Глава 12
Клавейн выходил из искусственного сна, пробираясь через образы разрушенных зданий и песчаных бурь. Это был смутный момент, похожий на подгонку системы — когда заново соотносишь себя с окружающей обстановкой, а недавние воспоминания возвращаются на то место, где должны находиться. Клавейн вызвал в памяти сессию Закрытого Совета и полет на комету Скейд, затем встречу с Производителем Работ и то, как узнал о секретном флоте, явно предназначенном для эвакуации. И наконец вспомнил, как угнал корабль и направил его внутрь системы на полной скорости.
Он все еще находился на борту корвета, в кресле первого пилота. Пальцы прошлись по панели тактильного контроля, вызывая дисплеи. Экраны возникли вокруг, открываясь и зажигаясь подобно цветкам подсолнуха. Клавейн не настолько доверял кораблю, чтобы общаться с ним через имплантаты, так как Скейд могла установить блокирующие программы в систему управления. Пока на это не похоже, звездолет подчинялся беспрекословно, но незачем рисковать понапрасну.
Экраны-подсолнухи запестрели колонками показателей состояния и схематическими изображениями многочисленных корабельных подсистем, которые сменялись с безумной быстротой. Клавейну оставалось лишь наращивать скорость собственного восприятия, пока каскады образов не начали двигаться спокойнее — настолько, что символы стали легко опознаваться. Здесь были текущие технические показатели и отчеты о повреждениях, полученных во время старта — в общем, ничего угрожающего. На других отражались результаты анализа тактической ситуации в огромном объеме космического пространства. Клавейн изучал пиктограммы и комментарии, определяя местоположение кораблей Объединившихся и Демархистов, беспилотных аппаратов, блуждающих мин и крупных объектов в непосредственной близости от корвета. На расстоянии трех светочасов шло крупное сражение, но больше ничего не обнаружилось. Материнское Гнездо тоже не проявило никакой активности. Это не означало, что его действия не вызвали никакой реакции. Данные, которыми располагал Клавейн, были получены с пассивных датчиков и в ходе прослушивания коммуникационных сетей системы. Использовать активные сенсоры было рискованно: это означало открыть местонахождение корвета любому, кому взбредет в голову посмотреть в нужном направлении. Но пока все обошлось.
Клавейн улыбнулся, пожал плечами и сразу же вспомнил о сломанном ребре. Боль притупилась, так как перед сном он озаботился надеть «кирасу». «Кираса» создавала в местах повреждения слабые магнитные токи, ускоряя сращивание костных тканей. Но дискомфорт все еще ощущался, и это доказывало, что побег не был плодом воображения. Кроме того, на тыльной стороне ладони красовался пластырь в виде заплаты — лезвие пьезо-ножа лишь чудом не задело кость. Но эта рана была обработана и почти не болела.
Итак, он это сделал. Был момент, когда Клавейн, заново знакомясь с реальностью, заполняя туманную пустоту в голове, осмелился сделать одно предположение — что воспоминания недавних событий возникли только из серии беспокойных снов. От таких страдает каждый солдат, у которого сохранились хотя бы следы совести; каждый, кому довелось пережить достаточно войн и получить достаточно богатый опыт, чтобы знать: действия, которые кажутся правильными, со временем могут оказаться по сути своей ошибочными. Но он прошел через это, когда предал своих. Этот поступок был именно предательством, и чистота помыслов не имела значения. Скейд и Ремонтуа доверили ему важнейшие тайны, а он обманул их доверие.
На самом деле, Клавейну было некогда оценивать свое предательство по шкале дальновидности — разве что весьма поверхностно. Он увидел флот и понял его предназначение — и знал, что с этой секунды есть только одна возможность сбежать. Угнать корвет, причем именно в тот момент времени, когда это было сделано. Стоило протянуть, допустим, до возвращения в Материнское Гнездо — и Скейд, несомненно, обнаружила бы его намерения. Она уже что-то подозревала, но ей требовалось время, чтобы пробраться сквозь нетривиальную архитектуру его сознания с архаичными имплантатами и полузабытыми протоколами неврологического интерфейса. Скейд не должна была получить это время.
