Глава 40

Когда его вытащили из утробы саркофага, он дрожал. Он чувствовал себя как человек, которого откопали из-под снега. Лица людей, стоящих стояли вокруг, начинали различаться, но ни одно из них не показалось знакомым. Кто-то укутал его тощие плечи термоодеялом. Люди молчали. Они понимали, что он вряд ли способен общаться, и давали ему время придти в себя.

Пару минут Клавейн сидел на краю криогенной камеры, пока не почувствовал, что в состоянии встать на ноги. Сделав несколько шагов, он споткнулся, но умудрился сделать вид, будто неожиданно захотел опереться о бронированный наличник иллюминатора. Заодно можно было взглянуть наружу. Но там не было ничего — только чернота и его собственное призрачное отражение на переднем плане. Оно напоминало маску: затененные глазницы казались пустыми дырами, за которыми был только космический вакуум. Клавейн испытал приступ дежа вю: когда-то он уже находился здесь и созерцал свое отражение, похожее на маску. Он терпеливо тянул ниточку, разматывая клубок воспоминаний. Да. Дипломатическая миссия, которую в последний момент все-таки решили провести. Шаттл, несущийся к оккупированному Марсу, предстоящее столкновение со старым врагом и другом по имени Галиана… Уже тогда — четыреста лет назад, а теперь уже больше — он чувствовал себя слишком старым для этого мира, слишком старым для роли, которую ему навязали. Знать бы тогда, что ему еще предстоит… Он либо рассмеялся бы, либо сошел бы с ума. Тогда казалось, что жизнь уже кончена, хотя это было только начало, в настоящее время едва отличимое от воспоминаний детства.

Он снова посмотрел на людей, которые его разбудили, потом на потолок.

— Притушите свет, — сказал кто-то.

Отражение исчезло. Теперь Клавейн мог разглядеть в иллюминаторе нечто, кроме черноты. Рой звезд, усеявших полнеба. Красные, голубые, золотые и льдисто-белые. Некоторые ярче, некоторые бледнее… Но Клавейн не узнавал ни одного созвездия. Все, что могло сказать ему расположение светил, втиснутых в небольшой сектор пространства — что корабль все еще двигается со скоростью, близкой к световой.

Клавейн обернулся.

— Сражение состоялось?

— Да, Клавейн, — бледная темноволосая женщина заговорила от всей группы. В ее голосе звучала теплота, но не было той абсолютной уверенности, которую он ожидал услышать. — Все кончено. Мы столкнулись с тремя кораблями Объединившихся, один уничтожили, остальные два повредили.

— Только повредили?

— Симуляции не позволяют сказать точнее, — ответила она.

Она подошла ближе и поднесла к его губам колбу с коричневой жидкостью. Клавейн разглядывал лицо и волосы женщины. В них было что-то знакомое. Он поймал проблеск, высветивший те же древние воспоминания, которые потревожило его собственное отражение в иллюминаторе.

— На, выпей. Восстановительные медишны из аптечки Илии. Тебе станет намного легче.

Клавейн взял колбу, понюхал… Пахло шоколадом, хотя он ожидал почувствовать аромат чая. Клавейн сделал несколько глотков.

— Спасибо, — сказал он. — Ничего, если я спрошу, как тебя зовут?

— Конечно, — ответила женщина. — Я Фелка. Ты хорошо меня знаешь.

Клавейн снова посмотрел на нее и пожал плечами.

— Кажется, мы знакомы…

— Пей. Думаю, тебе это нужно.

Память возвращалась урывками. Так город оживает после аварии в сети электроснабжения. Квартал за кварталом, совершенно беспорядочно; подручные осветительные приборы мерцают и гаснут, прежде чем восстановится нормальное освещение. Но он уже почувствовал себя неплохо. Однако ему по-прежнему приходилось принимать медишны: каждый прием предназначался для восстановления определенной функциональной зоны мозга, каждая производила более точную регулировку. Перед каждым приемом Клавейн строил такие рожи, что смотреть было страшно. Под конец он клятвенно пообещал себе, что до конца своих дней не прикоснется к шоколаду.

Через несколько часов Клавейн пришел к выводу, что за его нервную систему можно не беспокоиться. Оставались мелкие детали, которые он помнил не очень четко. Но амнезия оттаивания — явление настолько распространенное, что считается почти нормальным. Клавейну выдали легкий биомониторинговый «камзол» наподобие тех, что носили средневековые герольды, и долговязого слугу цвета старой бронзы в качестве сопровождающего, после чего отпустили на все четыре стороны.

