1

Посмотрите на мужчину. На его безумные глаза. Что он здесь делает? Что он делает на этой пыльно-золоченой полуазиатской-полуевропейской улочке в своем английском костюме и начищенных до блеска итальянских ботинках? Итальянские палаццо, мавританские дворики, английские готические башенки. Куда он идет? За кем он так спешит, вдруг срываясь на бег? Кажется, он преследует женщину. Но почему? Почему он не может оторваться от нее? Оторвать от нее своих блестящих, возбужденных глаз? Неужели он маньяк? Неужели он преследует свою очередную несчастную жертву?

Да, мужчина преследует женщину. Он идет за ней по пятам, стараясь держаться на расстоянии, но и боясь упустить. И поэтому иногда срывается на бег. Идет за ней по кривой, как полумесяц сабли, улице к английскому консульству. Идет через узкий переулок, что трещит, как переполненный бурдюк, бьется буйством полупустых чанов сгнивших изнутри деревьев. Звенят, трясутся, как массивные серьги в ушах и браслеты на запястьях, бульвары и улицы.

Ее юбка колышется от неспешной походки, полной достоинства, как опахало из пальмовых листьев.

Ему страшно от вида самой женщины, закутанной во все черное. Сердце забилось, затикало, как часовой механизм. «Еще секунда, – пронеслось у него в голове, – и я не выдержу этого напряжения. Раздастся взрыв и ошметки меня красными бабочками полетят во все стороны. Стеклянная крыша атриума прольется ледяным градом и огненным дождем встроенных в потолок лампочек. И наступят полная тишина и безмолвие. Ни этих рыбок в аквариуме, ни успокаивающих мелодий Джо Дассена».

Вот девушка подходит к старинному особняку и толкает массивные дубовые двери британского консульства. Двери лакированы и громоздки, как крышка дорогого гроба. Сердце екнуло. «Ну все, – думает мужчина, – сейчас точно бабахнет». И не спрятаться, не укрыться в своем «Опеле», который он оставил далеко, так как все кругом заставлено машинами и заполнено людьми. Ничего не остается, как сесть на скамью в очередь вместе с другими, ожидающими разрешения на выезд.

2

«Хотя с какой стати взрыв? Может, просто оформляет визу, – взяв себя в руки, подумал Бабенко. – Решили с мужем на зимние каникулы или выходные после конгресса слетать в Лондон. Чего это я так разволновался? Надо держать себя в руках».

Но, с другой стороны, подсознанию не прикажешь. Когда Бабенко впервые увидел жену хозяина в гостиничном ресторане, носящую траур, – глаза-озера, полные грусти и смерти, бабочка-траурница с порхающими ресницами, – он не мог не подумать о ковровых бомбардировках. И это было его первым впечатлением.

«Почему она так несчастна? По кому она носит траур? – подумал тогда Бабенко. – По своему ребенку? Но с какой гордостью и достоинством она несет это свое несчастье! Может быть, причина вовсе не потеря малыша, а умершие взаимоотношения с другим мужчиной, может, она носит траур по любви, которую потеряла?»

Странно, странно. Хотя странно было уже то, что хозяин Мунир Муазович попросил его установить наблюдение за супругой. Будто в последнее время она ведет себя неадекватно. Стала какой-то замкнутой, неразговорчивой. Нет, слишком много странного.

3

Федор Сергеевич познакомился с семьей Галибовых в период выпавшего на них страшного испытания. Он как раз отбывал командировку на Северном Кавказе, когда Галибовы обратились к нему за помощью. Бандиты, называвшие себя террористами, похитили дочку Галибовых Фирдаус и брата Мунира Мансура, потребовав за освобождение выкуп в миллион долларов.

Вначале Галибовы согласились заплатить, но, пока Мунир Муазович спешно собирал деньги, бандиты и вовсе перестали выходить на связь. В ходе следственно-розыскных мероприятий оперативным службам удалось выяснить, что группа, похитившая родственников Галибова, именовала себя ДОМом, что расшифровывалось, ни много ни мало, как «Движение освобождения мира». Руководил группой полевой командир, некто Хагани Абдов.

