Часть восьмая

Если Реликт разочаровал Калидрия, то меня — нет. Наши потери неуклонно росли, но в подземной темнице нерадивый ученик Калидрия наконец составил контрзаклинание. В неволе Реликт мог опробовать его лишь частями. Неделя за неделей он оттачивал их, не оставляя без внимания ни одной мелочи.

— Стоит наложить это заклинание, Калидрий узнает, — сказал Реликт. — Я должен быть уверен в успехе, ведь, если потерплю неудачу, второго шанса не будет. Калидрий изменит свои методы, и мы упустим единственный шанс.

— Делай то, что считаешь нужным.

Наконец Реликт объявил, что готов. Текст заклинания, сложный, как ноты камерной музыки, занял целую страницу. Начав его читать, останавливаться было нельзя. Малейшая ошибка, крохотная неточность — и все пойдет насмарку.

— Развяжите меня, — попросил Реликт. — Без полной свободы движений я не наложу заклинание правильно.

— Нож ему от горла не убирайте, — велела я Ланию, который спустился в темницу со мной.

Реликт медленно покачал головой:

— Нож мне помешает.

— Я должна тебе поверить? — спросила я. — Тебе же ничего не стоит бежать из подземелья, используя свою магию.

— В таком случае побег мой станет наименьшей из ваших бед, миледи. Рано или поздно граф Мордекс восторжествует, отчего мне будет не легче, чем вам. Выбора у вас нет — только довериться мне.

— Уберите нож! — раздраженно приказала я.

Реликт коснулся тонкой царапины, оставленной лезвием на горле. Тогда я поняла, что он не предаст. Время прочесть парализующее заклинание у него уже было, но он сдержался.

Реликт отвязал Призрачного Солдата от рамы.

— Это чтобы продемонстрировать силу заклинания, миледи, — пояснил он. — Иначе вы не заметите разницы.

— Это точно безопасно?

— Совершенно безопасно. Видите, каким доверчивым он стал? — Реликт поманил к себе Солдата, потом поднял руку, повелевая остановиться. — Слов моих он не понимает, но чувствует, что я не причиню ему вреда, по-моему, даже привязался ко мне. Я отношусь к нему куда лучше командира, который отправил его в бой.

— Ты готов прочесть заклинание?

Реликт вернулся к столу, убрал волосы с диких глаз и стал водить пальцем по строчкам, написанным мудреными знаками языка магов. Один раз его палец остановился, скользнул обратно по строчке, и в лице мелькнула неуверенность. Но вот он кивнул и стал читать дальше.

— Причин медлить нет, — наконец объявил Реликт. — Я готов.

— Тогда приступай.

Реликт на миг закрыл глаза, потом глубоко вдохнул и заговорил. Ни слов, ни жестов я не понимала, зато на Призрачного Солдата они, бесспорно, действовали. Тот задрожал, задергался в доспехах. Реликт так старался прочесть заклинание без ошибок, что вряд ли следил за происходящим. Когда он добрался до середины — я наблюдала, как палец скользит по строчкам, — Солдат рухнул на пол темницы и забился в судорогах, потом все сильнее и сильнее. Из-под доспехов послышался звук, похожий на шум сквозняка, гуляющего по дому. Солдата заколотило еще сильнее. Он вертел головой, сучил ногами — так быстро, что я едва успевала замечать. Реликт читал дальше. Когда осталась треть заклинания, припадок Солдата достиг апогея — он молотил пол руками и ногами, выл от боли — и пошел на убыль. Солдат дергался все реже и реже, а когда Реликт дочитал до конца, тот перестал шевелиться. Красный дым в глазницах исчез.

— Я закончил, — объявил Реликт, промокнул лоб рукавом и вздохнул с облегчением. — По-моему, ошибок я не допустил, а судя по состоянию Призрачного Солдата, и с формулировкой заклинания не ошибся.

— Солдат чувствовал боль, — проговорила я, расстроенная зрелищем, которого не ожидала, — непередаваемую словами агонию.