— Можно поинтересоваться, для чего вы меня «отогрели»? — спросил Клавейн.

— Про это потом поговорим, Клавейн, — отозвался Скорпио — судя по всему, он был при исполнении. — Нам спешить некуда.

— Но нам надо принять какое-то решение. Верно?

Свин покосился на одного из командиров — девушку по имени Антуанетта Бакс. У нее были огромные глаза и целая галактика веснушек на носу. Клавейн чувствовал, что воспоминания, связанные с ней, еще не выплыли на поверхность. Антуанетта кивнула, но почти незаметно.

— Само собой, — сказал Скорпио. — Не для того, чтобы на тебя полюбоваться. На самом деле проблема — дерьмо дерьмом, и без света ясно.

Это место, скрытое в недрах огромного корабля, как будто принадлежало другой части Вселенной. Просторная поляна, поросшая травой, была окружена деревьями и накрыта, словно куполом, синтетическим голубым небом. Голографические птицы — попугаи, птицы-носороги и прочая крылатая мелочь — проносились между стволами, словно кометы, окрашенные в спектрально чистые цвета. Вдали журчал подозрительно реальный водопад, который низвергался в крошечное озерцо, порождая облако жемчужно-голубой водяной пыли.

Фелка вела Клавейна по мягкому ковру прохладной блестящей зелени. Длинное черное платье ниспадало до пят и волочилось по росистой траве, но Фелку это не беспокоило.

Они присели на пеньки с отполированными до зеркала срезами, лицом друг к другу. Кроме птиц, здесь никто не мог помешать их уединению.

Клавейн огляделся. Сейчас он себя чувствовал намного лучше. Память почти полностью восстановилась, и лишь один фрагмент упорно не желал становиться на место.

— Это ты создала, Фелка?

— Нет, — осторожно ответила она. — А почему ты спрашиваешь?

— Потому что это немного напоминает лес в сердце Материнского Гнезда. Мне так кажется. Там, где у тебя была мастерская. За исключением, конечно, гравитации.

— Значит, ты все вспомнил.

Клавейн почесал щетинистый подбородок — кто-то заботливо сбрил ему бороду, пока он спал.

— Обрывки, осколки… Из того, что произошло перед тем, как меня заморозили — почти ничего.

— Что ты помнишь?

— Ремонтуа покинул нас, чтобы установить контакт с Силвестом. Ты собиралась уйти вместе с ним, но затем передумала. Кажется, это все. Вольева погибла, верно?

Фелка кивнула.

— Мы эвакуировали людей с планеты. Вы с Илией договорились поделить оставшиеся орудия. Она взяла «Штормовую Птицу», загрузила в нее агрегаты, сколько поместилось, и полетела прямо в сердце машины Подавляющих.

Клавейн покачал головой и тихонько присвистнул:

— И как, это что-то изменило?

— Вообще ничего. Но выглядело впечатляюще.

Он улыбнулся.

— Меньшего я от нее и не ожидал. А еще что было?

— Хоури и Овод… ты помнишь их? Эти двое присоединились к Ремонтуа и отправились на Гадес. У них были шаттлы, они добрались до «Зодиакального Света» и запустили системы самовосстановления. После этого осталось только поддерживать снабжение сырьем — корабль сам себя отремонтирует. Это потребует времени — как полагает Хоури, достаточно, чтобы наладить контакт с Силвестом,

— Она говорила, что уже побывала в Гадесе, — Клавейн сорвал несколько травинок, раздавил их и понюхал зеленые пятна, оставшиеся на пальцах. — Я не знал, как это понимать. Но Илиа, кажется, ей верила.

— Рано или поздно мы все выясним, — сказала Фелка. — После того, как им удастся наладить контакт… сколько бы это ни заняло времени… они возьмут «Зодиакальный Свет», покинут систему и последуют нашей траектории. Что касается нас… так вот, это все еще твой корабль, Клавейн. Правда, текущими проблемами занимается Триумвират — Кровавый, Круз и Скорпио. Их избрали большинством голосов. Хотели выбрать Хоури, но она решила остаться после эвакуации.

— Если память мне не изменяет, удалось спасти сто шестьдесят тысяч человек, — произнес Клавейн. — Это сильно отличается от истины?