До создания группы этот Хагани принимал участие в организации взрывов двух многоквартирных домов и засветился в «операциях» по спуску под откос длинных пассажирских составов. Мотивировал он эти теракты тем, что в таких домах жить нельзя, что эти блочные, поставленные друг на друга, квартиры – упаковочный конвейер, который упаковывает в коробки продавшегося глобализму человека и ставит на них штрих-код и маркер ИНН. Поезд, считал Абдов, – тот же самый конвейер домов, но вытянутый в длину. Мол, не каждый может выжить в своей клетушке в многоквартирном доме.

«Мало ли в мире чудиков-социопатов с весенне-осенним обострением, что привыкли внутренние конфликты решать с помощью насилия! Если на каждого сошедшего с ума во время войны или в послевоенной жизни в коммунальной квартире обращать внимание, то и самому недолго спятить!» – решил тогда не принимать близко к сердцу существование группы Федор Сергеевич.

Тем более что в скором времени сумасшедшего бандита и его единомышленников нашли и обезвредили в одном из частных домов-коттеджей, за которые они так ратовали. Бой длился целый день, и в итоге от особняка остались одни обгорелые стены. В глубоком зиндане-подвале, предназначенном для рабов и заложников, среди ликвидированных боевиков нашли труп зачинщика-командира Хагани Абдова. Ребенка Аллы и Мунира обнаружить не удалось, как не удалось выйти и на какой-нибудь другой след, ведущий к Фирдаус.

По мнению Бабенко, малыша использовали для проведения теракта, а когда до них дошло, кого они похитили, то решили получить еще и выкуп.

4

Горю матери, казалось, не должно быть предела. Но, несмотря на тяжелое испытание, к чести Аллы, она не опустила руки и не сдалась. Сердцем она не поверила в гибель своего малыша.

– Я чувствую, – убеждала она мужа, – что дочь жива, я сердцем чувствую, когда она спит, а когда играет. Когда ей спокойно, а когда плохо.

Без ведома мужа, вместе с Комитетом солдатских матерей, пользующимся уважением у боевиков, она отправилась на Кавказ искать своего ребенка. На БТРе объездила всю Чечню и вернулась бледнее смерти.

Окружающие сочли, что это все из-за иррационального нежелания принять трагедию. Сознание цепляется за любую возможность. И, чтобы эти возможности не выходили за рамки реальности, муж нанял для бесед с Аллой психолога.

– Даже если наш ребенок жив, – говорил Мунир, – он мог попасть в любую семью, и ему там будет хорошо. Давай успокойся и прекрати ни к чему не ведущие поиски.

Но Аля не желала успокоиться. Увидев, что ее принимают чуть ли не за сумасшедшую, она замкнулась. Стала необщительной и наотрез отказалась от услуг психолога. Между мужем и женой прошла трещина. Вот тогда-то Мунир серьезно испугался за свою юную жену и принял Федора Сергеевича Бабенко на работу в отель. Одновременно попросил его проследить за Алей. Как бы та в состоянии аффекта не наделала глупостей. Теперь они поняли необходимость квалифицированной охраны.

5

Просьба хозяина – закон, и с тех пор Федор Сергеевич, используя наружное наблюдение, следил за женой Мунира Муазовича. Вот Алла выходит из консульства и берет такси. Вот высаживается на Невском и пытается войти в одно кафе, но ее не пускают секъюрити, шкафами встав на пути. А где же Бабенко? Вот же он. Он идет за ней по пятам. Ведет ее до самого входа в кафе, следя за плавными движениями ее ног. Мечтая увидеть ее щиколотку.

Когда ФСБ впервые увидел ее, тогда еще носящую траур, его словно ударило током. Ее наряд был настолько вызывающ среди всех этих топиков и шорт, что сам Бабенко подумал тогда: что же она скрывает под черным платьем – не бомбу ли? Запретный плод, он слаще вдвойне.