Он сделал это — хотя знал, что, возможно, больше никогда не увидит Фелку. Он не мог рассчитывать, что сохранит свободу — или хотя бы жизнь — после того, как началась следующая, самая трудная фаза побега. Если бы они успели увидеться напоследок! Нет, он даже не надеялся, что уговорит Фелку бежать вместе. А если бы и уговорил — как это осуществить? Но он позволил бы ей узнать о своих намерениях, не сомневаясь, что это останется тайной. И еще Клавейн знал, что она бы поняла, даже не согласившись, и не попыталась отговорить. И, может быть, ответила бы на вопрос, который у него так и не хватило смелости ей задать; вопрос, который возвращал во времена Гнезда Галианы и боев на Марсе — в то время, когда они впервые встретились. Может ли она быть его дочерью — вот что Клавейн хотел спросить. И знал, что она в состоянии ответить.
Теперь ему придется жить, так и не узнав правды, с мыслью о том, на что так и не осмелился. Честно говоря, за все прошедшие годы Клавейн не предпринял ни одной попытки. Но теперь ему предстоит навсегда стать изгнанником, и невозможность когда-либо узнать правду давила на него, как мрачный холодный камень.
Пожалуй, лучше научиться с этим жить.
Ему и раньше случалось изменять своим принципам. И он все равно выживал — и физически, и эмоционально. Конечно, он состарился, но не настолько одряхлел, чтобы оказаться не в состоянии проделать это снова. Обычная уловка — сосредоточиться на непреложных фактах: он еще жив и отделался минимальными ранениями. Возможно, ракеты уже летят следом за корветом… Нет, их не запустили — с момента побега прошло слишком много времени. Разве что корвет уже засекли пассивные сенсоры. Не исключено, что Ремонтуа задержал погоню, чтобы обеспечить ему фору. Не слишком большую, но он, по крайней мере, не расплывается по космосу облачком ионизированного газа. Клавейн удостоил эту мысль вялой улыбкой. Его все еще могут убить, но это хотя бы произойдет вдали от дома.
Клавейн поскреб бороду, чувствуя, как мускулы преодолевают перегрузку. Силовые установки корвета все еще работали на полной мощности. Трехкратное ускорение было неумолимым, как скалы, и ровным, как притяжение звезды. Каждую секунду корабль уничтожал крупинку антивещества величиной с бактерию, но на круглых ядрах реактивных масс и металлического водорода появились лишь незаметные царапины. Значит, корвет в состоянии добраться в любую точку системы максимум за десять дней. Можно даже увеличить скорость, но это приведет к перегрузке двигателей. Это был непреложный факт.
Еще один факт состоял в том, что у Клавейна был некий замысел.
Корвет оснащен новейшими толкающими двигателями-аннигиляторами. Демархисты не могут даже мечтать о чем-то подобном. Да, этим движкам было далеко до настоящих Двигателей Конджойнеров. Они бы не смогли разгонять миллионотонные звездолеты до субсветовой скорости, однако обладали одним значительным тактическим преимуществом: судно с таким двигателем невозможно обнаружить по излучению нейтрино. После того, как Клавейн отключил все обычные преобразователи, маленькое судно мог выдать только раскаленный язык релятивистских частиц, который вырывался из сопел. Но этот «хвост» — узкий, как клинок рапиры, — почти не рассеивается, а потому заметить его можно лишь в узком конусе и на небольшом расстоянии от кормы. Расширяясь, выброс одновременно слабеет, подобно пламени свечи. Лишь наблюдатель, который оказался очень близко к оси эмиссии, способен зафиксировать достаточное количество протонов, чтобы точно определить местоположение корвета. Стоит конусу отклониться на несколько градусов, и луч снова станет слишком рассеянным, чтоб выдать его.
Но отклонение луча означает изменение курса. Материнское Гнездо не ожидает, что он будет менять курс. Тем более — после того, как выйдет на минимальную временную траекторию к Эпсилону Эридана, а затем и к Йеллоустоуну, который движется по своей тесной, жаркой орбите вокруг этой звезды. На это потребуется не больше двенадцати дней. А куда ему деваться? Корвет не сможет достичь другой системы, он вряд ли дотянет даже до кометного ореола. Остальной мир Эпсилон Эридана, за исключением Йеллоустоуна, до сих пор под находится под номинальным контролем Демархистов. Контроль носит весьма условный характер, но эти параноики обстреляют корвет, даже если Клавейн заявит, что намерен предложить им секретную тактическую информацию. Клавейн все это знал. И еще до того, как воткнуть пьезо-нож в свою перчатку, разработал план — возможно, не самый элегантный в его карьере и вряд ли гарантирующий успех, но можно ли было придумать лучшее за несколько минут? Сейчас Клавейн пересмотрел эту идею, и ничего другого в голову не пришло.
Все, что ему требовалось — это немного веры.
«Я хочу знать, что со мной произошло».