— Нет, все правильно. На самом деле, впечатляет — пока не понимаешь, что сорок тысяч спасти не удалось…

— Что-то пошло не так? Если мы не смогли вмешаться…

— Нет, Клавейн, — ее тон стал назидательным, словно она указывала на ужасную ошибку, которую он совершил в ходе политической компании. — Нет. Ты не должен так думать. Посмотри, что произошло.

Они находились достаточно близко и могли общаться способом Объединившихся. Фелка проецировала в его сознание образы, картины из сцены гибели Ресургема. Клавейн видел последние часы планеты. Гравитационный бур Волков — то, что все называли орудием Подавляющих — пробил отверстие в самое сердце звезды, воткнув невидимое жало в раскаленное термоядерное ядро. Диаметр скважины не превышал нескольких километров в самом широком месте, и плазма вырвалась наружу под огромным давлением. Звезда истекала кровью, но процесс не напоминал бесконтрольное кровопускание. Тонкую струю раскаленных продуктов ядерного синтеза изогнули дугой, которая чуть расширялась и охлаждалась по мере удаления от поверхности звезды. Скорость потока составляла половину световой. Сдерживаемый и направляемый гравитационными импульсами, которые его породили, поток образовал плавную параболу, которая упиралась в дневную сторону Ресургема. В точке столкновения ширина плазменной струи составляла почти тысячу километров. Эффект оказался катастрофическим и наступил почти мгновенно. Атмосфера испарилась в ослепительной вспышке, через секунду испарились ледяные шапки и несколько водоемов. Обезвоженная, лишенная воздуха кора начала плавиться, словно лицо планеты превращалось в чудовищный вишнево-красный ожог. Луч проникал все глубже, на сотни километров, выбрасывая в космос сгустки расплавленной породы. Тем временем сейсмические волны уже обогнули планету и встретились на ночной стороне, уничтожив все живое — каждое человеческое существо, каждый организм, что люди привезли на Ресургем. Впрочем, жизнь на планете была все равно обречена. Через несколько часов гибнущая планета завершила бы оборот, последовательно подставляя обезумевшему светилу каждый дюйм своей поверхности. Поток продолжал свой чудовищный путь, поступающая из звезды плазма не иссякала. Он давно сжег кору Ресургема, но продолжал вгрызаться в изуродованное ядро.

Три недели спустя от Ресургема остался дымящийся бесформенный сгусток, похожий на головешку диаметром четыре пятых от первоначального. Затем луч обрушился на другую цель, и там повторилось то же самое. Материя истекала из сердца Дельты Павлина, оставляя холодную пустую оболочку. В дальнейшем реакции синтеза в ядре неизбежно прекратятся. По словам Фелки, этот момент еще не наступил — по крайней мере, если верить сигналам, которые удавалось получить из системы. Последним сигналом, который оповестит о том, что это произошло, станет грандиозный взрыв.

— Вот видишь, — сказала она, — нам на самом деле очень повезло. Мы смогли спасти очень многих. Остальные погибли, но не по нашей вине. Мы просто сделали все, что могли в данных обстоятельствах. И нет смысла казнить себя. Не появись мы здесь, погибли бы все. Флот Скейд не в счет. Они бы не стали вести переговоры.

Клавейн вспомнил вспышку, в которой погибла «Ночная Тень». И Галиана — необратимо, навсегда. Это было сделано по его приказу. Даже сейчас он чувствовал боль.

— Но ведь Скейд мертва, верно? Я взорвал ее вместе с кораблем. Другие корабли флота действовали каждый сам по себе, даже когда мы вступили с ними в бой.

— Ну да, — уклончиво отозвалась Фелка.

Клавейн проследил взглядом за пурпурным ара, который перелетал от дерева к дереву.

— Я могу консультировать вас по стратегическим вопросам, но не испытываю ни малейшего желания стать капитаном и владельцем этого корабля. Для начала, это не мой корабль. Вольева могла говорить что угодно. Во-вторых, я слишком стар, чтобы командовать. И в любом случае, зачем я нужен этому кораблю? У него есть свой собственный Капитан.

Голос Фелки стал вдвое тише.

— Значит, ты помнишь Капитана?

— Я помню, что сказала Вольева. Но не припоминаю, чтобы разговаривал с самим Капитаном. Он все еще при делах — в том смысле, как она говорила?