– Нельзя, – говорит охранник. – Просто нельзя.

– У вас здесь что, фэйс-контроль?

– Можно и так сказать.

– И я что, не прохожу фэйс-контроль? – улыбается белоснежной улыбкой Аля. Как можно с такой улыбкой, с такими алыми пухлыми губами, с такими голубыми глазами и густыми ресницами не пройти фэйс-контроль?

– Можно и так сказать! – Охранник невозмутим.

– Но почему? – еще более восхитительно улыбается Алла.

– Мы не обязаны объяснять клиентам. Просто вы не проходите наш фэйс-контроль.

Какое унижение – вот так стоять и отстаивать свои права при толпе зевак! Люди собрались и смотрят, и среди них Федор Сергеевич: прикинулся, что разглядывает меню, выставленное на улицу. А на лице красотки вот-вот сквозь улыбку появятся слезы отчаяния. Соленые огурцы, соленые помидорчики.

Какое унижение! Ну чего ты там стоишь и качаешь права, красотка? Пытаешься что-то доказать, – думает фээсбэшник. – Ясно же, почему тебя не пускают. Посмотри, как от тебя шарахаются люди, как боязливо обходят твой черный балахон. Твой хиджаб, под которым им так и видится пояс смертника. Он идеальное прикрытие смертоносной машины.

Эх, сейчас бы применить свою власть и навыки рукопашного боя и выставить этих идиотов шутами на весь Невский! Один бросок через себя, упершись ногой в грудь. А потом сверкнуть корочкой и вызвать наряд. Обвинить охранников в превышении полномочий и неподчинении представителю закона. Но никак нельзя себя раскрывать. Приходится, еле сдерживаясь, наблюдать со стороны.

6

Понурив голову, Алла идет дальше по Невскому. Заходит в следующее кафе. Не посмотрев на его название, Федор Сергеевич ныряет за ней в помещение, разделенное на две части, на два больших зала. Посредине, напротив двери, барная стойка, возле которой толкаются официанты, получая заказанные блюда.

Надо проскочить быстро, пока девушка стоит спиной к дверям и столикам в соседнем темном зале. Столики деревянные, стены обшиты деревянными панелями и расписаны китайскими миниатюрами. Все нежного персиково-коричневого оттенка. Пахнет светлым шоколадом, кофейно-молочным коктейлем и ванилью.

Официантка приносит меню, и Бабенко медленно листает его, пока Алла пытается дозвониться и, всхлипывая, что-то кому-то рассказывает в трубку. Слез она уже не сдерживает.

«Кому это, интересно, она звонит?» – напрягся Бабенко. Он давно поймал себя на мысли, что в глубине души ему было бы приятно подтвердить свою догадку о нелюбви Али к мужу. Но ему бы совсем не хотелось обнаружить наличие у Али любовника или ухажера.

«Странные люди – эти мусульмане, – думает Бабенко, издали наблюдая за Алей. – Зачем лишний раз вызывать на себя огонь негативных эмоций? Вот же в театре «Лицедей», в группе по изучению театрального мастерства, она преображается и позволяет себе снять платок».

Опять Бабенко вспоминал, что Аля привлекла его внимание сразу, как только они познакомились. Эта девочка зачаровала его, как сама смерть, и везде, где бы он ее ни встречал: в гостинице, где, по сути, руководил всей службой безопасности; дома, куда теперь, как друг семьи, Бабенко имел доступ, – везде она поражала его своей красотой и милой улыбкой. «Она моя смерть!» – не раз говорил себе Бабенко.

7

Как опытный следователь, Федор Сергеевич нюхом чувствовал опасность для себя. И пока Аля заказывала фруктовый мусс из абрикосов и персиков и кофе-эспрессо, набирала чей-то номер, а потом еще долго с кем-то разговаривала, он все думал и думал о череде смертей и несчастных случаев, что напрямую были связаны с его нелегкой службой.