Медики посмотрели на нее, затем переглянулись. Она почти чувствовала постоянный гул их мыслей — они потрескивали в воздухе, словно электрические разряды в ионизированном воздухе во время грозы.
Первый хирург излучал спокойствие и уверенность.
(Скейд…)
«Повторяю, я хочу знать, что со мной случилось».
(Ты жива. Ты перенесла ранение, но смогла выжить. Необходимо…)
Спокойствие хирурга дрогнуло.
«Необходимо что?»
(Необходимо определенное лечение. Но все можно восстановить.)
По какой-то причине она не могла видеть их сознания. Для большинства Объединившихся проснуться с ощущением такой изоляции означало бы испытать глубокое потрясение. Но Скейд была способна такое пережить. Она переносила свое состояние стоически, напоминая себе, что переживала подобную изоляцию во время каждого заседания Закрытого Совета. Они заканчивались, и это тоже закончится. Дело только во времени, пока…
«Что-то с моими имплантатами»?
(С ними все в порядке.)
Она знала, что хирурга зовут Дельмар.
«Тогда почему меня изолировали?»
Еще не послав вопрос, Скейд догадалась, каков будет. Потому что они не хотят, чтобы она увидела себя глазами врачей. И потому что они не хотят открыть ей всю правду о том, что произошло.
(Скейд…)
«Неважно… я знаю. Зачем вы меня разбудили?»
(Кое-кто хочет с тобой поговорить.)
Головой двигать было невозможно — только глазами. Сквозь дымку бокового зрения Скейд увидела, как Ремонтуа приближается к кровати — или столу, или хирургической кушетке — на котором она лежит. На Ремонтуа был медицинский халат — белый, как электрическая искра, заставляющий белизну палаты казаться тусклой. Голова гостя — странным образом разъединенная сфера — клонилась в ее сторону. Роботы-медики с изогнутыми шеями лебедей расступались, пропуская его вперед. Хирург скрестил руки на груди, его взгляд выражал сильное неодобрение. Остальные врачи вежливо удалились, оставив их троих в палате.
Скейд посмотрела на свои ноги, но не увидела ничего, кроме расплывчатой белизны, что вполне могло быть иллюзией. Раздавалось слабое жужжание, но в палате это было вполне уместно.
Ремонтуа присел рядом с ней.
(Как много ты помнишь?)
«Скажи, что произошло, а я тебе скажу, сколько помню, хорошо?»
Он оглянулся на хирурга, позволив Скейд слышать мысли, которые посылал ему.
(Боюсь, вам придется нас покинуть. И вашим машинам тоже: я уверен, у них есть записывающие устройства.)
(Мы оставим вас наедине ровно на пять минут. Этого будет достаточно?)
(Я должен уложиться, не так ли?)
Ремонтуа кивнул головой и улыбнулся, наблюдая, как Дельмар выпроваживает роботов из палаты. Их лебединые шеи элегантно изгибались, чтобы не задеть дверной проем.
(Прошу прощения…)
(Пять минут, Ремонтуа.)
Скейд снова попыталась пошевелить головой, но безрезультатно.
«Подвинься ближе. Я тебя плохо вижу. Они не покажут мне, что произошло».
(Помнишь комету? Клавейн был с нами. Ты показывала ему корабли, которые там спрятаны.)
«Я помню».
(Он угнал корвет, прежде чем мы успели подняться на борт. Шаттл еще стоял на якорях.)
Скейд помнила, что брала Клавейна на комету, но остальное пока ускользало.
«И он улетел?»
(Да, но об этом позже. Проблема в том, что произошло во время его побега. Клавейн запустил двигатели, и корвет разорвал якорные тросы. Они хлестнули по поверхности кометы. К сожалению, один из них тебя зацепил.)
По этому поводу было трудно что-то сказать, хотя с самого момента пробуждения она знала: произошло что-то серьезное.
«Зацепил меня?»
(Тебя ранило, Скейд. Очень тяжело. Если бы ты не была Объединившейся, и имплантаты не помогли бы твоему телу справиться с шоком, то очень вероятно, все закончилось бы летальным исходом. Несмотря на все защитные системы скафандра.)
«Покажи мне, черт подери».
(Я бы показал, но в палате нет ни одного зеркала. А неврологическую блокаду Дельмара мне не пробить.)
«Тогда опиши. Опиши это, Ремонтуа!»
(Я пришел не за этим, Скейд… Очень скоро Дельмар вернет тебя в состояние восстановительной комы, и когда ты проснешься в следующий раз, то будешь уже здорова. Мне нужно спросить насчет Клавейна.)
