Глава 19
Волчник проводила допросы до самого вечера. В зал я пришел без Портулак — та отправилась к имирскому ученому обсуждать нашу встречу с Фантомом Воздуха.
Публичного осуждения не было, но чувствовалось, что Волчник отчитали за то, как она поступила с Вилохвостом, шаттерлингом Дома Мотыльков. Может, она не собиралась его убивать, но наверняка понимала, что шансы пережить вывод из стазиса у него невысоки. Волчник убедила себя, что выжала из пленного все, но Аконит и прочие вряд ли разделяли ее уверенность. Сейчас их присутствие было куда ощутимее. Допрос по-прежнему вела Волчник, но Аконит, Люцерна, Донник и Маун сидели в отдельном ряду между постаментом и местами для зрителей. Они молчали, но Волчник уделяла им не меньше внимания, чем пленным. Каждый ее шаг контролировался, Волчник и слова не произносила, не взглянув на своих спутников, точно спрашивала: «Можно продолжать?» При этом держалась она уверенно, чуть ли не вызывающе. Ее приструнили, велели оставаться в рамках, но от допросов не отстранили. Отстранить для Чистеца и прочих означало признать, что они ошиблись, поручив это дело Волчник, что начисто исключалось. В результате та не поджала хвост, а даже приободрилась.
Стазокамеры, три занятые и пустую, составили полукругом, чтобы пленные видели друг друга. Волчник снизила кратность замедления до сотни, и мы с помощью синхросока сделали то же. Двенадцатичасовой допрос уложился в семь с половиной минут субъективного времени. При нормальном разговоре за такой период едва любезностями обменяешься, только тут в данном случае разговор не был нормальным. Волчник, обуреваемая праведным гневом, закидывала пленных вопросами — те едва успевали отвечать. Зайдя в тупик, она возвращалась к нормальному времени и советовалась с четверкой своих спутников, после чего допрос продолжался.
К концу дня выяснить удалось на удивление мало. Идентификация лиц показала, что двое неизвестных пленных, вероятно, сгинувшие шаттерлинги Линий Короеда и Бархатницы. Такая гипотеза вызвала массу неудобств, ведь у нас гостили их посланцы Линий. Как ни убеждала Волчник, свои имена пленные не назвали. Не сообщили они ничего и про Дом Солнц, который оставался не менее таинственным, чем когда Геспер впервые его упомянул. О Доме Солнц слышал один Синюшка, хотя, возможно, мне только показалось так по его реакции.
— С тобой мы уже почти друзья, — заявила ему Волчник.
Вспомнилось, как Донник говорила об усердии, с которым Волчник добивалась правды, когда в системе несостоявшегося сбора еще могли скрываться уцелевшие шаттерлинги.
— Решай: либо в стазис меня погрузишь, либо разбудишь, — отозвался Синюшка; голос у него был грубый, скрипучий, словно связки высохли на солнце.
— Вас теперь трое. Вилохвост погиб.
— Кто такой Вилохвост?
— Шаттерлинг Дома Мотыльков, твой сообщник. Двое других — Короед и Бархатница. Всех вас считают погибшими.
— Похоже, ты сама все знаешь.
— Не все, а почти все. — Волчник откинулась назад, выгнув спину, как потягивающаяся кошка. — Я уже спрашивала про Дом Солнц Вилохвоста. Теперь спрашиваю тебя.
— Понятия не имею, о чем ты.
— Очевидно, это Линия. Судя по всему, Дом Солнц состоит из шаттерлингов, прежде входивших в другие Линии. Не знаю, может, его численность нужно периодически пополнять. Может, его шаттерлинги проникают в известные Линии, заменяя полноправных членов точными копиями. При таком раскладе настоящий Синюшка погиб миллион лет назад. Если бы в течение цикла ты занял его место и появился на очередном сборе в его ипостаси, с его генами и набором воспоминаний, мы не заметили бы подмены. Синюшка, зачем ты так с нами? Чем мы заслужили бойню?
— Вы существовали. Этого достаточно.
— Еще в системе нашего сбора ты упомянул Лихниса. Ты издевался, думал, мы никогда не увидим ни его самого, ни его космотеки. Синюшка, ты ошибся. Лихнис уцелел, выжил, значит у нас есть шансы разобраться в мотивах вашего преступления.
— Вперед и с песней.