А подумать, действительно, было о чем. В последнее время что-то молодежные группировки активизировались. Скинхеды убили несколько человек и даже не пощадили маленькую таджикскую девочку. Антиглобалисты, лимоновцы. Взрыв безоболочного устройства в «Макдоналдсе» здесь же, на Невском.

Но больше всего Бабенко волновала некая группа «ХУШ». Пока не выявленная, а значит, неизвестно что от нее можно ожидать.

А тут еще это убийство профессора, которого, конечно, в наше-то время могли убить и просто за пиджак или за неуважительную отмашку.

Но Бабенко интуитивно чувствовал, что неспроста все это. И что смерть профессора каким-то образом переплетена и связана с закрытым делом девятимесячной давности.

8

Тогда в автобусе, только что отошедшем от университетской остановки, раздался мощный взрыв, унесший много юных жизней. По счастливой случайности, больших жертв удалось избежать. Взрыв произошел не на самой остановке, на которой большая часть студентов сошла, а спустя две минуты, когда автобус, отъехав метров на сто, перевалил через лежачего полицейского.

Удар взрывной волны был такой силы, что выбило окна в основном корпусе и близлежащих зданиях. Четырнадцать человек погибли на месте.

Автобус немецкой фирмы «MAN» работал на газу, и первой версией был взрыв газового баллона. Но потом среди стекол и вылетевших в окна кусков плоти оперативники обнаружили мелкие винтики, шайбы, гайки и саморезы. И, хотя винтиков было немного, они неизбежно породили версию о теракте. А уже после взрыва самодельного устройства взорвался и газовый баллон.

Автобус выгорел дотла, и его каркас больше походил на скелет горбатого неандертальца. Следственная группа, возглавляемая шефом Бабенко, Константином Геннадьевичем Бабушкиным, сделала вывод: либо акция носила устрашающий характер, либо это были криминальные разборки на рынке пассажиро-транспортных перевозок.

9

Стали разбирать список жертв. Семерых опознать удалось – и то по спискам пропавших студентов и показаниям вышедших на остановке. А одного нет. ДНК-экспертизу делать не стали, так как родственники не объявились. Возможно, этот восьмой и был террористом. А может, просто одиноким, никому не нужным человеком.

Поскольку во время теракта все находящиеся в автобусе, включая водителя, погибли, трудно было выяснить, кто именно был носителем смертоносной машины. Криминалисты выяснили – эпицентр находился в задней правой части автобуса. Взрыв произошел на уровне полутора метров от пола. Или чуть ниже, где-то в районе пояса или груди взрослого человека.

Возбудили уголовное дело по двум статьям: «Убийство двух и более лиц общественно-опасным путем» и «Незаконное хранение и транспортировка взрывчатых веществ».

Интересно, что взрыв был мощностью, равной трем килограммам в тротиловом эквиваленте. Для террористов это было нехарактерно и слишком сильно. Обычно даже в самых громких преступлениях использовалось два килограмма.

Стали строить версии. Чего только не предположили! Но большинство экспертов все более склонялось к неосторожному обращению со взрывчатом веществом. Среди погибших были студенты химического факультета, имевшие доступ к химическим реактивам. Может, кто-то из студентов сделал взрывчатку и та сдетонировала от встряски на лежачем полицейском. Тем более следующая остановка была рядом с лабораториями университета.

10

То, что враг был невидим и не опознан, раздражало больше всего. Конечно, для населения хорошо, что очертания взрывателя так и остались размытыми. Теракт не получился адресным, не упал к ним в почтовый ящик через картинку телевизора. Для террористов, если это теракт, главное было поразить осколками ужаса всю страну. Проникнуть в каждый дом и каждое сознание. С этой точки зрения силовые структуры часть информационной войны выиграли.

Но ФСБ это бесило. Террористами сегодня могли оказаться кто угодно. Радикалы славянской или кавказской национальности, любая крайне правая или крайне левая молодежная организация. Любой обиженный придурок-психопат в связи с весенним обострением мог подорвать и себя, и своих близких. Даже мотив ревности к более удачливому сопернику исключать было нельзя. Хотя соперник и сама девушка даже могли и не подозревать о своем счастье.