— Все зависит от того, что ты называешь «делами», — очень осторожно ответила Фелка. — Его инфраструктура до сих пор цела, но с тех пор, как мы покинули Дельту Павлина, он ничем не проявляет себя как разумное существо,

— Получается, Капитан мертв?

— Нет, я бы так не сказала. Если верить Вольевой, от него зависит работа чуть ли не всех корабельных систем. Она рассказывала: когда Капитан в очередной раз входил в ступор, это выглядело так, словно на борту отключали энергию. Ничего подобного не происходит. Корабль все еще заботится о себе, поддерживает работу устройств, производит саморемонт и иногда модернизацию.

Клавейн кивнул.

— Может быть, Капитан действует бессознательно? Он перестал быть разумным существом… как пациент, у которого сохранились базовые мозговые функции, но не более того?

— Это все, что мы можем предположить. Но дальше предположений дело не идет. Иногда у него бывают короткие проблески разума. Тогда корабль делает для себя некоторые вещи без команды или необходимости. Вспышки творчества. Словно Капитан до сих пор здесь, но спрятался еще глубже.

— Возможно, он оставил тень самого себя, — сказал Клавейн. — Бессознательную оболочку, которая тупо воспроизводит поведенческие образцы.

— Чем бы это ни было, Бренниген искупил свою вину. Он сделал нечто ужасное, но в итоге спас сто шестьдесят тысяч жизней.

— И Лайл Меррик тоже, — добавил Клавейн, впервые с момента пробуждения вспомнив секрет корабля Антуанетты и самопожертвование человека, заменявшего субличность «Штормовой Птицы». — Два искупления по цене одного? Думаю, для начала неплохо, — он отколол щепочку и повертел в пальцах, — Итак, что произошло, Фелка? Зачем меня разморозили, хотя знали, что это может стоить мне жизни?

— Сейчас увидишь, — ответила она и посмотрела в сторону водопада.

Клавейн недоуменно проследил за ее взглядом. Только что они были совершенно одни… но теперь у самого уреза воды, у подножья водопада кто-то стоял. Туман чуть размывал очертания.

Но он узнал эту женщину.

— Скейд…

— Привет, Клавейн, — произнесла она, но не сделала ни шага в его сторону.

Ее голос звучал глухо — акустика в помещении была не самая лучшая. Клавейн ощутил приступ раздражения, почти гнева. Похоже, его просто дурачат.

— Бета-копия, как я понимаю? — произнес он, обернувшись к Фелке. — Похоже, Производителю Работ удалось выкроить достаточно рабочей памяти, чтобы засунуть по одной Скейд на каждый корабль.

— Да, это «бета», — она уверенно кивнула. — Но в остальном все немного иначе. Правда, Скейд?

— Данная бета-симуляция сделана совсем недавно, Клавейн, — Скейд слегка повернулась, демонстрируя свое металлическое тело. — Мой оригинал отправил ее тебе во время сражения.

Клавейн помотал головой.

— Извини… Может быть, у меня проблемы с памятью, но твой оригинал я уничтожил до сражения. Это я помню очень хорошо. Я взорвал «Ночную Тень» вскоре после того, как спас Фелку.

— Это только твои воспоминания. Впрочем, примерно так оно и было.

— Ты не могла уцелеть, Скейд, — упрямо произнес Клавейн, словно его вера могла рассеять призрачную фигуру, которая сейчас стояла перед ним.

— Я никогда не теряю голову, Клавейн. Я была уверена, что ты уничтожишь «Ночную Тень», после того как забрал Фелку. По правде сказать, у меня были некоторые сомнения. Сотворить такое, когда у меня на борту Галиана… — она улыбнулась, и на ее лице появилось нечто близкое к восхищению. — Я напрасно сомневалась, верно? Ты оказался куда более безжалостным противником, чем я могла себе вообразить — даже после того, что ты со мной сделал.

— У тебя находилось тело Галианы, а не Галиана, — ровно произнес Клавейн. — Я всего лишь дал ей покой. Это следовало сделать сразу после ее смерти, много лет годы назад.

— Но ты же сам в это не веришь. Ты всегда знал, что это не конец, а тупик.

— Это все равно что смерть.

— Но шанс выйти из тупика есть всегда, Клавейн. Не сейчас, так в будущем. Когда-нибудь она могла бы избавиться от Волка… — голос Скейд стал вкрадчивым. — Ты в это верил. Ты верил, что когда-нибудь ее можно будет вернуть.