Скейд ненадолго отпихнула свое неуемное любопытство в дальний угол.
«Полагаю, он мертв?»
(На самом деле, его никто не пытался остановить.)
Скейд разозлилась. Любопытство снова высунуло нос, но ситуация с Клавейном интересовала ее не меньше, чем собственное состояние. А разве эти вопросы не были взаимосвязаны? Скейд еще не вполне поняла, что случилось с ее телом, но достаточно того, что это сделал Клавейн. Может быть, непреднамеренно, но это не имеет значения.
Предатель не может совершить непреднамеренный поступок.
«Где он?»
(Это интересный вопрос. И ответа, по-моему, никто не знает. Мы зафиксировали выброс его двигателей. Клавейн направляется в сторону Эпсилон Эридана. Значит, или на Йеллоустоун, или к Ржавому Поясу.)
«Демархисты его в клочья разорвут».
Ремонтуа кивнул.
(И в первую очередь потому, что это Клавейн. Но сейчас непохоже, что он собрался именно туда — по крайней мере, непосредственно туда. Его корвет двигался по направлению к звезде, потом отклонился от траектории. Насколько — неизвестно, мы больше не улавливаем излучение двигателей.)
«По всему кометному кольцу разбросаны оптические мониторы. Рано или поздно Клавейн должен пересечь луч обзора».
(Проблема в том, что Клавейн знает позиции мониторов. Он без труда проведет корвет так, что ни один луч его не зацепит. Клавейн — один из нас, и об этом следует постоянно помнить.)
«Ракеты запущены?»
(Конечно. Но они не смогли подойти достаточно близко, чтобы поймать цель. И у них было слишком мало топлива, чтобы притащить Клавейна в Материнское Гнездо. Так что нам пришлось их взорвать.)
Скейд почувствовала, как по подбородку стекает капля слюны.
«Мы должны остановить его. Усвой это, Ремонтуа».
(Даже если снова мы снова поймаем излучение, корвет давно вышел из зоны действия ракет. Мы не догоним его даже на корабле.)
Скейд притушила ярость.
«У нас есть прототип».
(«Ночная Тень»? Она не успеет разогнаться. Ее строили не для внутрисистемных перелетов.)
В течение нескольких секунд Скейд молчала. До какой степени она может открыться? В конце концов, это дело Внутреннего Кабинета, и даже по стандартам Закрытого Совета может считаться сверхсекретным.
«Так и есть, Ремонтуа».
Дверь открылась. Первым вошел робот, сделав головой ныряющее движение; за ним появился Дельмар. Ремонтуа поднялся и повернулся к хирургу и сделал жест, словно на дюйм отодвигал ладонями невидимую стенку.
(Нам нужна еще одна минута…)
Дельмар остановился у двери и снова скрестил руки на груди.
(Боюсь, мне придется остаться здесь.)
Ремонтуа вернулся к Скейд и склонился над ней. Теперь их лица разделяло лишь чуть больше сантиметра, что позволяло установить непосредственный контакт между сознаниями, в обход усилительных систем палаты.
«Это возможно. Потолок скорости у „Ночной Тени“ выше, чем ты можешь представить».
(Насколько, Скейд?)
«Намного, вот увидишь. Все, что тебе надо знать: „Ночная тень“ в состоянии подойти к корвету так близко, что поймает его след. Достаточно близко, чтобы использовать ракеты. И мне нужно, чтобы ты был в составе экипажа. Ты солдат, Ремонтуа. Ты разбираешься в орудиях лучше, чем я».
(Может быть, мы придумаем, как взять Клавейна живым?)
«Мы с этим чуть-чуть опоздали, тебе не кажется?»
Ремонтуа ничего не ответил, но Скейд знала, что смогла доказать свою правоту. Он все понял и скоро примет ее точку зрения. Этот человек — Объединившийся до мозга костей. Он примет необходимость любой акции, даже самой жестокой — если это послужит на благо Материнскому Гнезду. В этом состояла разница между ним и Клавейном.
(Скейд…)
«Да?»
(Если я приму твое предложение…)
«У тебя есть какое-то условие?»
(Не условие, а просьба. Пусть Фелке позволят присоединиться к нам.)
Скейд прищурилась. Несомненно, у Фелки были какие-то основания участвовать в акции. С каким удовольствием она отклонила бы эту «просьбу»! Сведения об операции не должны выходить за пределы Закрытого Совета… но Фелку из Совета не исключали.