— Осторожней, Синюшка! Я покажу, как серьезно настроена. — Волчник подошла ко второй стазокамере и взялась за рычаг-регулятор уровня стазиса.
Пленный — предположительно Короед — испуганно заерзал в кресле, заговорил, но Волчник отключила микрофон, и слов мы не расслышали.
— Поздно, ты свой шанс упустил, — сказала она. — Теперь принесешь нам больше пользы, доказав Синюшке серьезность моих намерений.
У меня судорожно сжалось горло — захотелось что-то сказать, вмешаться. Волчник глянула на Аконита, Люцерну, Донник и Мауна, но те молчали. Она стиснула зубы и, коротко кивнув, до отказа сдвинула рычаг влево.
Стазопузырь лопнул, сдавленно кашлянув, совсем как при гибели Вилохвоста, но эта камера убила пленного иначе. Когда отключились генераторы защитного поля вокруг вылущенного трупа, на постамент посыпалась сухая пыль. У ног образовалась аккуратная серая пирамидка. Волчник присела на корточки, зачерпнула горсть и посмотрела, как пыль ручейками течет сквозь пальцы. Потом поднялась и растоптала пирамидку.
— Синюшка, ты внимательно смотрел? — спросила Волчник, шагнув к стазокамере, где сидел предполагаемый шаттерлинг Бархатницы. — Через пару минут тебя может постичь та же участь. Я с удовольствием тебя вылущу. С огромным удовольствием.
— Наша атака боли никому не причинила, — заявил Синюшка. — Ни садизма, ни издевательств — все прошло быстро и эффективно. Мы же не чудовища!
— По-твоему, я чудовище?
— Ага, в зеркало взгляни.
— Зачем вы устроили засаду?
— С чего ты решила, что я в курсе?
— Ты упоминал Лихниса, когда думал, что тебя не призовут к ответу.
— Мне говорили, что тут задействована нить Лихниса. Больше нам знать не полагалось. Мол, это и так слишком много.
— Кто так говорил?
Тут Синюшка испугался. Он, похоже, впервые намекнул, что кому-то служит и подчиняется, причем проболтался в самый неподходящий момент — когда его крепко взяли за жабры.
— Волчник и вы, остальные! — Плененный шаттерлинг глянул в нашу сторону из открытой камеры. — Знаю, тут зрители собрались, я их чувствую. Так вот, послушайте, я уверен, что выйду победителем. Уверен, что добью вас. Вы, как бешеные собаки, растерзаете друг друга, вычисляя, кто предатель. Или среди вас их несколько?
— Среди нас нет предателей, — твердо возразила Волчник.
— Откуда такая уверенность? — Синюшка улыбался не то безумно, не то понимая, что ему нечего терять. — Предатель есть, Волчник, еще как есть. Он или она — уточнять не буду — может сидеть в этом зале. Он или она прекрасно понимает, что случилось, зачем и почему. Готов поспорить, он или она уже планирует, как добить вас, независимо от того, что скажу я.
— Назови имя! — потребовала Волчник.
— Ни за что. Сама вычисли. Походи поспрашивай.
Волчник потянулась к регулятору уровня стазиса на камере Бархатницы:
— Имя!
— А если назову предательницей тебя, ты позволишь себя допросить?
— Не надо! — взмолился Бархатница.
— Ты расскажешь все начистоту? — спросила Волчник, глядя на него устало и недоверчиво.
— Я ничего не знаю. Нам приказали перебить вас, и все.
— Откуда гомункулярные пушки?
— Из тайника Марцеллинов. После Гомункулярных войн большую часть оружия утилизировали, но кое-что припрятали на случай крайней нужды.
— Это правда? — спросила Волчник, повернувшись к Синюшке.
— Тайник существовал, только другие шаттерлинги моей Линии о нем не знали. Они тут ни при чем.
— Это решит Союз Линий. — Волчник снова повернулась к Бархатнице. — Ничего нового ты мне не сообщил. Если ты ничего не скрываешь и не утаиваешь, то нашему разбирательству поможешь только как модель для демонстрации моей решимости.
— Нет! — пролепетал Бархатница.
Волчник двинула рычаг влево, на сей раз медленнее. Относительно нас пленный ускорился — с каждой секундой все быстрее ерзал и дергался.
Тут во мне что-то взорвалось.
— Стой! — закричал я, пока Волчник не повернула рычаг до конца. — Наверняка есть другой способ.