А им, фээсбэшникам, теперь разбираться во всех этих хитросплетениях. Федор Сергеевич был включен в штаб по расследованию ЧП только потому, что погибло много студентов. А молодежь проходила по его ведомству. Мало ли – вдруг это студенческие разборки?

Ему-то и было поручено прощупать почву в лабораториях. До этого тщательно проверили и осмотрели места жительства всех погибших, но никаких следов изготовления взрывчатки не нашли. Вот тогда Бабенко и познакомился с профессором Степаном Ивановичем Петровым.

Профессор заведовал химической лабораторией и, сказать прямо, не очень охотно сотрудничал со следствием, ссылаясь на большую занятость. Он заявил, что никакого оружия у них быть сделано не может. А тем более секретного. И если все-таки было сделано, то за его спиной, и он ничего об этом не знает. А студенты все могут, они сегодня шибко талантливы и предприимчивы. Последнее – в свете трагических событий – было произнесено чересчур иронично.

Но криминалисты, проведя обследование лаборатории, ничего подозрительного не обнаружили. Да и студенты толком ничего сказать не могли.

11

Дело было явным глухарем. И его положили в долгий ящик. Почти закрыли в связи со смертью основных подозреваемых в толстой картонной папке. Еще бы! Находившихся в самом сердце взрыва разметало на такие мелкие кусочки. А винтики могли быть просто рядом с эпицентром, например, в грудном кармане пиджака конструктора.

Но Федор Сергеевич всегда держал это дело в голове, зная, что глухарь может всплыть и прочирикать. «Ведь неспроста взрыв был такой силы, – думал Бабенко тогда. – Наверняка он был направлен на циничное уничтожение всех пассажиров до единого». Взрывная волна вызвала вторую волну – ненависти и злобы. И неприятия к серо-черному цвету золы и траура. Хотя не было доказано, что взрыв – дело рук смертников-шахидов, но земля, как известно, полнится черными слухами.

Подозрительных фамилий среди опознанных жертв не было. Но, возможно, что перевозчика взрывчатки использовали втемную. И теперь эта взрывчатка не выходила у Бабенко из головы. Он сам лично потребовал сравнить результаты химического анализа обгоревшего тела профессора Петрова с результатами анализа, полученными после того взрыва в автобусе.

А пока результаты не пришли, ничего не оставалось делать, как сидеть в кафе и, ковыряя ложкой в тарелке, проводить анализ ингредиентов странного на вкус слоеного пирожного. Да наблюдать издали, как болтает по телефону, ковыряя свой мусс, жена хозяина.

12

Но вот Алла захлопнула крышку мобильного телефона, встала и, не доев десерт, вышла на улицу. Интересно, куда она сейчас направится? По тому, что Алла пошла к Московскому вокзалу, Бабенко уже мог предположить, что она идет в организованный ею центр для бездомных «Эрмитаж». Центр – это громко сказано. Скорее обычная столовая с медицинским кабинетом.

Однажды, на Рамазан-байрам, после долгого месяца поста, они с подругами решили не просто раздать полагающуюся милостыню, а на эти деньги накормить обездоленных. Купили продуктов, наварили каши. И так им понравилась роль матери Терезы, что они решили и дальше, уже на постоянной основе, кормить, мыть и оказывать посильную медицинскую помощь сто восьмым. И хотя рацион был не ахти какой – в основном супы да каша, для бомжей и это было уже значительно. В назначенный час они толпами собирались у дверей, чтобы подставить свои миски. По записи раз в две недели они имели право пройти медицинский осмотр, принять душ и сменить белье.

Так думал Бабенко сидя в машине и ожидая, когда из своей богадельни появится жена хозяина. «Может, пока выйти и размять ноги?» – потянулся Федор Сергеевич, вспоминая, как рано утром во вторник, прогуливаясь возле дома Аллы, разговорился с одним пареньком-студентом во дворе. Вроде бы говорили о всякой ерунде, но за болтовней время ожидания пролетело незаметнее.