— Разве я обещал, что ему не будет больно? — спросил Реликт, протягивая руки, чтобы стражник их связал.

— А с другими что?

— Если заклинание составлено правильно и я не ошибся в расчетах, сегодня погиб не один Призрачный Солдат. — Реликт улыбнулся. Очевидно, предсмертная агония ложной души волновала его не больше, чем гибель мухи. — Миледи, подождем донесения главного стражника. Полагаю, новости вас обрадуют.

Я оставила Реликта наедине со стражниками. В ушах у меня так и стоял предсмертный вой Призрачного Солдата. Он еще долго не стихал.

Через десять ночей вернулись зеленые лазутчики. Они затащили меня в ярко освещенную комнату и снова принялись колоть иглами. Они и прежде вели себя настойчиво, но сейчас в их тайных действиях сквозило отчаяние, словно эта вылазка была принципиально важна.

— Абигейл, послушай меня, — сказал один из лазутчиков, склонившись надо мной с маленьким жезлом, светившим мне в глаза малиновым. — Ты в Палатиале. Это не реальность. Реальность за его пределами. Моргни, если понимаешь, о чем я.

Я моргнула, но лишь потому, что хотела обмануть лазутчиков.

Разумеется, лазутчики победили.

Все чаще и настойчивее вторгались они в мой мир. Понемногу альтернативная реальность белой комнаты выступила на первый план. После каждого их посещения она становилась все убедительнее и осязаемее. Зеленые лазутчики оказались не предателями, не агентами другой империи, а техниками и докторами. Медленно, с трудом, я поняла: то, что мне без конца долдонят, — правда. Я не принцесса из сказочного королевства, у меня нет сводного брата по имени граф Мордекс, я незнакома с чародеем Реликтом. Все это иллюзии, сотканные устройством, которое вышло из-под контроля и засасывает меня в свой фантастический мир.

Я Абигейл Джентиан, Горечавка, наследница славного семейства. Таких мастеров клонирования, как мы, на Золотом Часе не было и нет. Меня ждет большое будущее.

Но как тяжело расставаться со сказочным королевством и всеми его чудесами — возможностью не только управлять финансами, но и командовать чародеями, казнить пленных, посылать армии в атаку с моим именем на устах.

Палатиал тянул, манил, засасывал меня, даже когда я была за пределами зеленого куба. Сны возвращали меня в феодальную простоту его мира. Там настало время великих побед — мы уничтожили Призрачных Солдат и разгромили армию Мордекса.

О самом графе мы больше не слышали.

Много позднее, когда нейрохирурги (те же, которые лечили мою мать) объявили меня здоровой, выяснилось, что мальчишке повезло куда меньше. Его Палатиал — устройство, благодаря которому мы, не встречаясь, погружались в одинаковые иллюзии, — давал сбои еще похуже моего. Из зеленого куба извлекли улыбающийся, пускающий слюни овощ, и все попытки восстановить его когнитивные функции провалились. В итоге его вернули в Палатиал, подключив к игре на нейронном уровне. Лишь в зеленом кубе ему было хорошо.

Меня, к счастью, вытащили вовремя.

Так мне всегда представлялась моя жизнь. Отдельные ее эпизоды вызывают куда больше вопросов. Родилась я в большом, постоянно меняющемся доме на краю Золотого Часа. Большую часть моего затянувшегося детства у меня был приятель, который изредка прилетал поиграть. Я помню шаттл и роботов, спускающихся по трапу вместе с маленьким хозяином. Мальчишка был вредный, а вот имени его я не помню. Возможно, он даже являлся наследником конкурирующего семейства, а взрослые надеялись, что детская дружба приведет к браку. Не вызывает сомнений, что у меня был Палатиал, который со временем вышел из строя и затянул меня в свой мир.

По-моему, если подавлять воспоминание, с ним случится одно из двух. Либо оно останется подавленным, закрытым для осознанного и неосознанного воспроизведения. Либо, что куда вероятнее, подавленное воспоминание проявится иначе. Оно проникнет в другие воспоминания и подгонит их под себя.