Та взглянула на меня с холодным презрением:
— Хочешь поучаствовать, да, Лихнис? А то ты подозрительно тих.
— Выходи из замедления, — предложил я, чувствуя, как бешено крутится стрелка моего хронометра. — Поговорим в реальном времени.
— Мне и так неплохо.
Ко мне подошел Аконит и умиротворяюще поднял руки:
— Братан, не вмешивайся. У нас все под контролем.
— Ага, под контролем. Волчник пленных будто косой косит. Осталось только двое. Теперь каждый на вес золота.
— Мне достаточно разговорить одного, — заявила Волчник и снова потянула рычаг влево.
Я вышел из замедления и оказался среди потрясающе естественных восковых фигур. От ярусных скамей я рванул к постаменту, а когда пробирался через электроэкран, скрывающий зрителей, меня слегка кольнуло током. Волчник до сих пор смотрела на мое место, но выражение ее лица менялось — я словно наблюдал за медленным-медленным оползнем. Голова начала поворачиваться вслед за размытым пятном, которым я для нее казался. Раз! — я столкнул ее руку с рычага-регулятора и вернул Бархатницу в глубокий стазис. За спиной у меня засуетились шаттерлинги, один за другим выходившие из замедления. Правая рука Волчник двинулась к хронометру.
Кто-то схватил меня за плечо. Аконит! Он рывком развернул меня лицом к себе.
— Зря ты так, братан, — раздосадованно проговорил он. — Мы перед тобой в вечном долгу, но всему есть предел.
Аконит прижимал меня к стазокамере Бархатницы. Я бы оттолкнул его, да в другую руку как клещами вцепился Маун.
— Она же не ведает, что творит!
Волчник вышла из замедления.
— Убирайся! — зашипела она.
— У тебя от ненависти рассудок помутился.
— Они нас ненавидят. Почему бы не ответить им взаимностью, хоть самую малость?
— Потому что мы Горечавки. И все наши добрые дела на протяжении шести миллионов лет говорят, что мы лучше и выше.
— У тебя свое мнение. У меня — свое. — Волчник кивнула Акониту и Мауну. — Лихнис хочет как лучше, но нельзя, чтобы он срывал мне допрос. Выведите его из зала, а дальше пусть Чистец с ним разбирается.
Чистец, который доселе молчал, поднялся с места:
— Прости, Лихнис, такие выходки мы терпеть не намерены. Покинь зал добровольно, не то тебя выведут. Мне бы этого не хотелось, но раз тебе так нужно внимание… — Чистец отмахнулся с такой безнадежностью, словно не чаял меня понять.
— А если Синюшка не врет? — упирался я. — Если среди нас предатель, гибель пленных ему очень на руку. Тогда никто его не выдаст.
— Уходи, Лихнис! — велел Чистец. — Уходи, пока не наговорил того, о чем потом пожалеешь. Я очень в тебе разочарован. Я считал тебя здравомыслящим, надеялся, что ты забудешь про корабль Портулак и не затаишь обиду на Линию. Очевидно, я ошибался.
— Мы стали жертвами чудовищной атаки, — начал я. — Жестокой, совершенной без предупреждения. Мы должны добиваться справедливости, должны призвать злоумышленников к ответу. А вот попирать моральные принципы, которым всегда следовали, не должны.
— Времена сейчас другие, — заметила Волчник. — К тому же это они нас спровоцировали, а не наоборот.
Тут дверь зала распахнулась — мелькнуло имирское небо, розовеющее в лучах заката. Я с изумлением понял, что просидел взаперти почти целый день. На пороге стояли Лопух, который сегодня патрулировал орбиту, и имириец с крыльями и маской.
— У нас важное заседание, — строго напомнил Чистец.
— Заседание подождет, — осадил его Лопух. — Имирийцы разыскали меня, едва я сошел с шаттла. — Он с имирийцем шагнул в зал и закрыл за собой дверь. — Речь о Минуарции.
— Что с ней?
— Погибла. — Лопух замолчал, справляясь с эмоциями. — Видимо, упала с балкона — и прямо на обелиск Дара Небес, ниже самого низкого уровня города.