«И какая польза от ее присутствия?»
(Это зависит… Если ты хочешь просто расстрелять Клавейна, то никакая. Но если у тебя есть хоть малейшее намерение взять его живым — я на это очень надеюсь. — то Фелка будет просто незаменима. Ты не можешь этого отрицать.)
Скейд знала, что он прав, однако признать это было больно. Ценность Клавейна в операции по возвращению орудий была неизмерима. С его побегом задача значительно усложнится. На этом уровне Скейд привлекала идея вернуть беглеца, чтобы припереть его к стенке и воспользоваться опытом его нелегких побед, которым он пропитан до мозга костей. Но куда проще взорвать его вместе с кораблем — иначе остается вероятность, что Клавейн переметнется на сторону противника. И Демархисты весьма порадуются, когда услышат о новой кораблестроительной программе, о планах по эвакуации и об орудиях класса «ад».
Не факт, что эти новости воскресят в противнике боевой дух, но это более чем вероятно. Тогда Демархисты объединятся с теми, кто до сих пор оставался в стороне — включая Ультра и другие нейтральные фракции. Если все они сплотятся и обрушат на Материнское Гнездо последний отчаянный удар, все будет кончено.
Нет. Необходимо уничтожить Клавейна. Решение окончательное и не подлежит обсуждению. Тем не менее, нужно сделать вид, что она действует непредвзято, как и в любой другой военной операции. Значит, с присутствием Фелки придется смириться.
«Это шантаж, не так ли?»
(Не шантаж, Скейд. Просто предложение. Если Клавейн и согласится выслушать кого-то из нас, так это Фелку.)
«Он не станет ее слушать, если только…»
(Если только не думает, что она его дочь? Ты это собиралась сказать?)
«Клавейн — старый человек, Ремонтуа. Со своими старческими задвигами. И за них я ответственности не несу».
… Роботы снова расступились, пропуская его. Скейд смотрела, как расплывчатый яйцеобразный предмет — его голова — проплывает через палату, как воздушный шар. В какие-то моменты разговора выяснялось, что в неврологической блокаде, поставленной Дельмаром, по вполне понятному недосмотру остались бреши. И в этих окошках, открытых в сознание Ремонтуа, вспышками стробоскопа мелькали застывшие образы. Она не была уверена, что способна даже на такое. Возможно, это всего лишь игра ее воображения, и никаких окошек нет.
Но вторжение в сознание Ремонтуа — плод фантазии… Тогда и то ужасное, что с ней произошло — тоже. Тот кошмар, который увидел Ремонтуа.
«Дельмар… я действительно хотела бы знать правду.»
(Позже. После того, как ты поправишься. А пока тебе лучше вернуться в состояние комы.)
«Покажи сейчас же, ублюдок!»
Хирург подошел ближе. Один из роботов возвышался над ним, заглядывая через плечо, хромированные детали блестели, как набор маленьких кривых зеркал. Казалось, что машина укоризненно покачивает головой.
(Хорошо. Только потом не говори, что тебя не предупреждали.)
Блоки раскрывались в ее черепе, как тяжелые металлические ставни. Щелк, щелк, щелк… Барьер исчез. Теперь Скейд видела себя глазами Дельмара.
Предмет, лежащий на хирургической кушетке, при желании можно было узнать. Голова осталась цела. Но все остальное выглядело неправильно, хотя и сохранило общие очертания. Скейд почувствовала внезапный приступ отвращения. Казалось, она смотрит на потускневшую фотографию из медицинского архива доиндустриальной эпохи, где собраны всякие медицинские ужасы. И очень хотела перевернуть страницу и увидеть что угодно, только другое.
Ее разрезало пополам.
Трос рассек ее от левого плеча до правого бедра, точно по диагонали, отхватив ноги и левую руку. Края разреза стягивали механизмы, похожие на черепашек — глянцевые белые гудящие наросты, напичканные медицинской аппаратурой; они напоминали волдыри, наполненные гноем. Казалось, Скейд вылезала из белого металлического кокона, как огромное насекомое или погружалась в него, чтобы трансформироваться во что-то фантасмагорическое.
«Дельмар…»
(Сожалею, Скейд, но я предупреждал.)
«Ты не понял. Это… состояние… дело не в нем. Мы Объединившиеся, не так ли? Нет ничего такого, что мы не могли бы постепенно восстановить. Даже меня».
Она почувствовала, как Дельмар расслабился.
(Постепенно, да…)
«Так вот, „постепенно“ меня не устраивает. Через несколько дней я должна быть на плаву».