— Я поступил так, как должен был поступить, — отрезал Клавейн.

— Такая жестокость… Ты меня восхищаешь. Ты куда больший «паук», чем кто-либо из нас.

Клавейн встал и подошел к воде. Теперь между ним и бета-симуляцией осталось несколько метров. Из-за тумана она казалась призраком, парящим над землей.

— Я поступил так, как должен был поступить, — повторил он. — И всегда поступал именно так. Я не жесток, Скейд. Будь я жестоким, я бы не чувствовал боли.

— А ты чувствовал?

— Это самое отвратительное, что я совершил в своей жизни. Я выкинул ее любовь из Вселенной.

— Сочувствую, Клавейн.

— Как ты смогла выжить, Скейд?

Она провела пальцем по шее, словно отрезала плоть от доспехов.

— Как только вы с Фелкой улетели, я отсоединила свою голову и поместила ее внутрь маленькой ракеты. Ну, разумеется, ввела себе интерглиальные медишны — чтобы мозг выдержал ускорение. Потом запустила ракету с кормы «Ночной Тени», в сторону своей эскадры. Маленький снаряд… Я знала, что ты его не заметишь — тебя беспокоило только то, что летит в сторону твоего корабля. Ну вот… ракета вышла из зоны обнаружения твоих приборов, а потом активизировала систему генерации направленного пульс-сигнала. Один из звездолетов направился в мою сторону, сбросил скорость… Ракету поймали и доставили на борт, — Скейд улыбнулась и на секунду прикрыла глаза. — На одном из кораблей находился доктор Дельмар… к сожалению, на том самом, который вы уничтожили. Правда, свою задачу он все-таки выполнил. Он успел создать мой клон. Реинтеграция прошла на удивление успешно. Попробуй как-нибудь, не пожалеешь.

— Значит… — он не находил слов. — Ты опять… целая?

— Да, — колко ответила Скейд, словно это вызывало у нее легкое сожаление. — Именно так. Снова. Целая и невредимая.

— Тогда зачем ты… в таком виде?

— Чтобы ты не забывал, Клавейн. Чтобы ты всегда помнил о том, что со мной сделал. Понимаешь я все еще в космосе. Мой корабль уцелел. Получил повреждения, да… но и твой тоже. Я не из тех, кто сдается. И я получу то, что ты у нас украл.

Клавейн повернулся к Фелке, которая спокойно наблюдала за ними.

— Это правда? Скейд все еще там?

— Точно неизвестно, — ответила она. — Мы знаем лишь то, что рассказала «бета». Может быть, она специально вводит нас в заблуждение. Но в таком случае Скейд проявила удивительную прозорливость. Она даже создала эту копию до уничтожения «Ночной Тени».

— А корабли?

— Поэтому мы тебя и разбудили. Они… там. Мы уже регистрируем потоки излучения.

Фелка рассказала, что корабли Объединившихся пронеслись мимо на скорости, равной половине световой относительно «Ностальгии по Бесконечности» — в полном соответствии с результатами моделирования. Орудия были развернуты и последовательно активированы с точностью хореографической постановки или фейерверка. Противник использовал корпускулярные «лучевики» и тяжелые электромагнитные пушки. «Ностальгия» отстреливалась подобными же орудиями, но меньшего калибра, выводя под их прикрытием два орудия класса «ад». Обе стороны использовали приманки и обманные маневры, а когда сражение перешло в решающую стадию, корабли не раз подвергались жестоким перегрузкам, уходя с траекторий, которые мог предсказать противник.

Ни одна сторона не могла заявить о своей победе. Одно судно Объединившихся было уничтожено, два других получили тяжелые повреждения, но Клавейн считал, что это немногим лучше поражения. Два врага почти так же опасны, как и три.

Однако ситуация могла быть намного хуже. «Ностальгия по Бесконечности» тоже не осталась невредимой — но ничего такого, что не могли бы устранить ремонтные системы. Ни одного из находящихся на борту не ранило, ни один жизненно важный узел не был задет.

— Нам нельзя расслабляться, — сказала Фелка.

Клавейн отвернулся от образа Скейд.

— Извини?

— Два корабля уцелело, помнишь? Они разворачиваются. Медленно, но верно, и явно собираются нас преследовать.