Флайер ждал у ближайшей посадочной площадки, молотя крыльями темнеющий воздух. Первым на борт поднялся Чистец, за ним Лопух, Аконит и Донник, следом Калган и Горчица, потом Люцерна и я. Едва я оторвал ногу от площадки, флайер взял с места, а как только я уселся в плюшевое кресло, мы понеслись вниз. Я представил, каково было Минуарции: она падала и понимала, что ни одна сила во Вселенной ее не остановит. Мне довелось стоять на краю скалы десятикилометровой высоты, зная, что малейшая неловкость закончится падением. Только до встречи с Фантомом меня никогда не сталкивали и я не падал. Впрочем, и тогда опасность быстро осталась позади. А Минуарции не повезло. Ожидание смерти, которая не просто близка, а неизбежна, страшнее, чем сама смерть. Я искренне надеялся, что Минуарция была мертва или без сознания к тому моменту, как упала на обелиск, но чувствовал, что выяснить это не удастся.
— Упади Минуарция с другой башни или с моста, она пролетела бы между «пальцами», — предположил Горчица, — а если бы упала в песок, то выжила бы?
Имириец Лимакс глянул на дюны:
— Боюсь, что нет. Даже если бы она не разбилась мгновенно, падение вызвало бы лавину, и Минуарция задохнулась бы, мгновенно утонув, — с переломанными-то костями. Ужасная была бы смерть, уверяю вас.
— Это не значит, что Минуарции повезло, — заметил я.
— Нет, шаттерлинг, не значит, — хмуро отозвался Лимакс. — Я лишь говорю, что могло быть хуже.
Тут до меня дошло, как сильно случившееся ударит по имирийцам. Мы потеряли еще одного шаттерлинга, что стало бы трагедией, даже если бы нас по-прежнему была тысяча, — только нас в двадцать раз меньше, поэтому утрата переживается куда тяжелее. Началось все с засады. Вне зависимости от обстоятельств, которые мы выясним, гибель Минуарции — часть плана истребления Горечавок. Для имирийцев мы гости, путники, препоручившие себя их заботам. Нам позволили жить в городе и свободно передвигаться, а мы в ответ подчинились местным законам и правилам. Мы с Портулак могли бы встретиться с Фантомом Воздуха без разрешения магистрата или неохотной помощи мистера Джинкса, но обязаны были продемонстрировать, что примиримся с отказом и не станем ни на кого давить. Мы оставили на орбите корабли, оружие, слуг-роботов и прилетели в Имир, взяв с собой лишь самое необходимое. Если бы на Невме проходили наши сборы, вся планета, весь Имир превратились бы в устройство, оберегающее нас от напастей. В таких условиях даже ободрать локоть было бы непросто.
Самый нижний из заселенных уровней Имира остался в сотне метров над нами. К «пальцу»-обелиску Дара Небес он присоединялся побитым ветрами цоколем без единого окна. Тело Минуарции лежало метров на пятьдесят ниже цоколя, в небольшой выемке — в разметке, вырезанной на черной поверхности. Ее либо швырнуло набок во время падения, либо подбросило и перевернуло уже после удара о камень.
Имирский флайер остановился метров на десять ниже этого места. Бушевала пыльная буря, и мы, выбравшись из салона, согнулись в три погибели и ступали с крайней осторожностью, хоть и находились на приличном расстоянии от края обелиска, поскольку существовала опасность поскользнуться на наклонной, гладкой, как мрамор, поверхности, — тогда шансов выжить не осталось бы. Словно муравьи по стволу накренившегося дерева, мы ползли к изувеченному телу нашей сестры.
Зрелище оказалось ужаснее, чем я думал, хотя Лопух меня предупреждал. От удара тело разбилось в лепешку. Одну ногу завернуло за спину, другую согнуло под неестественным углом. Руки сломались в нескольких местах, сквозь прорехи в одежде зияли рваные раны, на коленях и локтях кости продрали кожу. Значит, Минуарция отлетела, ударившись либо о стену башни, либо о «палец» Дара Небес. От головы не осталось почти ничего, лицо, неузнаваемое кровавое месиво, не вызывало даже отвращения. Зато легко узнавались волосы, но лишь там, где ветер не задул их в жуткую красную кашу. Не удержавшись, я погладил длинную прядь, голубовато-белую на фоне моей кожи. Унизанные кольцами пальцы не оставляли сомнений, что это не какая-нибудь другая блондинка. Одна кисть не пострадала, Минуарция раскрыла ладонь, точно умоляла: «Утешь меня!»