«Нет, не стоит, с минуты на минуту она появится». – По опыту наблюдения Федор Сергеевич знал, что сердобольная Алла долго не выдерживала въевшегося в одежду и стены смрадного запаха. Она не могла подолгу смотреть на изуродованные, истощенные тела. Это на расстоянии хорошо быть меценатом и благотворителем. «А когда к тебе подходят и настойчиво дергают за руку вонючие попрошайки, ты даже смотреть в их сторону не можешь», – думал Бабенко, наблюдая, как к его машине подходит парень с ведром и тряпкой.

Встав перед капотом, парнишка жестами настойчиво предлагал помыть машину. Обычно Федор Сергеевич отказывал подобного рода навязчивым экспроприаторам. Хотел он отмахнуться и в этот раз, мол, и так чистая. Но так как он знал, что в этот момент красивая девушка возится с грязными, вонючими бомжами, ему стало стыдно вот так запросто дать мальцу от ворот поворот. Порывшись в карманах и не найдя мелочи, ФСБ все-таки попросил мальчишку отойти от машины.

И тогда беспризорник плюнул на лобовое стекло и побежал.

Психанув, Бабенко хотел было уже броситься за хулиганом вдогонку, но тут как раз из дверей богадельни появилась Алла.

13

Оглядевшись, жена хозяина снова вдоль по Невскому двинулась к центру. Неужели, насмотревшись на страдальцев, она раздала все деньги и теперь будет добираться домой на метро? Но нет, девушка свернула на Садовую и пошла в сторону Дома кино, не доходя до которого, свернула в арку с вывеской «Салон красоты». Что ж, в человеке все должно быть прекрасно: и душа, и тело.

Поскольку салон красоты находился в одном из дворов, тут же собирались и устраивали свои сейшны молодые рокеры. На импровизированной сцене-крыльце они по очереди пели песни под гитару и читали свои стихи. Хиппи, панки, готы. Все по его профилю. Все могли быть террористами.

«Скоро я уже стану параноиком», – подумал Бабенко.

– Проходите, не стесняйтесь, – пригласила Федора Сергеевича жизнерадостная девочка с сияющим лицом.

– Да я и не стесняюсь, – улыбнулся он в ответ.

Стоя в подворотне и слушая песни молодежи, Бабенко поразился, сколько в них боли, отчаяния, одиночества, насилия и агрессии. По статистике, вспомнил он, количество покушений и убийств в России за девять последних месяцев достигло восемнадцати тысяч. И эта внутренняя война, что уже пришла в каждый дом и каждый двор, началась не сегодня. Она результат отчужденности, одиночества, безразличия, разорванных социальных связей и ощущения несправедливости. А для разрешения такого набора проблем социально не устроенный человек легко подберет любую идеологию. Сюда до кучи можно привязать хоть сатанизм, хоть фундаментализм, хоть левый радикализм.

Выйдя из тени арки и сев на скамью, Федор Сергеевич слушал выступление за выступлением, искоса наблюдая, как в салон красоты одна за другой заходят гламурные красотки из высшего общества. Девушки, что пели в подворотне, были не очень красивы и почти не ухожены. Интересно, чувствуют ли они себя убогими аутсайдерами в ситуации острого социального расслоения и при культе богатства и тела? Вот они – два совершенно разных непересекающихся отчужденных мира.

«И только моя Аля соединяла в себе оба этих мира! – делал Федор Сергеевич для себя заметки в ежедневнике. – Завтра надо будет взять распечатку ее разговоров и узнать у хозяина, собираются ли они в Англию».

Бабенко понимал, что сегодняшнее наблюдение вряд ли к чему-то еще приведет. А значит, наружку можно сворачивать. Скоро с работы вернется супруг Мунир Муазович и всего скорее Алла после салона красоты направится домой порадовать своего благоверного. Эти восточные женщины все лучшее оставляют для мужей, а по улице ходят в скафандре.

Но уходить не хотелось. Вот так бы сидеть и слушать стихи и песни, ни о чем больше не думая.