Клавейн усмехнулся.

— Пусть разворачиваются. На этот маневр уйдет не один световой год.

— Не обязательно, если у них есть установки контроля инерции. Я знаю, что ты скажешь: установки могли пострадать во время боя. Даже так: ты не думаешь, что их сумеют отремонтировать.

Она посмотрела на Скейд, но бета-копия никак не отреагировала. Казалось, она превратилась в статую, которую поставили здесь для красоты.

— Отремонтируют, если такое в принципе реально, — отозвался Клавейн.

Фелка удовлетворенно кивнула.

— Триумвират попытался смоделировать ситуацию. При определенных условиях мы можем играть с ними в догонялки сколько будет необходимо — по крайней мере, пока находимся в нормальной системе отсчета. Все, что нам нужно — понемногу подбираться ближе и ближе к скорости света. Но как это сделать? У меня найдется не слишком много рецептов.

— У меня тоже.

— В любом случае, это нереально. Например, нам надо остановиться, чтобы произвести ремонт. Вот почему мы тебя разбудили, Клавейн.

Он вернулся к пеньку, на котором сидел, опустился на него и услышал, как хрустнули колени.

— Если надо выбирать, то хотя бы из двух вариантов. Правильно?

— Конечно.

Она снова смолкла. Клавейн терпеливо ждал, прислушиваясь к успокаивающему журчанию водопада.

— Так что ты предлагаешь?

Фелка заговорила так, словно нарушала благоговейную тишину.

— Мы уже далеко. В девяти световых годах от Дельты Павлина, и в радиусе пятнадцати светолет нет ни одной колонии. Но у нас прямо по курсу бинарная система. Две холодные звезды. Это широкая пара, и у одной из звезд есть планетная система со стабильными орбитами. Планеты «зрелые» — им не меньше трех миллиардов лет. Одна — с двумя маленькими лунами — расположена в зоне, пригодной для обитания. По нашим данным, у нее кислородная атмосфера и много воды. Мы даже обнаружили в атмосфере скопления хлоробактерий.

— Терраформирование?

— Нет. Никаких намеков на то, что люди побывали здесь хотя бы раз. Думаю, есть только одно объяснение.

— Трюкачи.

Она была явно рада не озвучивать эту версию.

— Это давно замечено: чем дольше мы будем осваивать Галактику, тем чаще будем натыкаться на миры Трюкачей. Так что не стоит удивляться, если мы нашли еще один.

— Говоришь, прямо по курсу?

— Ну, не совсем… но почти. Мы можем сбросить скорость и подойти туда. Если этот обычная колония Трюкачей, то там должны быть участки суши. Достаточно крупные, чтобы создать несколько поселений.

— «Несколько» — это сколько?

Фелка улыбнулась.

— Вот доберемся, тогда и узнаем, верно?

Клавейн принял решение — по правде говоря, просто благословил очевидный выбор, — а затем вернулся в свой саркофаг. В его команде было несколько медиков, но все их обучение ограничивалось поспешной загрузкой воспоминаний. Но Клавейн поверил, когда они сообщили, что ему не пережить более одного-двух циклов заморозки и отогревания.

— Но имейте в виду, — сказал он. — Я уже немолод, и если останусь бодрствовать, тоже долго не протяну.

— Выбирайте сами, — беспомощно ответили медики.

Клавейн просто старел. Его гены давно отжили свое. Он проходил через несколько циклов омолаживающих программ, с тех пор как покинул Марс, но они только приостанавливали часы, которые через какое-то время снова начинали тикать. В Материнском Гнезде ему бы подарили еще полвека виртуальной молодости, стоило только захотеть… но Клавейн никогда не прибегнул бы к этому последнему средству омоложения. Окончательно это желание пропало после странного возвращения Галианы и ее еще более странной полусмерти.

Он даже не знал, жалеет ли об этом. Возможно, они доберутся до какой-нибудь прогрессивной колонии, куда еще не добралась Комбинированная Эпидемия. Тогда у него появится шанс. Но зачем? Галиана ушла из жизни. Как бы он ни выглядел, душа его состарилась и смотрела на мир усталыми глазами, потускневшими за четыре сотни лет войны. Он сделал все, что смог. Бремя принятых решений лежало на его плечах тяжким грузом. Вряд ли ему хватит сил для того, чтобы принять еще одно. Достаточно того, что сейчас он, кажется, не ошибся.

