ее принимали. Все, что она совершила, продиктовано заботой о корабле.

– И этого достаточно, чтобы я считала ее хорошим человеком. Капитан, сейчас этот корабль – практически все, что у нас есть.

– Как ты считаешь, ей удалось? – спросил он.

– Вы о чем?

– Об искуплении, Антуанетта. Смогла ли она в конце концов загладить свою вину?

– Не знаю. Чужая душа – потемки.

– А как считают остальные?

– Мы здесь, на Арарате. Добрались сюда живыми. Если бы не Илиа, нас, скорее всего, распылило бы по космосу в радиусе нескольких световых часов от Ресургема.

– Надеюсь, ты права. Я простил ее – это так, к сведению.

Антуанетта знала, что капитан был болен плавящей чумой, и триумвир Вольева позволила заразе распространиться по всему кораблю. Это казалось единственным способом избавить «Ностальгию по бесконечности» от другого паразита, который ухитрился завладеть системами управления субсветовиком. Антуанетта не думала, что решение далось Илиа легко. Впрочем, судя по своему скромному опыту общения с этой женщиной, она также не думала, что триумвир учитывала чувства и желания капитана.

– Вы очень добры, – сказала она.

– Насколько я понимаю, она сделала это ради корабля. Я также понимаю, что она могла с легкостью от меня избавиться. Наверное, она даже желала моей смерти, узнав, что я сделал с Садзаки.

– Простите, но это было задолго до меня.

– Я убил хорошего человека, – объяснил капитан. – И Илиа знала об этом. Когда превращала меня в то, чем я теперь являюсь, она уже все знала. Полагаю, в первую очередь она хотела убить меня.

– То, что с вами произошло, следует считать искупительной жертвой, – сказала Антуанетта. – Но даже если это не так, даже если вы не имеете отношения к тому, на что пошла Вольева, это не имеет значения. Важно другое: вы спасли сто шестьдесят тысяч человек от неминуемой смерти. А значит, заплатили за свое преступление сто шестьдесят тысяч раз.

– Антуанетта, ты считаешь, что наш мир устроен так просто?

– Джон, я считаю, что цена достаточна, но это только мое мнение. Я всего лишь дочь пилота с Ржавого Пояса.

В разговоре наступила пауза. Капитан присоединил красный ребристый шланг к разъему в шлеме. Интерфейс между реальным объектом – конструкцией из утиля – и виртуальным человеком в скафандре был безупречен.

– Проблема в другом, Антуанетта. Что проку от спасения всех этих людей, если они погибнут здесь, на Арарате?

– Почему вы решили, что все погибнут? Вблизи лагеря ингибиторы пока не появлялись.

– Где гарантия, что не появятся?

– Джон, мы должны учитывать самое неблагоприятное развитие событий. В этом случае нам останется только покинуть Арарат. И вы тот, кому под силу организовать эвакуацию.

Капитан надел шлем и повернул вправо-влево, прилаживая. Визор был поднят, на затененном лице парой ярких полумесяцев блестели белки глаз. Пестрящие цифрами дисплеи бросали зеленые и красные блики на скулы.

– А вы, Антуанетта, не робкого десятка, если прилетели сюда по собственной воле.

– Наверное, сейчас нелучшее время для робких, – ответила она.

– Трусы не нужны никогда, – сказал капитан, опуская визор. – Насчет того, что ты от меня хочешь…

– Да?

– Я подумаю.

Он повернулся и ушел во тьму. И сразу, заслонив Бреннигена от Антуанетты, поднялся смерч рыжей пыли. Словно песчаная буря на Марсе.