Я вспоминала гибель Призрачного Солдата. В его крике звучала агония, подрывавшая мою взрослую уверенность в себе.

Мы совершили чудовищное преступление?

Если конкретнее: я его совершила?

Последним местом, где я побывала в ипостаси Абигейл (речь только о той ипостаси), стала лаборатория, где мы растили шаттерлингов, — огромная комната со сводчатым потолком, со сверкающими белыми балконами и лестницами, со штабелями баков. Если не считать гула устройств, подающих энергию, периодических звонков и писка контрольных приборов, в лаборатории было тихо как в могиле. Все стерильное, холодное, — казалось, это место смерти, а не создания чего-то связанного с жизнью и страстью. Людмила Марцеллин уже получила тысячу клонов самой себя. В этой лаборатории содержались девятьсот девяносто девять клонов Горечавки. Приготовили и тысячный бак, но он пока пустовал.

Людмила отправила свои корабли в космический войд, а сама решила остаться. Главным парадоксом ее авантюрной затеи стало то, что ей не следовало отлучаться с Золотого Часа, если она желает упиваться обожанием общества, ее породившего. Людмила утешалась тем, что ее клонированные копии с багажом ее воспоминаний, накопленных на момент последнего сканирования, полетят к звездам. Если все получится — по-моему, Людмила не сомневалась в этом ни секунды, — клоны унесут ее квинтэссенцию в необозримое будущее. В один прекрасный день клоны могут слиться в единое человеческое существо, которое назовется Людмилой Марцеллин, хотя настоящая Людмила к тому времени будет давно мертва и, наверное, забыта.

Здорово, когда тобой восхищаются, — это я понимала. Только я не была первой, использовала чужую идею и не могла рассчитывать на восхищение, равное тому, которым упивалась Людмила. Поэтому я решила не остаться на Золотом Часе, а полететь с клонами.

Скоро мои воспоминания отсканируют в последний раз, меня подготовят к погружению в бак и синхронизируют с другими шаттерлингами по стадии роста. Мой пол на конечной стадии будет выбран случайно. Никто, даже техники, которые разрабатывали и курировали программу клонирования, не заметит разницу между мной и обитателями других баков. Дважды слепой скрининг утаит мою сущность даже от контрольных приборов, которые будут работать со мной так же, как с другими шаттерлингами. Не останется и документации с определением того, который из шаттерлингов — настоящая Абигейл. Когда проснусь, я возьму себе новое имя.

Самое прекрасное в том, что я даже не вспомню, кем была прежде. Мои отсканированные воспоминания подаются во все головы, так что все шаттерлинги запомнят, как заходили в лабораторию и смотрели на пустой бак. Все они смогут воображать себя Абигейл. Всех снабдят стандартным набором моих воспоминаний — о доме, о мальчишке, об опасных играх в Палатиале. Само погружение в бак не сделает мои воспоминания ярче или достовернее, чем у других.

В лабораторию я вошла одна, но сейчас за спиной услышала чье-то дыхание. Полная дурных предчувствий, я обернулась, но это была лишь мадам Кляйнфельтер. Совсем старая, она теперь носила экзоскелет и передвигалась по дому бесшумно, как призраки моей матери. Мадам Кляйнфельтер по-прежнему имела допуск во все комнаты дома, поэтому и в лабораторию вошла без предупреждения.

— По-твоему, уже пора, да, Абигейл? — недовольно спросила мадам Кляйнфельтер, глядя на пустой бак, рядом с которым я стояла.

— Корабли готовы и испытаны. Клоны близки к зрелости — хоть сейчас выпускай из баков и шлифуй сознание.

— А ты? Ты готова стать тысячной?

— Полностью готова.

— Боюсь, нейрохирурги не согласятся.

— Им платят, чтобы они ни с чем не соглашались. По крайней мере, мне так кажется. — Я пристально взглянула на мадам Кляйнфельтер, показывая, что не потерплю возражений. — Я права? Что они вам наговорили?