Клавейн согласился на заморозку.

Прямо перед тем, как погрузиться в «холодный сон», Клавейн отправил к умирающей системе Ресургема послание «плотным лучом». Послание предназначалось для «Зодиакального Света» и было снабжено системой поиска и разовым кодом. Если корабль еще существует, он получит и расшифрует сигнал. Но кораблям Объединившихся это никогда не удастся. Даже если они перехватят луч, взломать код им будет не под силу.

Это было очень простое послание. Ремонтуа, Хоури, Овод и все, кто ушел с ними, должны были знать, что «Ностальгия по Бесконечности» сбрасывает скорость и на двадцать лет останавливается на планете Трюкачей. Этого достаточно, чтобы «Зодиакальный Свет» прибыл в указанную систему. А также для того, чтобы создать колонию, которая сможет существовать самостоятельно. Какая бы катастрофа не случилась с кораблем в будущем, несколько десятков тысяч человек должны иметь надежное пристанище.

Он знал это. И чувствовал, что сделал нечто маленькое, но очень важное, чтобы привести свои дела в порядок.

С этими мыслями Клавейн уснул.

Он проснулся, чтобы обнаружить: «Ностальгия по Бесконечности» изменила себя, не удосужившись спросить чье-либо мнение.

Никто не знал, почему.

Внутренние перестановки не слишком бросались в глаза. Но стоило выйти наружу на инспекционном шаттле — и изменения становились очевидны. Все случилось во время фазы торможения, когда корабль входил в планетную систему. Дюйм за дюймом, со скоростью эрозии почвы, его корпус — два неравных состыкованных конуса — менял очертания. Задний, приплюснутый конус втянулся, и корма стала плоской, как основание шахматной фигуры. Никто не успел даже попытаться вмешаться в этот процесс: изменения обнаружили уже после того, как она произошли. Корабль был слишком велик. В некоторые из его помещений — в том числе, расположенные на корме — никто не заглядывал десятки лет. Механизмы были демонтированы или переместились в свободные отсеки, поближе к миделю. Возможно, Илиа Вольева заметила бы изменения намного раньше — она вообще отличалась наблюдательностью. Но Вольевой не стало. А новые владельцы еще не успели освоиться в его пространстве.

Изменения не создавали угрозы ни жизни людей, ни работе корабельных систем корабля. Однако они оставались загадкой и доказывали — если это нужно было доказывать — что дух Капитана по-прежнему обитает на корабле и от него еще можно ждать сюрпризов. Впрочем, некоторые сомнения оставались. Играл ли Капитан хоть какую-то роль в трансформации корабля, которым он стал? Производит ли изменения сознательно, или они возникают по некой беспричинной прихоти его дремлющего воображения? Вопрос казался слишком сложным, чтобы дать на него уверенный ответ.

Впрочем, вскоре перемены в облике звездолета снова перестали замечать. «Ностальгия по Бесконечности» вышла на низкую орбиту водного мира. Зонды устремились сквозь атмосферу в бирюзовый океан, простирающийся от полюса до полюса. Над ним беспорядочными завитками кремовой ваты парили облака. Здесь не оказалось ни одного участка суши, который можно было бы назвать материком, океан казался сплошной пленкой, покрывающей планету. Лишь в паре мест кто-то брызнул охрой на зелено-голубую гладь, образовав островные архипелаги. Чем ниже опускался корабль, тем становилось яснее: это была действительно планета Трюкачей. Догадки переросли в уверенность. Целые континенты живой биомассы покрывали океан широкими серо-зелеными пластами. Атмосфера была пригодной для дыхания, а в почве и скальных породах островов обнаружились следы химических веществ, которые будут необходимы колонистам.

Разумеется, место не идеальное. Острова на планетах Трюкачей имеют привычку исчезать в волнах, порожденных огромными сгустками полуразумной биомассы, которая, собственно, и есть океан. Но двадцати лет вполне достаточно. Если колонисты пожелают остаться, у них будет достаточно времени, чтобы построить понтонные города, способные плавать в бескрайнем водном пространстве.

Для высадки выбрали архипелаг в северном полушарии — холодный, но, судя по всему, тектонически стабильный.

— Почему именно здесь? — спросил Клавейн. — В этих широтах есть другие острова, и там с тектоникой тоже все в порядке.

— Там что-то есть, — ответил Скорпио. — Мы постоянно ловим слабый сигнал.