— Минуарция! — шепнул я, лишь сейчас осознав суть случившегося. Душу заполнила пустота, напоминавшая пропасть, космический войд, сквозь который дуют ветра Вселенной.
Калган подошел поближе и положил мне руку на плечо:
— Мы найдем тех, кто это сделал. Мы не подведем Минуарцию и обязательно за нее отомстим.
Горчица выдавил на ладонь механогель — получилась черная татуировка. Он опустился на колени и перевернул раскрытую ладонь так, чтобы гель упал на размозженный череп Минуарции.
— Ничего не ощущаю, — проговорил он через несколько секунд. — Я знал, что, скорее всего, это бесполезно, но если бы не попробовал…
— Ты правильно сделал, — поддержала его Люцерна.
— Нужно просканировать ее мозг, — распорядился Чистец. — Вдруг найдутся необработанные воспоминания, которые она еще не ввела в космотеку, или мысли, застывшие в момент смерти мозга?
— Я бы на это не рассчитывал, — заметил я.
Выделять воспоминания у недавно умерших вообще сложно, а уж если трагическая гибель произошла несколько часов назад… Какие мы все-таки слабые и уязвимые! Перемещаем планеты, строим звездамбы, скачем по пространству и времени, как галька по воде, только Минуарции это больше не нужно. Несколько часов назад в этом теле жила душа, а сейчас ни одна сила во Вселенной ее туда не вернет. Мы — как обезьяны, которые сидят у потухшего костра и гадают, почему исчезли свет и тепло.
— Не стоит спешить с выводами, — сказал Чистец, когда я отступил на шаг. Несколько волосков Минуарции остались у меня между пальцами. — Может, ее никто не толкал, может, она упала по собственной неосторожности.
— Ты правда в это веришь? — спросил Аконит.
— Мне сложнее поверить, что ее убил кто-то из нас.
— Но ты уж поверь, — посоветовал я. — Участие нашего шаттерлинга вырисовывалось со дня засады. Гибель Минуарции — лишь очередное подтверждение.
— Минуарция — наша сестра. Вот ты убил бы меня предумышленно? Ну, если бы знал, кто я, что сделал и сколько прожил? — Всем своим видом Чистец запрещал мне ответить «да». — Мы прошли почти через все, через что можно пройти. Несколько тысячелетий до нашего появления — не более чем пролог. Настоящая история началась с первым вдохом Абигейл.
— Мы — книжные черви, пробуравившие страницы истории, — сказал я, припомнив слова куратора Вигильности. — Это не совсем жизнь.
— Но мы знаем, какие мы. Знаем, как драгоценна жизнь. Допустим, я не одобряю твои поступки, Лихнис, и твое отношение к традициям Линии, но я не посмел бы тебя и пальцем тронуть. Это же как осквернить памятник, как погубить хрупкую экологию… Чистейший вандализм, а не убийство. Почему-то я чувствую, что ты так же относишься ко мне.
— Разумеется! — зло отозвался я. — Но это потому, что я не убийца. И ты тоже, если говорил искренне. Но кто-то наших чувств не разделяет. Кто-то увидел в Минуарции угрозу и избавился от нее так же легко, как мы с тобой бросаем мусор в утилизатор.
— Тогда они не наши собратья. Как бы ни выглядели убийцы, в душе они не Горечавки.
— Мне бы твою уверенность.
Чистец глянул через плечо, и я посмотрел в ту же сторону. На снижение шел флайер нашей Линии, такой же как возил нас с Портулак к Фантому.
— Мы заберем Минуарцию, — проговорил Чистец. — Поднимем на мой корабль, и я ее осмотрю.
— Она погибла, — напомнил я.
— Лихнис, нужно попробовать!
Чистец воскликнул это с таким пылом, что я заподозрил приближение истерики. Вспомнилось, как он ликовал, когда мы с Портулак привезли уцелевших. О Минуарции я горевал больше всех, но ее гибель ударит по всем шаттерлингам, включая Чистеца. Теперь в Линии Горечавки остался пятьдесят один шаттерлинг, и как минимум один из нас хотел уничтожить собратьев.
Флайер сел. Прищурившись, я смотрел на Минуарцию и вспоминал, как она выглядела за завтраком. Он уже казался далеким прошлым, когда Вселенная была проще, теплее и уютнее.
Ветер усилился, колючая пыль оцарапала мне щеки.