— Что ты еще не оправилась от пагубного воздействия Палатиала.

— Прошло больше года. Сколько времени, по их словам, мне еще понадобится?

— Они не хотят делать скоропалительных прогнозов. Может, полгода, может, год.

— Или два, или три… Вам не приходило в голову, что, пока я «больна», у них есть работа и жалованье?

— Они и твою мать лечат.

— На ней они поставили крест много лет назад, — с ухмылкой напомнила я.

Мадам Кляйнфельтер нахмурилась, признавая, возможно неосознанно, мою правоту:

— Тем не менее прислушаться к ним стоит. Последнее сканирование фактически увековечит твой характер. Все плохое и хорошее, что будет в нем на тот момент, перейдет шаттерлингам. С твоими пороками и недостатками им жить до скончания времен. Не находишь, что должна передать им что-то получше нездоровой психики?

— Ничего я им не должна. Они — это я.

— Нет, Абигейл. Они — это не ты, как бы тебе этого ни хотелось. Шаттерлинги — твои дети. Чем отчаяннее подгонять их под себя, тем неуправляемее они станут, тем сильнее тебя разочаруют. Из-за шести месяцев или года — или сколько там уйдет на полное выздоровление… Не разумно ли подождать, прежде чем начинять им головы? Если все пойдет по плану, перед тобой целая вечность. Спешить сейчас не к чему.

— Не хочу оставаться в этом доме ни одной лишней секунды.

— Благодаря этому дому ты стала такой, как есть.

— Тогда, пожалуй, стоит его разрушить после того, как я улечу. Не беспокойтесь, мадам Кляйнфельтер, о вас я позабочусь.

— Ты ведь давно меня знаешь. Неужели думаешь, что о себе я беспокоюсь больше, чем о тебе?

Горло судорожно сжалось, задушив приготовленный ответ. Устройства гудели, свистели, пищали. Клоны в баках мерно вдыхали сжиженный воздух. Глаза вздрагивали под веками — это информация поступала им в мозг через еще формирующиеся нервные цепи.

— Вы правы, — наконец проговорила я. — Спасибо за заботу, мадам Кляйнфельтер. Вы были очень добры ко мне, и я не отмахиваюсь от ваших советов. Но Людмила улетела, и другие, вдохновившись ее примером, уже строят планы. Не хочу, чтобы меня лишили шанса стать второй. Сегодня после обеда я проведу окончательное сканирование мозга, а потом займу пустой бак.

— Я не уговорю тебя подождать?

— Нет, — ответила я, — решение принято.

— Тогда желаю удачи.

— Хоть и считаете, что я совершаю большую ошибку?

— Да, Абигейл, хоть я так и считаю.

В лаборатории царил холод, и я не сразу, но замерзла.

— Вы увидите их… то есть нас, когда мы вылезем из баков?

— Вряд ли, Абигейл. Шаттерлинги вспомнят меня, но это не значит, что нам будет о чем поговорить. Да и я в тот момент могу оказаться в другой комнате. Дел-то еще много.

— Тогда, возможно, это наш последний разговор, — сказала я.

— Вполне возможно. — Мадам Кляйнфельтер замерла, и на один ужасный миг я подумала, что ей конец или что парализовало экзоскелет. Но вот морщинистое лицо ожило, и мадам заговорила снова: — Абигейл, я знаю тебя почти сорок лет и очень любила малышку, которой ты когда-то была. С грустью и тоской вспоминаю я день, когда тебе удалили замедлитель роста. К женщине, которой ты стала, я нежных чувств не испытываю.

— Благодарю вас, — съязвила я.

— Но каждый способен измениться. Когда вылезешь из бака, ты уже не будешь Абигейл, хотя которым из шаттерлингов станешь — не знаю. Пожалуй, это не важно — на роль Абигейл сможет одинаково претендовать любой из них. Если в новой жизни вспомнишь этот разговор, пусть даже отрывками, сделай ради меня кое-что.

— Что именно?

— Хоть раз будь хорошей девочкой.