Клавейн нахмурился.

— Сигнал? Но здесь просто никого не может быть.

— Это просто радиоимпульсы, — вмешалась Фелка. — Они еле слышны. Но модуляция очень интересная. Код Объединившихся.

— Маяк?

— В каком-то смысле. Но ни один из наших кораблей сюда не заходил, иначе сохранились бы записи. За исключением…

Она смолкла, не желая договаривать.

— Фелка?

— Это только догадка, Клавейн. Догадка, которая ни на чем не основана. Но Галиана могла здесь высаживаться. Это просто нельзя исключить. Ты знаешь, она не смогла бы пролететь мимо, обнаружив мир Трюкачей. Мы ничего не знаем о ее маршруте. Мы не знаем, где она успела побывать, прежде чем столкнулась с Волками. Ты помнишь, когда она вернулась в Материнское Гнездо, все бортовые записи были утеряны или испорчены. Но кто еще мог оставить маяк Объединившихся?

— Любой, кто действует скрытно. Ты знаешь обо всем, чем занимается Закрытый Совет?

— Я просто думала, что об этом стоило тебе сказать.

Клавейн кивнул. Он ощутил прилив надежды… а за ним нахлынула печаль, еще более глубокая от того, что было пережито раньше. Конечно, Галиана не прилетала сюда. Глупо даже надеяться на это. Но что бы ни находилось там, внизу, оно должно быть изучено. Значит, поселение действительно стоит расположить поблизости. Тем более, что это не составит проблем.

Это действительно не составило проблем. Вскоре детальный план поселения был готов, а уже через месяц на островах появились временные лагеря.

Именно тогда все и произошло. Неторопливо, словно это было вполне естественно для четырехкилометрового корабля, «Ностальгия по Бесконечности» переходила с орбиты на орбиту, ниже и ниже, по огромной спирали входя в верхние слои атмосферы. Скорость упала ниже суборбитальной. Корабль тормозил все сильнее, чтобы трение о воздух не повредило обшивку корпуса. В паре отсеков началась паника: «Ностальгия по Бесконечности» двигалась сама по себе, не управляемая никем. Остальных охватило нечто вроде спокойного смирения. Люди были готовы принять все, что бы ни случилось. Клавейн и Триумвират тоже не понимали намерения Капитана. Непохоже, что он хотел причинить вред переселенцам — во всяком случае, сейчас.

Они не ошиблись. Последняя орбита была пройдена, корабль качнулся, словно его корма вдруг отяжелела, и образовал идеальный перпендикуляр к поверхности планеты. Все верно: малейшее отклонение от вертикали — и гравитационное поле планеты просто переломило бы корабль пополам. Теперь, когда он опускался сквозь облака подобно шпилю собора, подвешенному на невидимой нити, его конструкции испытывали нагрузку не больше, чем при ускорении в один «g». Люди с удивлением обнаруживали, что не испытывают ни малейшего дискомфорта. Лишь монотонно ревели двигатели — до сих пор вакуум не позволял услышать их голос. Этот низкий железный гул становился все громче по мере того, как «Ностальгия» приближалась к поверхности планеты.

Жидкой поверхности планеты.

Место, выбранное кораблем, находилось вблизи архипелага, где уже были разбиты лагеря. Однако он опускался прямо в море.

Боже, подумал Клавейн. А он-то ломал голову, зачем понадобились эти необъяснимые трансформации. Сам ли корабль изменил свою форму, или за этим стоял Капитан — но этот спуск был спланирован заранее. В тот самый момент, когда стало ясно, что планета целиком покрыта водой. Корма стала широкой и плоской, чтобы судно могло стоять на морском дне…

Пламя, рвущееся из дюз, ударило в океан, и вода закипела. Звездолет продолжал снижаться, окруженный плотными облаками насыщенного пара, которые поднимались на десятки километров, до самой стратосферы. Глубина моря в месте посадки составляла ровно километр и не уменьшалась почти до самых берегов архипелага. Конечно, это было немного. Клавейн почувствовал, как корма с жутким глубоким стоном коснулась каменистого шельфа. Но основная часть корабля по-прежнему возвышалась над бушующей поверхностью волн.

«Ностальгия по Бесконечности» совершила посадку. В безымянном мире, затопленном водой, на самом краю пространства, которое человечество называет Населенным Космосом.